Онлайн чтение книги Президент Фу Манчи
ГЛАВА XXII. ТАЙНА МОЙИ ЭДЕР

1

— Я теряюсь в догадках, Хэпберн! — Найланд Смит нервно расхаживал взад-вперед по гостиной. — Я не вижу смысла в этой шараде.

— Я тоже, — откликнулся капитан.

Смит уставился в окно на давно знакомый городской пейзаж. Стоял прекрасный зимний день. Статуя Свободы вдали виднелась совершенно отчетливо во всех деталях. Высокие здания подобрались как будто ближе к «Регал-Тауэр», и казалось, полгорода заглядывало в окна гостиной.

— В принципе я предполагал, что Орвин Прескотт может пережить нервный срыв и полностью потерять память. Его плачевное выступление в Карнеги-холле явилось результатом какого-то гипнотического внушения — в умении воздействовать на человеческую личность таким образом доктору Фу Манчи нет равных.

Марк Хэпберн зажег сигарету и медленно проговорил:

— Раньше я считал, что вы несколько преувеличиваете всемогущество этого человека. Теперь я считаю, что в своих рассказах вы преуменьшили его силы. Сэр Дэниз! Он не просто величайший ученый мира — он волшебник!

— Выбросьте из головы «сэра Дэниза»! — прозвучал резкий ответ. — Я урожденный Смит. Пора бы уже запомнить это.

Марк Хэпберн улыбнулся одной из редких в последние дни улыбок — улыбкой застенчивого школьника.

— Рад слышать это от вас, Смит, — смущенно сказал он. — Ибо я горжусь тем, что мы с вами друзья. Возможно, это звучит глупо, но это действительно так.

— Я ценю вашу дружбу.

— Насколько я понял из ваших слов, — продолжал Хэпберн, — существует возможность (хотя в своей медицинской практике я с подобными случаями не сталкивался) вложить в мозг находящегося в наркотическом опьянении человека некую программу действий, которую он выполнит по пробуждении. То есть я могу поверить, что именно это и произошло с Орвином Прескоттом. Это совершенно неправдоподобная история, но вам известны аналогичные случаи. Мне таковые неизвестны. Мы имеем дело с человеком, обогнавшим современную науку по меньшей мере на целое столетие.

— Прескотт сошел с политической арены, — отрывисто произнес Смит. — Но сейчас доктор находится в надежных руках и, надеюсь, скоро оправится от пережитых потрясений. Меня печалит исчезновение Норберта. Ответственность за этот просчет я полностью беру на себя.

— Мы можем еще найти его, если прочешем все Штаты, — резко сказал Хэпберн. — Бегство секретаря было тщательно спланировано. Я все проверил. Винить тут некого. Подготовка к этой операции шла более года. Доктор Фу Манчи действовал через своих агентов задолго до своего прибытия в Америку.

— Знаю, — бросил Смит. — И уже довольно долгое время. Но я не понимаю и никак не могу уяснить себе единственное: какую роль в планах доктора играет смерть Харвея Брэгга?

Он устремил пронзительный взгляд на Хэпберна и почти автоматически принялся набивать трубку…

— Герман Гроссет — пьяница и негодяй. Единственным достоинством этого человека можно считать его преданность сводному брату. Он был убийцей, как показывают ваши изыскания. Такой человек подобен немецкой овчарке: его злобу легко можно обратить против хозяина… И мне кажется странным… — Он сунул кисет в карман халата и зажег спичку. — Мне кажется чрезвычайно странным…

— Мне тоже, — монотонным голосом произнес Марк Хэпберн. — Я не перестаю удивляться с тех пор, как это случилось. Несомненно, этот чертов китаец всячески способствовал продвижению Брэгга. Трудно поверить, что смерть Синей Бороды входила в его планы. Если Фу Манчи хотел сотворить из крикливого демагога героя, то он преуспел в этом… — Капитан замолк на несколько мгновений. — Смит! Сейчас забальзамированное тело Брэгга перевозят из Нью-Йорка на родину. Мертвый, он стал еще более великим, нежели был при жизни. Сегодня пятьдесят процентов не сведущих в политике американцев считают Брэгга величайшим со времен Линкольна государственным деятелем, убитым в роковой для отечества час.

— Это правда. — Найланд Смит выпустил клуб дыма. — Как я уже заметил, мне непонятен смысл происшедшего. Хочется верить, что планы доктора расстроились каким-то образом.

Он опять принялся расхаживать по гостиной.

— Переданную по радио речь Сальвалетти можно считать классической во всех отношениях, — монотонно продолжал Хэпберн. — В действительности она была просто блестящей. Хотя я не понимаю ее цели. Харвей Брэгг представлен в ней как мученик, отдавший жизнь за народ.

— Сальвалетти с набальзамированным телом покойного направился на Юг специальным поездом, — отрывисто сказал Найланд Смит. — На каждой станции у поезда разыгрываются бурные сцены народного горя. Что нам известно об этом человеке?

— Подробности его биографии выясняются в настоящий момент. Пока нам известно лишь следующее: он итальянец, получил образование священника, покинул Италию в возрасте двадцати трех лет и получил гражданство США пять лет назад. Он работал у Брэгга с начала 1934 года.

— Я слушал его речь, Хэпберн. И должен признать, нашел ее весьма проникновенной и трогательной, несмотря на полное отсутствие с моей стороны симпатии к объекту красноречия.

— Да… речь была просто великолепной. Но сейчас, Смит, меня… э-э… очень тревожит ваш поход.

Найланд Смит остановился на секунду и пристально взглянул на Марка Хэпберна, не выпуская трубки из зубов.

— Не больше, чем меня — ваш, Хэпберн. Помните, что говорил Киплинг о тряпках, костях и пучке волос?..

— Это нечестно, Смит. Я искренне признался вам, что миссис Эдер чрезвычайно интересует меня. Просто уму непостижимо, как такая женщина может работать на доктора Фу Манчи!

Найланд Смит остановился напротив помощника и, порывисто схватив его за плечо, сказал:

— Не считайте меня циником, Хэпберн. Мы все прошли сквозь подобный огонь, но… будьте очень осторожны!

— Мне просто нужно время, чтобы разобраться в ситуации. Думаю, миссис Эдер лучше, чем кажется. Признаю, я становлюсь мягок, когда дело касается этой женщины. Но, возможно, в конце концов она не так уж и виновата. Дайте ей шанс. Мы же не все знаем.

— Оставляю ее вам, Хэпберн. Но повторяю: будьте осторожны. Я бы отдал полжизни, чтобы узнать, что творится на душе у доктора Фу Манчи в данный момент! Пребывает ли он в растерянности, подобно мне?

Смит снова принялся расхаживать по гостиной.

— Однако… нам предстоит тяжелый день. Вытяните из этой женщины все, что только возможно. Я же посвящу все свое внимание базе Фу Манчи в Китайском квартале.

— Я начинаю думать, — сказал Хэпберн со своей трогающей душу искренностью, — что эта база в Китайском квартале — всего лишь миф.

— Не слишком уповайте на это, — отрывисто ответил Найланд Смит. — Я же собственными глазами видел, как покойный секретарь аббата Донегаля исчез за поворотом неподалеку от заведения By Кинга. Это можно считать по меньшей мере важным обстоятельством. Переодетый и загримированный, я провел много часов, исследуя этот район от реки до реки.

— Я страшно волновался всякий раз, когда вы задерживались на…

— На моей собственной базе в Китайском квартале? — подхватил Смит.

Он разразился смехом — и как будто сбросил на мгновение груз забот с души…

— Вы должны поздравить меня, Хэпберн. В образе полупьяного палубного матроса, скрывающегося от иммиграционных властей, я заметно преуспел в отношениях с миссис Мальруни, хозяйкой квартиры на Орчард-стрит! Я склонен ко всем порокам от гашиша до рома и начинаю подозревать, что упомянутая дама неравнодушна ко мне.

— А как же насчет тряпок, костей и пучка волос? — лукаво поинтересовался Хэпберн.

Найланд Смит несколько мгновений молча смотрел на помощника, затем расхохотался еще более весело.

— Один ноль в вашу пользу. Но, честное слово, я чувствую, что мои изыскания не бессмысленны. Возможно, оставленная Рише нить никуда не ведет. Но тщательное изучение района возле Ист-Ривер начинает приносить определенные плоды.

Он оборвал смех и внезапно помрачнел.

— Вспомните о Блонди Ханне, тело которого вытащила из воды речная полиция.

— И что же?

— Все факты свидетельствуют о том, что он умер не в воде и даже не рядом с водой. Я могу ошибаться, Хэпберн… но, думаю, мне удалось обнаружить речные ворота, ведущие на базу доктора Фу Манчи!

— Что?!

— Посмотрим. Меня чрезвычайно заинтриговало прибытие в Нью-Йорк сегодня утром китайского генерала Ли By Чанга. Я всегда подозревал в Ли By Чанге одного из членов Совета Семи.

— Кто такие «Семеро»?

Найланд Смит прищелкнул пальцами.

— Сейчас нет времени углубляться в это. У нас обоих много дел сегодня. К вечеру займите пост в Китайском квартале. Если мы разминемся — инструкции для вас будут лежать на столе. И Фей будет постоянно на связи…

2

Марк Хэпберн сидел на скамейке в Центральном парке и смотрел на аллею, ведущую от Школьных ворот. Наконец он увидел фигуру Мойи Эдер.

Стоял замечательный зимний день. Прозрачный воздух пьянил, как вино. Сердце Хэпберна подпрыгнуло в груди при виде женщины, и он тут же почувствовал угрызения совести.

Для этой женщины данная встреча знаменовала собой очередной ход в борьбе за свободу. Но для Марка Хэпберна — если говорить честно — это было любовным свиданием. Наверно, Найланд Смит поступил неразумно, доверив молодому человеку эту важную операцию, имеющую целью захват вражеского крепостного моста. Кроме всего прочего, для Хэпберна это было просто мучительно…

Ему нравилась легкая походка миссис Эдер и гордая посадка головы. В каждой линии ее изящного тела чувствовалась порода. Связь этой молодой женщины с бандой головорезов, контролирующей, судя по всему, весь уголовный мир Америки, являлась для Хэпберна неразрешимой загадкой.

Миссис Эдер улыбнулась, когда молодой человек поднялся со скамейки и поприветствовал ее. Хэпберну пришла вдруг в голову дикая мысль обнять и поцеловать очаровательную женщину, словно давнюю любовницу, — и на мгновение у него закружилась голова. На самом же деле он сказал:

— Вы очень пунктуальны, миссис Эдер.

Она опустилась на скамейку рядом с ним. Ее спокойствие — действительное или притворное — обескуражило молодого человека. После нескольких мгновений неловкого молчания Марк Хэпберн спросил:

— Полагаю, смерть Харвея Брэгга означает некоторые перемены в планах вашего хозяина?

Мойя отрицательно покачала головой.

— Для меня — нет. Я продолжаю работать на Парк-авеню.. Лига истинных американцев продолжает существовать, и Поль Сальвалетти возглавляет ее.

Она говорила бесстрастным, немного усталым голосом.

— Но вы сожалеете о смерти Харвея Брэгга?

— Как христианка — да, ибо я не считаю, что он был готов к смерти. Но как человек… — Она помолчала, глядя в холодное голубое небо. — Не знаю, что бы я сделала, если бы он остался в живых. Понимаете… — Мойя повернулась к Хэпберну, — у меня не было выбора. Я должна была служить у него. Но моя жизнь превратилась в настоящий ад.

Марк Хэпберн отвел глаза в сторону. Он боялся встретить взгляд Мойи. Предупреждение Смита: «Будьте осторожны» звенело у него в ушах.

— Почему вы были вынуждены служить у него? — спросил он.

— Ну… Вам наверняка будет трудно понять это… Но Харвей Брэгг, сам того не зная, являлся всего лишь незначительным винтиком в огромном механизме. Я — другой винтик в том же механизме. — Она безрадостно улыбнулась. — На самом деле он никогда по-настоящему не руководил Лигой истинных американцев — как и многими другими организациями, главой которых номинально числился.

— Но кто же руководил ими?

— Я действительно не лгу, когда говорю, что не знаю. Но за кулисами сцены действует личность куда более значительная, чем Брэгг. Поверьте, больше я ничего не могу сказать вам в данный момент.

Хэпберн сжал кулаки в карманах плаща.

— А убийство Харвея Брэгга произошло в соответствии с… — он поколебался: — … с вращением колес этого огромного механизма?

— Не знаю. Я знаю лишь одно: смерть Брэгга не должна помешать работе лиги в соответствии с задуманным планом.

— В чем же заключается этот план?

Мойя Эдер помолчала.

— Не уверена, но полагаю, он имеет целью установить новую форму государственного правления в Штатах. Честное слово, — она поднялась на ноги, — больше я ничего не могу сказать вам. Мистер Перселл, вы заключили со мной сделку, и у вас мало времени. Вы поймете, насколько трудно мне отвечать на некоторые ваши вопросы, когда лучше узнаете мое положение.

Марк Хэпберн тоже встал и кивнул. Его мать носила в девичестве фамилию Перселл, и именно под этой фамилией он представился миссис Эдер.

— В какую сторону мы пойдем?

— Пожалуй, в эту, — и молодая женщина направилась к конной статуе генерала Шермана.

Хэпберн молчал, изредка искоса поглядывая на столь же молчаливую спутницу. Последняя не предпринимала попыток нарушить молчание, пока они не дошли до конца верховой тропы.

— Возьмем такси?

— Да, только не компании «Лотос».

— Почему?

Они вышли из парка через Школьные ворота.

— На то есть причины. Смотрите! Вон то подойдет.

Такси поехало по названному Мойей адресу, который Марк Хэпберн старательно запомнил.

— Насколько я понял, — сухо заговорил он, — Харвей Брэгг являлся директором транспортной корпорации «Лотос».

— Да.

Марк Хэпберн начал постепенно постигать грандиозность замысла. Автомобили корпорации «Лотос» колесили практически по всем штатам. Все работники «Лотоса» входили в Лигу истинных американцев. Это он знал. Если предположить, что все служащие «Лотоса» при необходимости могли вести шпионскую работу, то какая организованная сеть осведомителей находилась в распоряжении хозяина! Неограниченные возможности открывались уму Марка Хэпберна. Он повернулся к спутнице и встретил ее серьезный взгляд.

— Когда мы прибудем к дому, прошу вас, разыграйте роль моего старого друга, — попросила она. — Вы не против?

Марк Хэпберн стиснул зубы. Затянутая в перчатку рука Мойи безвольно лежала на сиденье рядом с ним. Он схватил ее и сжал на несколько мгновений.

— Я искренне хотел бы быть вашим старым другом!

Молодая женщина улыбнулась в ответ — спокойно и почти ласково.

— Спасибо. Думаю, нам следует тогда обращаться друг к другу по именам. Поэтому я разрешаю вам называть меня Мойей. А как мне называть вас?

В глазах миссис Эдер заплясали веселые огоньки, и над левым уголком ее губ появилась маленькая ямочка.

— Марк.

— Спасибо, — сказала Мойя. — Наверное, очень скоро вас окрестят «дядей Марком».

3

Доктор Фу Манчи нажал на кнопку на столе, и янтарно-желтый свет погас в помещении под куполом, где Обладатель Феноменальной Памяти после многих часов неторопливой работы заканчивал очередную глиняную голову величественного китайца.

— Последний рапорт от номера, ответственного за патрулирование Мотт-стрит, — кратко приказал гортанный голос.

— Получен в три часа десять минут пополудни. Гласит следующее: с полудня число правительственных агентов и представителей полиции здесь увеличилось вдвое. Доступ ко входам номер один и два невозможен. Руководство силами осуществляет хорошо вооруженный правительственный агент, личность которого до сих пор не установлена. Обстоятельства указывают на возможность облавы. Рапорт от номера Сорок Один.

Янтарный свет вновь залил помещение с готическими окнами, и скульптор с зажатой в зубах сигаретой продолжил работу над выпуклыми надбровными дугами глиняной головы.

Доктор Фу Манчи сидел некоторое время с закрытыми глазами. Его первые шаги в решающем сражении оказались удачными. Сделать следующий ход было труднее. Обыкновенный человек не смог бы долго дышать спертым воздухом этого кабинета. Сероватая струйка дыма поднималась из стоящей на углу стола курильницы. У доктора Фу Манчи были свои методы стимуляции умственной деятельности. Наконец он нажал какую-то кнопку, и на пульте загорелось две лампочки.

— Слушай внимательно мои указания, — после недолгого молчания произнес он по-китайски.

— Слушаю, хозяин, — ответил голос Сэма Пака.

— Противник собирается напустить на нас собак. Слушай же со всем вниманием. Никто не должен входить на Третью базу или выходить из нее до моих дальнейших распоряжений. Двери, ведущие к выходам на улицу, должны оставаться запертыми. Наши ночные гости войдут через речные ворота. Ты отвечаешь за их безопасность. Все они важные особы; некоторые — выдающиеся личности. Буду держать тебя в курсе дела…

4

— Вот, Марк… Пока вы здесь, я буду называть вас по имени. Вот — причина моей беспомощности…

Через французские окна Марк Хэпберн выглянул из расположенных на крыше небоскреба апартаментов в небольшой садик со скудной зимней растительностью и замерзшим фонтаном. Должно быть, весной и летом здесь был чудесный уголок. В лучах морозного солнца маленький кудрявый мальчуган возился с няней — солидной женщиной средних лет. Она — по предположению Хэпберна, обычно мрачная, — сейчас весело смеялась, глядя на своего подопечного.

Веселость ее не производила впечатления натужной веселости исполнительной служанки. Это была неподдельная искренняя радость. Положив у стены несколько подушек, мальчик пытался встать на голову, и няня разражалась безудержным смехом всякий раз после падения своего раскрасневшегося от натуги подопечного. Вскоре малыш оставил свои акробатические упражнения и, улыбаясь, уселся на подушке.

— Ну, слава Богу, угомонился! А будешь продолжать — вся кровь прильет к твоей маленькой головке! — воскликнула женщина с заметным ирландским акцентом.

— Неужели у меня в голове есть кровь, Гоффи? — спросил мальчик, широко раскрыв глаза. — Я думал, она доходит только досюда. — И он указал пальчиком на горло.

— А откуда, ты думаешь, она берется, когда у тебя из носа идет кровь?

— Никогда не думал об этом, Гоффи!

Марк Хэпберн смотрел на растрепанные ветром каштановые кудряшки, ясные голубые глаза, очаровательные губы, округлое личико — и испытывал незнакомое ему доселе смешанное чувство жалости и неожиданной нежности. Он медленно повернул голову и взглянул на Мойю Эдер.

Губы ее дрожали, но в глазах светилось счастье. Она улыбалась и молча ждала.

— У меня нет вопросов, — сказал Марк Хэпберн, и голос его прозвучал мягче обычного. Он помнил содержание досье на Мойю Эдер, которое собрал с таким трудом. — Я должен был догадаться сразу…

— Да, — кивнула Мойя. — Это мой сын. Ему только что исполнилось четыре…

5

Когда в скором времени Марк Хэпберн встретился с Робби Эдером лично, мальчик одобрил в новом знакомом все, за исключением колючей бороды. Это был прямодушный маленький разбойник с обезоруживающей улыбкой, который не старался скрыть своих симпатий и антипатий.

— Ты мне нравишься, дядя Марк. Только усы у тебя дурацкие, — подытожил он свои впечатления.

Подобным образом выраженная нелюбовь к бородам и усам вызвала бурный протест со стороны потрясенной няни и подробный допрос со стороны Мойи, которая строго хмурилась, хотя в глазах ее плясали веселые огоньки. В ходе допроса выяснилось, что усы и лохматые волосы ассоциировались у Робби с особой формой сумасшествия.

— Я знаю там одного такого… — объяснил мальчуган, неопределенно показывая куда-то наверх, вероятно, на небо. — У него волосы развеваются на ветру прямо как у тебя. И у него такие же смешные усы. Он делает головы. Потом поднимает их вот так и разбивает. Так что видишь, дядя Марк, он действительно сумасшедший.

Робби широко улыбался.

— О чем ты, Робби? — Мойя присела на подушку, обняла сына за плечи и подняла взгляд на Марка. — А вы понимаете, о чем он говорит?

Марк медленно покачал головой, глядя в обращенные к нему прекрасные глаза — такие похожие и в то же время такие непохожие на глаза мальчика. Он вдруг почувствовал себя совершенно счастливым — но тут же постарался задушить эту незнакомую радость (как он мог быть счастливым в тяжелые времена противостояния, убийств, гнусного лицемерия?!) холодной рукой пуританина. Няня Гофф ушла, оставив их троих в садике.

Какое-то новое выражение, появившееся на лице Хэпберна, заставило Мойю отвернуться. Она прижалась щекой к кудрявой головке сына.

— Мы не понимаем, о чем ты, малыш. Объясни, пожалуйста.

— Я говорю об одном человеке, который мужчина, — настойчиво объяснял Робби, поднимая лицо к матери. — И он живет там, наверху.

— Где именно, Робби?

Мойя искоса взглянула на Марка Хэпберна. Он пристально смотрел на нее.

Мальчик ткнул пальчиком вверх.

— На самом верху вон той высокой башни.

Марк Хэпберн взглянул в ту сторону, куда указывал Робби. Малыш имел в виду «Страттон-Тауэр», одно из самых высоких зданий Нью-Йорка — именно оно являлось составной частью городского пейзажа, открывавшегося из окон их со Смитом номера в отеле «Регал-Атениэн». Молодой человек продолжал смотреть на небоскреб, пытаясь ухватить какое-то смутное воспоминание, пробужденное в уме видом похожего на обелиск здания с остроконечным куполом, которое четко вырисовывалось на фоне голубого холодного неба.

Хэпберн поднялся на ноги и подошел к высокому парапету, ограждающему садик на крыше. Сейчас он находился гораздо ниже сорокового этажа «Регал-Тауэр» — но гораздо ближе к зданию с куполом.

— Он всегда выходит ночью. Только иногда я сплю и не вижу его.

Именно слово «ночью» помогло Хэпберну ухватить ускользающее воспоминание — воспоминание о трех освещенных окнах на самом верху «Страттон-Тауэр», на которые он обратил внимание в ту ночь, когда они с Найландом Смитом ждали появления Мухи — Карло.

Марк повернулся и взглянул на Робби с новым интересом.

— Так ты говоришь, он делает головы?

— Да. Я видел.

— По ночам?

— Не всегда.

— И потом разбивает их?

— Да, всегда разбивает.

— А как он разбивает их, милый? — спросила Мойя, искоса взглядывая на серьезное лицо Хэпберна.

Согласно сопровождавшемуся выразительными жестами рассказу мальчугана, этот сумасшедший сбрасывал головы с балкона на купол, где они и разбивались вдребезги.

Глубоко тронутый видом очаровательной матери, обнявшей прелестного сына, Хэпберн поддался искушению наклониться и еще раз ласково взъерошить каштановые кудри малыша.

— Похоже, ты здесь не скучаешь, Робби!

Позже Марк Хэпберн сидел в изящно обставленной гостиной, глядя на Мойю Эдер. Она улыбнулась почти застенчиво и заговорила:

— Наверно, вам трудно понять, но…

Дверь открылась, и в гостиную просунулась кудрявая головка.

— Дядя Марк, не уходи, пока я не попрощаюсь с тобой! — улыбаясь, крикнул мальчуган и исчез.

Марк Хэпберн смотрел на Мойю, которая с притворной суровостью знаком прогнала сына прочь, и задавал себе вопрос: есть ли на свете что-нибудь более прекрасное, чем молодая любящая мать.

— Я рад, — сказал он, и в его монотонном голосе прозвучали новые, странные нотки, — что у вас в жизни есть такой большой интерес.

— Это единственный мой интерес, — просто ответила Мойя. — Я живу для него. В противном случае, — она покачала головой, — меня бы здесь не было.

— И все же я не понимаю, почему вы служите этому человеку, которого называете Президентом.

— Все очень просто. Все выходы из здания день и ночь охраняются невидимыми стражами. Когда Робби с няней выходят на улицу, за ними неотступно следят до самого их возвращения. Сыну запрещено гулять по улицам — их с Мэри Гофф отвозят в сад одного особняка на Лонг-Айленде. Это единственная его игровая площадка — за исключением садика на крыше.

— Боюсь показаться тупым, но я все еще не понимаю.

— Эти апартаменты принадлежат Президенту, хотя он редко появляется здесь. Мэри Гофф — моя собственная служанка. Она работает у меня со времени рождения Робби. Больше… у меня никого нет. Однажды Робби исчез на целых два месяца…

— Его похитили?

— Да. Его похитили. Это произошло еще до всего… Потом Президент послал за мной. Естественно, я сходила с ума от отчаяния… думала, просто умру. Он сделал мне предложение, которое, наверное, приняла бы любая мать. Я согласилась без колебаний. Мне разрешается приходить сюда, даже приводить друзей — пока я выполняю возложенные на меня обязанности. Если я подведу Президента… — она закусила губу, — я никогда больше не увижу Робби.

— Но в конце концов в этой стране существует закон! — горячо воскликнул Марк Хэпберн.

— Вы не знаете Президента, — ответила Мойя. — А я знаю. Никакой закон не остановит этого человека, если он решит похитить моего сына. Вы дали мне обещание — и вы ведь сдержите его? Вы ведь не попытаетесь ничего предпринимать в отношении Робби без моего ведома?

Несколько мгновений Марк Хэпберн молча смотрел на нее, потом ответил:

— Не попытаюсь, хотя нахожу ситуацию крайне неприятной. Я подвергаю вас серьезной опасности… Вы имеете в виду… — он поколебался, — что о моем сегодняшнем визите будет доложено Президенту?

— Конечно. Но старые друзья семьи допускаются к Робби. Полагаю, вы достаточно хорошо осведомлены о моей жизни, чтобы сойти за старого друга?

— Да, — сказал Марк Хэпберн. — Можете считать меня своим старым другом…

6

В комнате, где Обладатель Феноменальной Памяти спокойно работал над странным произведением искусства, послышался отдаленный звонок, и янтарно-желтый свет погас.

— Последний рапорт от номера, ответственного за охрану Третьей базы, — раздался ненавистный повелительный голос.

— Рапорт поступил в пять часов пятнадцать минут. Полиция стягивает большие силы. Доступ китайцев к районам один, два и три запрещен. Личность агента до сих пор не установлена. Несколько детективов и федеральных агентов с полудня заходили в заведение By Кинга. Конец донесения от номера Сорок Первого.

Последовало несколько мгновений молчания. Обладатель Феноменальной Памяти прикурил в темноте новую сигарету от окурка старой.

— Последний рапорт от номера, ответственного за Айлин Брион, — приказал голос.

— Поступил в четыре часа сорок пять минут. Бородатый человек в очках и пальто с меховым воротником — на вид приблизительно лет тридцати пяти — прибыл вместе с ней в апартаменты в три часа двадцать девять минут. Оставался там в течение часа. По выходе оттуда пешком направился к «Гранд-Сентраль». Там оперативники потеряли его в толпе. Конец донесения от номера Тридцать Девять.

— В высшей степени неудовлетворительная работа. Последний рапорт из «Регал-Атениэн».

— К настоящему времени поступил только один, в пять часов десять минут вечера. В связи с долгим отсутствием федеральных агентов Хэпберна и Смита у номера возникло предположение…

— Предположение — это не рапорт, — резко произнес гортанный голос. — Какой именно номер у этого наблюдателя?

Последовала короткая пауза.

— Подключите записывающее устройство к телефонам, — приказал затем властный голос. — Вы свободны на четыре часа.

Комнату вновь залил янтарно-желтый свет. Трагическим жестом откинув со лба гриву белоснежных волос, скульптор подсоединил к телефонам диктофон, который во время его отсутствия записывал поступающие сообщения. Ни один звонок не раздался, пока Обладатель Феноменальной Памяти любовно собирал свои инструменты, составляющие единственную радость его одинокой жизни.

Взяв незаконченную работу, он вышел через потайную дверь и спустился в неприбранную комнату, которой ограничивалось пространство его существования.

Старик распахнул настежь французские окна и вышел на балкон.

Закатное солнце в безоблачном небе бросало странные красные отсветы и багровые блики на невообразимые каменные здания, расцвечивало алым гладь далеких вод, и в фантастическом вечернем освещении Нью-Йорк представал в совершенно новом, неузнаваемом виде — даже для усталого взора человека, так часто взиравшего с высоты на город.

Поставив глиняную голову на стол, скульптор взял с подоконника фотографию крохотного цветного портрета — той самой модели, которую он постоянно пытался воспроизвести в глине.

7

Марк Хэпберн прекрасно сознавал, что за ним следят от самых дверей дома, где жила Мойя Эдер с маленьким сыном — пленником всемогущего Президента, — и испытал почти безумный восторг, оторвавшись от своих преследователей на большой железнодорожной станции.

Двоих соглядатаев Хэпберн заметил, едва спустившись по ступенькам на тротуар. Он понимал: счастье Мойи и, возможно, жизнь Робби зависят от того, насколько хорошо удастся ему роль старого друга семьи.

Кроме того, Марк любой ценой старался подавить растущий в глубине его души страх — почти суеверный — перед силой доктора Фу Манчи. И даже небольшая победа над агентами этого зловещего невидимого существа помогла ему частично преодолеть чувство собственной неполноценности перед противником. Он оторвался от своих преследователей — обычных уголовников на вид — без особого труда.

В условленном месте Хэпберна ждал грузовик с фургоном. В фургоне капитан переоделся в голубой комбинезон и скоро вошел через служебный вход «Регал-Атениэн» в надвинутой на глаза форменной фуражке и с упакованной корзиной под мышкой.

Убийство Синей Бороды отодвинуло на задний план новости о смерти Блонди Ханна — полубога уголовного мира — и Мухи Карло, знаменитого вора. Имя Харвея Брэгга не сходило с газетных страниц. Смерть этого человека произвела большую сенсацию, чем вся его жизнь. Тысячи людей выстраивались вдоль железной дороги, по которой двигался траурный поезд, дабы отдать последнюю дань уважения покойному.

Марк Хэпберн перестал задаваться вопросом, какую роль играет убийство Брэгга в планах извращенного гения, жаждущего править Америкой. Он пребывал в состоянии счастливого возбуждения, ибо увидел подлинную нежность во взоре Мойи Эдер, — и с чувством вины сознавал, что, вероятно, не выполнил своего долга перед правительством и даже не знал теперь, в чем вообще этот долг заключается. Но когда Фей с бесстрастным лицом открыл ему дверь номера, Хэпберн почувствовал еще большее возбуждение — поскольку сегодня Найланд Смит собирался предпринять отчаянную попытку схватить хоть кого-нибудь из жестоких заговорщиков — возможно, даже самого хозяина, — в их подземном логовище.