Онлайн чтение книги Гордость и предубеждение Pride and Prejudice
ВТОРАЯ КНИГА

Глава I

От мисс Бингли было получено письмо, рассеявшее всякие сомнения. В первой же фразе сообщалось, что Бингли и его сестры обосновались в Лондоне на всю зиму. Их брат, говорилось далее, весьма сожалел, что перед отъездом ему не довелось засвидетельствовать свое почтение хартфордширским друзьям.

Никаких, решительно никаких надежд больше не оставалось. И когда Джейн смогла, наконец, дочитать письмо до конца, она не нашла в нем ничего, что могло бы ее порадовать, кроме неискренних выражений привязанности, высказанных ее подругой. В остальном письмо почти целиком было посвящено прославлению мисс Дарси. Снова подробнейшим образом перечислялись ее многочисленные достоинства. Кэролайн хвалилась возросшей близостью между ними и выражала надежду на осуществление своих чаяний, о которых уже упоминалось в предыдущем письме. С тем же удовольствием она сообщала, что брат ее стал в доме мистера Дарси своим человеком и добавляла несколько восторженных слов о намерении хозяина дома приобрести новую обстановку.

Элизабет, которой Джейн сразу же пересказала суть письма, выслушала сестру с молчаливым негодованием. Она в равной мере сочувствовала Джейн и сердилась на всех, кто был упомянут в этом письме. Сообщению Кэролайн, что ее брат неравнодушен к мисс Дарси, она не поверила. Его чувство к Джейн, как и раньше, казалось ей несомненным. Но хотя ей хотелось относиться к мистеру Бингли по-прежнему благожелательно, она не могла без гнева и даже без некоторого презрения думать о его безволии и нерешительности, превративших его в игрушку коварных друзей. В угоду их прихотям его заставляли жертвовать своим счастьем. Если бы речь шла только о его собственной судьбе, он имел бы право распоряжаться ею как ему заблагорассудится. Но ведь одновременно, — и он должен был это сознавать, — решалась и судьба ее сестры! Подобные мысли не выходили у нее из головы, не давая никакого успокоения. И сколько бы Элизабет ни думала о том, действительно ли Бингли охладел к Джейн или он поступается своей привязанностью под влиянием близких ему людей, сознает ли он, как глубоко полюбила его Джейн, или ее чувство осталось от него скрытым, все это могло изменить ее мнение о Бингли, но не смягчало участи бедной Джейн, сердцу которой в любом случае наносилась тяжелая рана.

Целых два дня у Джейн не хватало смелости заговорить с Элизабет о своих переживаниях. Но как-то раз, когда миссис Беннет после особенно пространных рассуждений о Незерфилде и его хозяине оставила их вдвоем, Джейн, не удержавшись, сказала:

— Как бы мне хотелось, чтобы наша дорогая мама умела лучше владеть собой! Ей и в голову не приходит, какую боль она причиняет мне своими непрерывными разговорами о мистере Бингли. Но я не должна впадать в отчаяние. Скоро с этим будет покончено. Он будет забыт, и мы заживем по-прежнему.

Элизабет недоверчиво посмотрела на сестру, но ничего не сказала.

— Ты мне не веришь! — воскликнула Джейн, слегка покраснев. — Но ты ошибаешься. Разве он не может сохраниться в моей памяти только как самый милый из знакомых мне молодых людей? Мне не на что надеяться, нечего опасаться и не в чем его упрекнуть. От этого страдания я, слава богу, избавлена. Пройдет лишь короткое время, и я почувствую себя лучше.

Вскоре она добавила более твердым тоном:

— Я утешаю себя по крайней мере тем, что все это было лишь игрой моего воображения и кроме меня никому не причинило вреда.

— Джейн, дорогая, — воскликнула Элизабет, — ты слишком добра! Это — доброта и самоотверженность ангела. Я не нахожу подходящих слов, но мне кажется, что я никогда тебя не ценила и не любила так, как ты этого заслуживаешь.

Мисс Беннет категорически отвергла подобное восхваление своих качеств, объяснив его родственным чувством своей сестры.

— Послушай, Джейн, — сказала Элизабет, — ведь это несправедливо. Ты готова хвалить решительно всех на свете и расстраиваешься, если я хоть о ком-нибудь выскажусь неодобрительно. А когда я всего-навсего назвала совершенством только одну мою бедную сестричку, ты сразу начала со мной спорить. Не бойся, это не распространится на многих и я не покушаюсь на твою исключительную привилегию смотреть на мир сквозь розовые очки. Этому не бывать — на свете слишком мало людей пользуется моей любовью. И еще меньше таких, которых я по-настоящему уважаю. Чем больше я наблюдаю мир, тем меньше он мне нравится. Каждый день подтверждает мне несовершенство человеческой натуры и невозможность полагаться на кажущиеся порядочность и здравый смысл. Два отличных урока я получила в последние дни. Об одном я не хочу говорить. А другой дала мне своим обручением Шарлот. Оно для меня до сих пор остается непостижимым, право, непостижимым, как бы я на него ни смотрела.

— Лиззи, милая, не давай волю подобным чувствам. Они разобьют твое сердце. Ты не принимаешь во внимание характер и условия жизни каждого человека. Подумай, какое достойное место занимает мистер Коллинз в обществе и как свойственны характеру Шарлот здравый смысл и благоразумие. Вспомни, как много у нее братьев и сестер и насколько это замужество устраивает ее при ограниченных средствах ее семьи. И постарайся ради нас всех поверить, что она в самом деле может высоко оценить нашего кузена и отнестись к нему с некоторым расположением.

— Ради тебя я, кажется, готова поверить во что угодно. Но от этого едва ли кому-нибудь станет легче. В самом деле, если бы меня убедили, что Шарлот чувствует к Коллинзу расположение, я стала бы думать об ее уме еще хуже, чем думаю сейчас об ее сердце. Джейн, дорогая, ты не меньше меня знаешь, что мистер Коллинз — человек самодовольный, чванный, глупый и ограниченный. А потому ты, подобно мне, должна сознавать, что женщина, выходящая за него замуж, не может руководствоваться естественными побуждениями. Не пытайся же ее защищать, если этой женщиной оказалась Шарлот Лукас. Ради одного человека нельзя изменять взгляды на порядочность и добродетель. И ты не сможешь убедить меня или себя в том, что корыстолюбие это — благоразумие, а пренебрежение здравым смыслом — верный путь к счастью.

— Мне кажется, ты судишь о каждом из них слишком сурово, — ответила Джейн. — И, надеюсь, ты сама в этом убедишься, когда увидишь, как счастливо сложится их жизнь. Но довольно об этом. Говоря о двух полученных тобою уроках, ты ведь намекнула еще на одного человека. Я не могла тебя не понять. Умоляю тебя, Лиззи, дорогая, не делай мне больно, обвиняя этого человека и говоря, что и он упал в твоем мнении. Мы не должны быть склонны к предположению, что нам причинили зло умышленно. Нельзя же требовать от жизнерадостного юноши, чтобы он всегда был настороже и следил за каждым своим шагом. Нас очень часто обманывает собственное тщеславие. Женщины придают слишком большое значение единственному восхищенному взгляду.

— А мужчины стараются их в этом заблуждении поддержать.

— Если мужчиной руководит расчет, он не заслуживает оправдания. Но я вовсе не думаю, что мир настолько расчетлив, как кажется некоторым людям.

— Я далека от мысли хоть в какой-то мере объяснять расчетом поведение мистера Бингли, — сказала Элизабет. — Но даже не стараясь причинить зла и сделать кого-то несчастным, можно совершить ошибку и нанести душевную рану. Стоит лишь проявить легкомыслие, недостаток внимания к чувствам других людей, бесхарактерность.

— И ты находишь, что ему свойственно какое-нибудь из этих качеств?

— Все три — от первого до последнего. Но я могу тебя огорчить, если стану тебе говорить все, что думаю о людях, которых ты оцениваешь так высоко. Постарайся остановить меня, пока не поздно.

— Ты продолжаешь считать, что на него влияют его сестры?

— О да, так же, как и его приятель.

— Не могу этому поверить. К чему это им? Они должны желать ему счастья. А если бы он в самом деле меня полюбил, ему не найти счастья ни с какой другой женщиной.

— Ошибка заключается в исходной посылке. Кроме его счастья, они могут преследовать и другие цели, например, увеличение его богатства и веса в обществе, или его женитьбу на девушке из хорошего рода, обладающей большими деньгами и связями.

— Конечно, им хотелось бы, чтобы выбор его пал на мисс Дарси, — ответила Джейн. — Это можно объяснить более благородными чувствами, чем те, которые ты им приписываешь. С ней они познакомились значительно раньше, чем со мной. Понятно поэтому, что они должны были сильнее к ней привязаться. Но каковы бы ни были их намерения, не станут же они препятствовать стремлениям самого мистера Бингли. Какая сестра, не будучи к этому вынуждена, поступила бы так со своим братом? Если бы они считали, что он меня любит, они не пытались бы нас разлучить, — такая попытка не имела бы успеха. Предполагая в нем такую склонность, ты приписываешь всем ложные и неестественные поступки, а меня ранишь в самое сердце. Не заставляй же меня страдать, настаивая на этой мысли. Я не стыжусь своей ошибки, или, по крайней мере, этот стыд — пустяк, ничто по сравнению с той болью, которая овладела бы мной, если бы мне пришлось плохо подумать о нем или об его сестрах. Позволь же мне смотреть на все в благоприятном свете — в таком, в котором их поведение выглядит вполне естественным.

Элизабет не могла отказать ей в этой просьбе. И с этого времени в разговорах между старшими мисс Беннет имя мистера Бингли почти не упоминалось.

Миссис Беннет все еще продолжала удивляться и горько сетовать по поводу его отсутствия. И хотя редкий день проходил без того, чтобы Элизабет не попыталась растолковать ей истинное положение вещей, трудно было надеяться, что ее мать когда-нибудь сможет отнестись к отсутствию мистера Бингли с меньшей досадой. Сама не веря своим словам, дочь старалась убедить мать в том, что ухаживание Бингли за Джейн было следствием легкого и преходящего увлечения, которое исчезло, как только он перестал с ней встречаться. Но хотя миссис Беннет со временем и начала признавать правдоподобность такого объяснения, ей приходилось по крайней мере раз в день повторять все с начала до конца. По-настоящему ее утешала только мысль о том, что мистер Бингли все же должен вернуться в Незерфилд к началу лета.

Мистер Беннет отнесся к случившемуся совсем иначе.

— Итак, Лиззи, — сказал он как-то раз, — у твоей сестры, насколько я понимаю, немного разбито сердечко. Поздравь-ка ее от моего имени. Барышни любят время от времени разбивать себе сердце, почти так же, как выходить замуж. Это дает пищу для размышлений и чем-то выделяет их среди подруг. Ну, а когда придет твой черед? Ты ведь не допустишь, чтобы Джейн намного тебя опередила, не правда ли? Пора, пора. В Меритоне хватит офицеров, чтобы разбить сердца всем девицам в округе. Не остановиться ли тебе на Уикхеме, а? Отличнейший малый — может вскружить голову кому угодно.

— Благодарю вас, сэр, но меня устроит и не столь блестящий кавалер. Не всем же должно везти так, как Джейн.

— Это верно, — сказал мистер Беннет. — А как приятно сознавать, что у тебя имеется заботливая мамаша, которая при подобных обстоятельствах ничего не упустит…

Общество мистера Уикхема принесло жителям Лонгборна немалое облегчение, рассеяв уныние, в которое впали многие члены семьи Беннет под влиянием печальных событий последнего времени. Они видели его весьма часто и в их представлении к остальным его положительным качествам добавилась еще одна черта: полная откровенность. Все, что Элизабет когда-то услышала от него — история его обиды на мистера Дарси и нанесенного ему этим человеком ущерба — было объявлено теперь Уикхемом во всеуслышание и обсуждалось публично. И окрестные жители с удовольствием сознавали, насколько Дарси был им антипатичен еще задолго до того, как раскрылось его подлинное лицо.

Старшая мисс Беннет была единственным существом, которое допускало, что в этой истории могут быть какие-то неизвестные хартфордширскому обществу смягчающие обстоятельства. С неизменной кротостью она всегда стремилась к снисхождению и всякое зло объясняла недоразумениями. Но все остальные осуждали мистера Дарси, как последнего негодяя.

Глава II

Наступила суббота, и после недели, потраченной на изъяснения в любви и предвкушение будущего блаженства, мистер Коллинз вынужден был расстаться со своей дорогой Шарлот. Боль разлуки, однако, сглаживалась для него заботами о подготовке дома к приему невесты, ибо он имел все основания надеяться, что вскоре после его следующего приезда в Хартфордшир наступит, наконец, день, который сделает его счастливейшим из смертных. Со своими родственниками в Лонгборне он расстался не менее торжественно, чем в предыдущий раз, снова пожелав здоровья и благополучия своим прелестным кузинам и пообещав прислать второе благодарственное послание их отцу.

В следующий понедельник миссис Беннет имела удовольствие принять у себя брата и его жену, которые прибыли, чтобы, по своему обыкновению, провести в Лонгборне рождество. Мистер Гардинер был рассудительным и достойным человеком, неизмеримо превосходившим свою сестру умственным развитием и душевными качествами. Незерфилдским дамам было бы трудно поверить, что человек, занятый торговлей и проживающий неподалеку от собственного склада товаров, мог быть так хорошо воспитан и так приятен в обращении. Умная, приветливая и изящная миссис Гардинер была на несколько лет моложе миссис Беннет и миссис Филипс. Лонгборнские племянницы ее обожали. Особенно близкая дружба связывала ее с двумя старшими мисс Беннет, которые нередко гостили у нее в Лондоне.

Первым делом миссис Гардинер по приезде в Лонгборн было раздать привезенные подарки и описать новейшие столичные моды. Покончив с этим, она должна была исполнить более скромную роль слушательницы. Миссис Беннет, горько сетуя на судьбу, сообщила ей о множестве печальных событий. Со времени последней их встречи они натерпелись стольких обид и огорчений! Подумать только, две ее дочери уже вот-вот должны были выйти замуж. И вдруг все пошло прахом…

— Мне не в чем упрекнуть Джейн, — продолжала она. — Если бы она могла, она бы вышла за мистера Бингли. Но Лиззи! Вы не можете себе представить, сестра, как тяжело сознавать, что если бы не ее дурной нрав, она уже сейчас называлась бы миссис Коллинз! Он сделал ей предложение в этой самой комнате, а она ему отказала. И теперь у леди Лукас дочь окажется замужем раньше, чем у меня! А лонгборнское имение так и уйдет по мужской линии. Эти Лукасы — удивительно ловкий народ, никогда не упустят своего. Мне грустно говорить о них подобные вещи, но, увы, это в самом деле правда. Я и так совсем больна и издергана, а мне то и дело перечат в собственном доме. Да еще под боком живут соседи, которые думают прежде всего о собственной выгоде. Так приятно, что вы приехали именно сейчас — иначе от кого бы мы вовремя узнали, что теперь опять носят длинные рукава!

Миссис Гардинер, уже знакомая по письмам Джейн и Элизабет с большинством этих новостей, постаралась ответить золовке покороче и из сочувствия к племянницам переменила тему разговора.

Оставшись с Элизабет наедине, она снова заговорила о прошедших событиях.

— По-видимому, это и в самом деле была бы для Джейн прекрасная партия, — сказала она. — Как жаль, что она расстроилась! Но такие вещи случаются очень часто. Молодые люди, подобные мистеру Бингли, — я его себе представила по вашим рассказам, — легко влюбляются на короткое время в хорошеньких девушек. А затем, — стоит им только куда-нибудь уехать, — так же легко их забывают. Непостоянство этого рода встречается на каждом шагу.

— Прекрасное утешение при описанных вами обстоятельствах, — сказала Элизабет. — Но к нам оно не применимо. Мы пострадали не случайно. Не так часто вмешательство друзей заставляет вполне независимого молодого человека перестать думать о девушке, в которую он только что был страстно влюблен.

— Выражение «страстно влюблен» настолько избито, обманчиво и неопределенно, что почти ничего не означает. Его одинаково часто употребляют, описывая чувство, возникшее в результате получасового знакомства, и истинную, глубокую привязанность. Пожалуйста, скажи мне, насколько же мистер Бингли был в самом деле влюблен в Джейн?

— Мне еще никогда не приходилось наблюдать более явной сердечной склонности. Он становился все менее внимательным по отношению к окружающим, и его мысли сосредоточивались на ней одной. С каждой их встречей это становилось все заметнее. Устроив бал в своем доме, он обидел двух или трех девиц, не пригласив их танцевать. Я сама дважды заговаривала с ним и не получала ответа. Можно ли требовать более убедительных признаков? Разве невнимание к окружающим — не лучшее доказательство влюбленности?

— О, да! Именно такой влюбленности, которую по моим представлениям, должен был питать мистер Бингли. Бедная Джейн! Мне так ее жаль — при ее характере она не скоро оправится. Лучше бы это случилось с тобой, Лиззи! С твоим чувством юмора ты бы справилась со всем этим гораздо быстрее. Но как тебе кажется, не сможем ли мы уговорить Джейн поехать с нами в Лондон? Перемена обстановки и некоторый отдых от домашних забот могут подействовать на нее весьма благотворно.

Это предложение очень обрадовало Элизабет, и она была убеждена, что Джейн охотно на него согласится.

— Надеюсь, — добавила миссис Гардинер, — что она не будет связывать эту поездку с мыслями о молодом человеке. Мы живем совсем в другой части города и не имеем с ним общих знакомых. Как тебе известно, мы настолько редко выезжаем из дома, что их встреча в Лондоне кажется почти невероятной — если только ему в самом деле не вздумается ее навестить.

— Ну, это совершенно исключено. Он находится под надзором своего друга. А мистер Дарси никак не допустит, чтобы его приятель отправился с визитом в такие места. Тетя, дорогая как вы могли об этом подумать? Быть может, мистер Дарси что-то и слышал о Грейсчёрч-стрит.^{47} Но он вряд ли считает, что мог бы за месяц очистить себя от грязи, которая пристала бы к нему в этих местах, если бы ему все же пришлось там когда-нибудь побывать. А что касается мистера Бингли, то вы можете быть совершенно спокойны, — он и шагу не смеет ступить без позволения наставника.

— Ну что же, тем лучше. Надеюсь, они больше вообще не встретятся. Впрочем, разве Джейн не переписывается с его сестрой? Мисс Бингли все же не сможет уклониться от визита.

— Я думаю, она вообще покончит с этим знакомством.

Хотя Элизабет высказала последнюю мысль, как и более важную предыдущую — о том, что мистеру Бингли не позволят встретиться с Джейн, — достаточно решительно, она чувствовала, что ей бы хотелось продолжить обсуждение этой темы. Поразмыслив, она поняла, что дело вовсе не кажется ей безнадежным. Могло случиться, и иногда это ей казалось вполне вероятным, что в душе мистера Бингли снова заговорит его чувство к Джейн, и он преодолеет влияние своих близких под действием более сильной и естественной привязанности к ее сестре.

Мисс Беннет с радостью приняла приглашение тетки. Так как Кэролайн жила отдельно от брата, Джейн могла надеяться изредка проводить с ней утренние часы, не рискуя встретиться со своим бывшим поклонником — других надежд, связанных с этой семьей, она себе не позволяла питать.

Гардинеры прожили в Лонгборне неделю. Благодаря Филипсам, Лукасам и офицерам ***ширского полка ни одного дня за это время не прошло без какого-нибудь визита. Миссис Беннет так усердно старалась развлечь своего брата и невестку, что им ни разу не пришлось пообедать в узком семейном кругу. Если компания собиралась в Лонгборне, там непременно присутствовало несколько офицеров и в их числе, разумеется, мистер Уикхем. Восторженные отзывы Элизабет об этом молодом человеке показались миссис Гардинер несколько подозрительными и заставили ее более пристально приглядеться к нему и к своей племяннице. Хотя на основании этих наблюдений нельзя было предположить, что они питают друг к другу серьезную привязанность, их очевидная взаимная склонность не могла ее не встревожить. И миссис Гардинер решила непременно поговорить с Элизабет до своего отъезда, объяснив ей, насколько неблагоразумно с ее стороны было бы дать волю подобному увлечению.

Случайное обстоятельство стало причиной того, что мистер Уикхем заинтересовал миссис Гардинер не только своей внешностью. Лет десять-двенадцать тому назад, еще до своего замужества, она довольно долго прожила в той самой части Дербишира, откуда Уикхем был родом. У них поэтому оказалось много общих знакомых. И хотя за последние пять лет, с тех пор, как умер отец мистера Дарси, Уикхем почти не бывал в родных краях, он все же мог сообщить миссис Гардинер более свежие сведения о ее прежних друзьях, чем те, которыми она располагала сама.

Когда-то миссис Гардинер довелось побывать в Пемберли, и она много знала о его покойном владельце. Это могло служить неисчерпаемой темой для разговоров. Обоим доставляло немалое удовольствие сравнивать сохранившиеся у нее воспоминания о Пемберли с более точным описанием поместья, которое мог предложить ее собеседник, и обмениваться восторженными отзывами о покойном мистере Дарси. Узнав, как жестоко поступил с Уикхемом молодой мистер Дарси, она попыталась восстановить в памяти все, что слышала о наследнике Пемберли в то время, когда он был еще подростком. И в конце концов она убедила себя, что ей удалось припомнить разговоры о гордом и неприятном характере юного Фицуильяма Дарси.

Глава III

Миссис Гардинер не преминула осуществить свое намерение и при первой же возможности, позволившей ей поговорить с племянницей наедине, весьма деликатно поделилась с ней своей тревогой. Откровенно высказав все, что ее беспокоило, она продолжала:

— Ты достаточно умна, Лиззи, чтобы влюбиться только из-за того, что тебя против этого предостерегают. Поэтому я не боюсь говорить открыто. Мне бы очень хотелось, чтобы ты была начеку. Не увлекайся сама и не старайся увлечь его чувством, которое представляется весьма неблагоразумным, принимая во внимание, какими ничтожными средствами вы оба располагаете. Мне не в чем его упрекнуть. Разумеется, он весьма интересный молодой человек. И если бы он был так богат, как того заслуживает, я считаю, что ты не смогла бы сделать более удачного выбора. Но при существующих обстоятельствах ты не должна давать воли своему воображению. У тебя есть здравый смысл и все мы уверены, что ты сумеешь руководствоваться им в своих поступках. Я знаю, как твой отец полагается на твой рассудок и хорошее поведение. И он не должен в тебе разочароваться.

— Тетя, дорогая, вы говорите о таких серьезных вещах!

— Конечно. И я надеюсь, что ты так же серьезно их воспримешь.

— В таком случае вы можете не тревожиться. Я позабочусь о себе и о мистере Уикхеме. И он ни за что в меня не влюбится, если только я смогу этому помешать.

— Элизабет, ты пытаешься отшутиться.

— Прошу прощения. Начну сначала. Сейчас я не влюблена в мистера Уикхема. Могу это заявить с полной уверенностью. Но, конечно, он безусловно — самый привлекательный молодой человек из всех, которых мне приходилось встречать. И если бы он всерьез почувствовал ко мне привязанность… — я полагаю, что было бы гораздо лучше, если бы этого не случилось. Я очень хорошо сознаю, насколько это неблагоразумно. Ах, этот ужасный мистер Дарси!.. Отцовское доверие, конечно, обязывает меня ко многому. И я чувствовала бы себя очень несчастной, если бы мне пришлось его обмануть. Однако отец весьма расположен к мистеру Уикхему. Короче говоря, тетя, дорогая, мне было бы очень больно кого-нибудь из вас огорчить. Но ведь мы чуть ли не каждый день бываем свидетелями того, что никакая нужда не препятствует влюбленным молодым людям связывать свои судьбы. Как же я могу дать слово, что окажусь перед подобным искушением мудрее моих сверстниц? А ведь я даже не знаю, действительно ли я поступлю мудро, заставив себя перед ним устоять. Поэтому все, что я могу вам обещать, это — не торопиться. Я не буду поспешно решать, что действительно завладела его сердцем. Находясь в его обществе, я не буду к этому стремиться. Короче говоря, я сделаю все, что смогу.

— Может быть стоило бы ему намекнуть, что он не должен так часто приходить в этот дом? По крайней мере, тебе не следует напоминать матери, чтобы она его приглашала.

— Как я поступила вчера, не так ли? — спросила Элизабет со смущенной улыбкой. — О, да, вы правы. С моей стороны было бы гораздо разумнее не делать этого. Но не подумайте, тетя, что он всегда проводит у нас столько времени. В эту неделю его приглашали так часто только из-за вашего приезда. Разве вы не знаете, как мама заботится, чтобы наши друзья были всегда окружены обществом? Но, право же, даю вам слово, что постараюсь поступать так, как мне будет казаться наиболее разумным. Надеюсь, вы довольны моим обещанием?

Тетка заверила ее, что она полностью удовлетворена ответом Элизабет, племянница поблагодарила миссис Гардинер за дружескую заботу, и они расстались, вполне расположенные друг к другу, явив миру редчайший пример того, как может быть принят, и притом без всякого негодования, совет столь деликатного свойства.

Мистер Коллинз вернулся в Хартфордшир вскоре после отъезда Гардинеров и Джейн. Но так как на этот раз он уже поселился у Лукасов, его приезд не причинил миссис Беннет больших неудобств. Женитьба его теперь быстро приближалась, и хозяйка Лонгборна наконец настолько смягчилась, что стала относиться к этому событию как к неизбежному и даже время от времени с кислым видом говорила о том, насколько бы ей хотелось, чтобы этот брак оказался счастливым.

Венчание было назначено на четверг, а в среду мисс Лукас нанесла прощальный визит в Лонгборн. Когда она поднялась, чтобы покинуть их дом, Элизабет, устыдившись скудных и нелюбезных напутствий, высказанных на прощанье миссис Беннет, и чувствуя себя искренно взволнованной, проводила подругу до крыльца. На лестнице Шарлот сказала:

— Надеюсь, Элайза, ты будешь писать достаточно часто?

— Конечно, можешь быть в этом уверена.

— Я прошу тебя еще об одном одолжении. Не согласишься ли ты меня навестить?

— Мы будем, надеюсь, часто встречаться в Хартфордшире?

— Едва ли я смогу покинуть Кент в ближайшее время. Поэтому обещай мне приехать в Хансфорд.

Элизабет не смогла отказаться, хотя не предвкушала никаких радостей от подобной поездки.

— Мой отец и Мерайя должны побывать у меня в марте, — добавила Шарлот. — Надеюсь, что ты сможешь приехать вместе с ними. Поверь, Элайза, твой приезд обрадует меня не меньше, чем каждого из них.

Свадьба состоялась, молодые отбыли в Кент прямо из церкви и, как обычно, по поводу этого события было немало толков. Вскоре Элизабет получила от подруги письмо. И они стали обмениваться мыслями и наблюдениями не менее часто, чем в прежние времена, хотя и без прежней откровенности. Принимаясь за письмо, Элизабет никогда не могла избавиться от ощущения, что вся прелесть их старой душевной близости утрачена безвозвратно. И, заботясь о постоянстве их переписки, она сознавала, что делает это не ради настоящей, а лишь ради прошлой дружбы. Первые письма Шарлот прочитывались, разумеется, с большим интересом. Было весьма любопытно узнать, что она расскажет о своем новом доме, как ей понравилась леди Кэтрин и в какой мере осмелится она говорить о своем семейном счастье. Однако, читая их, Элизабет замечала, что по каждому поводу Шарлот высказывается именно так, как можно было заранее ожидать. Письма были веселыми, в них говорилось, что она живет, окруженная всеми удобствами, и не упоминалось ничего, что не заслуживало одобрения. Дом, обстановка, соседи и дороги — все пришлось ей по вкусу, а отношение к ней леди Кэтрин было самым дружеским и любезным. Картина, которую рисовала Шарлот, выглядела так, как будто это было разумно смягченное ею изображение Хансфорда и Розингса, вышедшее из-под пера самого мистера Коллинза. Было очевидно, что правильное представление о жизни подруги Элизабет сможет получить, только навестив Хансфорд сама.

Джейн еще раньше прислала сестре несколько строк, извещая ее о своем благополучном приезде в Лондон. Элизабет надеялась, что в следующем письме она уже сможет сообщить что-нибудь о семействе Бингли.

Нетерпение, с которым она ждала второго письма, было вознаграждено так, как обычно вознаграждается всякое нетерпение. Проведя неделю в столице, ее сестра ни разу не встретилась с Кэролайн и ничего о ней не слышала. Джейн объясняла это тем, что письмо, отправленное ею подруге еще из Лонгборна, по какой-то причине затерялось.

«Тетушка, — продолжала она, — собирается завтра побывать в той части города и я воспользуюсь случаем, чтобы нанести визит на Гровнор-стрит».

Следующее письмо было написано после этого визита и встречи с мисс Бингли.

Прочтя это письмо, Элизабет покачала головой. Было ясно, что о приезде ее сестры в город мистер Бингли сможет узнать только случайно.

Четыре недели прошли со времени приезда Джейн в Лондон, но ей так и не довелось его повидать. Джейн пыталась уверить себя, что нисколько этим не огорчается, но уже не могла закрывать глаза на невнимание к себе его сестер. Целых две недели она провела дома в ожидании мисс Бингли, каждый вечер придумывая, чем бы еще оправдать задержку ее ответного посещения, пока, наконец, Кэролайн не появилась в доме Гардинеров. Краткость этого визита и сухость ее манер лишили Джейн возможности обманывать себя еще дольше. Ее чувства были достаточно ясно отражены в письме, которое она написала сестре после этой встречи:

Это письмо причинило Элизабет некоторую боль. Но она воспрянула духом, когда подумала, что Джейн не будет больше обманываться хотя бы в сестре мистера Бингли. Всякие надежды в отношении самого молодого человека исчезли окончательно. Элизабет даже и не хотела, чтобы он возобновил свое ухаживание за ее сестрой — так низко пал он в ее глазах. И она искренне пожелала скорейшего заключения его брака с мисс Дарси, который принес бы успокоение Джейн и явился наказанием для него самого, так как, судя по отзывам Уикхема, Джорджиана быстро заставила бы его пожалеть о той, от любви которой он с такой легкостью отказался.

В эти же дни миссис Гардинер напомнила Элизабет ее обещание относительно мистера Уикхема и попросила написать, как обстоят ее дела. То, что Элизабет смогла сообщить по этому поводу, было гораздо приятнее ее тетке, нежели ей самой. Очевидная склонность к ней Уикхема исчезла, он перестал оказывать ей внимание и уже волочился за другой. У Элизабет хватило наблюдательности, чтобы вовремя это заметить, и она отнеслась к этому и написала обо всем тетке без особых сожалений. Сердце ее было задето не сильно, а ее тщеславие было вполне удовлетворено мыслью, что он остановил бы свой выбор на ней, если бы располагал необходимыми средствами. Внезапное приобретение десяти тысяч фунтов было главным достоинством девицы, которой он теперь старался понравиться. Однако Элизабет, быть может, менее объективная в данном случае, нежели в истории с Шарлот, не упрекала Уикхема за его стремление к независимости. Напротив, что могло быть естественнее? И даже допуская в душе, что отказ от нее стоил ему некоторой внутренней борьбы, она была готова согласиться с разумностью этого шага, отвечавшего их общим интересам, и искренне желала ему счастья.

Все это она сообщила миссис Гардинер. Изложив все обстоятельства, она продолжала:

Глава IV

Январь и февраль промелькнули без каких-либо новых важных событий в семье Беннетов и не внесли другого разнообразия в их жизнь, кроме прогулок в Меритон, совершавшихся иногда по замерзшим дорогам, а иногда и по грязи. В марте Элизабет предстояло навестить Хансфорд. Сначала она вовсе не думала серьезно об этой поездке. Но мало-помалу она обнаружила, что Шарлот в самом деле ждет ее приезда и постепенно привыкла смотреть на этот визит как на неизбежную и не такую уж неприятную необходимость. Разлука усилила ее привязанность к подруге и ослабила ее отвращение к мистеру Коллинзу. Поездка сулила новые впечатления, а так как жизнь с матерью и достаточно несносными младшими сестрами едва ли можно было назвать приятной, кратковременная смена обстановки была желательна сама по себе. Путешествие, кроме того, давало ей возможность взглянуть на Джейн. Короче говоря, когда срок визита приблизился, она уже была бы огорчена, если бы его пришлось отложить. Никаких препятствий к поездке, однако, не возникло, и, в конце концов, все было устроено согласно первоначальному плану Шарлот. Элизабет должна была выехать в сопровождении сэра Уильяма и его второй дочери. Предложение провести ночь в Лондоне было внесено вовремя и составленный окончательно план путешествия казался безукоризненным.

Единственное связанное с отъездом огорчение вызывала разлука с отцом, который должен был сильно почувствовать ее отсутствие. И когда пришло время, мистер Беннет так неохотно с ней простился, что даже велел дочке ему написать и чуть ли не обещал прислать ей ответ.

Прощание с Уикхемом было вполне дружеским, с его стороны, пожалуй, даже больше, чем дружеским. Новая привязанность не заставила его забыть, что Элизабет первая обратила на себя его внимание, первая его выслушала и выразила ему сочувствие и первая заслужила его восхищение. И в манере, с которой он с ней простился, пожелав ей всяческих радостей, напомнив, чего она может ожидать от леди Кэтрин де Бёр, и выразив уверенность в совпадении их мнений об этой даме и обо всех прочих общих знакомых, заключались забота и внимание, которыми он, казалось, навсегда завоевал самое искреннее расположение Элизабет. Расставаясь с ним, она была убеждена, что, холостой или женатый, он навсегда останется для нее образцом обаятельного молодого человека.

Спутники Элизабет, составившие ей компанию на следующий день, отнюдь не могли вытеснить в ее душе приятное впечатление, оставленное прощанием с Уикхемом. Сэр Уильям Лукас и его дочь Мерайя, девица добродушная, но такая же пустоголовая, как и ее папаша, не могли сказать ничего, заслуживающего внимания, и к их болтовне Элизабет прислушивалась почти с тем же интересом, как к дребезжанию экипажа. Человеческие причуды всегда привлекали ее внимание, но с сэром Уильямом она была знакома слишком давно. И, рассказывая о церемонии своего представления ко двору, он уже не мог открыть ей ничего нового. А его любезности были такими же затасканными, как и его повествование.

Им предстояло проехать всего двадцать четыре мили, и они выехали достаточно рано, чтобы уже к полудню прибыть на Грейсчёрч-стрит. Когда они подъезжали к дому мистера Гардинера, Джейн стояла у окна гостиной в ожидании их приезда. Она встретила их у входа. Пристально вглядевшись в ее лицо, Элизабет была обрадована цветущим видом сестры. На лестнице их поджидали несколько маленьких ребятишек. Желание посмотреть, как выглядит их кузина, заставило их покинуть гостиную, а застенчивость, вызванная годичной разлукой — помешала спуститься еще ниже. Встреча была проникнута радостью и весельем, и день прошел самым приятным образом: первая его часть — в суматохе и беготне по магазинам, а вторая — в театре.

Элизабет удалось занять место рядом с миссис Гардинер. Их разговор прежде всего коснулся ее сестры. И она была скорее опечалена, нежели удивлена, когда из подробных расспросов узнала, что Джейн, хотя и старается держать себя в руках, все же иногда впадает в уныние. Вместе с тем можно было надеяться, что это продолжится не так долго. Тетушка подробно рассказала о визите мисс Бингли и своих многочисленных беседах со старшей племянницей, свидетельствовавших, что Джейн от всего сердца решила порвать это знакомство.

Миссис Гардинер не преминула пошутить над Элизабет по поводу измены Уикхема, одновременно поздравив ее с тем, как прекрасно она эту измену перенесла.

— Кстати, дорогая, а что за девица, эта мисс Кинг? Мне бы не хотелось узнать, что наш друг оказался человеком расчетливым.

— Но тетя, разве можно в матримониальных делах найти точную грань между расчетливостью и благоразумием? Кто знает, где кончается рассудительность и начинается алчность? В дни рождества вы боялись, как бы я по неблагоразумию не вышла за него замуж. А теперь, когда он пытается заполучить невесту, у которой за душой всего десять тысяч фунтов, вы уже видите в этом корыстолюбие.

— Если ты мне скажешь, что собой представляет мисс Кинг, я смогу составить правильное суждение.

— По-моему, это очень славная девушка. Не могу сказать о ней ничего дурного.

— Но он и внимания не обращал на нее, пока смерть деда не сделала ее обладательницей этой суммы.

— Нет, да и с какой бы стати? Если из-за моей бедности он был не вправе добиваться моего сердца, зачем ему было волочиться за девушкой не богаче меня, не чувствуя к ней расположения?

— Но не кажется ли неприличным, что он обратил на нее внимание тотчас же после получения ею наследства?

— В стесненных обстоятельствах человек не может позволить себе соблюдать все приличия, которые другим кажутся столь обязательными. Если она сама не против, то нам-то какое дело?

— Снисходительность мисс Кинг не оправдывает мистера Уикхема. Она доказывает, что ей самой чего-то недостает — ума или такта.

— Ну что ж, — воскликнула Элизабет, — пусть все будет так, как вам угодно: он — стяжатель, а она — дура.

— Это вовсе мне не угодно, Лиззи. Неужели ты не понимаешь, что мне бы не хотелось думать плохо о молодом человеке родом из Дербишира?

— Ах, вот что! Ну, если дело только в этом, то я не питаю особенно высокого мнения о молодых людях из Дербишира. А их закадычные друзья, проживающие в Хартфордшире, не намного лучше их самих. Все они мне достаточно опротивели. Слава богу, завтра я увижу человека без единого положительного качества, — не отличающегося ни умом, ни манерами. В конце концов, знаться стоит только с глупцами.

— Берегись, Лиззи. В твоих словах слишком чувствуется разочарование.

Прежде чем их беседа была прервана окончанием пьесы, Элизабет была неожиданно обрадована приглашением сопровождать мистера и миссис Гардинер во время их летней поездки по стране.

— Мы еще не решили, как далеко заберемся, — сказала миссис Гардинер. — Но, возможно, мы доедем до Озерного края.^{48}

Никакое предложение не могло так обрадовать Элизабет. Она приняла его с готовностью и искренней благодарностью.

— Тетя, милая, дорогая! — воскликнула она с восторгом, — как это замечательно! Вы вдохнули в меня свежие силы, подарили мне жизнь. Прощайте, разочарование и сплин! Что значат люди по сравнению с холмами и скалами? Сколько впереди упоительных часов! И мы ведь — не то, что другие путешественники, которые и двух слов связать не могут по возвращении. Уж мы-то, когда вернемся, сумеем рассказать, где мы были, и вспомнить, что повидали. Озера, горы и реки не смешаются в нашей памяти, и мы не станем пререкаться, как это принято, описывая, какой-нибудь примечательный вид. А потому наш рассказ не покажется слушателям таким невыносимым.

Глава V

Все, что во время путешествия на другой день останавливало на себе взгляд Элизабет, казалось ей новым и интересным. Сердце ее радостно билось. Вид сестры доказывал, что за ее здоровье можно не опасаться, а предвкушение поездки на Север служило постоянным источником радостных мыслей.

Когда карета с главной дороги свернула в проселок, ведущий к Хансфорду, путники стали искать глазами приходский домик, который мог теперь открыться за каждым поворотом. Они проезжали мимо ограды Розингс Парка и, вспомнив рассказы об его жителях, Элизабет не смогла удержаться от улыбки.

Наконец, показалось и само жилище мистера Коллинза. Сад, спускавшийся к дороге, с домом в глубине, зеленая ограда, лавровый кустарник — все свидетельствовало о приближении к цели путешествия. Кланяющиеся и улыбающиеся мистер Коллинз и Шарлот появились в дверях и экипаж с кланяющимися и улыбающимися пассажирами остановился у небольшой калитки, отделенной от дома короткой гравиевой дорожкой. Приезжие тотчас вышли из кареты и вместе с хозяевами дома принялись с наслаждением рассматривать друг друга. Миссис Коллинз встретила подругу самым сердечным образом, и Элизабет, видя, как радушно ее принимают, почувствовала еще большее удовольствие оттого, что решилась на эту поездку. Она сразу заметила, что женитьба нисколько не изменила манер ее кузена, который с обычной многословной любезностью задержал их на несколько минут у калитки, обстоятельно расспрашивая Элизабет обо всех членах ее семьи. Вслед за тем они были введены в дом без дальнейших проволочек, если не считать того, что мистер Коллинз обратил их внимание на красоту парадного входа. И как только они оказались в прихожей, он во второй раз напыщенно приветствовал их по поводу вступления в его скромное обиталище, дословно повторив все сказанное его женой относительно отдыха путешественников.

Элизабет заранее готовилась увидеть Коллинза во всем блеске его славы. И ей было трудно избавиться от мысли о том, что, указывая на размеры помещения, виды из окон и обстановку, он обращался главным образом к ней, давая почувствовать, чего она лишилась, отказавшись выйти за него замуж. Но хотя все выглядело уютно и мило, она все же была не способна порадовать его ни единым знаком сожаления и поглядывала на подругу, удивляясь, как это ей удается сохранять жизнерадостность, имея подобного спутника жизни. Когда мистер Коллинз произносил что-нибудь, от чего его жена могла бы прийти в смущение, — а случалось это нередко, — Элизабет невольно бросала взгляд на Шарлот. Раз или два она заметила, что подруга слегка покраснела, но в большинстве случаев Шарлот мудро пропускала подобные вещи мимо ушей. Просидев в гостиной некоторое время, необходимое для того, чтобы воздать должное каждому находившемуся в комнате предмету — от буфета до каминной решетки, — описать их путешествие и рассказать обо всем, что они видели в Лондоне, гости были приглашены хозяином пройтись по обширному, прекрасно разбитому саду, который он обрабатывал собственными руками. Работа в саду была для него одним из самых любимых развлечений, и Элизабет с восхищением наблюдала, как великолепно Шарлот владеет собой, рассуждая о пользе физического труда и признаваясь, что она всей душой поддерживает эту склонность супруга. Проведя гостей по всем продольным и поперечным дорожкам сада и не давая им возможности высказать одобрение, которого сам же усиленно добивался, мистер Коллинз обратил их внимание на каждый представший перед глазами пейзаж, сопровождая это подробностями, от которых самая привлекательная картина теряла всякое очарование. Он мог точно определить, какие поля простираются в каждом направлении, сколько стволов насчитывается в любой самой отдаленной рощице. Но из всех прекрасных видов, которые могли прославить его сад, графство и даже королевство, ни один не мог сравниться с изумительным видом на Розингс, открывшимся почти перед самым его домом в прогалине среди окаймлявших парк деревьев. Это было в самом деле красивое современное здание, удачно расположенное на склоне холма.

Из сада мистер Коллинз хотел было провести гостей по двум своим пастбищам, но, так как обувь дам не могла защитить их от еще не вполне растаявшего снега, с хозяином отправился один сэр Уильям, а Шарлот повела сестру и подругу осматривать дом, радуясь возможности сделать это в отсутствие своего супруга. Дом оказался небольшим, но удобным и отлично выстроенным. Все в нем было обставлено и пригнано с основательностью и вкусом, свидетельствовавшими о хозяйственных способностях Шарлот. Отвлекаясь от мыслей о мистере Коллинзе, во всем можно было усмотреть дух благополучия. А по удовлетворенному виду Шарлот Элизабет заключила, что ее подруга и в самом деле нередко забывает о муже.

Элизабет уже было известно, что леди Кэтрин до сих пор не переехала из своего поместья в Лондон. Разговор об этом зашел за обедом и принимавший участие в беседе мистер Коллинз заметил:

— О да, мисс Элизабет, в воскресенье вы будете иметь честь лицезреть в церкви леди Кэтрин де Бёр, и мне нет нужды говорить о том, как сильно вы будете ею восхищены. Моя патронесса — воплощение любезности и снисходительности, и я не сомневаюсь, что после окончания службы вы удостоитесь какого-нибудь знака внимания с ее стороны. Я даже, почти не колеблясь, могу сказать, что она не преминет распространить на вас и мою сестру Мерайю все приглашения, которыми она почтит нас за время вашего пребывания в Кенте. Она необыкновенно внимательна к моей дорогой Шарлот. Мы обедаем в Розингсе два раза в неделю и никогда не возвращаемся домой пешком: экипаж ее сиятельства всегда к нашим услугам. Мне, конечно, следовало бы сказать — один из экипажей ее сиятельства, поскольку их у нее, разумеется, несколько.

— Леди Кэтрин, в самом деле, — весьма степенная и рассудительная дама, — подтвердила Шарлот. — К тому же она — очень внимательная соседка.

— Совершенно верно, дорогая, это — как раз то, что я имел в виду. Никакое почтение к столь высокой особе не может оказаться чрезмерным.

Вечер был посвящен главным образом разговорам об уже известных читателю хартфордширских новостях. Перед сном, оставшись одна в своей комнате, Элизабет смогла подумать о том, насколько удовлетворена судьбой ее подруга, разобраться в образе действий, избранном Шарлот по отношению к мужу, и прийти к выводу, что он является наилучшим. Она смогла также мысленно представить себе, как будет дальше протекать ее визит в Хансфорд: размеренный ход домашних занятий и бесед с подругой, назойливость мистера Коллинза, забавные встречи в Розингсе. Картины эти одна за другой промелькнули в ее воображении.

В середине следующего дня, когда Элизабет одевалась в своей комнате перед прогулкой, снизу донесся неожиданный шум. Ей показалось, что весь дом мистера Коллинза пришел в смятение. Прислушиваясь, она разобрала, что кто-то в необыкновенной спешке поднимается по ведущей в ее комнату лестнице, выкрикивая на ходу ее имя. Элизабет распахнула дверь и увидела на площадке лестницы Мерайю, которая выпалила, захлебываясь от возбуждения:

— Элайза, дорогая, ради бога, скорее! Бегите в столовую. Если бы вы знали, что вы там увидите из окна! Но я вам ничего не скажу. Скорее, скорее, сию же минуту!

Элизабет тщетно пыталась расспросить Мерайю о случившемся. Девушка не желала больше ничего говорить, и они прибежали в столовую смотреть на чудо через окно, которое выходило на проезжую дорогу. Они увидели двух дам, сидевших в низеньком фаэтоне,^{49} который остановился у садовой калитки.

— И это все? — воскликнула Элизабет. — Я ожидала, что в сад по крайней мере забрались свиньи, а это всего лишь леди Кэтрин и ее дочка.

— Ну что вы, дорогая Элайза! — отвечала явно возмущенная ее ошибкой Мерайя. — Какая же это леди Кэтрин? Пожилая дама — это миссис Дженкинсон, ее компаньонка, а та, что помоложе — сама мисс де Бёр! Вы только на нее посмотрите. Какая она крохотная! Кто бы мог подумать, что она такая худенькая и маленькая!

— С ее стороны крайне нелюбезно заставлять Шарлот стоять на таком ветру. Неужели ей трудно зайти в дом?

— Шарлот говорит, что она почти никогда к ним не заходит. Появление мисс де Бёр в доме — особая милость с ее стороны.

— А она мне понравилась, — сказала Элизабет под действием вновь нахлынувших мыслей. — Девица выглядит болезненной и раздражительной. Что же, она отлично ему подойдет — из нее выйдет как раз такая жена, которой он заслуживает.

Стоявшие у калитки Шарлот и мистер Коллинз беседовали с дамами в коляске. В то же время сэр Уильям, к полному удовольствию Элизабет, расположился на крыльце, почтительно созерцая находившуюся перед ним величественную особу и отвешивая поклоны каждый раз, когда на него устремлялся взгляд мисс де Бёр.

В конце концов все было сказано, коляска отъехала, и хозяева вернулись в дом. Как только мистер Коллинз увидел обеих девиц, он тут же поздравил их с радостной новостью. Как пояснила Шарлот, новость эта заключалась в том, что все они приглашены на завтра к обеду в Розингс.

Глава VI

Торжество мистера Коллинза по поводу полученного приглашения было поистине полным. Больше всего ему хотелось представить гостям все величие своей патронессы и дать им воочию убедиться в знаках ее внимания по отношению к миссис Коллинз и к своей собственной особе. И то, что он столь быстро получил соответствующую возможность, свидетельствовало о таком расположении со стороны леди Кэтрин, которому он никак не мог достаточно надивиться.

— Признаюсь, — говорил он, — мне не показалось бы странным, если бы ее сиятельство предложила нам выпить с ней чаю и провести в Розингсе воскресный вечер. Более того, зная ее беспредельную доброту, я, говоря откровенно, был даже к этому подготовлен. Но кто бы мог подумать, что она окажет нам столь большое внимание! Кто бы вообразил, что мы получим приглашение на обед, — к тому же, приглашение на обед для всей нашей компании, — почти тотчас же после вашего приезда!

— А меня это вовсе не удивило, — откликнулся сэр Уильям. — Благодаря своему положению в обществе я, слава богу, немного знаком с обычаями великих мира сего. И должен сказать, что подобные примеры обходительности при дворе вовсе не являются редкостью.

В течение всего остального дня и следующего утра в доме только и было разговоров, что о визите к ее сиятельству. Мистер Коллинз тщательнейшим образом подготавливал своих гостей к тому, что их ждет в Розингсе, с тем, чтобы они не утратили присутствия духа при виде огромных зал, большого количества прислуги и великолепной сервировки.

Прежде, чем дамы ушли переодеваться, он нашел нужным дать Элизабет следующий совет:

— Вы можете не тревожиться, дорогая кузина, по поводу вашего костюма. Леди Кэтрин вовсе не требует от нас того изящества туалетов, которое свойственно ее сиятельству и мисс де Бёр. Я бы посоветовал вам просто выбрать платье, которое вам кажется несколько более нарядным, — ничего другого не требуется. Уверяю вас, что леди Кэтрин вовсе не подумает о вас хуже, если вы будете скромно одеты. Напротив, ей даже нравится, когда сохраняется различие в положении.

Пока все одевались, он по два-три раза подбегал к каждой двери, советуя поторопиться, так как ее сиятельство очень не любит, когда ее задерживают с обедом. Столь устрашающее описание леди Кэтрин и ее привычек вконец перепугало не привыкшую к обществу Мерайю Лукас, так что она стала смотреть на свое появление в Розингсе с тем же трепетом, с каким отец ее ждал когда-то представления ко двору.

Воспользовавшись прекрасной погодой, они около полумили прошли по парку пешком. Каждый парк имеет свои особые красоту и очарование. И Элизабет любовалась им с большим удовольствием, хотя и не приходила от величия представившейся ей картины в тот восторг, которого ожидал мистер Коллинз. Она не была потрясена даже названным ей числом окон на фасаде здания и стоимостью стекла в этих окнах, когда-то приобретенного покойным сэром Льюисом де Бёром.

Робость Мерайи возрастала с каждым шагом вверх по входной лестнице замка, и даже сам сэр Уильям не казался в этот момент вполне спокойным. Элизабет, напротив, не испытывала тревоги. Она не слыхала ни о каких необыкновенных талантах или особых добродетелях леди Кэтрин, которые требовали преклонения, а что касается признаков знатности и богатства, то она считала, что сможет созерцать их без особенного волнения.

Миновав прихожую, в которой мистер Коллинз с восторгом обратил их внимание на размеры помещения и изящество орнаментов, они следом за слугами прошли через холл в комнату, в которой уже сидели ее сиятельство, мисс де Бёр и миссис Дженкинсон. Леди Кэтрин снизошла до того, чтобы подняться им навстречу, и, так как Шарлот заранее условилась с мужем, что она сама представит гостей хозяйке дома, церемония знакомства совершилась естественным образом, без излишних извинений и оправданий, которые не преминул бы употребить по такому случаю мистер Коллинз.

Хотя сэр Уильям когда-то имел честь побывать даже в Сент-Джеймсе, он был сейчас настолько подавлен окружавшим его величием, что смог лишь отвесить низкий поклон и затем молча занять предложенное ему место. Его дочка, напуганная почти до бесчувствия, уселась на самый краешек стула, не смея поднять глаза. И только Элизабет не испытывала особого волнения и смогла спокойно рассмотреть трех находившихся перед нею дам. Леди Кэтрин оказалась высокой и полной женщиной с резкими чертами лица, которое в давние годы могло быть красивым. Она ничем к себе не располагала, и в ее манерах не чувствовалось желания хозяйки, чтобы ее гости забыли о своем более низком общественном положении. Она не наводила страха молчанием, но все, что она говорила, произносилось самым авторитетным тоном, подчеркивавшим всю значительность ее особы — именно так, как рассказывал о ней мистер Уикхем. И, наблюдая ее в течение всего вечера, Элизабет решила, что леди Кэтрин вполне соответствует нарисованному им портрету.

Рассмотрев хозяйку дома, в лице и жестах которой она вскоре уловила некоторые черты мистера Дарси, Элизабет взглянула на ее дочь и была удивлена ее худобой и тщедушием почти в такой же степени, как Мерайя Лукас. Между матерью и дочерью не замечалось никакого сходства ни в лице, ни в фигуре. Мисс де Бёр была девушкой бледной и болезненной. Лицо ее нельзя было назвать некрасивым, но казалось невыразительным. Она почти ничего не говорила, если не считать нескольких фраз, обращенных к миссис Дженкинсон, ничем не примечательной женщине, занятой только словами своей воспитанницы и тем, чтобы получше установить перед ее глазами защитный экран.^{50}

Гости не просидели и пяти минут, когда им было предложено подойти к одному из окон и полюбоваться открывшимся из него видом. Мистер Коллинз взялся при этом обратить их внимание на его красоты, а леди Кэтрин снисходительно пояснила, что смотреть на этот вид еще приятнее в летнее время.

Обед оказался превосходным и, пока он продолжался, им были представлены все предметы сервировки и вся прислуга, обещанные мистером Коллинзом. Как он и предсказывал, ему, по желанию ее сиятельства, пришлось занять место напротив хозяйки дома. При этом вид у него был такой, как будто он достиг высочайших почестей в мире. Он орудовал ножом, ел и восхищался каждым подаваемым блюдом. Сначала свое суждение высказывал мистер Коллинз, а следом за ним — сэр Уильям, который достаточно пришел в себя, чтобы повторять его слова. К удивлению Элизабет, леди Кэтрин не только переносила все это, но даже казалась довольной их чрезмерным восхищением и смотрела на них с самой снисходительной улыбкой, особенно в тех случаях, когда поданное блюдо оказывалось для них совершенно незнакомым. Никакой беседы за столом так и не завязалось. Элизабет была готова поддержать разговор, но она сидела между Шарлот и мисс де Бёр. Первая была целиком занята тем, что прислушивалась к словам хозяйки дома, а вторая на протяжении всего обеда ни разу не обратилась к Элизабет. Внимание миссис Дженкинсон было целиком поглощено тем, что ее подопечная почти ничего не ела, попытками уговорить ее попробовать хотя бы еще одно блюдо и беспокойством по поводу самочувствия мисс де Бёр. Мерайя не могла произнести ни слова, а джентльмены все время только ели и восторгались.

Когда дамы перешли в гостиную, Элизабет тоже не оставалось ничего другого, как слушать разглагольствования леди Кэтрин, продолжавшиеся без перерыва до тех пор, пока было подано кофе. Мнения, высказывавшиеся хозяйкой дома, произносились таким безапелляционным тоном, который свидетельствовал, что она не привыкла к возражениям. Она подробнейшим и самым нескромным образом расспрашивала Шарлот о ее домашних делах, давала ей всевозможные советы, объясняла, как следует вести ее маленькое хозяйство и наставляла ее в отношении ухода за птицей и коровами. Элизабет поняла, что для этой важной дамы не существовало мелочей, недостойных ее внимания, если только эти мелочи служили ей поводом поучать окружающих. В промежутках между обсуждением различных дел, касавшихся миссис Коллинз, леди Кэтрин обращалась со всевозможными расспросами к Мерайе и Элизабет. В особенности ее интересовала мисс Беннет, о родне которой ей было известно меньше всего и которую она охарактеризовала, обращаясь к Шарлот, как вполне приличную и миловидную девицу. Постепенно она узнала у Элизабет, сколько у нее сестер, старше ли они ее или моложе, можно ли надеяться, что какая-нибудь из них выйдет замуж, красивы ли они, где они получили воспитание, какой экипаж у ее отца и какова была девичья фамилия ее матери. И хотя Элизабет сознавала всю бесцеремонность подобного допроса, она давала хозяйке дома каждый раз исчерпывающие ответы. Далее леди Кэтрин заметила:

— Я слышала, что имение вашего батюшки наследуется по мужской линии и должно перейти к мистеру Коллинзу? В данном случае, имея в виду ваши интересы, миссис Коллинз, — сказала она, обращаясь к Шарлот, — я, конечно, не могу этому не радоваться. Но вообще я не одобряю, когда женщин в семье лишают наследственных прав. В семействе сэра Льюиса де Бёра, слава богу, не сочли нужным заводить такой порядок. Вы поете и играете, мисс Беннет?

— Немножко.

— О, в таком случае мы будем рады как-нибудь вас послушать. У меня, знаете, превосходный инструмент, уж верно получше, чем… Вы сами в этом убедитесь. А ваши сестры тоже поют и играют?

— Да, одна из них.

— Почему же только одна? Нужно было научить всех. У мистера Уэбба музыкой занимались все дочки, а доход у него даже меньше, чем у вашего отца. Вы рисуете?

— Увы, не рисую.

— Как, ни одна из вас?

— Ни одна.

— Это странно. У вас, должно быть, не было случая поучиться. Вашей матери следовало каждую весну вывозить вас в столицу, чтобы вы могли брать уроки.

— Моя мать не имела бы ничего против, но отец ненавидит Лондон.

— Ваша гувернантка с вами больше не занимается?

— У нас никогда не было гувернантки.

— Не было гувернантки? Но это просто немыслимо! Пять дочерей воспитаны без гувернантки! Никогда не слыхала ничего подобного. Ваша мать, должно быть, не имела минуты покоя, заботясь о вашем воспитании!

Элизабет едва удержалась от улыбки, заверив леди Кэтрин в том, что она ошибается.

— Но кто же тогда занимался вашим обучением? Кто за вами следил? Без гувернантки вы были предоставлены сами себе!

— По сравнению с некоторыми семьями это, наверно, так и было. Но те из нас, кто хотел учиться, имели для этого все, что требовалось. Нас всегда поощряли к чтению, и у нас были необходимые учителя. Конечно, если одна из нас предпочитала бездельничать, то для этого у нее оставалась полная возможность.

— Еще бы, нисколько не сомневаюсь. С этим-то гувернантке и необходимо бороться. Если бы я была знакома с вашей матерью, я бы самым решительным образом посоветовала ей нанять гувернантку. Я уже много раз говорила, что в образовании ничего нельзя достигнуть без каждодневных и упорных упражнений, а это может обеспечить одна только гувернантка. Просто удивительно, скольким семьям принесли пользу мои советы. И я всегда с удовольствием помогаю подыскать место молодым особам. Мне, например, удалось отлично пристроить четырех племянниц миссис Дженкинсон. А совсем на днях я порекомендовала одной семье девицу, которую мне только случайно назвали, и, представьте, ею оказались очень довольны. Миссис Коллинз, я не рассказывала вам, что вчера ко мне заезжала леди Меткаф и очень меня благодарила? Подумайте только, она находит, что мисс Поуп — настоящее сокровище. Она прямо так и сказала: «Леди Кэтрин, вы мне подарили сокровище». Ну, а выезжает кто-нибудь из ваших сестер в свет, мисс Беннет?

— Да, сударыня, все.

— Как все? Что же — все пять одновременно? Вот странно! И вы только вторая дочка в семье! Младшие сестры выезжают в свет, прежде чем старшие вышли замуж! Ваши младшие сестры должны быть еще совсем девочками?

— Да, самой младшей нет еще и шестнадцати. Возможно, она и в самом деле слишком молода, чтобы бывать в обществе. Но, по совести говоря, было бы слишком жестоко по отношению к младшим сестрам, если бы они лишились своей доли светских развлечений только из-за того, что старшие не имели возможности или охоты рано выйти замуж. Та, которая родилась последней, имеет такое же право радоваться своей молодости, как родившаяся первой. Оказаться лишенной этих радостей из-за того, что ты моложе других! При этом, я полагаю, трудно было бы рассчитывать, что между сестрами возникнет достаточная привязанность и они будут обладать необходимыми душевными качествами.

— Клянусь вам, вы высказываете свое мнение довольно решительно для столь юной особы, — проговорила леди Кэтрин. — Интересно, сколько вам лет?

— Учитывая, что у меня уже три взрослых младших сестры, — ответила Элизабет, улыбаясь, — ваше сиятельство едва ли полагает, что я могу назвать вслух свой возраст.

Леди Кэтрин, казалось, совершенно опешила оттого, что не получила прямого ответа, и Элизабет заподозрила, что ей суждено было оказаться первым человеком, осмелившимся дать отпор бесцеремонности столь важной особы.

— Вам, я уверена, не может быть больше двадцати. А потому вам вовсе незачем скрывать свои годы.

— Увы, мне уже и не двадцать один.

Джентльмены присоединились к ним, и после чаепития появились карточные столы. Леди Кэтрин, сэр Уильям, мистер и миссис Коллинз уселись за кадриль. А так как ее дочери захотелось сыграть в казино,^{51} двум приезжим девицам вместе с миссис Дженкинсон выпала честь составить партию мисс де Бёр. За их столом царила отменная скука. Едва ли на протяжении всей партии было произнесено хотя бы одно слово, не относившееся к игре, если не считать того, что миссис Дженкинсон иногда беспокоилась, не холодно или не жарко ли ее воспитаннице или не слишком ли ей светло или темно. Другой стол отличался зато значительно большим оживлением. Леди Кэтрин говорила почти беспрерывно, то отмечая ошибки своих партнеров, то рассказывая им какой-нибудь случай из своей жизни. Мистер Коллинз был поглощен тем, что соглашался со словами ее сиятельства, благодарил ее за каждое выигранное очко и извинялся, когда полагал, что выиграл их слишком много. Сэр Уильям говорил мало, стараясь запомнить услышанные анекдоты и аристократические имена.

Когда хозяйке дома и ее дочери игра стала надоедать, столы были убраны. Леди Кэтрин предложила Шарлот экипаж, и, так как она с благодарностью приняла это предложение, хозяйка дала необходимые распоряжения. Вслед за тем все собрались около камина послушать, как леди Кэтрин распорядится относительно завтрашней погоды. Ее предсказания были прерваны прибытием кареты и, после множества благодарственных речей мистера Коллинза и поклонов сэра Уильяма, они, наконец, отбыли. Не успели они отъехать, как мистер Коллинз осведомился у Элизабет о ее впечатлениях от Розингса. Ради подруги она постаралась высказать свое мнение в более благоприятном свете, чем оно у нее сложилось на самом деле. Но, несмотря на сделанные ею усилия, выводы ее ни в коей мере не смогли удовлетворить мистера Коллинза, которому вскоре пришлось самому заняться восхвалением ее сиятельства.

Глава VII

Сэр Уильям провел в Хансфорде всего одну неделю. Но и за этот срок он смог вполне удостовериться в благополучии своей дочери, имевшей счастье приобрести такого супруга и такую соседку, которые не часто встречаются на свете. На протяжении визита тестя, мистер Коллинз ежедневно выезжал с ним по утрам в своем шарабане, чтобы показать ему окрестные места. Но когда гость уехал, все обитатели Хансфорда вернулись к обычным занятиям. К радости Элизабет, перемена не заставила ее проводить в обществе кузена больше времени, чем прежде. В самом деле, в часы между завтраком и обедом хозяин дома теперь либо копался в саду, либо уходил к себе в кабинет и там читал или писал, а то и просто смотрел из выходившего на дорогу окна. Дамы проводили время в комнате с окнами, обращенными во двор. Сначала Элизабет показалось странным, что Шарлот предпочитала эту небольшую комнату просторной столовой с более красивым видом. Однако вскоре она поняла, что у ее подруги имелись для такого выбора достаточно веские основания: будь общая комната расположена так же удачно, как и кабинет мистера Коллинза, последний, несомненно, проводил бы гораздо меньше времени в одиночестве. И она вполне согласилась с разумным выбором Шарлот.

Из своей гостиной дамы не могли наблюдать за дорогой. Поэтому сведениями о проезжающих по ней экипажах и, в частности, о прибытии фаэтона мисс де Бёр, они были целиком обязаны мистеру Коллинзу. Подобные сообщения делались неукоснительно, несмотря на то, что мисс де Бёр заезжала в Хансфорд достаточно часто. Нередко она задерживалась около дома и обменивалась несколькими фразами с Шарлот, почти никогда не покидая своего экипажа.

Дни, в которые мистер Коллинз не отправлялся в Розингс, выпадали не часто. И почти всегда его жена считала необходимым его сопровождать. Готовность Шарлот жертвовать столь многими своими часами оставалась непонятной Элизабет до тех пор, пока она не сообразила, что у леди Кэтрин в будущем могут появиться и другие вакантные церковные приходы. Изредка Коллинзов удостаивала своим визитом сама леди Кэтрин. Во время своих посещений ни одно обстоятельство не ускользало от внимания ее сиятельства. Бесцеремонно вмешиваясь в их дела, она рассматривала дамское рукоделие, советуя пользоваться иными приемами, находила недостатки в расстановке мебели и разоблачала недобросовестность прислуги. И если она соглашалась разделить с ними трапезу, казалось, что она делала это лишь для того, чтобы обратить внимание на слишком большой кусок жаркого, подаваемый к обеду столь малочисленного семейства.

Элизабет вскоре заметила, что, хотя заботы о судьбах местных жителей могли бы и вовсе не обременять эту важную даму, она тем не менее принимала горячее участие в делах прихода и что даже самое мелкое из этих дел непременно доводилось до ее сведения мистером Коллинзом. И если кто-нибудь из прихожан оказывался недовольным, несговорчивым или слишком стесненным в средствах, ее сиятельство всегда была готова немедленно помчаться в деревню, чтобы рассудить спорщиков, заставить умолкнуть жалобщиков и должным образом водворить общее благополучие и согласие.

Раза два в неделю жителям Хансфорда выпадала честь обедать в Розингсе. И, не считая отсутствия сэра Уильяма, а вместе с ним и второго карточного столика, все последующие обеды в замке ничем не отличались от самого первого. Иных развлечений жители Хансфорда были лишены почти полностью, так как образ жизни большинства соседних семейств не соответствовал возможностям Коллинзов. Впрочем, Элизабет вовсе от этого не страдала, проводя дни достаточно приятно. Время от времени она могла с удовольствием поболтать полчаса со своей подругой. А необыкновенно хорошая для ранней весны погода позволяла ей почти ежедневно наслаждаться прогулками. И когда все остальные отправлялись с визитом в Розингс, она чаще всего уходила в примыкавшую к ближней стороне парка открытую рощу и бродила там вдоль полюбившейся ей дорожки, густо обсаженной деревьями, прелесть которой, казалось, оценила только она одна и где она чувствовала себя достаточно защищенной от любопытства ее сиятельства.

Так спокойно, без всяких происшествий, протекли первые две недели ее пребывания в Кенте. Приближалась пасха, и за неделю до праздника население Розингса, прежде столь немногочисленное, заметно увеличилось. Еще вскоре после своего прибытия в Хансфорд Элизабет услышала об ожидающемся в ближайшие недели визите мистера Дарси. И хотя у нее было мало знакомых, с которыми бы она менее охотно встретилась, чем с племянником леди Кэтрин, его приезд обещал дать ей новую пищу для наблюдений во время визитов в Розингс. При этом, увидев его обращение с кузиной, которую леди Кэтрин прочила ему в жены, она могла бы порадоваться беспочвенности надежд, питаемых в отношении мистера Дарси сестрой мистера Бингли. Леди Кэтрин была весьма довольна ожидавшимся приездом племянника, отзывалась о нем в самых восторженных выражениях и чуть ли не пришла в негодование, когда обнаружила, что мисс Лукас и Элизабет успели с ним познакомиться в другом месте.

О приезде Дарси тут же стало известно в Хансфорде, так как мистер Коллинз, жаждавший узнать об этом событии как можно раньше, в течение всего утра, назначенного для приезда, прогуливался по дороге, с которой можно было беспрепятственно наблюдать за воротами замка. Отвесив поклон прибывшему экипажу в тот самый момент, когда он заворачивал в парк, мистер Коллинз сразу устремился домой, желая поскорее доставить туда важное известие. На следующее утро он поспешил в Розингс, чтобы засвидетельствовать там свое почтение. Его приветствие было принято сразу двумя племянниками леди Кэтрин, ибо вместе с мистером Дарси в Розингс приехал еще и младший сын его дяди, лорда***, полковник Фицуильям. И, ко всеобщему изумлению, мистер Коллинз вернулся домой в сопровождении обоих молодых людей. Шарлот увидела их из окна кабинета в тот момент, когда они пересекали дорогу, и, тотчас же перебежав в гостиную, сообщила девицам об ожидавшей их чести, добавив при этом:

— Этим знаком внимания я, конечно, обязана только тебе, Элайза. Мистер Дарси ни за что не навестил бы так скоро меня одну.

У Элизабет едва хватило времени, чтобы отказаться от комплимента, прежде чем зазвенел колокольчик, возвестивший о приходе гостей. И тотчас же после этого три джентльмена вступили в комнату. Вошедшему первым полковнику Фицуильяму можно было дать лет тридцать. Он был не слишком хорош собой, но по обращению и внешности казался истинным джентльменом. Мистер Дарси был в точности таким же, каким его привыкли видеть в Хартфордшире. С обычной для него сдержанностью, он засвидетельствовал свое почтение миссис Коллинз. И каковы бы ни были его чувства к ее подруге, он встретился с ней с полным самообладанием. Элизабет встретила его едва заметным поклоном, не проронив при этом ни слова.

С легкостью, свойственной хорошо воспитанному человеку, полковник Фицуильям сразу завязал беседу, доставившую удовольствие всем присутствовавшим. Его кузен, обменявшись несколькими словами с Шарлот по поводу ее дома и сада, хранил в течение некоторого времени полное молчание. В конце концов, однако, у него хватило любезности осведомиться у Элизабет о здоровье ее семейства. Ответив ему подобающим образом, она, после короткой паузы, добавила:

— Моя старшая сестра последние три месяца провела в Лондоне. Вам не приходилось встречаться?

Она заранее знала, что ответ будет отрицательным. Но ей было любопытно, не выдаст ли он свою осведомленность о том, что произошло между семьей Бингли и Джейн. И, как ей показалось, Дарси слегка смутился, ответив, что ему не посчастливилось встретить в столице мисс Беннет. Больше об этом не говорили, и молодые люди вскоре покинули Хансфорд.

Глава VIII

Манеры полковника Фицуильяма произвели в Хансфорде самое благоприятное впечатление, и дамы почувствовали, что удовольствие, получаемое при посещениях Розингса, с его приездом должно будет значительно возрасти. Прошло, однако, несколько дней, прежде чем они туда были приглашены. Пока у леди Кэтрин жили ее племянники, она вполне могла обходиться без гостей из пасторского домика. Только в первый день пасхи, почти через неделю после приезда молодых людей, Коллинзы, наконец, удостоились приглашения: покидая церковь, леди Кэтрин попросила их провести в Розингсе вечер. В последнюю неделю им почти не довелось видеть леди Кэтрин и ее дочь. Полковник Фицуильям, правда, несколько раз навестил пасторский домик, но мистера Дарси они встретили только в церкви.

Приглашение было, разумеется, принято, и в должный час они присоединились к собравшимся в гостиной Розингса. Леди Кэтрин приняла их любезно, однако, чувствовалось, что их общество уже было далеко не так дорого ее сердцу, как в те дни, когда она не могла рассчитывать на чье-либо другое. Сейчас внимание хозяйки было главным образом поглощено обоими племянниками, с которыми, — особенно, с Дарси, — она разговаривала гораздо больше, чем с остальными присутствовавшими.

По-настоящему их приходом был доволен только полковник Фицуильям. Его радовало все, что хоть как-нибудь помогало ему рассеять скуку пребывания в Розингсе. К тому же хорошенькая подруга миссис Коллинз не на шутку вскружила ему голову. И теперь, усевшись около нее, он так мило болтал с ней о Кенте и Хартфордшире, о домашней жизни и путешествиях, о новых книгах и музыке, что Элизабет впервые испытывала удовольствие от посещения замка. Живостью и непринужденностью своей беседы они привлекли к себе внимание мистера Дарси и самой леди Кэтрин. Его взгляд не раз обращался к ним с выражением любопытства. То же чувство было прямо высказано хозяйкой дома, которая не постеснялась спросить:

— Что это ты говоришь, Фицуильям? О чем вы толкуете? Нельзя ли и нам услышать, что ты рассказываешь мисс Беннет?

— Мы беседуем, сударыня, о музыке, — сказал он, когда больше уже невозможно было уклоняться от ответа.

— О музыке! Так, ради бога, говорите погромче. Музыка для меня превыше всего. Я не могу промолчать, коли вы заговорили о музыке. Я полагаю, что в Англии едва ли сыщутся люди, которые ценят музыку больше меня или питают к ней большую склонность. Если бы только меня с детства ей обучили, я стала бы великой артисткой. Так же, как и Энн, будь она только покрепче здоровьем. Уверена, что ее игра доставляла бы всем несравнимое наслаждение. А как обстоят дела у Джорджианы, Дарси?

Мистер Дарси весьма одобрительно отозвался об успехах своей сестры.

— Что же, я рада услышать о ней столь похвальный отзыв, — произнесла леди Кэтрин. — Пожалуйста, предупреди ее от моего имени, что ей ничего не добиться без достаточного усердия.

— Ручаюсь вам, сударыня, что она не нуждается в таком предостережении, — ответил мистер Дарси. — Она упражняется очень прилежно.

— Тем лучше. Упражнения никогда не могут быть лишними. Когда я буду ей писать в следующий раз, я постараюсь ее убедить, чтобы она ни в коем случае не пренебрегала прилежанием. Мне постоянно приходится втолковывать молодым девицам, что без повседневных упражнений в музыке нельзя добиться успехов. Ведь вот, сколько раз я это объясняла мисс Беннет: она не сможет играть по-настоящему хорошо, если перестанет упражняться. И раз у миссис Коллинз нет своего инструмента, она вполне может ежедневно приходить в Розингс и играть на фортепиано в комнате миссис Дженкинсон. В этой части дома она никому не помешает.

Мистер Дарси, казалось, был несколько смущен бестактностью своей тетки и ничего не ответил.

Когда с кофе было покончено, полковник Фицуильям напомнил Элизабет ее обещание поиграть ему на фортепиано, и она села за инструмент. Он придвинул свое кресло поближе. Леди Кэтрин прослушала пьесу до середины, а затем, так же, как и раньше, принялась болтать с другим племянником, пока тот не оставил ее и, перейдя с обычным для него задумчивым видом к инструменту, расположился таким образом, чтобы получше видеть лицо хорошенькой исполнительницы. Элизабет это заметила и в первом же перерыве между пьесами сказала ему, насмешливо улыбаясь:

— Вы думали смутить меня, мистер Дарси, приготовившись слушать меня с таким вниманием. Но я вас нисколько не боюсь, хоть ваша сестра и играет столь превосходно. Свойственное мне упрямство не позволяет мне высказывать малодушие, когда того хотят окружающие. И при попытке меня устрашить я, напротив, становлюсь еще более дерзкой.

— Мне незачем доказывать, что вы ошибаетесь, — ответил мистер Дарси. — Не могли же вы в самом деле счесть меня на это способным. Я имею удовольствие быть с вами достаточно знакомым, чтобы знать, как охотно вы высказываете суждения, которые вовсе не отвечают вашим мыслям.

Такой отзыв о ней заставил Элизабет искренне рассмеяться. И, обращаясь к полковнику Фицуильяму, она сказала:

— Мистер Дарси может неплохо обрисовать мой характер, научив вас не верить ни одному моему слову. Мне на редкость не посчастливилось встретиться с человеком, способным вывести меня на чистую воду в тех местах, где я надеялась хоть немного пользоваться доброй славой. В самом деле, мистер Дарси, с вашей стороны не очень великодушно припоминать все дурное, что вы разузнали обо мне в Хартфордшире. Могу добавить, что это также и неразумно, так как может вынудить меня дать вам отпор. И тогда как бы и о вас не открылись такие вещи, которые будут неприятны вашим родным.

— Я этого совершенно не боюсь, — сказал он с улыбкой.

— Умоляю вас, откройте нам, в чем его можно обвинить, — воскликнул полковник Фицуильям. — Должен же я знать, как он ведет себя за пределами родного дома.

— Ну так вы об этом узнаете! Но приготовьтесь услышать нечто чудовищное. Могу сообщить вам, что в первый раз мы встретились с мистером Дарси в Хартфордшире во время бала. И чем, вы полагаете, он на этом балу отличился? Несмотря на недостаток молодых людей, он соизволил принять участие только в каких-нибудь четырех танцах! Мне жаль вас огорчать, но дело обстояло именно так. Он танцевал только четыре раза. И это в то время, когда, как мне доподлинно известно, немало молодых леди вынуждены были сидеть из-за отсутствия кавалера! Надеюсь, вы не станете этого отрицать, мистер Дарси?

— В тот вечер я не имел чести быть знакомым ни с одной из присутствовавших дам, кроме тех, с которыми приехал на бал.

— О, разумеется. И ведь нельзя было допустить, чтобы вас тогда же с кем-нибудь познакомили! Полковник Фицуильям, что я играю дальше? Мои пальцы ждут ваших приказаний.

— Быть может, — сказал Дарси, — обо мне судили бы лучше, если бы я потрудился кому-нибудь представиться. Но я не стремлюсь навязывать свое общество незнакомым мне людям.

— Не объяснит ли нам ваш кузен, чем это вызвано? — спросила Элизабет, по-прежнему обращаясь к полковнику. — Может быть, он в силах назвать причину, по которой образованный и неглупый человек, к тому же принятый в светском обществе, не вправе рассчитывать на расширение знакомства?

— Пожалуй, я и сам смог бы ответить на ваш вопрос, — промолвил Фицуильям. — Это, конечно, не относится к мистеру Дарси! Причина может состоять в нежелании доставить беспокойство собственной персоне.

— Я и вправду лишен присущего некоторым людям таланта, — отвечал Дарси, — свободно болтать с человеком, которого я прежде никогда не встречал. Мне не легко, подобно другим, подладиться к тону его рассуждений или сделать вид, что меня интересуют его дела.

— Мои пальцы, — сказала Элизабет, — движутся по клавишам этого инструмента не с тем мастерством, какое мне приходилось наблюдать в игре многих других музыкантов. Им недостает ни силы удара, ни выразительности, ни беглости. Но мне всегда казалось, что я виновата в этом сама, не дав себе труда как следует поупражняться. Мысль о том, что у меня неподходящие пальцы, почему-то не приходила мне в голову.

Улыбнувшись, Дарси сказал:

— Совершенно с вами согласен. Время, которым вы располагали, вы использовали гораздо лучше. Тем, кто пользуется привилегией быть вашим слушателем, едва ли удается заметить какой-нибудь ваш недостаток. А при посторонних мы с вами оба не выступаем.

Здесь они были прерваны хозяйкой дома, которая потребовала, чтобы ее посвятили в содержание их разговора. Элизабет тотчас же начала новую пьесу. Леди Кэтрин подошла ближе, и немного послушав ее игру, снова заговорила с Дарси.

— Мисс Беннет играла бы не так плохо, если бы больше практиковалась и пользовалась указаниями лондонского маэстро. У нее есть даже некоторая беглость пальцев, но она не обладает вкусом моей дочери. Из Энн вышла бы превосходная исполнительница, если бы только здоровье позволило ей заниматься музыкой.

Элизабет взглянула на Дарси, стремясь понять по его лицу, насколько он присоединяется к восхвалению кузины. Но ни в эту минуту, ни в какое другое время она не смогла заметить в нем никаких признаков сердечного увлечения. Отношение Дарси к своей кузине позволило сделать вывод, который весьма порадовал бы мисс Бингли: при таких же родственных связях, она могла бы с тем же успехом выйти за него замуж, как и мисс де Бёр.

Леди Кэтрин продолжала еще в течение некоторого времени высказывать замечания о музыкальных способностях Элизабет, сопровождая их различными советами о манере игры и музыкальном вкусе. Мисс Беннет переносила это с подобающим гостье терпением. И, подчиняясь просьбам джентльменов, она просидела за инструментом до того времени, когда была подана карета ее сиятельства, чтобы доставить их в Хансфорд.

Глава IX

На следующее утро, когда миссис Коллинз и Мерайя отправились по делам в деревню, а Элизабет, сидя в одиночестве, писала письмо своей старшей сестре, ее вдруг потревожил колокольчик, звон которого извещал о приходе гостей. Она не слышала шума колес подъехавшего экипажа, и ей пришло в голову, что это могла внезапно нагрянуть леди Кэтрин. И, чтобы избежать назойливых расспросов бесцеремонной посетительницы, она как можно быстрее спрятала недописанное письмо. Дверь распахнулась, и к ее глубочайшему изумлению, в комнату вошел мистер Дарси, притом совершенно один. Гость, казалось, был тоже озадачен тем, что нашел ее в одиночестве, и, принеся свои извинения, сказал, что надеялся застать в этой комнате сразу всех дам.

Оба сели, и после заданных ею вопросов о здоровье обитателей Розингса, наступило молчание, грозившее затянуться на неопределенно долгое время. Совершенно необходимо было придумать какую-нибудь тему для разговора. В эту критическую минуту Элизабет вспомнила, при каких обстоятельствах она в последний раз видела Дарси в Хартфордшире, и ей захотелось узнать, чем он объяснит свой внезапный отъезд из Незерфилда.

— Как неожиданно вы покинули наши места в ноябре, мистер Дарси! И каким, наверно, приятным сюрпризом для мистера Бингли была возможность увидеться с вами так скоро после разлуки. Ведь он сам, помнится, выехал в Лондон всего только за день до этого, не так ли? Надеюсь, что он и его сестры были здоровы, когда вы покинули Лондон?

— Благодарю вас, вполне здоровы.

Она почувствовала, что больше он ничего не ответит и после короткой паузы продолжала:

— Как мне сказали, у мистера Бингли нет большого желания опять поселиться в Незерфилде?

— Я никогда не слышал, чтобы он об этом говорил. Но весьма вероятно, что ему не придется проводить там в будущем много времени. У него немало друзей, а сейчас он вступил в тот период жизни, когда число друзей и занятость увеличиваются день ото дня.

— Раз он больше не намерен жить в Незерфилде, то для его соседей было бы лучше, если бы он вообще распрощался с нашим краем. В таком случае это поместье могла бы занять другая семья. Впрочем, быть может, мистер Бингли арендовал Незерфилд, заботясь о собственных удобствах больше, чем об удобствах соседей, и нам следует ждать, что он удержит или освободит Незерфилд, руководствуясь теми же побуждениями?

— Меня бы не удивило, — сказал Дарси, — если бы Бингли в самом деле покинул Незерфилд навсегда, представься ему подходящая возможность приобрести дом в другом месте.

Элизабет промолчала. Боясь продолжать разговор о его приятеле и не имея сказать ничего другого, она решила переложить теперь заботу о поддержании беседы на мистера Дарси.

Тот понял намек и вскоре проговорил:

— Дом этот выглядит очень уютным. Леди Кэтрин, я полагаю, немало здесь потрудилась когда мистер Коллинз переселился в Хансфорд.

— Думаю, что вы правы — и я уверена, что она не могла бы уделить свое внимание более благодарному человеку.

— Мистер Коллинз, кажется, удачно женился.

— Еще бы. Его друзья могут только порадоваться тому, что он встретил одну из немногих разумных женщин, которые согласились бы выйти за него замуж и к тому же обеспечили бы ему счастливую жизнь. Моя подруга очень неглупа, хотя я и не уверена в том, что вступление ее в брак с Коллинзом было самым мудрым из принимавшихся ею в жизни решений. Она, однако, кажется вполне счастливой, а, с точки зрения здравого смысла, этот брак для нее может считаться весьма удачным.

— Особенно благоприятным должно быть то обстоятельство, что она поселилась так близко от родителей и друзей.

— Вы находите, что отсюда до Меритона «так близко»? Но ведь здесь почти пятьдесят миль.

— Что значит пятьдесят миль хорошей дороги? Чуть больше, чем полдня пути. Мне кажется, что это весьма короткое расстояние.

— Мне бы не пришло в голову оценивать преимущества брака милями! — воскликнула Элизабет. — И я вовсе не считаю, что миссис Коллинз поселилась поблизости от своих родителей.

— Это свидетельствует о вашей собственной привязанности к Хартфордширу. Вам, должно быть, кажется далеким все, что находится не совсем рядом с Лонгборном?

Он проговорил это с улыбкой, которая его собеседнице показалась понятной. По-видимому, он считал, что ее слова относятся к Незерфилду и к Джейн. И, покраснев, она ответила:

— Я вовсе не хотела сказать, что женщина не может поселиться слишком близко от дома своих родителей. Близость и отдаленность — понятия относительные, зависящие от обстоятельств. Там, где богатство делает дорожные расходы несущественными, расстояние перестает быть злом. Но в данном случае это отнюдь не так. Коллинзы имеют приличный доход, которого не может, однако, хватить для частых разъездов. И я убеждена, что моя подруга не считала бы, что она живет близко от родительского дома, даже и в том случае, если бы расстояние до него было бы вдвое короче пути из Кента в Хартфордшир.

Мистер Дарси пододвинул свой стул немного поближе и сказал:

— Не следует так привязываться к родным местам. Не сможете же вы всю жизнь провести в Лонгборне!

Элизабет была удивлена этими словами. Но настроение Дарси переменилось, он отодвинулся, взял со стола газету и, глядя поверх нее, произнес уже более равнодушным тоном:

— Как вам понравился Кент?

За этим последовал короткий обмен мнениями о здешних местах, достаточно лаконичный и сдержанный с обеих сторон. Он был прерван возвращением с прогулки Шарлот и ее сестры, которые немало удивились столь неожиданному tête-à-tête. Мистер Дарси объяснил им свою ошибку, из-за которой мисс Беннет пришлось прервать свои занятия и, просидев еще почти в полном молчании несколько минут, удалился.

— Что бы это могло означать? — спросила Шарлот, как только он ушел. — Элайза, дорогая, он, должно быть, в тебя влюблен — иначе он ни за что бы так запросто к нам не пришел.

Но когда она узнала от Элизабет, как мало он с ней разговаривал, подобная догадка уже не показалась убедительной даже заинтересованной Шарлот. И после ряда предположений им в конце концов пришлось объяснить визит Дарси только отсутствием более подходящего способа провести время. В самом деле, охотничий сезон уже прошел. В замке были леди Кэтрин, книги и биллиард. Но не могут же мужчины проводить весь день взаперти! Привлеченные ли близостью пасторского дома или прелестью ведущей к нему дороги, или, наконец, удовольствием от встречи с его обитателями, но с этого времени оба двоюродных брата стали наведываться туда чуть ли не ежедневно. Они приходили в утренние часы, иногда врозь, иногда вместе, а иной раз и в сопровождении своей тетки. Для дам было ясно, что появления полковника Фицуильяма объясняются тем, что ему нравится их компания — качество, особенно его рекомендовавшее. Удовольствие, которое получала Элизабет, находясь в его обществе и замечая, какое сильное впечатление она производит на него, напомнило ей об ее прежнем избраннике, Джордже Уикхеме. И хотя, сравнивая обоих, она видела, что в манерах полковника недостает подкупающей задушевности ее меритонского приятеля, ей казалось, что зато он обладает значительно более развитым умом.

Но почему в Хансфорде так часто появлялся мистер Дарси, — было решительно необъяснимо. Он явно не нуждался в собеседниках, так как нередко в течение десяти минут не произносил ни единого слова. И даже когда он, наконец, начинал говорить, казалось, что он это делает лишь по необходимости, а не из душевной потребности, — ради приличия, а не для собственного удовольствия. Он редко был по-настоящему оживленным. Миссис Коллинз просто не знала, что о нем думать. Поскольку полковник Фицуильям время от времени подтрунивал по поводу его рассеянного вида, можно было предположить, что обычно он ведет себя по-другому. Собственное ее знакомство с Дарси не позволяло ей судить об этом с уверенностью. Разумеется, она была бы непрочь объяснить эту перемену влюбленностью в ее подругу и всячески старалась в этом удостовериться. Она стала внимательно наблюдать за Дарси, когда им случалось навещать Розингс или когда он приходил в Хансфорд, но так и не смогла достичь заметного успеха в своих наблюдениях. Он, несомненно, часто останавливал взор на Элизабет, однако выражение его лица при этом можно было толковать по-разному. Этот взор был пристальным и серьезным, но Шарлот нередко сомневалась в том, что он заключает в себе какое-то чувство. А иногда ей просто казалось, что когда Дарси смотрит на ее подругу, он думает о чем-то другом.

Раз или два она пыталась поделиться с Элизабет своими догадками относительно того, что Дарси мог быть в нее влюблен, но та обращала этот разговор в шутку. И Шарлот не сочла более возможным настаивать, опасаясь вызвать надежды, которые могли бы привести к напрасному разочарованию. В самом, деле она нисколько не сомневалась, что питаемая ее подругой неприязнь к мистеру Дарси исчезла бы сразу, как только она вообразила бы, что он находится в ее власти.

Желая своей подруге всяческого добра, Шарлот иногда задумывалась о возможности ее брака с полковником Фицуильямом. Это был вне всякого сомнения приятнейший человек. Элизабет ему явно нравилась, и он занимал прекрасное положение в обществе. Однако, в противовес этим преимуществам, Дарси был патроном многих церковных приходов, тогда как у его кузена не имелось в распоряжении ни одного.

Глава X

Во время прогулок по парку, Элизабет несколько раз неожиданно встречалась с мистером Дарси. Первую встречу в той части парка, в которой она до сих пор никогда никого не видела, она объяснила досадной случайностью. Чтобы избежать в будущем таких недоразумений, Элизабет с первого же раза дала ему понять, что для своих прогулок она постоянно выбирает эти места. Каким образом подобные встречи могли повториться, оставалось для нее совершенно необъяснимым. Тем не менее Дарси оказался на ее пути во второй и даже в третий раз. Можно было подумать, что он делает это ей на зло или занимается самоистязанием, так как увидев ее, вместо того, чтобы сказать ей несколько общих фраз и после неловкой паузы удалиться, он находил нужным свернуть со своей тропинки и пойти с ней рядом. Он всегда был молчалив, и Элизабет тоже не утруждала себя поисками тем для беседы. Однако при третьей встрече она обратила внимание на его странные, бессвязные вопросы о том, хорошо ли ей в Хансфорде, любит ли она гулять в одиночестве и что она думает о супружеском счастье мистера и миссис Коллинз. Он говорил о Розингсе и о том, что у нее должно было сложиться не вполне правильное представление об этом доме, как будто предполагал, что при следующем приезде в Кент ей придется там остановиться. Это как бы подразумевалось в его словах. Неужели он намекал на полковника Фицуильяма? Ей казалось, что дело клонится к этому, если он действительно что-нибудь имел в виду. И, почувствовав себя немного задетой, она была рада наконец оказаться у садовой калитки неподалеку от пасторского домика.

Во время одной из прогулок, когда она перечитывала последнее письмо Джейн, раздумывая над теми его фразами, в которых печаль сестры звучала особенно сильно, она была вновь встревожена приближающимися шагами. Однако, подняв глаза, вместо мистера Дарси она увидела идущего ей навстречу полковника Фицуильяма. Быстро спрятав письмо и заставив себя улыбнуться, она воскликнула:

— Не думала я, что могу встретить вас в этих местах!

— Раз в году я обычно совершаю обход всего парка, — ответил полковник. — А сейчас бы мне хотелось навестить Хансфорд. Вы далеко идете?

— Нет, я как раз хотела идти обратно.

И она в самом деле повернула и пошла вместе с ним к дому священника.

— Правда, что вы уезжаете в субботу? — спросила Элизабет.

— Да, если только Дарси снова не отложит отъезд. Я вынужден к нему приноравливаться. А он подчиняется только своим прихотям.

— И, будучи господином прихотливым, он находит удовлетворение своим прихотям, только подчиняя себе всех окружающих? Мне еще не приходилось видеть человека, который бы больше него дорожил правом всегда поступать по собственному усмотрению.

— Да, он хочет сам распоряжаться своей судьбой, — отвечал полковник Фицуильям. — Но ведь это свойственно каждому. Отличие Дарси заключается в том, что у него больше возможностей удовлетворить это желание. Он достаточно богат, тогда как многие другие — бедны. Я это слишком хорошо сознаю. Младший сын должен привыкнуть к зависимости и необходимости отказывать себе на каждом шагу.

— А мне казалось, что младшему сыну графа^{52} эти вещи не слишком знакомы. Скажите честно, много ли вы знали зависимости и лишений? Разве из-за недостатка средств вам когда-нибудь не удавалось отправиться туда, куда бы вам вздумалось, или приобрести вещь, которую бы вам хотелось иметь?

— Все это относится к жизни в семье. И, быть может, я не вправе утверждать, что пережил много затруднений такого рода. Но в более значительном деле недостаток средств способен причинить вполне достаточные огорчения. Младшие сыновья, например, не могут жениться на девушке, которая им больше всех пришлась по душе.

— Если только им не пришлась по душе достаточно богатая наследница, что, я думаю, с ними обычно случается.

— Привычка жить на широкую ногу делает нас слишком зависимыми от богатства. Поэтому между людьми моего круга немного найдется таких, которые позволили бы себе вступить в брак, не задумываясь о средствах, которыми они смогут располагать в будущей жизни.

— Неужели эти слова были предназначены для меня? — подумала Элизабет, покраснев. Однако, взяв себя в руки, она ответила, улыбаясь:

— Но скажите мне, ради бога, какова теперь цена на младших сыновей графа? Если только старший брат не дышит на ладан, я полагаю, что младший едва ли стоит больше каких-нибудь пятидесяти тысяч фунтов.

Он ответил ей в том же духе, и разговор прекратился. Чтобы нарушить молчание, которое он мог приписать действию на нее высказанного им намека, она сказала:

— Мне кажется, ваш кузен захватил вас с собой главным образом для того, чтобы кем-нибудь здесь распоряжаться. Но я не понимаю, почему бы ему не жениться и не обеспечить себя постоянным удобством такого рода. Впрочем, возможно, что для этой цели ему пока вполне подходит его сестра. Мистер Дарси — ее единственный опекун и он вправе командовать ею, как ему вздумается.

— О, нет, — сказал полковник Фицуильям, — этой привилегией ему приходится делиться со мной. Ответственность за судьбу мисс Дарси лежит на мне так же, как и на нем.

— В самом деле? Ну и как же вы справляетесь с вашей обязанностью? Много ли она причиняет вам хлопот? Молодыми девицами ее возраста иногда не так-то просто руководить. А если еще у нее настоящая натура Дарси, она вполне может попробовать вести себя так, как ей вздумается.

Произнеся эти слова, она заметила, что он взглянул на нее очень внимательно. Серьезность, с которой он спросил, почему она считает, что мисс Дарси могла причинить им беспокойство, подтвердила ей, что высказанное ею предположение было недалеко от истины. Элизабет ответила ему без промедления.

— Вы можете не тревожиться. Я не слыхала о ней ничего дурного. Хотя я и вправе считать, что едва ли о какой-нибудь особе говорится так много, как о мисс Дарси. В ней души не чают две знакомые мне дамы — миссис Хёрст и мисс Бингли. Вы, кажется, говорили, что вам приходилось с ними встречаться?

— Да, я их немножко знаю. Их брат — большой друг Дарси — очень славный молодой человек.

— О да, — хмуро произнесла Элизабет. — Мистер Дарси необыкновенно добр по отношению к мистеру Бингли, который доставляет ему немало хлопот.

— Немало хлопот? Что ж, я и в самом деле думаю, что Дарси немало о нем похлопотал — и как раз тогда, когда Бингли особенно в этом нуждался. Из нескольких слов, сказанных Дарси на пути в Кент, я понял, что Бингли перед ним в огромном долгу. Впрочем, как бы мне не пришлось просить у Дарси прощения, я не знаю толком, что речь шла о Бингли. Это — всего лишь мои предположения.

— А что вы имеете в виду?

— Так, одно обстоятельство, сведения о котором Дарси, разумеется, не захотел бы сделать всеобщим достоянием. Они могли бы дойти до семейства одной особы, что было бы весьма неприятно.

— Вы можете быть уверены, что я никому о них не проговорюсь.

— Не забывайте при этом, что может быть он подразумевал вовсе не Бингли. Он сказал только, что вправе поздравить себя со спасением друга от неприятностей, связанных с неразумной женитьбой, но ни имен, ни подробностей я от него не слышал. Я заключил, что дело касается Бингли только потому, что, как мне кажется, он вполне способен попасть в подобное положение. К тому же они с Дарси провели вместе прошлое лето.

— А назвал ли вам мистер Дарси причины, которые его заставили вмешаться в дела его друга?

— Насколько я понял, девица вызывала весьма серьезные возражения.

— Каким же способом вашему кузену удалось их разлучить?

— Об этом он ничего не говорил, — улыбаясь, сказал Фицуильям. — Я передал вам все, что известно мне самому.

Элизабет ничего не ответила. Сердце ее кипело от гнева. Подождав немного, Фицуильям осведомился о причине ее задумчивости.

— Я размышляю о том, что вы мне рассказали, — ответила она. — Поступок вашего кузена мне не очень понравился. Кто он такой, чтобы считать себя судьей?

— По-вашему его вмешательство было неделикатным?

— Я просто не понимаю, какое право имел мистер Дарси решать, разумна или неразумна привязанность его друга. Как мог он один судить о том, с кем Бингли найдет свое счастье. Однако, — добавила она, опомнившись, — так как мы не знаем подробностей, мы не можем его упрекнуть. Должно быть привязанность была не слишком глубокой с обеих сторон.

— Вполне разумное предположение! — воскликнул Фицуильям. — Хотя и не слишком лестное для оценки его заслуг.

Слова эти были сказаны в шутку. Но эта шутка настолько соответствовала ее представлению о мистере Дарси, что, не доверяя своему самообладанию, Элизабет побоялась на нее ответить. Она перевела разговор на безразличную тему и продолжала его до самых дверей пасторского дома. Закрывшись после ухода Фицуильяма в своей комнате, она смогла без помех обдумать все, что пришлось ей услышать во время прогулки. Нельзя было предположить, что речь шла не о близких ей людях. В мире не могло существовать двух человек, находившихся под таким неограниченным влиянием мистера Дарси. Некоторое его участие в событиях, разлучивших Бингли и Джейн, она подозревала и раньше. Но замысел и главную роль в этих событиях она всегда приписывала только мисс Бингли. Оказывалось, однако, если только Дарси не обманывало собственное тщеславие, что именно он, именно его высокомерие и самонадеянность были причиной всех прошлых и будущих горестей Джейн. Не кто иной, как он, лишил всякой надежды на близкое счастье самое нежное и благородное сердце на свете. И едва ли кто-нибудь мог предугадать, как долго оно не сможет оправиться от полученной раны.

«Девица вызывала весьма серьезные возражения!» — сказал полковник. — По-видимому, эти серьезные возражения состояли в том, что один ее дядя был провинциальным нотариусом, а второй — лондонским коммерсантом.

— Против самой Джейн никто не посмел бы ничего возразить! — воскликнула Элизабет. — Сколько в ней прелести и обаяния! Настолько она разумна и так хорошо умеет себя держать! Ничего нельзя было бы сказать и против нашего отца. При всех его причудах, даже мистер Дарси не мог отрицать его здравого смысла, его высокой порядочности, — такой, которой самому мистеру Дарси едва ли доведется когда-нибудь обладать!

Когда Элизабет вспомнила о матери, она почувствовала себя менее уверенно. Но она все же не допускала мысли, что Дарси обратил большое внимание на недостатки миссис Беннет. Гордость Дарси, очевидно, страдала бы сильнее, если бы его друг породнился с людьми неподобающего круга, чем недостаточного ума. И мало-помалу она полностью себя убедила в том, что поступок Дарси объяснялся его крайним высокомерием и желанием выдать за Бингли свою сестру.

Пережитое ею душевное потрясение привело к слезам и головной боли, которая к вечеру еще больше усилилась. Это обстоятельство, так же как нежелание встретиться с Дарси, заставило ее отказаться от посещения Розингса, куда Коллинзы были приглашены к чаю. Видя, что подруге ее в самом деле нездоровится, миссис Коллинз не стала настаивать на ее поездке и, по возможности, оградила ее от назойливых уговоров своего мужа. Последний, впрочем, не посмел умолчать о том, что отсутствие Элизабет может вызвать неудовольствие леди Кэтрин.

Глава XI

Когда они ушли, Элизабет, как бы желая еще больше настроить себя против мистера Дарси, стала перечитывать полученные ею в Кенте письма Джейн. В них не было прямых жалоб. Она не вспоминала о недавних событиях и ничего не говорила о своих переживаниях в последнее время. Но любое письмо, почти любая строка свидетельствовали об исчезновении присущей прежним письмам Джейн жизнерадостности, которая была так свойственна царившему в ее душе миру и расположению ко всем людям. Каждую проникнутую печалью фразу Элизабет замечала теперь гораздо явственнее, чем при первом чтении. Бесстыдная похвальба мистера Дарси его столь успешным вмешательством в чужую судьбу позволила ей еще острее осознать глубину горя, пережитого ее бедной сестрой. И ей искренне хотелось, чтобы два дня, оставшиеся до его отъезда, миновали возможно скорее. То, что через две недели ей предстояло снова встретиться с Джейн и при этом предпринять для восстановления ее душевного спокойствия все, к чему способна истинная привязанность, было единственно приятной стороной ее размышлений.

При мысли об отъезде из Кента мистера Дарси, она не могла не вспомнить, что вместе с ним Кент должен покинуть и его кузен. Но полковник Фицуильям достаточно определенно намекнул ей на отсутствие каких-либо серьезных намерений с его стороны. И, как бы ни было ей приятно его общество, она вовсе не собиралась расстраиваться по поводу их предстоящей разлуки.

Именно тогда, когда она вполне уяснила для себя это обстоятельство, она вдруг услышала звон колокольчика. Подумав, что неожиданный посетитель — сам полковник Фицуильям, который уже навестил их однажды примерно в этот же час и мог зайти снова, чтобы справиться о ее здоровье, Элизабет почувствовала легкое волнение. Но ее предположение рассеялось, и мысли приняли совсем другой оборот, когда, к своему величайшему изумлению, она увидела входившего в комнату мистера Дарси. Гость сразу же осведомился о ее недомогании и объяснил свой визит желанием удостовериться в том, что ее самочувствие улучшилось. Она ответила с холодной учтивостью. Он уселся, немного посидел, затем встал и начал расхаживать по комнате. Элизабет была озадачена, но ничего не сказала. После нескольких минут молчания он стремительно подошел к ней со словами:

— Вся моя борьба была тщетной! Я не могу больше! Я не в силах справиться со своим чувством. Знайте же, что я вами бесконечно очарован и что я вас люблю!

Невозможно описать, как эти слова ошеломили Элизабет. Растерянная и покрасневшая, она смотрела на него и молчала. И, обнадеженный ее молчанием, Дарси поторопился рассказать ей обо всем, что он пережил за последнее время и что так волновало его в эту минуту. Он говорил с необыкновенным жаром. Но в его словах были слышны не только сердечные нотки: страстная любовь звучала в них не более сильно, чем уязвленная гордость. Его взволнованные рассуждения о существовавшем между ними неравенстве, об ущербе, который он наносил своему имени и о семейных затруднениях, которые до сих пор мешали ему открыть свои чувства, убедительно подтверждали силу его страсти, но едва ли способствовали успеху его сватовства.

Несмотря на глубокую неприязнь к мистеру Дарси, Элизабет не могла не сознавать, насколько лестна для нее любовь подобного человека. И, ни на секунду не изменив к нему своего отношения, она даже вначале размышляла о нем с некоторым сочувствием, понимая, как сильно он будет опечален ее ответом. Однако его дальнейшие рассуждения настолько ее возмутили, что гнев вытеснил в ее душе всякую жалость. Решив все же совладать со своим первым порывом, она готовилась ответить ему, когда он кончит, возможно спокойнее. В заключение он выразил надежду, что согласие мисс Беннет принять его руку вознаградит его за все муки страсти, которую он столь тщетно, стремился подавить в своем сердце. То, что она может ответить отказом, явно не приходило ему в голову. И, признаваясь, с каким волнением он ждет ее приговора, Дарси всем своим видом показывал, насколько он уверен, что ответ ее будет благоприятным. Все это могло вызвать в душе Элизабет только еще большее негодование. И, как только он замолчал, она, вспыхнув, сказала:

— Чувство, которое вы питаете, независимо от того — разделяется оно человеком, к которому оно обращено или нет — свойственно, я полагаю, принимать с благодарностью. Благодарность присуща человеческой натуре и, если бы я ее испытывала, я бы вам сейчас ее выразила. Но я не испытываю. Я никогда не искала вашего расположения, и оно возникло вопреки моей воле. Мне жаль причинять боль кому бы то ни было. Если я ее совершенно нечаянно вызвала, надеюсь, что она не окажется продолжительной. Соображения, которые, по вашим словам, так долго мешали вам уступить вашей склонности, без труда помогут вам преодолеть ее после этого объяснения.

Мистер Дарси, облокотясь на камин, пристально смотрел на Элизабет. Ее слова вызвали у него изумление и негодование. Лицо его побелело от гнева, и каждая его черта выдавала крайнее замешательство. Он старался сохранить внешнее спокойствие и не произнес ни слова до тех пор, пока не почувствовал, что способен взять себя в руки. Возникшая пауза показалась Элизабет мучительной. Наконец, он сказал нарочито сдержанным тоном:

— И этим исчерпывается ответ, который я имею честь от вас получить? Пожалуй, я мог бы узнать причину, по которой вы не попытались облечь свой отказ по меньшей мере в учтивую форму? Впрочем, это не имеет значения.

— С таким же правом я могла бы спросить, — ответила она, — о причине, по которой вы объявили, — с явным намерением меня оскорбить и унизить, — что любите меня вопреки своей воле, своему рассудку и даже всем своим склонностям! Не служит ли это для меня некоторым оправданием, если я и в самом деле была с вами недостаточно любезна? Но у меня были и другие поводы. И вы о них сами знаете. Если бы даже против вас не восставали все мои чувства, если бы я относилась к вам безразлично или даже была к вам расположена — неужели какие-нибудь соображения могли бы склонить меня принять руку человека, который явился причиной, быть может, непоправимого, несчастья моей любимой сестры?

При этих ее словах мистер Дарси изменился в лице. Но овладевшее им волнение скоро прошло, и он слушал Элизабет, не пытаясь ее перебить, в то время, как она продолжала:

— У меня есть все основания составить о вас дурное мнение. Ваше злонамеренное и неблагородное вмешательство, которое привело к разрыву между мистером Бингли и моей сестрой, не может быть оправдано никакими мотивами. Вы не станете, вы не посмеете отрицать того, что являетесь главной, если не единственной причиной этого разрыва. Один из них заслужил из-за него укоры света за ветреность и непостоянство, а другая — его насмешки над неоправдавшимися надеждами. И они оба должны были себя почувствовать глубоко несчастными.

Она остановилась и с возмущением заметила, что он слушает, не обнаруживая признаков сожаления о случившемся. Напротив, он даже смотрел на нее с презрительной усмешкой.

— Можете ли вы утверждать, что это — не дело ваших рук? — повторила она.

Он ответил с притворным спокойствием.

— Я не намерен отрицать, что, в пределах моих возможностей, сделал все, чтобы отдалить моего друга от вашей сестры, или что я доволен успехом моего шага. О Бингли я позаботился лучше, чем о себе самом.

Элизабет сделала вид, что это любезное замечание прошло мимо ее ушей. Но смысл его не ускользнул от ее внимания и едва ли мог сколько-нибудь умерить ее гнев.

— Но моя неприязнь к вам, — продолжала она, — основывается не только на этой истории. Мое мнение о вас сложилось гораздо раньше. Ваш характер раскрылся передо мной из рассказа, который я много месяцев тому назад услышала от мистера Уикхема. Имеете ли вы что-то сказать по этому поводу? Каким дружеским участием вы оправдаетесь в этом случае? Или чьим неправильным толкованием ваших поступков вы попробуете прикрыться?

— Вы весьма близко к сердцу принимаете судьбу этого джентльмена, — вспыхнув, заметил Дарси уже менее сдержанным тоном.

— Может ли остаться равнодушным тот, кому станут известны его несчастья?

— Его несчастья? — с презрением повторил Дарси. — Что ж, его несчастья и в самом деле велики.

— И в этом повинны вы! — с жаром воскликнула Элизабет. — Это вы довели его до нищеты — да, это можно назвать нищетой! Вы, и не кто другой лишили его тех благ, на которые он был вправе рассчитывать. Вы отняли у него лучшие годы жизни и ту независимость, которая принадлежала ему по праву и по заслугам. Все это — дело ваших рук! И при этом вы еще себе позволяете презрительно посмеиваться над его участью?!

— Ах, вот как вы судите обо мне! — воскликнул Дарси, быстро шагая из угла в угол. — Оказывается, у вас обо мне такое представление! Благодарю за полную откровенность. По-вашему, я действительно кругом виноват. Но, быть может, — сказал он, остановясь и взглянув на нее, — мои прегрешения были бы прощены, если бы вашу гордость не задело признание той борьбы, которая так мешала мне уступить моим чувствам? Не мог ли я избежать столь тяжких обвинений, если бы предусмотрительно скрыл от вас эту борьбу и если бы я вам польстил, заверив вас в своей всепоглощающей страсти, которую бы не омрачали противоречия, доводы рассудка или светские условности? Но любое притворство мне отвратительно. И я вовсе не стыжусь чувств, о которых вам рассказал. Они естественны и разумны. Могли ли вы ждать, что мне будет приятен тот низкий круг людей, в котором вы постоянно находитесь? Или что я стану себя поздравлять, вступая в родство с теми, кто находится столь ниже меня на общественной лестнице?

Возмущение Элизабет росло с каждой минутой. Однако, отвечая ему, она всячески постаралась сохранить внешнее спокойствие.

— Вы глубоко заблуждаетесь, мистер Дарси, думая, что на мой ответ как-то повлияла манера вашего объяснения. Она лишь избавила меня от сочувствия, которое мне пришлось бы к вам испытать, если бы вы вели себя так, как подобает благородному человеку.

Она заметила, как вздрогнул он при этих словах. Но он промолчал, и она продолжала:

— В какой бы манере вы ни сделали мне предложение, я все равно не смогла бы его принять.

Удивление Дарси снова было явно написано на его лице. И, пока она говорила, он смотрел на нее со смешанным выражением недоверия и растерянности.

— С самого начала, я бы могла сказать с первой же минуты нашего знакомства, ваше поведение дало мне достаточно доказательств свойственных вам заносчивости, высокомерия и полного пренебрежения чувствами тех, кто вас окружает. Моя неприязнь к вам зародилась еще тогда. Но под действием позднейших событий она стала непреодолимой. И не прошло месяца после нашей встречи, как я уже ясно поняла, что из всех людей в мире вы меньше всего можете стать моим мужем.

— Вы сказали вполне достаточно, сударыня. Я вполне понимаю ваши чувства, и теперь мне остается лишь устыдиться своих собственных. Простите, что я отнял у вас столько времени и примите мои искренние пожелания здоровья и благополучия.

С этими словами Дарси быстро удалился, и в следующее мгновение Элизабет услышала, как он открыл входную дверь и вышел из дома. Все ее чувства находились в крайнем смятении. Не имея больше сил сдерживать себя, она села в кресло и полчаса, совершенно обессиленная, заливалась слезами. Снова и снова перебирала она в памяти подробности только что происшедшей сцены. И ее удивление непрерывно возрастало. Ей сделал предложение мистер Дарси! Мистер Дарси был влюблен в нее в течение многих месяцев! Влюблен настолько, что решился просить ее руки, вопреки всем препятствиям, из-за которых он расстроил женитьбу Бингли на Джейн и которые имели, по меньшей мере, то же значение для него самого! Все это казалось невероятным. Сделаться невольным предметом столь сильной привязанности было, конечно, весьма лестно. Но гордость, страшная гордость мистера Дарси, его бесстыдная похвальба своим вмешательством в судьбу Джейн, непростительная уверенность в том, что он при этом поступил правильно, бесчувственная манера, с какой он говорил об Уикхеме, и его жестокость по отношению к этому молодому человеку, которую он даже не пытался опровергнуть, — все это быстро подавило в ней всякое сочувствие к нему, на мгновение вызванное в ней мыслью о его привязанности.

Элизабет еще продолжала лихорадочно размышлять о случившемся, когда шум подъехавшего экипажа напомнил ей, что ее может увидеть Шарлот, и заставил ее поскорее удалиться в свою комнату.

Глава XII

На следующее утро Элизабет проснулась с теми же мыслями и чувствами, с которыми она закрыла, наконец, глаза поздней ночью. Она по-прежнему не могла избавиться от изумления. Думать о чем-то другом было совершенно невозможно. Неспособная найти себе какое-нибудь занятие, она тотчас же после завтрака решила пойти на прогулку. Она дошла было уже до своей любимой аллеи, когда, вспомнив, что мистер Дарси иногда заставал ее там, внезапно остановилась и вместо того, чтобы войти в парк, повернула на окаймлявшую парк тропинку, которая увела ее в сторону от проезжей дороги. Вскоре Элизабет миновала одну из боковых калиток в ограде парка.

Она прошлась по тропинке раза два-три в оба конца и, очарованная прекрасным утром, остановилась у калитки и заглянула в парк. За пять недель, проведенных ею в Кенте, в природе совершилось немало изменений, и теперь с каждым днем все пышнее раскрывалась молодая листва на рано зазеленевших деревьях. Она попробовала было зайти в парк поглубже, как вдруг заметила мужчину в прилегавшей к калитке рощице. Он шел по направлению к ней. Боясь, как бы это не оказался мистер Дарси, она быстро пошла в противоположную сторону. Однако человек уже приблизился настолько, чтобы ее заметить, и устремился к Элизабет, назвав ее по имени. Оклик раздался у нее за спиной, но, услышав его, Элизабет, хоть она и узнала мистера Дарси, ускорила шаги по направлению к калитке. Дарси подошел туда одновременно с ней и, протянув ей письмо, которое она машинально взяла, произнес горделиво сдержанным тоном:

— Я давно уже брожу по парку в надежде встретиться с вами. Не окажете ли вы мне честь, прочитав это письмо?

Сказав это, он слегка поклонился, повернул в глубину парка и вскоре исчез среди деревьев.

С чувством сильного любопытства, хотя и не ожидая от письма ничего приятного, Элизабет развернула пакет и, к еще большему своему удивлению, увидела, что письмо написано очень убористым почерком на двух листах почтовой бумаги. Целиком была исписана даже оборотная сторона листа, служившего конвертом.^{53} Продолжая медленно идти по аллее, она начала читать. Письмо было написано в Розингсе, в 8 часов утра и заключало в себе следующее:

Глава XIII

Хотя Элизабет, взяв письмо у мистера Дарси, вовсе не думала, что в этом письме он опять попросит ее руки, ей все же не приходило в голову, о чем еще он мог бы ей написать. Поэтому нетрудно понять, с какой жадностью прочла она заключенные в нем объяснения и какие противоречивые отклики вызвали они в ее душе. Ее чувствам в эти минуты едва ли можно было найти точное определение. С изумлением отметила она для себя вначале, что Дарси надеется как-то оправдаться в своих поступках. И она не сомневалась, что у него не могло быть истинных мотивов, в которых не постыдился бы сознаться любой порядочный человек. С сильнейшим предубеждением против всего, что он мог бы сказать, приступила она к его рассказу о том, что произошло в Незерфилде. Поспешность, с которой она проглатывала строку за строкой, едва ли позволяла ей вникнуть в смысл того, что она уже успела прочесть, и от нетерпения узнать, что содержится в следующей фразе, она была неспособна как следует понять предыдущую. Прежде всего ей показалось фальшивым утверждение Дарси о том, что он не заметил в Джейн серьезного ответного чувства по отношению к Бингли. Перечень вполне реальных и серьезных возражений против предполагавшейся партии возмутил ее настолько сильно, что она уже была не в состоянии справедливо оценивать его слова. Он не жалел о случившемся в той мере, какой она была вправе от него требовать. Его слова выражали не раскаяние, а самодовольство. Все письмо было лишь проявлением высокомерия и гордости.

Но чувства ее пришли в еще большее расстройство и стали более мучительными, когда от этого рассказа она перешла к истории мистера Уикхема. С несколько более ясной головой она прочла о событиях, которые, если только их описание было правдивым, совершенно опрокидывали всякое доброе суждение об этом молодом человеке — в то же время это описание удивительно напоминало историю, изложенную самим Уикхемом. Изумление, негодование, даже ужас охватили ее. Беспрестанно повторяя — «Это неправда! Не может этого быть! Какая гнусная ложь!» — она пыталась отвергнуть все, с начала до конца. Пробежав глазами письмо и едва осознав содержание одной или двух последних страниц, она поспешно сложила листки, стараясь себя уверить, что ей нечего обращать на него внимания и что она больше никогда в них не заглянет.

В душевном смятении, неспособная сосредоточиться, она попробовала немного пройтись. Но это не помогло. Через полминуты она снова развернула письмо и, стараясь взять себя в руки, перечитала ту его часть, в которой разоблачалось поведение Уикхема. Ей удалось настолько овладеть собой, что она смогла вникнуть в смысл каждой фразы. Сведения об отношениях Уикхема с семьей Дарси полностью соответствовали словам Уикхема. В обеих версиях также совпадали упоминания о благотворительности покойного мистера Дарси, хотя раньше Элизабет не знала, в чем она содержалась. До сих пор один рассказ только дополнялся другим. Но когда она прочла про завещание, различие между ними стало разительным. Она почти дословно помнила слова Уикхема о завещанном ему приходе и, восстановив их в памяти, не могла не понять, что одна из двух версий содержит грубый обман. В первые минуты Элизабет еще надеялась, что чутье подсказало ей правильный выбор. Но, перечитав несколько раз самым внимательным образом то место, где подробно рассказывалось о безоговорочном отказе Уикхема от прихода и о полученном им значительном возмещении в сумме трех тысяч фунтов, она начала колебаться. Не глядя на письмо и стараясь быть беспристрастной, она взвесила правдоподобность каждого обстоятельства, но это не помогло. С обеих сторон были одни голословные утверждения. Она снова принялась за чтение. И с каждой строчкой ей становилось все яснее, что история, в которой, как ей прежде казалось, поведение мистера Дарси, не могло быть представлено иначе как, по меньшей мере, бесчестное, могла вдруг обернуться и таким образом, что оно оказывалось вполне безупречным.

Расточительность и распущенность, в которых Дарси решился обвинить Уикхема, приводили ее в ужас особенно сильно, тем более, что она затруднялась найти доказательство несправедливости обвинений. Она ничего не слышала о Уикхеме до того, как он поступил в ***ширский полк по рекомендации случайно встретившегося ему на улице едва знакомого молодого человека. О его прежней жизни никому из ее близких ничего не было известно, кроме того, что он сам о себе рассказывал. Да и едва ли, даже если бы Элизабет могла это сделать, ей пришло бы в голову поинтересоваться тем, что он в действительности собой представляет. Его внешность, голос, манеры сразу создавали впечатление, что ему присущи все добродетели. Она попыталась восстановить в памяти хоть какой-нибудь его благородный поступок, какой-нибудь отличительный признак, который бы доказывал его порядочность и опроверг нападки на него мистера Дарси. Или хотя бы вспомнить о каком-либо хорошем качестве, которое показалось бы несовместимым с приписываемыми ему Дарси годами праздной и порочной жизни. Но ничего подобного она не могла припомнить. Ей было легко представить его себе во всем очаровании его манер и наружности. Но ей не удавалось восстановить в памяти ничего, говорившего в его пользу, кроме всеобщего одобрения знакомых и симпатии, которую он вызывал своей внешностью. После продолжительных размышлений, Элизабет снова взялась за письмо. Но, увы, следовавшее дальше описание его попытки соблазнить мисс Дарси как-то перекликалось с происшедшим накануне разговором между Элизабет и полковником Фицуильямом. И вдобавок ей предлагалось обратиться за подтверждением всех подробностей к самому полковнику, от которого она еще раньше слышала, что он полностью осведомлен о жизни мисс Дарси, и порядочность которого была вне подозрений. В какой-то момент она было уже намеревалась расспросить его в самом деле, но ее остановила мысль о щекотливости темы, которую нужно было затронуть, и она окончательно от этого отказалась, сообразив, что мистер Дарси едва ли рискнул бы сослаться на кузена, не будучи вполне уверен в его поддержке.

Она прекрасно помнила все подробности своего разговора с Уикхемом во время их первой встречи у мистера Филипса. Многие его выражения были еще свежи в ее памяти. И Элизабет внезапно сообразила, насколько неуместно было со стороны Уикхема рассказывать о подобных вещах ей, — едва знакомому тогда для него человеку, и удивилась, что эта простая мысль прежде не приходила ей в голову. Она ясно увидела, как неприлично вел себя Уикхем, стараясь во всем выдвинуть свою особу на первое место. Его утверждения не согласовались с его поступками. Ей припомнилось, как он хвастался, что ему нечего бояться встреч с мистером Дарси и что пусть-де мистер Дарси сам покинет эти места, а он и не подумает уезжать. И, вместе с тем, он не посмел явиться на бал в Незерфилде всего через неделю после этого разговора! Она вспомнила, что до отъезда незерфилдской компании из Хартфордшира он не рассказывал своей истории никому, кроме нее. Но зато после их отъезда эту историю узнали решительно все. Стремясь опорочить мистера Дарси, он не брезговал ничем, и в то же время, говоря ей о своей преданности памяти отца, он утверждал, что эта преданность не позволяет ему плохо говорить о сыне своего благодетеля.

Как изменился теперь в ее глазах каждый поступок мистера Уикхема! Ухаживание за мисс Кинг объяснялось не чем иным, как его низкой расчетливостью, незначительность ее приданого теперь вовсе не говорила об умеренности его притязаний, а только о готовности прельститься любой приманкой. Его отношение к самой Элизабет больше уже не оправдывалось достойными мотивами: он либо заблуждался относительно ее средств, либо тешил свое тщеславие, поддерживая в ней увлечение, которое она, по ее мнению, весьма неосторожно обнаружила. Попытки Элизабет защитить Уикхема становились слабее и слабее. А по мере оправдания мистера Дарси, она не могла не припомнить, что Бингли еще давно, в ответ на заданный ему Джейн вопрос, выразил уверенность в безукоризненном поведении своего друга в отношении Уикхема, — что, несмотря на свои гордые и отталкивающие манеры, за все их знакомство, которое в последнее время так сблизило их друг с другом, открыв ей даже его сокровеннейшие тайны, Дарси ни разу не совершил поступка, который позволил бы обвинить его в несправедливости и недобросовестности или говорил бы о его порочных наклонностях, — что среди круга своих знакомых он пользовался всеобщим уважением и почетом; — что даже Уикхем отзывался о нем, как о самом преданном брате, и что ей не раз приходилось слышать, с какой любовью Дарси говорил о своей сестре, доказывая тем самым свою способность испытывать нежные чувства; — что приписываемая ему Уикхемом грубейшая несправедливость едва ли могла долго оставаться неразоблаченной; — и что, наконец, дружба между человеком, который мог на это решиться, с таким славным юношей, как мистер Бингли, представлялась просто невероятной.

Ей стало бесконечно стыдно за свое поведение. Она не могла думать о Дарси или о Уикхеме, не отдавая себе отчета в своей слепоте, предубежденности, несправедливости, глупости.

— Как позорно я поступила! — воскликнула она. — Я, так гордившаяся своей проницательностью! Я, так высоко оценивавшая собственный ум! Так часто смеявшаяся над доброжелательностью моей сестры и питавшая свое тщеславие столь бесцельной или неоправданной неприязнью! Как унижает меня это открытие! — И как справедливо я унижена! — Если бы я даже влюбилась, я и тогда не оказалась бы столь безнадежно слепой. Но тщеславие, а не любовь лишили меня здравого смысла! — Польщенная при первом знакомстве предпочтением одного человека и оскорбленная пренебрежением другого, я руководствовалась предрассудками и невежеством и гнала от себя разумные доводы, коль скоро дело касалось любого из них! — Вот когда мне довелось в себе разобраться!

Переходя в своих мыслях от себя к Джейн и от Джейн к Бингли, она непременно должна была вспомнить, что в этой части объяснения Дарси представлялись ей совершенно неубедительными. Она прочитала их снова. Теперь они показались ей совсем не такими, как после первого чтения. Признавая основательность рассуждений Дарси в одной части письма, могла ли она отвергнуть ее в другой? По его словам, он даже не подозревал, насколько сильно Джейн была влюблена в его друга. И она не могла не вспомнить, какого мнения по этому поводу придерживалась Шарлот, так же, как отрицать, что описанное им поведение Джейн соответствовало действительности. Она и вправду сознавала, что чувство Джейн, каким бы оно ни было глубоким на самом деле, внешне было мало заметно и что свойственные сестре самообладание и уравновешенность не часто совмещаются с особой душевной тонкостью.

Когда она дошла до того места, где сурово и, вместе с тем, заслуженно осуждались недостатки ее родных, переживаемое ею чувство стыда стало еще более острым. Она слишком хорошо понимала справедливость высказанных в письме упреков для того, чтобы пытаться их опровергнуть. Все подробности незерфилдского бала, которые Дарси имел в виду и которые подтвердили его первое неблагоприятное впечатление, едва ли сохранились в ее памяти слабее, чем в его собственной.

Комплимент по адресу двух старших мисс Беннет не прошел незамеченным. Он смягчил, но не утолил боль, вызванную позорным поведением остальных членов семьи. Ей стало очевидно, что сердце Джейн разбито стараниями ее родни и, представив себе весь ущерб в мнении света, который наносился ей и ее сестре поведением их близких родственников, Элизабет почувствовала себя такой несчастной, какой не бывала никогда в жизни.

Она бродила по тропинке еще около двух часов, вновь и вновь возвращаясь к волновавшим ее мыслям, перебирая события, оценивая их значение и стараясь привыкнуть к столь резкой и неожиданной перемене собственных взглядов. Наконец, усталость и сознание того, что ее отсутствие затянулось слишком надолго, заставили ее направиться к Хансфорду. Она вошла в дом, стараясь принять обычный веселый вид и выбросить из головы все, что мешало бы ей участвовать в домашних беседах.

Сразу по приходе, ей сообщили, что оба джентльмена из Розингса, один за другим, навестили пасторский домик во время ее отсутствия. Мистер Дарси зашел только на несколько минут попрощаться. Зато полковник Фицуильям просидел по меньшей мере час, надеясь дождаться ее возвращения, и чуть было не отправился разыскивать ее в парке. Элизабет смогла только выразить сожаление по поводу того, что ей не удалось его повидать — на самом деле она даже этому радовалась. Полковник Фицуильям перестал для нее существовать. Она способна была думать лишь о полученном письме.

Глава XIV

Оба джентльмена уехали из Розингса на следующее утро. Мистер Коллинз, поджидавший их у калитки, чтобы отвесить прощальный поклон, вернулся в дом с радостной вестью об их добром здоровье и настолько хорошем расположении духа, насколько это было возможно после недавно пережитой печальной разлуки. И он устремился в Розингс с тем, чтобы утешить леди Кэтрин и мисс де Бёр. По возвращении он с большим удовольствием сообщил, что, по словам ее сиятельства, она страдает от невыносимой скуки и очень желала бы сегодня же видеть их у себя за обедом.

Глядя на леди Кэтрин, Элизабет не могла не подумать, что при желании она была бы сейчас представлена ее сиятельству в качестве будущей племянницы. И когда она вообразила, как бы разгневалась при этом столь важная особа, ей было трудно удержаться от улыбки. «Интересно, что бы она сейчас говорила и как бы себя вела?» — развлекала себя подобными вопросами Элизабет.

Разговор с самого начала коснулся отъезда из Розингса племянников леди Кэтрин.

— Поверьте, — говорила она, — отъезд этот немало меня взволновал. Едва ли кто-нибудь переживает разлуку с друзьями так глубоко. А к этим молодым людям я питаю особенную склонность. И ведь они столь же привязаны ко мне! Если бы вы знали, с какой грустью покидали они мой дом! Так бывает с ними всегда. Бедный полковник сдерживал свои чувства почти до последней минуты, но Дарси переживал разлуку, пожалуй, тяжелее, чем в прошлом году. Его привязанность к Розингсу стала еще более сильной.

На этот случай у мистера Коллинза был припасен комплимент, содержавший известный намек, который мать и дочь встретили одобрительными улыбками.

После обеда леди Кэтрин заметила, что мисс Беннет слегка расстроена и тут же объяснила это ее нежеланием в ближайшее время возвращаться домой.

— Но если дело лишь в этом, то вы должны попросить у вашей матушки разрешения задержаться чуть-чуть подольше. Миссис Коллинз, я уверена, будет рада вашему обществу.

— Я очень благодарна вашему сиятельству за столь любезное приглашение, — ответила Элизабет. — Но, к сожалению, мне невозможно его принять. В следующую субботу мне необходимо быть в Лондоне.

— Но в таком случае ваше пребывание в Кенте продлится всего-навсего шесть недель! Я была уверена, что вы проживете два месяца. Миссис Коллинз слышала это от меня еще перед вашим приездом. Вам нет нужды возвращаться так скоро. Надеюсь, миссис Беннет обойдется без вас две недели.

— Да, но без меня не сможет обойтись мой отец. На днях он просил меня поторопиться с приездом.

— Ну, отцу-то вы наверняка не очень нужны, коли вы не нужны вашей матери. Дочери всегда мало значат для отцов. А если вы пробудете здесь еще месяц, мне бы ничего не стоило одну из вас захватить с собой до самого Лондона — я собираюсь туда на неделю в начале июня. Так как Доусон ничего не имеет против четырехместной коляски, у меня будет достаточно места для одной из девиц. А если погода будет не слишком жаркой, я согласилась бы даже взять обеих, раз вы обе такие худенькие.

— Вы необыкновенно добры, ваше сиятельство, но боюсь, что нам придется придерживаться нашего первоначального плана.

Леди Кэтрин, казалось, решила уступить.

— Миссис Коллинз, вам придется послать с ними слугу. Вы знаете, я всегда прямо высказываю свое мнение. И я не могу подумать, чтобы две девицы путешествовали на почтовых лошадях,^{56} предоставленные сами себе, — это попросту неприлично. Вы должны кого-нибудь отыскать, — больше всего на свете я не терплю подобных вещей. Молодые женщины, сообразно их положению в обществе, всегда требуют надлежащего внимания и надзора. Когда моя племянница Джорджиана прошлым летом переезжала в Рэмсгейт, я потребовала, чтобы с нею поехали двое слуг. Для мисс Дарси, дочери мистера Дарси из Пемберли и леди Энн, появиться без них было бы невозможно. Во всех подобных вопросах я в высшей степени щепетильна. Вам следует послать Джона с юными леди, миссис Коллинз. И я очень рада, что мне пришло в голову об этом упомянуть — вы поступили бы опрометчиво, отпустив их одних.

— Мой дядя должен прислать за нами слугу.

— Ах, вот как, — ваш дядя? Он держит слугу — мужчину, не так ли? Я рада, что у вас есть хоть кто-нибудь, кто может подумать об этих вещах. А где вы будете менять лошадей? Разумеется, в Бромли.^{57} Вам достаточно назвать мое имя в «Колоколе»,^{58} и о вас непременно позаботятся.

У леди Кэтрин было еще немало замечаний по поводу их поездки и, так как не на все ее вопросы отвечала она сама, к ним все же приходилось прислушиваться. Элизабет могла этому только радоваться, ибо в любую минуту была способна погрузиться в собственные мысли и забыть, где она находится. Мысли эти следовало отложить до свободного времени — оставаясь в одиночестве, она была готова отдаться им целиком. И она ежедневно отправлялась одна на прогулку, в течение которой получала полную возможность предаваться своим печальным раздумьям.

Письмо мистера Дарси она уже почти выучила наизусть. Элизабет обдумала в нем каждую фразу, и ее чувства по отношению к автору в разные моменты были самыми противоречивыми. Когда она припоминала тон, в котором он говорил, предлагая ей свою руку, душа ее по-прежнему была полна негодования, но при мысли о том, как грубо и несправедливо она его обвинила и оттолкнула, весь ее гнев сосредоточивался на ней самой, а его разочарованные надежды находили отклик в ее сердце. Его привязанность заслуживала благодарности, а характер — уважения. И все же он был ей по-прежнему неприятен, и она ни минуты не жалела о своем отказе выйти за него замуж и вовсе не испытывала желания еще раз его увидеть. Ее собственное прежнее поведение служило для Элизабет постоянным поводом для недовольства собой. Еще большую муку вызывали в ней мысли о слабостях ее близких. Не было даже надежды, что они когда-нибудь будут исправлены. Отец, которому доставляло удовольствие смеяться над младшими дочками, никогда не возьмет на себя труд обуздать их легкомыслие. А ее матери, манеры которой сами по себе, увы, далеки от совершенства, даже и в голову не приходило, что с младшими дочками не все обстоит благополучно. Элизабет и Джейн нередко пытались хотя бы немного образумить Кэтрин и Лидию. Но разве они могли надеяться на успех, не встречая поддержки со стороны миссис Беннет? Раздражительная и слабохарактерная Кэтрин, полностью находившаяся под влиянием младшей сестры, лишь обижалась в ответ на замечания Джейн и Элизабет. А своевольная и беззаботная Лидия вообще не обращала на них внимания. Обе младшие сестры были невежественны, ленивы и тщеславны. Было ясно, что они не перестанут кокетничать, пока в Меритоне останется хоть один офицер, а так как прогулка из Лонгборна в Меритон не составляла труда, им предстояло бегать туда до скончания века.

Другим источником ее постоянных огорчений было сочувствие к Джейн. Письмо мистера Дарси восстановило первоначальное доброе мнение Элизабет о Бингли и усилило значение утраты, понесенной ее сестрой. Его привязанность оказалась глубокой, а упреки его поведению — необоснованными, если только не считать недостатком его слепое доверие к другу. Как грустно было сознавать, что столь прекрасная партия, благоприятная во всех отношениях и обещавшая такую счастливую жизнь ее сестре, расстроилась из-за глупости и бестактности ее ближайших родственников!

Если ко всем этим обстоятельствам добавить разоблачение подлинного облика Уикхема, то нетрудно понять, что, вместо присущей ей жизнерадостности, она чувствовала себя настолько угнетенной, что с трудом могла сохранять на лице хоть сколько-нибудь веселое выражение.

На протяжении последней недели ее пребывания у Коллинзов они навещали Розингс столь же часто, как в первую неделю после ее прибытия в Хансфорд. Самый последний вечер перед отъездом они тоже провели в гостях у леди Кэтрин. В течение этого вечера ее сиятельство осведомлялась решительно обо всех мелочах, связанных с их путешествием, растолковала, как им лучше всего упаковать свои вещи, и с такой решительностью потребовала, чтобы платья были уложены по ее, единственно правильному, способу, что Мерайя сочла себя обязанной по возвращении переделать всю выполненную утром работу и заново уложить свой сундучок.

На прощанье леди Кэтрин весьма снисходительно пожелала им счастливого пути, пригласив их навестить Хансфорд следующей весной, а мисс де Бёр дала себе труд сделать книксен и каждой из них протянуть руку.

Глава XV

В субботу утром мистер Коллинз, встретив Элизабет за несколько минут до того, как все собрались к завтраку, воспользовался случаем, чтобы рассыпаться перед ней в казавшихся ему совершенно обязательными прощальных любезностях.

— Я, мисс Элизабет, не знаю, — сказал он, — говорила ли вам уже миссис Коллинз, насколько она была тронута вашим любезным согласием нас навестить. Но я убежден, что вы не покинете этот дом, не выслушав подобающих выражений ее признательности. Вашим обществом, смею вас уверить, здесь необыкновенно дорожили. Мы, конечно, сознаем, сколь мало привлекательного можно найти в этом скромном обиталище. Простой образ жизни, небольшие комнаты, немногочисленная прислуга и ограниченный круг знакомств делают Хансфорд крайне скучным местом для юной особы вашего склада. Но вы, я надеюсь, поверите, что мы очень высоко оценили вашу снисходительность и попытались сделать все зависящее от нас, чтобы жизнь в этом доме не показалась вам в тягость.

Элизабет поблагодарила его, сказав, что вполне удовлетворена пребыванием в Хансфорде. Эти шесть недель доставили ей немало радости. Удовольствие, которое она испытывала, находясь в обществе Шарлот, так же, как и оказанное ей большое внимание заставляют, напротив, именно ее чувствовать себя в долгу перед хозяевами дома. Мистер Коллинз был доволен ее ответом и произнес с еще более самодовольной улыбкой:

— Я с величайшим удовольствием услышал, что вы провели здесь время не без приятности. Мы старались, как могли. А принимая во внимание счастливую возможность ввести вас в высшее общество, благодаря нашим связям с Розингсом, и, тем самым, столь часто оживлять однообразие домашней жизни, я льщу себя надеждой, что визит в Хансфорд и в самом деле не показался вам совершенно невыносимым. Близость к семье леди Кэтрин, действительно, является необыкновенно счастливым преимуществом нашего положения, равным которому могут похвастать немногие. Вы знаете теперь, на какой короткой ноге поддерживается наше знакомство. Вы видели сами, как часто нас туда приглашают. И, по правде говоря, при всех недостатках этой скромной обители, никто, на мой взгляд, из здесь живущих и пользующихся вместе с нами благами этой близости, не нуждается в сострадании.

Слова не могли выразить все переполнявшие его возвышенные чувства, и он стал расхаживать по комнате, в то время как Элизабет попыталась совместить искренность и учтивость в нескольких коротких ответных фразах.

— По приезде домой, дорогая кузина, вы сможете наилучшим образом охарактеризовать нашу жизнь. Мне, по крайней мере, хотелось бы так думать. Изо дня в день вы были свидетельницей многочисленных знаков внимания леди Кэтрин к миссис Коллинз. Я нахожу, что судьбу вашей подруги нельзя считать несчастливой… Но, впрочем, лучше об этом умолчим. — Позвольте мне только заверить вас, дорогая мисс Элизабет, что я от всего сердца желаю и вам столь же счастливого замужества. Мы с моей дорогой Шарлот смотрим на все как бы одними глазами и одинаково обо всем думаем. Наши характеры и взгляды необыкновенно похожи, и мы, должно быть, созданы друг для друга.

Элизабет могла сказать, не кривя душой, что в таких случаях жизнь складывается очень счастливо и с равной искренностью выразила убеждение, что мистер Коллинз доволен своим домашним очагом. Она, однако, не была огорчена тем, что ее ответ прервало появление леди, которой он был обязан окружавшим его комфортом. Бедная Шарлот! Как грустно было оставлять ее в таком обществе! Но она выбрала такую участь с открытыми глазами. И хотя Шарлот явно была опечалена отъездом гостей, она и виду не показала, что нуждается в их сочувствии. Дом и хозяйство, церковный приход и птичник, а также все, что с этим связано, еще не утратило для нее своего очарования.

Карета была, наконец, подана, багаж — привязан снаружи, свертки — рассованы внутри, и было объявлено, что все готово к отъезду. После нежного прощания с подругой, Элизабет направилась к экипажу в сопровождении мистера Коллинза, который, пока они шли по саду, просил засвидетельствовать свое искреннее уважение ее семье вместе с благодарностью за гостеприимство, оказанное ему в Лонгборне прошедшей зимой, и поклонами, увы, незнакомым ему мистеру и миссис Гардинер. Затем он помог ей усесться в экипаж. Мерайя последовала за ней, и дверца уже было почти закрылась, когда мистер Коллинз внезапно с некоторым ужасом вспомнил, что отъезжающие ничего не попросили передать дамам из Розингса.

— Впрочем, — добавил он, — вы, разумеется, желали бы, чтобы я передал им ваше нижайшее почтение вместе с глубокой благодарностью за оказанное вам гостеприимство?

Элизабет не имела против этого никаких возражений, после чего дверце, наконец, дали захлопнуться, и карета тронулась.

— Боже ты мой! — воскликнула Мерайя после нескольких минут молчания. — Кажется, будто бы мы только день или два дня тому назад сюда приехали. А как много за это время произошло разных событий!

— В самом деле, порядочно, — со вздохом подтвердила ее спутница.

— Подумать только, мы девять раз обедали в Розингсе! Да еще два раза пили там чай! Сколько мне придется об этом рассказывать!

Элизабет добавила про себя:

— И сколько мне придется скрывать!

В дороге они почти все время молчали. Без всяких происшествий они через четыре часа после отъезда из Хансфорда подъехали к дому мистера Гардинера, в котором должны были провести несколько дней.

Джейн выглядела неплохо, а в ее душевном состоянии Элизабет не смогла разобраться из-за множества развлечений, о которых позаботилась для них миссис Гардинер. Но сестры возвращались теперь вместе в Лонгборн, и там у Элизабет должно было найтись для наблюдений вполне достаточно времени.

Ей потребовалось некоторое усилие, чтобы сдержаться и не рассказать Джейн еще до приезда в Лонгборн о предложении мистера Дарси. Поразительная новость, — столь лестная для тщеславия Элизабет, от которого она еще не смогла избавиться доводами рассудка, — настойчиво побуждала ее к откровенности. И она едва ли смогла бы с собой совладать, если бы не боялась дойти до излишних подробностей и еще больше огорчить Джейн, неосторожно упомянув в своем рассказе о мистере Бингли.

Глава XVI

Шла вторая неделя мая, когда три молодые леди, покинув Грэйсчёрч-стрит, выехали в городок *** в Хартфордшире. Приближаясь к гостинице, в которой их должен был встретить экипаж мистера Беннета, они, в качестве доказательства исполнительности возницы, увидели головы Китти и Лидии, выглядывавших из окна столовой во втором этаже. Две девицы премило провели в городке целый час, посетив модную лавку, поглазев на часового и приготовив салат с огурцами.

После взаимных приветствий младшие сестры с торжеством показали старшим накрытый стол, уставленный обычной для гостиниц холодной закуской, восклицая при этом:

— Взгляните, как мило! Не правда ли, приятный сюрприз?!

— Мы собираемся вас угостить, — добавила Лидия, — только вы должны снабдить нас деньгами, потому что все, что у нас было, мы потратили вон в той лавке.

Тут она принялась показывать свои покупки.

— Вот, посмотрите, какую я себе купила шляпку. Конечно, она так себе. Можно было ее даже не покупать, но я подумала, что с одинаковым успехом могу и купить. Дома я ее сразу распорю и посмотрю, нельзя ли сделать из нее что-нибудь попригляднее.

Когда сестры нашли ее безобразной, она невозмутимо добавила:

— Там были еще две или три шляпки куда безобразнее этой. Надо будет только прикупить немножко яркого атласа, чтобы отделать ее заново и тогда, мне кажется, она будет выглядеть не так плохо. А впрочем, не все ли равно, что мы будем носить этим летом, раз уж наш полк через две недели покидает Меритон!

— Это правда, что он от нас отбывает? — воскликнула Элизабет, крайне обрадованная этим известием.

— Теперь они будут стоять в лагере около Брайтона.^{59} Так хочется, чтобы папа всех нас повез туда на лето! Мы бы славно там пожили, и это почти ничего бы не стоило. Мама тоже об этом мечтает. Ведь только подумайте, какая нас здесь ждет летом скучища!

— Эта затея, в самом деле, очень удачна, — подумала Элизабет. — Как раз то самое, чего нам недоставало! Боже ты мой, это нам-то собраться в Брайтон с его огромным военным лагерем, когда у нас все пошло вверх дном при одном захудалом полке милиции и балах в Меритоне, которые даются не чаще раза в месяц.

— А у меня, знаешь, для тебя новость, — сказала Лидия, когда все расселись вокруг стола. — Ну-ка подумай, что бы такое могло случиться, а? Отличная новость, превосходная новость — об одной особе, которая всем нам очень понравилась.

Джейн и Элизабет переглянулись, и прислуживавшему лакею было дозволено удалиться.

— Очень на вас похоже! — со смехом сказала Лидия. — Испугаться с вашими чинностью и благоразумием, как бы лакей чего не подслушал. Будто ему есть до этого дело! Он небось часто слышит вещи куда похуже того, что я вам сейчас расскажу. Впрочем, он такое страшилище, что я даже рада его уходу. Я в жизни не видела этакого длиннющего подбородка! Ну, слушайте, мои милые. Дело идет о нашем дорогом Уикхеме. Слишком хорошо для лакея, не правда ли? Так вот, Уикхем не собирается жениться на Мэри Кинг! Как вам это нравится, а? Она укатила к своему дядюшке в Ливерпуль^{60} и притом навсегда. За Уикхема можно не беспокоиться.

— За Мэри Кинг, значит, можно тоже не беспокоиться, — сказала Элизабет. — Она избежала весьма неразумного брака.

— Если уж он ей нравился, она поступила, как настоящая дура.

— Надеюсь, — сказала Джейн, — они не были слишком друг другом увлечены.

— Он-то, конечно, не был. Уверена, что Уикхему всегда было на нее наплевать. Разве эта дрянная кукла в веснушках может кому-нибудь понадобиться?

Элизабет с ужасом подумала, что ее собственные взгляды, недавно казавшиеся ей широкими, хотя и не выражались столь циничным языком, но были не менее циничны по существу.

Как только девицы сообща покончили с едой, а Джейн и Элизабет вдвоем за нее заплатили, они попросили подать экипаж. Разместиться в нем всей компании со всеми их шкатулками, сумками и пакетами, а также не слишком своевременными новыми приобретениями Китти и Лидии оказалось не так-то легко.

— Ловко мы сюда втиснулись! — воскликнула Лидия. — Теперь я особенно рада, что купила эту шляпку. Одно удовольствие запихнуть еще лишнюю коробку чего стоит! А теперь устроимся поудобнее и давайте всю дорогу болтать и веселиться. Ну-ка послушаем, — что новенького с вами приключилось с тех пор, как вы уехали из дому. Встретились ли вам какие-нибудь интересные кавалеры? А пофлиртовать вам, конечно, удалось вволю? Я даже надеялась, что одной из вас удастся до возвращения выскочить замуж. Джейн скоро будет у нас старой девой, честное слово! Ей уже почти двадцать три! Если бы я до этих лет не сумела раздобыть себе мужа, я бы сгорела со стыда! Знаете, как тетка Филипс хочет, чтобы мы все повыходили замуж! Лиззи, по ее мнению, надо было выйти за мистера Коллинза. Хотя я не думаю, чтобы из этого вышло что-нибудь путное. Боже мой, как бы мне хотелось выйти замуж раньше вас всех! Я бы тогда стала вывозить вас на все балы! Ой, девочки, а как мы позавчера повеселились у Форстеров! Китти и я должны были провести у них целый день. А к вечеру миссис Форстер обещала, что мы сможем немного потанцевать. — Кстати, мы с миссис Форстер души друг в друге не чаем! — И вот она позвала обеих сестер Харрингтон. Но Харриет сказалась больной, так что пришла одна только Пен. Угадайте-ка тогда, что мы сделали. Мы нарядили Чемберлена в женское платье, чтобы он сошел за даму — подумайте, какая это была умора! Об этом не знал никто, кроме полковника и миссис Форстер. Да еще меня с Китти и тетки Филипс — надо же было нам взять у нее какие-нибудь тряпки. Вы и представить себе не можете, как ловко они на нем сидели! Когда пришли Денни и Уикхем, и Пратт, и еще двое или трое мужчин, они его совсем не узнали. Боже, как я хохотала! И миссис Форстер тоже. Мне казалось, что я помру со смеху. Оттого-то мужчины и заподозрили что-то неладное, ну и, конечно, разгадали в чем дело.

Такого рода историями об их развлечениях и проделках, при поддержке вставлявшей изредка свои замечания Китти, Лидия пыталась веселить своих спутниц на протяжении всего пути до Лонгборна. Элизабет старалась ее не слушать, но не смогла в этой болтовне не заметить частых упоминаний о Уикхеме.

Дома их встретили необыкновенно радушно. Миссис Беннет была счастлива убедиться, что Джейн по-прежнему хороша собой. А на протяжении обеда мистер Беннет не раз многозначительно обращался к Элизабет со словами:

— Я рад, что ты, наконец, вернулась, Лиззи.

Компания за обеденным столом была очень обширной, так как почти все Лукасы прибыли встретить Мерайю и разузнать обо всех новостях. О чем только здесь не говорилось! Леди Лукас через весь стол расспрашивала Мерайю о доме и птичнике своей старшей дочери. Миссис Беннет сразу участвовала в двух разговорах, справляясь у Джейн о новинках моды и пересказывая ответы Джейн младшим мисс Лукас. А тараторившая громче всех Лидия перечисляла радости первой половины этого дня, обращаясь ко всем, кто был готов ее выслушать.

— Ой, Мэри, — кричала она, — так жаль, что ты с нами не поехала! Нам было безумно весело! Сперва мы катили с закрытыми шторками — можно было подумать, что в карете никого нет. Я была готова так проехать весь путь, если бы только Китти не почувствовала себя дурно. Зато у Джорджа, я надеюсь, мы вели себя как полагается. Мы накормили приезжих самым роскошным холодным завтраком в мире. Если бы ты выбралась с нами, мы бы и тебя угостили, честное слово! Ну, а когда мы вышли из гостиницы, вот была потеха! Я думала, что мы так и не сможем забраться в карету и чуть не умерла со смеху. А как мы веселились на обратном пути! Мы разговаривали и хохотали так громко, что нас, наверно, слышали миль за десять!

Мэри ответила ей очень серьезно:

— Мне не пристало, дорогая сестрица, называть истинную цену подобным развлечениям. Они, несомненно, кажутся привлекательными большинству женщин. Но для меня, признаюсь, они лишены очарования. Намного большее удовольствие я испытываю при чтении.

Ее ответ едва ли дошел до ушей Лидии, которая редко слушала кого-нибудь дольше, чем полминуты, и вообще никогда не обращала внимания на слова Мэри.

После обеда Лидия всячески уговаривала остальных девиц отправиться в Меритон и разузнать, как поживают там их знакомые. Но против этого решительно возразила Элизабет, по мнению которой нельзя было позволить говорить про дочерей мистера Беннета, будто они и полдня не могут провести дома, не гоняясь за офицерами. У нее была и еще одна причина для возражений: ей не хотелось снова увидеть Уикхема, и она решила избегать встречи с ним как можно дольше. Поэтому ее особенно радовало предстоящее отбытие полка из Меритона. Через две недели офицеры уедут, а раз их не станет, — ей больше ничто не напомнит об этом ужасном человеке.

Прошло совсем немного времени после их приезда, когда Элизабет обнаружила, что план поездки в Брайтон, о котором Лидия болтала в гостинице, весьма часто обсуждается ее родителями. Ей было ясно, что отец вовсе не намерен потакать матери в этом деле. Но его ответы в то же время были настолько туманными и мудреными, что у миссис Беннет, несмотря на все неудачи, сохранялась надежда в конце концов настоять на своем.

Глава XVII

Элизабет больше не могла противиться желанию поделиться своими новостями со старшей сестрой. И на следующее утро, подготовив ее к удивительному известию, она, наконец, рассказала о сцене, происшедшей между нею и мистером Дарси. Подробности, которые касались самой Джейн, она, разумеется, опустила.

Удивление Джейн, однако, продолжалось недолго. Она ценила Элизабет так высоко, что всякая склонность к ней кого бы то ни было представлялась ей вполне естественной. А некоторое время спустя она и вовсе перестала удивляться услышанному, будучи поглощена уже совсем иными мыслями. Ее искренно огорчало, что мистер Дарси выразил свое чувство столь неподобающим образом. Но мысль о том, как тяжело он должен был переживать отказ Элизабет, тревожила ее еще сильнее.

— Его излишняя самоуверенность была, разумеется, неуместна, — говорила она. — И ему, конечно, не следовало ее обнаруживать. Но только подумай, насколько острее было при этом его разочарование.

— Что ж, я и в самом деле сочувствую ему всей душой, — отвечала Элизабет. — Но надеюсь, что другие свойства его характера помогут ему избавиться от привязанности ко мне достаточно быстро. Ты ведь не осуждаешь меня за то, что я ему отказала?

— Осуждать тебя?! Что ты!

— Но ты можешь меня упрекнуть в том, что я так горячо вступилась за Уикхема?

— Нет, я не понимаю, почему бы тебе за него не вступиться.

— Ну так ты это поймешь, узнав, что случилось на другой день.

И она рассказала сестре про письмо, передав ей содержание той его части, которая касалась Джорджа Уикхема. Легко представить себе, как это разоблачение взволновало бедную Джейн, которая готова была пройти жизненный путь, убежденная, что всему человечеству свойственно меньше пороков, чем оказалось заключено в одном его представителе. Даже столь приятная ее сердцу возможность оправдать Дарси была не в силах ее утешить. И она со всей горячностью постаралась убедить сестру в существовании какого-то неизвестного обстоятельства, которое оправдывало бы одного человека и не бросало тень на другого.

— Ну уж это у тебя не получится! — возразила Элизабет. — Того и другого ты никак не сможешь представить одинаково добродетельными. Выбирай любого, но тебе придется ограничиться только одним. В них двоих заключена как раз та доза порядочности, которой хватает только на одного человека. И за последнее время стало неясно, кому она на самом деле принадлежит. Мне, по крайней мере, стало казаться, что вся она перешла к мистеру Дарси. А ты, конечно, решай, как тебе больше понравится.

Прошло, однако, известное время, прежде чем Джейн смогла хоть немного улыбнуться.

— Я не припоминаю, чтобы когда-нибудь я была настолько потрясена, — говорила она. — Неужели Уикхем — такой негодяй? Это кажется просто невероятным. И бедный мистер Дарси! Лиззи, миленькая, ты только подумай, что он должен был вынести! Так разочароваться в своих надеждах. И тут же узнать, какого ты о нем ужасного мнения! И решиться рассказать тебе такие вещи про родную сестру! Как это все тяжело! Я уверена, что ты сама это чувствуешь.

— О нет, мои сожаления и сочувствие улетучились, как только я увидела, насколько они переполняют тебя. С каждой минутой переживания мистера Дарси тревожат меня все меньше — настолько я уверена, что ты должным образом войдешь в его положение. Твоя щедрость позволяет мне быть бережливой, и если ты погорюешь о нем еще немного, сердце в моей груди станет легким, как перышко.

— Бедный Уикхем! А ведь он выглядит таким милым человеком, — с его открытым взглядом, безукоризненными манерами!

— При создании этих двух молодых людей была и в самом деле допущена великая несправедливость: одного наделили всеми достоинствами, а другого — внешними качествами, в которых они якобы должны проявляться.

— Я никогда не соглашалась с тобой, что у мистера Дарси нет этих внешних качеств.

— И все же, относясь к нему с такой неприязнью без достаточного основания, я очень гордилась своей проницательностью. Подобная неприязнь отлично подстегивает ум и является самой плодотворной почвой для острословия! Можно беспрерывно болтать и так и не сказать ничего, заслуживающего внимания. Но нельзя постоянно подшучивать над человеком без того, чтобы время от времени у тебя не вырвалось нечто действительно остроумное.

— Когда ты впервые прочла это письмо, Лиззи, ты, вероятно, не могла смотреть на вещи так, как сейчас.

— Совершенно верно. Мне тогда было как-то не по себе. Очень не по себе, — я просто чувствовала себя несчастной. Мне не перед кем было излить свою душу. Со мной не было моей Джейн, которая, утешая меня, сказала бы, что я — вовсе не та пустая, тщеславная и вздорная девчонка, какой я себя сознавала. Как мне хотелось, чтобы ты была рядом!

— Жалко, что, говоря с мистером Дарси о Уикхеме, ты употребила такие сильные выражения. Ведь на самом деле они оказались совсем незаслуженными.

— Еще бы. Впрочем, излишне резкий тон часто является следствием предубежденности, которую я испытывала. Мне, кстати, хотелось бы получить от тебя один совет. Как ты думаешь, должна я открыть глаза на Уикхема нашим знакомым?

Мисс Беннет немного задумалась и затем ответила:

— По-моему, у нас нет повода для такого ужасного разоблачения. А как тебе кажется?

— Пожалуй, этого делать не следует. Мистер Дарси не поручал мне распространять его сообщение. Напротив, все подробности, касавшиеся его сестры, предназначались только для меня. А если я скажу про другие поступки Уикхема, разве мне кто-нибудь поверит? Предубеждение против Дарси настолько сильно, что половина жителей Меритона скорее в гроб ляжет, нежели посмотрит на Дарси сколько-нибудь доброжелательно. И с этим ничего не поделаешь. К тому же Уикхем скоро уедет. А потому здесь едва ли кому-нибудь важно знать, что он собой представляет. Рано или поздно все станет известно. И тогда мы сможем вдоволь посмеяться над простотой тех, кто не догадывался об этом раньше. А пока что я собираюсь молчать.

— Ты совершенно права! Публичное разоблачение могло бы навеки его погубить. Быть может, он уже жалеет о совершенных ошибках и хочет исправиться. Мы не должны сталкивать его в пропасть.

Разговор этот успокоил Элизабет. Она избавилась от двух давно обременявших ее секретов, а в лице Джейн она приобрела собеседницу, всегда готовую ее выслушать, если бы ей захотелось вновь вернуться к их обсуждению. Осторожность, однако, заставила ее все же кое-что утаить от сестры. Она не осмеливалась пересказать Джейн другую часть письма мистера Дарси и открыть ей, насколько глубокой была на самом деле привязанность мистера Бингли. Этого Элизабет не могла поведать никому. И ей было достаточно ясно, что лишь полное взаимопонимание между Джейн и Бингли позволило бы ей ничего не утаивать. Ну, а тогда — говорила она себе самой, — если бы в самом деле случилось невероятное, я смогу сказать только то, что гораздо более приятным образом будет высказано самим Бингли. А потому я обречена хранить эту тайну до той поры, пока она потеряет всякую цену.

Живя среди своей семьи, Элизабет теперь получила, наконец, возможность разобраться в истинном душевном состоянии сестры. Джейн не была счастлива. Она все еще хранила в душе самую нежную привязанность к Бингли. Не пережив прежде даже воображаемой влюбленности, она соединила в этом чувстве весь пыл первой любви со свойственным ее нраву и возрасту постоянством, которым столь редко отличаются первые увлечения. И она так дорожила воспоминаниями и так явно предпочитала Бингли всем другим мужчинам, что ей потребовалось призвать весь здравый смысл и все внимание к чувствам близких, чтобы не высказывать сожалений, вредных для ее здоровья и их спокойствия.

— Ну, что ты теперь скажешь, Лиззи, об этой печальной истории с Джейн? — спросила как-то раз миссис Беннет. — Что касается меня, то я твердо решила никогда больше об этом не поднимать разговора. Я так и заявила на-днях сестрице Филипс. До сих пор не могу понять, виделась ли с ним Джейн в Лондоне? Он оказался совсем никчемным человеком. Думаю, что Джейн больше нечего на него надеяться. О его возвращении этим летом в Незерфилд не было даже и речи. Я спрашивала решительно всех, кто хоть что-нибудь мог об этом сказать.

— Не думаю, что он вообще появится в Незерфилде.

— Тем лучше! Как ему будет угодно. Едва ли он кому-нибудь здесь понадобится. Хоть я и всегда буду говорить, что он низко поступил с моей дочерью. На месте Джейн я бы не пережила такого разочарования. И я себя утешаю мыслью, что, когда Джейн умрет с горя, мистеру Бингли придется пожалеть о том, что он натворил.

Элизабет промолчала, так как чувствовала себя не способной утешиться подобным предположением.

— Что ж, Лиззи, — продолжала миссис Беннет после непродолжительной паузы, — по-твоему Коллинзы на самом деле живут хорошо? Ну-ну, хотелось бы, чтобы только это было надолго! Каков у них стол? Думаю, что из Шарлот получилась неплохая хозяйка. Если она будет хотя бы наполовину такой изворотливой, как ее мамаша, у них даже смогут оставаться кое-какие сбережения. Они ведь не тратят на хозяйство слишком много?

— О да, конечно.

— Это очень важно для хорошего ведения дома. Да, да. Уж она-то позаботится о том, чтобы сводить концы с концами. Хоть им не придется испытывать нужды в деньгах. Что ж, тем лучше для них. Должно быть, они только и рассуждают о том, когда им достанется имение мистера Беннета? А о Лонгборне говорят так, как будто он уже им принадлежит!

— При мне они не могли касаться подобной темы.

— Еще бы! Было бы странно, если бы они себе это позволили. Но я не сомневаюсь, что они то и дело обсуждают это между собой. Ну что ж, если им ничего не стоит захватить чужое поместье, — тем хуже для них. Я бы постыдилась принять что-нибудь в наследство по мужской линии!

Глава XVIII

Первая неделя после возвращения Джейн и Элизабет пролетела быстро. Началась вторая. Это была последняя неделя пребывания полка в Меритоне, и девицы всей округи находились в самом удрученном состоянии. Уныние было почти всеобщим. Только две старшие мисс Беннет были способны еще есть, пить, спать и вести обычный образ жизни. Такая бесчувственность то и дело вызывала упреки со стороны беспредельно несчастных Китти и Лидии, которые никак не могли допустить ее в ком-нибудь из членов своей семьи.

— Боже, что с нами станется! Что же мы теперь будем делать? — восклицали они на каждом шагу в порыве отчаяния. — И ты, Лиззи, можешь еще улыбаться?

Их любезная матушка разделяла отчаяние дочек, припоминая собственные переживания при подобных обстоятельствах лет двадцать пять тому назад.

— Могу поклясться, что я проплакала не менее двух дней напролет, когда нас покинул полк полковника Миллера. Я тогда была уверена, что сердце мое разбито навеки.

— А я так ручаюсь, что мое сердце и в самом деле будет разбито! — сказала Лидия.

— Если бы только можно было съездить в Брайтон! — заметила миссис Беннет.

— О да, если бы только попасть в Брайтон! Но разве с папой договоришься!

— Купания в море поставили бы меня на ноги.

— Тетушка Филипс уверяет, что мне они просто необходимы, — вставила Китти.

Подобные причитания то и дело повторялись в доме Беннетов. Элизабет хотелось относиться к ним с юмором. Однако все удовольствие для нее было отравлено чувством стыда за своих близких. Снова и снова она убеждалась в справедливости упреков мистера Дарси. И никогда еще его вмешательство в дела его друга не казалось ей столь простительным.

Мрачное настроение Лидии, однако, внезапно рассеялось, когда она получила приглашение жены полковника Форстера сопровождать ее в Брайтон. Ее бесценная подруга была еще совсем молоденькой женщиной, вышедшей замуж совсем недавно. Беспечность и легкость нрава обеих сразу расположили их друг к другу, и после трехмесячного знакомства они сделались неразлучны.

Ликование Лидии по этому поводу, обожание, с которым она стала относиться к миссис Форстер, восторг миссис Беннет и отчаяние Китти едва ли могут быть описаны. Не обращая никакого внимания на чувства сестры, Лидия носилась по дому в непрерывном экстазе, добиваясь всеобщих поздравлений, хохоча и болтая больше, чем когда-либо. В то же время в гостиной неудачливая Китти невразумительно и вместе с тем нудно роптала на свою судьбу.

— Никак не пойму, почему миссис Форстер не могла с таким же успехом пригласить и меня? — брюзжала Китти. — Правда, мы с ней не очень близки. Но у меня не меньше основания получить приглашение, чем у Лидии. Даже гораздо больше! Ведь я старше ее на два года!

Напрасно Элизабет пыталась ее урезонить, а Джейн — успокоить. Сама Элизабет отнеслась к этому приглашению совсем не так, как миссис Беннет и Лидия. Она боялась, что под действием этой поездки Лидия может лишиться последних крупиц здравого смысла. И как бы дорого ни обошелся ей такой шаг, если бы о нем стало известно ее домашним, она все же тайком посоветовала мистеру Беннету не пускать Лидию в Брайтон. Она напомнила ему все случаи ее неразумного поведения, обратив внимание отца на сомнительную пользу, которую Лидия извлечет из дружбы с такой особой, как миссис Форстер. И ей казалось, что в Брайтоне, где соблазнов может оказаться гораздо больше, чем дома, Лидия, находясь в подобной компании, может совершить еще более легкомысленные поступки. Мистер Беннет ее внимательно выслушал и затем ответил:

— Лидия ни за что не угомонится, пока где-нибудь себя не покажет на людях. И ей едва ли представится другой случай осуществить это с меньшими неудобствами для нашей семьи.

— Если бы, вы знали, — сказала Элизабет, — какой большой ущерб может нам причинить бросающееся всем в глаза неосмотрительное и бестактное поведение Лидии! Больше того, какой ущерб им уже причинен! Я уверена, что тогда бы вы судили совсем по-другому.

— Уже причинен! — повторил мистер Беннет. — Что же, оно отпугнуло от тебя кого-нибудь из твоих поклонников? Бедная моя Лиззи! Но ты не должна падать духом. О таких придирчивых юнцах, которые не переносят малейшего признака глупости своих ближних, не стоит жалеть. Ну-ка, назови мне тех жалких людишек, которых оттолкнуло легкомыслие Лидии.

— Вы глубоко ошибаетесь. Мне не приходится жаловаться на подобные разочарования. Я имела в виду не какие-либо отдельные случаи, а общий вред, который нам причиняют ее манеры. Наше положение в обществе, уважение наших знакомых подрывается взбалмошностью, самоуверенностью и крайней несдержанностью, столь свойственными ее характеру. Простите, но я должна высказать свою мысль до конца. Если вы, дорогой отец, не возьмете на себя труд обуздать ее неудержимую натуру и разъяснить Лидии, что сегодняшние помыслы не могут стать делом ее жизни, то скоро заниматься ее исправлением будет поздно. Ее характер окончательно сформируется, и, к нашему общему позору, она к шестнадцати годам превратится в пустую кокетку. Кокетку худшего, наиболее низкого пошиба, не располагающую никакими достоинствами, кроме молодости и некоторой внешней привлекательности. Невежество и пустота сделают ее совершенно беззащитной перед всеобщим презрением, вызванным ее погоней за успехом. Той же опасности подвергается и Китти, которая во всем следует за Лидией — глупой, тщеславной, праздной и совершенно разнузданной девчонкой. Папа, дорогой, неужели вы полагаете, что, вызывая осуждение и презрение всех наших знакомых, они не бросают тень на репутацию своих сестер?

Мистер Беннет почувствовал, что Элизабет вложила в эти слова всю свою душу. Ласково взяв ее за руку, он сказал:

— Ты напрасно волнуешься, моя девочка. Все, кто знают тебя или Джейн, достаточно уважают и ценят вас обеих. И это мнение не может пострадать оттого, что у вас имеются две, или я даже мог бы сказать, три на редкость глупые сестры. В Лонгборне не будет покоя, если Лидия не попадет в Брайтон. Пусть же она туда поедет. Полковник Форстер — человек разумный. Он не допустит, чтобы она попала в настоящую беду. И, к счастью, она достаточно бедна, чтобы не привлекать к себе охотников за приданым. Там ей даже флиртовать станет труднее, чем здесь — офицеры найдут в Брайтоне девиц, заслуживающих большего внимания. Будем же надеяться, что эта поездка заставит ее почувствовать свою незначительность. Во всяком случае ее поведение не может сколько-нибудь заметно испортиться без того, чтобы мы оказались вправе посадить ее до конца дней под замок.

Элизабет пришлось удовлетвориться этим ответом. Так как собственное ее мнение не изменилось, она ушла от отца разочарованная и огорченная. Не в ее характере, однако, было таить досаду, углубляясь в переживания. Она сознавала, что выполнила свой долг, а печалиться заранее по поводу неотвратимых бед, усиливая их вдобавок своим беспокойством, было ей несвойственно.

Если бы Лидия и ее мать узнали, о чем она говорила с отцом, они едва ли смогли бы найти выход своему негодованию. Брайтонская поездка казалась Лидии вершиной земного счастья. Ее пылкое воображение рисовало ей улицы этого курортного городка, полные пока еще незнакомыми ей офицерами. Она видела себя предметом поклонения многих десятков молодых людей. Перед ее мысленным взором вставал во всем блеске военный лагерь — стройные ряды изящных палаток и между ними веселая толпа красавцев, щеголяющих в красных мундирах. И в довершение всего Лидия представляла себе, как она будет сидеть под одной из этих палаток и флиртовать напропалую одновременно не меньше, чем с шестью офицерами.

Что бы она почувствовала, если бы узнала, что ее сестра пытается вырвать ее из этого уже такого реального и такого заманчивого рая? Чувства эти способна была бы понять одна ее мать, которая переживала почти то же самое. Только благодаря поездке Лидии она смогла примириться с безжалостным решением мистера Беннета не допустить путешествия в Брайтон всей семьи. Оставаясь в полном неведении о случившемся, обе они почти беспрерывно предавались восторгам до самого того дня, когда Лидия должна была покинуть Лонгборн.

Теперь Элизабет предстояло встретиться с Уикхемом в последний раз. Встреча эта уже не могла сколько-нибудь серьезно ее волновать, так как она не раз виделась с ним после своего возвращения. Их прежняя близость исчезла. Она даже научилась замечать в самой пленявшей ее прежде мягкости Уикхема постоянную наигранность, вызывавшую раздражение и скуку. Более того, она находила новые поводы для неудовольствия в том, как он стал к ней теперь относиться. В самом деле, напоследок он снова начал оказывать ей такое же внимание, каким было отмечено начало их знакомства, и которое после всего происшедшего могло ее только рассердить. И она потеряла к нему последнее уважение, как только заметила признаки этого праздного волокитства. Решительно отвергая его любезности, она видела в них упрек своему прежнему поведению. Только помня о нем, Уикхем мог считать, что, при первом новом знаке внимания с его стороны, она будет польщена и ответит ему взаимностью, независимо оттого, по какой причине и насколько он прерывал свое ухаживание.

В самый последний день пребывания полка в Меритоне Уикхем вместе с другими офицерами обедал в Лонгборне. И, вовсе не стремясь расстаться с ним в дружеских отношениях, Элизабет, в ответ на расспросы о ее жизни в Хансфорде, рассказала ему о трехнедельном визите в Розингс полковника Фицуильяма и мистера Дарси, спросив при этом, знает ли он полковника.

Уикхем казался озадаченным, недовольным, встревоженным. Однако после недолгого замешательства, он, улыбаясь, ответил, что когда-то ему приходилось частенько встречаться с этим человеком. Охарактеризовав его как настоящего джентльмена, он спросил, какое впечатление полковник произвел на Элизабет. Она отозвалась о нем очень тепло. Как бы между прочим, Уикхем вскоре осведомился:

— Сколько времени, вы сказали, он провел в Розингсе?

— Около трех недель.

— И вы часто с ним виделись?

— Да, почти ежедневно.

— Его манеры сильно отличаются от манер его кузена.

— Да, весьма сильно. Но узнав мистера Дарси ближе, я стала о нем думать гораздо лучше.

— Ах, вот как! — сказал Уикхем, бросив на нее взгляд, который не ускользнул от ее внимания. — А могу ли я узнать… Но, сдержавшись, он продолжал уже более беззаботным тоном: — Изменилось ли его отношение к окружающим? Или он дал себе труд придать некоторую мягкость своим манерам? Ибо я мало надеюсь, — продолжал он более низким и уже более серьезным тоном, — что он изменился к лучшему по существу.

— О нет, — сказала Элизабет, — по существу он остался таким, как был.

Уикхем явно не знал, как отнестись ему к этим словам — обрадоваться ли или остерегаться их смысла. Что-то в ее лице заставило его держаться настороже в то время, как она продолжала:

— Признаваясь, что за время нашего знакомства он вырос в моем мнении, я не имела в виду перемены в его манерах или взглядах. Мне просто хотелось сказать, что, узнав его ближе, я стала лучше разбираться в его характере.

Выступившие на лице Уикхема красные пятна и его беспокойный взгляд явно выдавали его тревогу. Несколько минут он молчал. Наконец, преодолев смущение, он снова к ней обернулся и произнес самым вкрадчивым тоном:

— Именно вам, столь хорошо знакомой с моими чувствами к мистеру Дарси, должно быть понятно, как я рад услышать, что у него хватило здравого смысла вести себя хотя бы внешне порядочно. Во многом это объясняется его гордостью. Она приносит немалую пользу, если не ему самому, то хотя бы тем людям, которым приходится с ним иметь дело. Благодаря ей он не поступает с ними так дурно, как когда-то обошелся со мной. Боюсь только, что эта его особая осторожность объясняется тем, что вы встретились с ним в гостях у его тетки, мнением которой он весьма дорожит. Насколько я знаю, он всегда ее побаивался, когда они жили вместе. А теперь еще немалую роль должно сыграть его намерение жениться на мисс де Бёр, которое, я уверен, он твердо решил осуществить.

При этих словах Элизабет не смогла удержаться от улыбки, ответив ему только легким кивком. Было ясно, что он хочет навести разговор на старую тему о причиненном ему ущербе, но она не собиралась ему в этом потворствовать. До конца вечера он сохранял свою обычную напускную веселость, уже не стремясь оказывать ей предпочтение. И они расстались, наконец, со знаками взаимного расположения и взаимным желанием больше никогда не встречаться.

После того, как гости разъехались, Лидия вместе с миссис Форстер отправилась в Меритон, который они должны были покинуть на следующее утро. Прощание с родными было скорее шумным, нежели трогательным. Одна только Китти проливала при этом слезы, да и то вызванные завистью и обидой. Миссис Беннет поминутно желала дочери всяческих удовольствий, требуя, чтобы она не пропустила ни одной возможности повеселиться — совет, которому та несомненно собиралась последовать. И ликующие прощальные возгласы Лидии совершенно заглушили так и не услышанные ею менее громкие напутственные пожелания ее сестер.

Глава XIX

Если бы мнение Элизабет о супружеском счастье и домашнем уюте основывалось только на опыте, который она могла почерпнуть в своей семье, ей не удалось бы составить об этих понятиях благоприятного представления. Мистер Беннет связал свою судьбу с женщиной, привлекшей его молодостью и красотой, а также кажущимся добрым нравом, представление о котором часто бывает создано только названными внешними качествами. Еще в самом начале их брака эта женщина узостью своих взглядов и ограниченным развитием уничтожила в нем всякое чувство истинной супружеской привязанности. Уважение, доверие, духовная близость исчезли навсегда, и вместе с ними рассеялись все надежды на семейное счастье. Однако мистер Беннет по своему складу не относился к людям, которые, разочаровавшись в жизни вследствие собственной неосмотрительности, ищут утешения в сомнительных удовольствиях, слишком часто скрашивающих участь жертв порока и легкомыслия. Он любил природу и книги, и этими вкусами определялись его главные радости жизни. Он ничем не был обязан своей жене, если не считать развлечения, которое он получал, посмеиваясь над ее глупостью и невежеством. Это было совсем не то счастье, которым мужу обычно хотелось бы считать себя обязанным своей жене. Но там, где нельзя радоваться иному, истинный философ умеет извлечь пользу из того, чем может располагать.

Элизабет никогда не закрывала глаза на то, что ее отец ведет себя не так, как должен был бы себя вести примерный супруг. Это причиняло ей постоянную боль. Но, уважая его ум и испытывая к нему благодарность за отцовскую нежность, она всегда старалась забыть то, чего не могла не замечать, и не задумываться над тем, насколько он заслуживает порицания, постоянно нарушая долг уважения к своей жене и насмехаясь над ней в присутствии собственных детей. И теперь Элизабет впервые с полной отчетливостью осознала, сколько вреда этот неподходящий брак должен был причинить выросшим в семье детям и к каким печальным последствиям приводило столь неудачное употребление способностей их отца. В самом деле, будучи верно направлены, эти способности, по крайней мере, помогли бы отцу воспитать достойных дочерей, если ему не под силу было расширить умственный кругозор своей жены.

Довольная отъездом Уикхема, Элизабет, впрочем, находила мало других причин радоваться уходу его полка. Встречи вне дома стали менее разнообразными. А непрерывные сетования миссис Беннет и Китти на скуку и впрямь делали семейную жизнь весьма тоскливой. И если Китти, благодаря исчезновению источника беспокойства, еще могла со временем вернуться к доступной ей мере здравого смысла, то ее младшая сестра, характер которой таил в себе значительно больше опасностей, должна была под влиянием приморского городка и военного лагеря сделаться еще более ветреной и безрассудной. На этом примере Элизабет лишний раз убедилась, что долгожданное событие, осуществившись, вовсе не приносит ожидаемого удовлетворения. Приходится поэтому загадывать новый срок, по истечении которого должно будет наступить истинное блаженство, и намечать новую цель, на которой сосредоточились бы помыслы и желания, с тем, чтобы, предвкушая ее осуществление, испытать радость, которая сгладила бы предшествовавшую неудачу и подготовила к новому разочарованию. В настоящее время ее помыслы сосредоточились на предстоящей поездке в Озерный Край. Надеждами на эту поездку она утешала себя в самые безрадостные часы, омраченные дурным настроением матери и Китти. И если бы в путешествии смогла принять участие Джейн, перспектива этой поездки была бы вполне совершенной.

— Впрочем, это даже хорошо, — рассуждала Элизабет, — если что-то произойдет не так, как мне бы хотелось. Если бы все было устроено по-моему, я непременно должна была бы со временем разочароваться. А теперь, постоянно жалея о предстоящей разлуке с Джейн, я могу в какой-то мере надеяться получить от поездки предвкушаемое удовольствие. Замысел, в котором все части кажутся удачными, никогда не бывает успешным. И только если какая-нибудь досадная мелочь нарушает гармонию, можно избежать полного разочарования.

Перед отъездом Лидия обещала матери и Китти присылать частые и подробные письма. Однако каждое письмо ожидалось подолгу и всегда оказывалось весьма кратким. Письма к матери содержали только сообщения о том, что Лидия и ее подруга сию минуту вернулись из библиотеки, куда их сопровождали такие-то и такие-то офицеры и где ее привели в неописуемый восторг необыкновенные орнаменты, или что у нее появились новые платье или зонтик, который она описала бы подробнее, если бы ей не приходилось ужасно спешить, так как за ней заехала миссис Форстер, чтобы везти ее в лагерь. А из писем к Китти сведений можно было почерпнуть и того меньше, ибо, хотя они были несколько длиннее, в них так много слов было подчеркнуто, что прочесть их вслух было совершенно немыслимо.

Через две-три недели после ее отъезда, в Лонгборне вновь стали брать верх здоровье его обитателей, их добрый нрав и хорошее настроение. Все приобрело теперь более радостную окраску. После проведенной в городе зимы возвращались знакомые семьи, замелькали летние наряды, и начались летние развлечения. Миссис Беннет вернулась в свое обычное состояние спокойной сварливости. А к середине июня Китти уже в такой мере пришла в себя, что смогла без слез появляться в Меритоне — благоприятный симптом, позволявший Элизабет надеяться, что к рождеству ее сестра поумнеет настолько, чтобы заговаривать об офицерах не чаще одного раза в сутки, — разумеется, если только какой-нибудь злонамеренный и жестокий чиновник из Военного Министерства не водворит в Меритоне новую войсковую часть.

Назначенный день отъезда на Север теперь быстро приближался. Когда до него оставалось всего две недели, от миссис Гардинер пришло письмо, в котором сообщалось, что начало их поездки откладывается и что она будет не такой продолжительной, как они предполагали вначале. Дела позволяли мистеру Гардинеру выехать только в июле, спустя две недели по сравнению с намеченным сроком, и требовали его возвращения в Лондон через месяц после отъезда. И, поскольку оставалось слишком мало времени, чтобы поехать так далеко, как они прежде хотели, и осмотреть все намеченные места (они ведь собираются передвигаться не спеша, чтобы извлекать удовольствие из поездки), от Озерного Края приходилось отказаться и вместо него выбрать более близкую цель путешествия. Согласно новому плану, они не должны были удаляться на север за пределы Дербишира. В этом графстве можно было повидать достаточно много, чтобы на это ушло почти целиком три недели, оставшиеся в их распоряжении. А кроме того, оно обладало особой привлекательностью для миссис Гардинер. Городок, в котором она когда-то прожила несколько лет и где им теперь предстояло провести несколько дней, имел для нее не меньший интерес, чем прославленные красотами Мэтлок, Четсуорт, Давдейл и Пик.^{61}

Элизабет была заметно разочарована. Она уже целиком приготовилась к путешествию в Озерный Край, и ей казалось, что им для него вполне хватило бы времени. Приходилось, однако, соглашаться, не теряя при этом хорошего расположения духа. И вскоре она снова почувствовала себя счастливой.

Упоминание Дербишира вызывало множество переживаний. Это название было неразрывно связано с поместьем Пемберли и его владельцем.

— Но неужели я не могу безнаказанно наведаться в его графство, — рассудила Элизабет, — и, не попадаясь ему на глаза, привезти оттуда несколько блестящих камешков?

Ждать предстояло вдвое дольше. До прибытия дяди и тетки должно было пройти четыре недели. Но, наконец, остались позади и они, и мистер и миссис Гардинер в сопровождении четырех детей прибыли в Лонгборн. Дети, — девочки шести и восьми лет и два мальчика поменьше, — должны были остаться на попечении всеобщей любимицы Джейн, чей здравый смысл и чудесный характер особенно располагали к тому, чтобы ей был поручен уход за детьми: их обучение, игра с ними и, прежде всего, сердечное к ним внимание.

Гардинеры провели в Лонгборне всего одну ночь и уже на следующее утро вместе с Элизабет отправились на поиски новых впечатлений. Одно удовольствие было им обеспечено: спутники во всем прекрасно подходили друг к другу. Они обладали здоровьем и выдержкой, благодаря чему им было легко переносить дорожные неурядицы, жизнерадостностью, которая должна была усилить любое ожидавшее их развлечение, а также добрым нравом и осведомленностью, которые должны были им помочь приятно провести время в тех случаях, когда ничего хорошего нельзя было ожидать со стороны.

Целью настоящего повествования не является описание всего Дербишира или каких-нибудь примечательных мест по пути к этому графству. Оксфорд, Бленхейм, Уорик, Кенилворт, Бирмингем^{62} и т. д. достаточно хорошо известны. Нас поэтому будет интересовать только небольшой уголок Дербишира. Осмотрев все расположенные на их пути главные достопримечательности, они направились в маленький городок Лэмтон,^{63} где когда-то жила миссис Гардинер и где, по недавно полученным ею сведениям, еще оставались некоторые ее старые знакомые. Из ее рассказов Элизабет узнала, что Лэмтон находился лишь в пяти милях от Пемберли. Их путь в городок проходил совсем близко от имения Дарси, расположенного всего в одной или двух милях в сторону от дороги. И при обсуждении накануне вечером маршрута на следующий день, миссис Гардинер изъявила желание снова взглянуть на это поместье. Мистер Гардинер охотно с ней согласился. Требовалось только согласие Элизабет.

— Не правда ли, дорогая, тебе будет приятно осмотреть места, о которых ты столько слышала? — спросила тетушка. — Они напомнят тебе так много твоих знакомых! Здесь, как ты знаешь, провел свою юность Уикхем.

Элизабет чувствовала себя очень неловко. Она считала, что ей совершенно нечего делать в Пемберли. И сказав, что ее утомили богатые дома и что после того, как они осмотрели их такое множество, ей перестало доставлять удовольствие созерцание роскошных ковров или атласных занавесок, она попыталась уклониться от этой поездки.

Миссис Гардинер, однако, упрекнула ее за такую нелюбознательность.

— Если бы речь шла только о красивом, богато обставленном доме, — сказала она, — я бы и сама не стала об этом говорить. Но ведь Пемберли славится восхитительными видами. Это поместье гордится одним из лучших парков страны. Элизабет ничего не ответила, но душа ее решительно протестовала. Ей представилось, что во время осмотра поместья она может встретить мистера Дарси. Это было бы ужасно! Кровь приливала к ее лицу при одной только мысли о такой встрече, и она предпочла бы рассказать обо всем тетушке, нежели подвергаться такому риску. Но и на это ей было трудно отважиться, и в конце концов она решила прибегнуть к объяснению лишь в том крайнем случае, если, осведомившись о местопребывании владельца Пемберли, она получит неблагоприятный ответ.

Поэтому, укладываясь спать, она стала расспрашивать служанку, действительно ли Пемберли является таким прекрасным поместьем, кому оно принадлежит и, — не без серьезной тревоги, — приехала ли уже туда на лето семья его владельца. Услышав желанный отрицательный ответ на последний вопрос и успокоив свою тревогу, она сама стала с интересом ждать посещения этого места. Когда на следующее утро вопрос о поездке в Пемберли подвергся новому обсуждению и ей снова пришлось высказать свое мнение по этому поводу, она смогла заявить без запинки и с видом безразличия, что не имеет особых возражений против предложенного маршрута.

И они отправились в Пемберли.