Онлайн чтение книги Приют пилигрима
Глава 29

Между тремя и четвертью четвертого, закончив беседу с Джеромом Пилигримом, Рэндал Марч сел в свою машину и отправился назад в Ледлинггон, приказав Фрэнку Эбботту и сержанту произвести обыск в спальнях.

Все, что они предпримут в этот день, все, что сумеют обнаружить, было предельно важно, каждая самая мелкая деталь. Когда в доме весь воздух пропитан убийством, трудно определить, какая из этих мелких деталей станет решающей. Легкий налет пыли, след влажного пальца, пятнышко крови, клочок бумаги — все ложится на вторую чашу весов, весов правосудия, карающего за отнятую жизнь. Путь убийцы нелегок. Он должен следить, чтобы на подошвах его не осталось грязи, а на одежде — пятен крови. Ему нельзя ничего трогать и тем более брать в руки. Но ему приходится не только натягивать на время перчатки, чтобы нигде не оставить отпечатков своих преступных пальцев. Ему приходится потом скрывать свои мысли, и держать на замке язык, и прятать глаза, чтобы в них, как в зеркале, не отразилось его преступное сознание, ему приходится с беззаботным видом шагать по обнаженному лезвию опасности. То, что для остальных лишь мелкие детали, возрожденные впоследствии терпеливыми расспросами, для убийцы — постоянная угроза, зубья капкана, готовые в любой момент с лязгом в него вцепиться. Он должен следить за всем и за всеми. Но при этом никто не должен заметить этой слежки. Тая в душе безумный страх, он должен выглядеть, говорить и вести себя абсолютно нормально, так, чтобы слиться с привычным окружением, так, чтобы не привлечь к себе даже самого проницательного взгляда.

Когда мисс Силвер стояла на пороге своей комнаты, наблюдая, как Мэгги Пелл идет к задней лестнице, в коридоре показался Джером Пилигрим. Вид у него был измученный, но мисс Силвер почувствовала, что он полон решимости, как будто ужасные события последних дней встряхнули его, дали ему необходимый импульс, чтобы преодолеть затянувшуюся болезненную апатию. На нем были пальто и шарф, и, проходя мимо, Джером сообщил мисс Силвер, что направляется в сад. Мисс Силвер заметила, что воздух уже совершенно весенний, но как только солнце зайдет станет очень холодно.

Джером слегка улыбнулся.

— Лона придет за мной намного раньше. Если бы не тетя Жанетта, она уже была бы тут как тут.

Мисс Силвер вежливо выразила надежду, что мисс Жанетте не стало хуже. Джером ответил, что она находится в совершенной прострации, и зашагал дальше. По мнению мисс Силвер, чем совершеннее будет эта прострация, тем лучше для капитана Пилигрима. Она считала, его слишком сильно опекают, и с удовольствием отметила, что он начал этому сопротивляться. Оставалось уповать на то, что мисс Жанетта подольше будет держать при себе мисс Дэй.

Пройдя через холл, Джером увидел рядом с парадной Дверью Робинса, как раз протянувшего руку, чтобы отодвинуть засов. Услышав постукивание палки, старый слуга обернулся, отступил от двери и равнодушным, холодным голосом произнес:

— Это по вашему приказу, сэр, полиция обыскивает дом?

— Разумеется, — ответил Джером.

Но Робине продолжал настаивать:

— У них есть ваше разрешение, сэр?

— Да, есть. — Затем, будто решив, что был слишком резок, Джером обернулся и добавил: — Чем скорее они с этим справятся, тем скорее оставят нас в покое. Они спросили моего позволения, но если бы им было отказано, они бы вернулись с ордером.

— И что же они ищут, сэр?

— Не знаю. Я посоветовал им начать с моей спальни, чтобы потом я мог поскорее туда вернуться. — Джером направился в утреннюю гостиную. — По-моему, кто-то стоит у дверей. Посмотришь?

До ушей Джерома донесся звук отодвигаемого засова, и в дом ворвался холодный воздух, а вместе с ним — голос мисс Фрейн, разговаривающей с Робинсом. Самым быстрым шагом, на какой он только был способен, Джером помчался назад в холл.

— Заходи, Лес!

Лесли на мгновение охватило ощущение, что Робине выглядит каким-то… Она не могла подобрать слова. Оно мелькало где-то в глубине сознания, словно дразня ее, и ей никак не удавалось его ухватить. И уже потом, когда Робине повернулся и молча ушел вглубь холла, а Джером повел ее в утреннюю гостиную, ее осенило. Далеким — да-да, именно так — словно он где-то очень далеко отсюда, и добраться до него невозможно. Впечатление это промелькнуло и исчезло.

Джером закрыл дверь, сбросил пальто и шарф, и они сели на любимый большой диван мисс Жанетты, стоявший перед камином.

— Полицейские обыскивают дом, — сказал Джером. — Тетя Колли — в саду, а тетя Нетта — у себя. Но тебе ведь они не нужны, правда? Может, и я сгожусь, а?

Одарив его широкой, теплой улыбкой, Лесли ответила:

— Даже очень, с тобой мне очень спокойно.

Она не была готова встретить в его глазах такое выражение.

— Это с тобой спокойно, Лес.

— Разве? — Голос ее звучал довольно печально.

— Да. Ты — безмятежное создание. Вокруг тебя витает лето, такое теплое и мирное.

— Боюсь, это лето святого Мартина <Имеются в виду 11 ноября и несколько ближайших дней, которые часто выдаются теплыми и прозваны в народе «летом святого Мартина»>…

— «Жди лета святого Мартина, безмятежных и ласковых дней»? Но нам до ноября еще далеко, дорогая. Я бы сказал, мы завершаем июль.

— Мне сорок три, Джером.

— И мне почти столько же. Это почтенный возраст, но будет и хуже. У тебя — ни одного седого волоса, а у меня — тысячи. — Тон его, наполовину шутливый, резко изменился. — Лес, не позволяй никому оторвать тебя от нас.

— Не позволю, если это будет в моих силах.

— Не понимаю, что со мной было — я как будто все время спал. Но теперь я проснулся. И хочу, чтобы ты помогла мне выстоять, чтобы я снова не погрузился в этот сон. Когда весь этот кошмар закончится, я хочу вернуться хотя бы к подобию нормальной жизни. Лона, конечно, очень добра и заботлива, но теперь, думаю, ей пора уйти. Тетя Нетта тоже в ней не нуждается. С какой стати я должен продолжать вести существование безнадежного инвалида. Я постепенно снова войду в нужное русло. Предстоит так много дел, связанных с…— Он оборвал фразу. — Скоро я снова начну писать. Я чувствую, что в голове у меня скопилось множество идей, и теперь они начинают стучаться и рваться на волю.

— Я так рада. Я всегда думала…

— Ты обо мне думаешь, Лес?

— Конечно думаю.

— Как?

— Как о своем друге, — на последнем слове голос ее стал очень тихим.

Джером слегка отвернулся от нее.

— Мы были друзьями, очень хорошими друзьями, как я думал. А потом появился Генри, и он стал тебе больше чем другом.

Лесли подняла спокойный взгляд на его обращенное в сторону лицо.

— Он меня не любил… никогда.

— Тогда почему…

Лесли ответила:

— Я хочу тебе рассказать… Это все было так давно. Я хочу рассказать. Ты знаешь, каким был Генри — он умел заставить тебя поверить, что ты для него единственная на свете. Я не думаю, что он притворялся — по крайней мере если и притворялся, то лишь отчасти. Помнишь, когда мы были детьми, то всегда посылали Генри, если нужно было что-то выпросить. Ему стоило только улыбнуться, и все сразу таяли и говорили «да». Не важно, кто это был — мистер Пилигрим, тетушки, мои родители, миссис Робине. Никто не мог ему отказать, и это было очень, очень плохо для него. Уж мне ли было не знать об этой его способности покорять, но он улыбнулся мне, и я сказала «да».

— Ты любила его, Лес? — спросил он тоже почти шепотом.

— Не сердцем. Я была очарована и польщена и… очень, очень одинока. Человек, которого я любила, не отвечал мне взаимностью, и…— голос ее задрожал, — я устала быть несчастной и заброшенной. Я хотела, чтобы у меня был собственный дом, собственная жизнь, собственные дети. Поэтому, когда Генри мне улыбнулся, я сказала «да». Только когда наступил решающий момент, я не смогла этого сделать, Джером. История Мэйбл Робине встала мне поперек горла.

Джером оглянулся, испуганный:

— Так это был Генри?

— О да. Это выплыло, когда мы обсуждали случай, описанный в газетах. Не думай, что он сам мне сказал. Я просто догадалась. Это звучит глупо, но вдруг, совершенно внезапно я поняла, что меня огорчила не только участь Мэйбл. Было что-то не то в самом Генри — он привык получать все, что он хочет, а судьбы других людей его просто не заботили. В мире всегда будут такие женщины, как Мэйбл, которыми всегда будут пренебрегать, как и ею… А потом и на меня вот также наплюют. Единственный, кто ему важен, кто всегда будет самым важным — это сам Генри. И я почувствовала, что не могу быть с ним. Я собиралась сказать ему тем вечером, но он так и не пришел…

Джером заговорил, не глядя на Лесли:

— Ты кого-то любила?

— Очень.

— Тогда почему, дорогая, почему…

— Я тебе сказала.

Джером слегка обернулся, робко протянул к ней руку и сразу же отдернул. И довольно долго молчал, прежде чем спросить:

— Кто был тот человек?

Краска ударила в лицо Лесли, и в этот момент она казалась совсем юной и беззащитной. Она ответила запинаясь:

— И ты еще смеешь… спрашивать?

Теперь Джером уже резко обернулся и увидел ту Лесли, которую знал много лет назад. Щеки ее пылают, а темные ресницы влажны от слез, потому, быть может, что он… и Генри… Потому что они немилосердно давили на нее, слишком ее домогались. Он… и Генри… Больше никого никогда не было. Всегда были только он и Генри, и Лес. Джером сказал:

— Это тебе решать. — А потом: — Лес… Я всегда любил…

— Ты никогда мне не говорил.

— У тебя было слишком много денег… А у меня — так мало. — Он коротко усмехнулся. — Только сотня в год и мои мозги, которые должны были помочь мне заработать состояние! Я собирался написать бестселлер или пьесу, которая произведет фурор, а потом сунуть ее под нос твоему отцу и сказать: «Ну, а что вы скажете теперь, сэр?» Знаешь, он предупредил меня, чтобы я держался подальше.

— О нет!

— О да! «Это все чепуха, дорогой мой, детская влюбленность. Она станет богатой наследницей. Ты что же, хочешь, чтобы за твоей спиной говорили, будто ты охотишься за деньгами, а?» А потом пассаж о том, что он прекрасно ко мне относится, но насчет дочери у него планы другие.

Даже теперь, спустя двадцать лет, в его голосе звучала оскорбленная гордость, непереносимая юношеская обида. Сцена эта предстала перед глазами Лесли, словно она сама там присутствовала — отец, грубый и бестактный, возлагающий на дочь честолюбивые надежды, не имеющий ни малейшего представления о том, что действительно принесет ей счастье. И Джером, гордый, как дьявол, бросающийся прочь из дома, чтобы заработать состояние. Все ее чувства и мысли будто перенеслись на двадцать лет назад.

— Так поэтому ты перестал приезжать? — спросила Лесли.

— Да. Произвести фурор не удалось, но долгое время я ждал, что вот-вот я наткнусь на удачу, прямо здесь, за УГЛОМ. Я старался не приезжать и не видеться с тобой слишком часто: не хотел второй раз услышать, что я охочусь за твоими деньгами. А потом твой отец умер…

— И что же?

Рука Джерома поднялась и снова упала на колено.

— И это довершило дело. К тому моменту я уже понял, что писатель из меня вышел средненький. Если человек не дурак и не трус, он всегда сможет верно себя оценить. Я писал славные второсортные вещицы, и на большее способен не был. Я мог бы зарабатывать пять-шесть сотен в год, но никогда не заработал бы достаточно, чтобы решиться попросить твоей руки. Ну а после я не мог воспользоваться смертью твоего отца в качестве удобного случая, чтобы сделать тебе предложение. Это звучит несколько напыщенно, но, полагаю, это во мне говорила чертова гордость. Поэтому я стал видеться с тобой еще реже. Я думал: «Зачем понапрасну травить себе душу?» Понимаешь, я никогда… никогда не думал, что у меня есть шанс…

— И ты сдался.

— Думаю, да. А теперь… слишком поздно…

— Разве… Джером?

— Я весь поломан…

Румянец, который делал ее похожей на юную девушку, погас. Очень бледная, Лесли протянула к нему руки и сказала:

— Ты все еще любишь меня? Это единственное, что имеет значение — любишь ли ты меня.

Он до боли сжал ее руки.

— Лес…

Это был наполовину призыв, наполовину рыдание.