Онлайн чтение книги Приключения Джона Девиса
XXI

Штурман наш был сицилийцем, из деревни близ Мессины. Я уже имел случай заметить его мужество и хладнокровие, когда мы выходили из Халкедонского порта. Он со своей стороны, кажется, тоже уважал меня: когда я вывел корабль из опасности, штурман подошел ко мне и хвалил меня с искренностью старого моряка; с тех пор мы всегда с ним раскланивались и разговаривали, когда нам случалось встретиться.

Он сидел на корме, облокотившись на борт, и, когда я подошел, подал мне ночную зрительную трубу, в которую перед тем смотрел.

— Извините, — сказал он, — что я вас побеспокоил, но мне хотелось бы знать, что вы думаете об этом белом пятнышке, которое виднеется на северо-северо-западе? Мне как-то сдается, что это — судно, которое, как солнце садилось, вышло из-за мыса Колгино и показалось мне очень подозрительным. Оно или идет по одному пути с нами, или за нами гонится, а в таком случае мне гораздо приятнее было бы повиноваться вам, чем нашему шкиперу.

— Разве у вас нет боцмана?

— Есть, да он захворал в Скутари, и мы принуждены были его там оставить. Жаль, шкипер наш ничего не смыслит, а тот был человек знающий; мы, я думаю, скоро будем в таких обстоятельствах, что его совет очень бы пригодился. Впрочем, — продолжал турман, — если вы приметесь за дело, так это будет ничуть не хуже, даже лучше.

— Много чести, — сказал я, улыбаясь, — посмотрим.

Я направил зрительную трубу на то место, которое указал мне штурман. Луна ярко озаряла все море, и, при свете ее, я очень хорошо рассмотрел греческую фелуку, которая шла на всех парусах; она была милях в трех от нас и, по-видимому, шла скорее, чем мы; в это время ее можно уже было различить простыми глазами, и вахтенный на грот-марсе закричал:

— Судно!

— Ну да, разумеется, судно!.. Что он думает, мы спим, что ли, или ослепли? — пробормотал штурман. — Да, да, судно, и хорошо бы, если бы мы теперь были миль двадцать подальше на запад, к стороне Митилена.

— Однако же, не другое ли судно он видит?

— А что вы думаете, ведь не мудрено!.. Эти негодяи пираты как шакалы, подчас охотятся и не в одиночку.

Потом он закричал:

— Эй, вахтенный! В которой стороне судно?

— На северо-северо-западе, прямо у нас под ветром.

— Это хорошо, — сказал я штурману, — по крайней мере, если придется бежать или огрызаться, так мы будем иметь дело с одним неприятелем. Однако же не худо бы, я думаю, разбудить шкипера.

— Конечно, придется разбудить, а жаль; пусть бы его себе спал, а вы бы стали командовать. Между тем все бы, я думаю, не мешало прибавить несколько парусов.

— Да, не дурно бы; и шкипер, верно, то же велел бы. Притом, — продолжал я, снова поглядывая в трубу, — мешкать некогда, потому что фелука идет гораздо скорее нас. Пошлите разбудить вашего капитана, да велите, чтобы вахтенные были готовы на работу. Вы знаете, где мы теперь?

— Я эти места знаю, как наш город Мессину; то есть я, зажмурясь, проведу корабль от Тенедоса до Чериго.

— Каково «Прекрасная Левантинка» носит паруса?

— Чудно. Словно как испанка свою мантилью. Распускай хоть до последнего, ей, голубушке, все мало.

— По крайней мере это хорошо, — сказал я.

— Оно, конечно, хорошо, да этого мало.

— Что ж вы думаете? Вы, вероятно, опасаетесь, что разбойничья фелука догонит нас?

— Если простая фелука, так куда ей!.. Да только по бокам этого проклятого судна я заметил пену которая мне очень не нравится.

— Да, видно, у этой фелуки, кроме крыльев, есть еще и лапы; а тогда уж от нее не уйти.

— Ага, так не мудрено, что она идет так скоро, — сказал я, поняв, что хотел сказать штурман, и разделяя его опасения.

Я снова приставил зрительную трубу к глазу; фелука была, по-видимому, уже не более как милях в двух от нас, и я мог явственно рассмотреть ее.

— Точно, вы угадали! — вскричал я. — Теперь и я уже вижу движения весел. Мешкать нечего. Эй, на работу!.. Готово?

— Есть! — отвечали матросы.

— Спустить паруса грота и бизань-мачты и поднять парус крюйсель!

— Кто здесь без меня распоряжается? — сказал шкипер между тем, как матросы исполняли команду.

— Тот, кто заботится о корабле, когда вы спите, — сказал я. — Теперь извольте распоряжаться сами. Только нельзя ли получше, чем в тот раз?

Я отдал зрительную трубу штурману, ушел и сел у левого борта.

— Что такое случилось? — спросил с беспокойством шкипер.

— Да то, что за нами гонится греческий пират, больше ничего. А если вы этого не боитесь, так можете идти спать, капитан.

— Неужто в самом деле? — вскричал бедняк, вне себя от страха.

— Поглядите сами, — отвечал штурман, подавая ему зрительную трубу.

Шкипер посмотрел и спросил:

— И ты думаешь, что он пират?

— Да, если б я так же верно знал, что попаду в рай, тогда бы легко было умирать.

— Что же нам делать? — сказал шкипер.

— Послушаетесь ли вы меня, старика, капитан? — спросил рулевой.

— Говори.

— Вы хоть знаете, что нам делать?

— Ну, да.

— Так спросите вот у этого англичанина, что сидит там, как будто ему и дела нет.

— Позвольте вас спросить, — сказал шкипер, подойдя ко мне, — что бы вы стали делать на моем месте?

— Я бы тотчас разбудил вахту, которая спит, и созвал бы пассажиров на совет.

— Все на палубу! — закричал шкипер с такою силою, что ее можно было бы принять за выражение решительности, а не трусости.

Так как боцмана не было, то вместо него один из старших матросов закричал, как обыкновенно кричат, чтобы вызвать людей, вахта которых кончилась, на помощь к товарищам. Я уже говорил, что экипаж этого судна состоял из добрых моряков; они разом соскочили с коек и, полунагие, выбежали на палубу; шкипер опять обратился ко мне, как бы ожидая приказаний.

— Вы сами должны знать, сколько ваш корабль может снести парусов. Так и делайте, — сказал я, — простыми глазами видно, что фелука нагоняет нас.

— Поднять лисели, бизань-мачты, грот и фор-марсель! — закричал шкипер. — Больше, я думаю, нельзя, — сказал он, обращаясь ко мне, пока матросы исполняли команду. — Вы видите, марс гнется, как тросточка.

— Разве у вас нет запасных мачт?

— Как не быть! Да ведь если мачта сломается, так это большой убыток для судохозяев.

— А вы, чтобы избавить их от этого убытка, хотите, чтобы судно попалось в руки пиратам? Вы человек расчетливый, и, право, ваши хозяева очень счастливы, что у них такой бережливый шкипер.

— Притом, — отвечал шкипер, догадавшись, что сказал глупость, — я всегда замечал, что на нашем корабле делается течь, когда парусов слишком много поднято.

— У вас есть помпы?

— Есть.

— Ну, так велите поднять парус малого крюйселя, а после посмотрим, понадобится ли поднять и его лисели.

Шкипер был вне себя от изумления, слыша, как я хочу распорядиться с его судном. Между тем пассажиры стали один за другим выходить на палубу. Они только было разоспались; знали, что пассажиров даром тревожить не станут, и потому почти у всех на лице было такое забавное выражение страха, что в другое время я бы расхохотался. Апостоли, увидев меня, подошел прямо ко мне.

— Что это такое? — спросил он с обыкновенною своей печальною улыбкою. — По вашей милости я было заснул так, как уж месяца два не спал, и меня без жалости разбудили.

— Дело в том, любезный Апостоли, — сказал я, — что мы теперь убегаем от потомков ваших знаменитых предков, и что если у вас ноги не проворны, так нам понадобятся сильные руки.

— Разве пираты за нами гонятся?

— Да. Посмотрите вот в эту сторону, вы сами увидите.

— Да, точно, — сказал Апостоли. — Но разве нам нельзя прибавить парусов?

— Можно, да все будет мало.

— Нужды нет, все надобно попытаться; а если они нас нагонят, так мы станем драться.

— Э, любезный друг! — сказал я. — Это ваша душа говорит, не спросившись тела; да притом кто еще знает, согласится ли шкипер.

— Да мы его принудим; настоящий наш капитан вы, синьор Джон; вы уже раз спасли корабль, спасите и в другой раз.

Я покачал головой с видом сомнения.

— Постойте, — сказал Апостоли и побежал к группе пассажиров, которым шкипер рассказывал, в каком мы положении.

— Господа! — вскричал Апостоли, как только мог громко, продравшись в середину группы. — Господа, мы теперь в таком положении, что должны принять скорое и твердое решение. Наша жизнь, свобода, достояние, все теперь зависит от распоряжений начальника и усердия подчиненных. Капитан, поклянитесь честью, что вы в состоянии спасти нас и за все отвечаете.

Шкипер пробормотал несколько невнятных слов.

— Но, — сказал один из пассажиров, — вы знаете, что боцман захворал в Скутари и что теперь здесь один шкипер в состоянии командовать.

— Плохая у вас память, Гаэтано! — вскричал Апостоли. — Неужели вы уже забыли, кто несколькими словами вывел нас из опасности, не меньше этой? В решительные минуты единственный спаситель, настоящий капитан тот, у кого больше мужества и знания; в мужестве у нас у всех нет недостатка, а знает дело только вот он один, — сказал Апостоли, указывая на меня.

— Да, да, правда! — закричали пассажиры. — Пусть английский офицер будет нашим капитаном.

— Господа, — отвечал я, — так как теперь не до учтивости, а дело о жизни или смерти, то я принимаю, но прежде должен сказать вам, что я намерен делать.

— Говорите, говорите! — закричали все в один голос.

— Я буду уходить, сколько можно, и, по легкости судна, надеюсь, что приведу вас в Скиро или Митилену, пока фелука нас еще не нагнала.

— Прекрасно! — закричали пассажиры.

— Но если это не удастся, и пираты нас нагонят, то я стану драться до последней крайности, и лучше взорву корабль, чем сдамся.

— Да, что же, — сказал Апостоли, — уж если умирать, то, конечно, лучше умирать сражаясь, чем когда бы нас повесили или побросали в море.

— Мы будем драться до последней капли крови! — закричали матросы. — Дайте нам только оружие!

— Молчать! — вскричал я. — Не вам решать это дело, а тем, у кого тут двойная выгода. Вы слышали, господа, что я сказал. Даю вам пять минут на размышление.

Я снова сел на прежнее место.

Пассажиры начали советоваться между собою; через несколько мгновений Апостоли привел их ко мне.

— Брат, — сказал он, — ты единогласно выбран в капитаны. Теперь наши руки, наше достояние, наша жизнь, все твое. Располагай ими, как хочешь.

— А меня, — сказал шкипер, подходя ко мне, — примите в лейтенанты и позвольте мне передавать ваши приказания, если только вы думаете, что я на это гожусь; а не то прикажите мне делать что угодно, я готов работать наравне с последним матросом.

— Браво! — закричали пассажиры и экипаж. — Ура, английский офицер! Ура, капитан!

— Хорошо, господа, я принимаю, — сказал я, подав руку шкиперу. — Теперь: смирно!

Все в минуту умолкли, ожидая моих приказаний.

— Подшкипер, — сказал я, обращаясь к штурману, который отправлял обе эти должности на «Прекрасной Левантинке», — разглядите, как далеко от нас пират?

Подшкипер сделал свой расчет и сказал:

— В двух милях ровнехонько.

— Точно так. Теперь мы посмотрим, каково «Прекрасная Левантинка» ведет себя во время опасности. Слушай! Поднять парус грот-брамстенги, малый крюйсель и лисели; по крайней мере у нас не останется ни лоскутика, который бы не был на ветру.

Экипаж повиновался с проворством и точностью, которые доказывали, что он понимает важность этой меры. Действительно, это были уже последние усилия корабля: если он и при такой прибавке парусов не уйдет от фелуки, то нам оставалось только готовиться к битве. Даже судно как будто понимало опасность, которая ему угрожала. Почувствовав давление новых парусов, оно еще более погнулось по ветру, до того, что с другой стороны показалась уже медная обшивка, и глубоко рассекало носом волны, которых пена попадала даже на палубу. Между тем, полагаясь на штурмана, я снова взял зрительную трубу и навел ее на фелуку; она тоже выставила все свои паруса, и по волнению воды около бортов видно было, что и гребцы не без дела. Весь наш экипаж и все пассажиры были на палубе, никто не шевелился, повсюду царствовала такая тишина, что слышен был даже малейший треск мачт, которые как будто предуведомляли меня, что опасно накладывать на них такую тяжесть; но я заранее решился не обращать внимания на эти предостережения и рисковал всем, чтобы спастись. Это тревожное состояние продолжалось уже с час, и никакого несчастного случая еще не было. Потом я опять велел штурману сделать расчет: мне казалось, что фелука немножко подальше от нас.

— Слава Тебе, Господи! — вскричал с радостью штурман, — ведь она отстает!

— На много ли? — спросил я тоже, начиная отдыхать.

— Правду сказать, больно не много. Он проверил свой расчет и прибавил:

— Около четверти мили.

— И это вам кажется мало! Четверть мили в час! Вы, право, ненасытны; я бы доволен был и половиной. Господа, теперь вы можете спокойно идти спать; завтра утром вы уже не увидите пирата… если только…

— Если только что? — повторил Апостоли.

— Если только, как иногда случается, ветер не стихнет часа через два после восхода солнца.

— А что же тогда? — спросили пассажиры.

— Тогда дело другое; тогда уже нечего думать о бегстве, а надо будет готовиться к битве. Во всяком случае, до четырех часов утра бояться нечего. До тех пор можете спать спокойно.

Пассажиры разошлись; Апостоли хотел было остаться со мною, но я упросил его уйти в каюту; душевное волнение было для него очень вредно, и у него началась сильная лихорадка, хотя сам он того не замечал. Поспорив немножко, он повиновался, как ребенок; так всегда кончалось сопротивление этого кроткого молодого человека, которого душа нисколько не лишилась своей юности, хотя он быстрыми шагами приближался к гробу.

— Теперь, — сказал я шкиперу, когда мы остались одни, — я думаю, можно послать половину экипажа спать; если ветер будет дуть все так же, то ребенок может управлять кораблем; а если ветер стихнет, то все люди понадобятся, а тогда не худо, чтобы они прежде хорошенько отдохнули.

— Все вахтенные под палубу! — закричал шкипер.

Минут через пять на палубе оставались уже только те, которые необходимо были нужны для работ.

«Прекрасная Левантинка» продолжала разрезать волны, как морская ласточка, потому что в то время дул береговой ветер, такой, какого только мог бы пожелать капитан, чтобы маневрировать кораблем. Что касается до фелуки, то в полчаса она отстала еще на четверть мили: поэтому можно было надеяться, что, если в атмосфере не произойдет никакой перемены, на другой день мы будем уже в каком-нибудь порте Архипелага.

Таким образом я быстро повысился в морской иерархии: из мичманов попал прямо в капитаны, и такова суетность человеческая, что я радовался этому повышению, забывая, что удостоился его на бедном купеческом судне, и что оно будет продолжаться только до тех пор, пока не пройдет опасность. Между тем новая моя обязанность сильно меня занимала, по крайней мере, прогоняла мрачные мысли, которые меня тяготили. Мне пришло в голову, почему бы мне не завести свой корабль, или просто яхту, чтобы путешествовать для своего удовольствия, или трехдечного судна, чтобы торговать с Индией и Новым Светом; таким образом я бы мог утолить жажду к деятельности, которая, как лихорадка, мучит молодых людей, и забыть изгнание, на которое добровольно обрек себя; притом, как мы тогда были в войне с Франциею, то, может быть, мне посчастливилось бы каким-нибудь блистательным подвигом заслужить прощение в моем преступлении, я вступил бы во флот в звании, приобретенном на поприще отца моего, сделался бы каким-нибудь Гоу или Нельсоном. Дивная вещь воображение! Оно строит мост через невозможное и наяву гуляет по садам таким очаровательным, каких и во сне никогда не привидится.

Я мечтал таким образом еще несколько времени; потом, увидев, что уже два часа за полночь и что мы идем скорее фелуки, предоставил управление судном лоцману, поставил подшкипера на вахту и, закутавшись в плащ, улегся на каменомете.

Не знаю, сколько времени я спал крепким сном юности; потом я услышал, что кто-то меня называет по имени, но как я, видно, не скоро просыпался, то меня стали толкать. Наконец я открыл глаза; передо мной стоял подшкипер.

— Что нового? — спросил я, вспомнив, что велел себя разбудить, если случится что-нибудь неприятное.

— Да то, что вы угадали. Ветер стих, и мы стоим на месте.

Весть была очень нерадостная; но тем более нельзя мешкать, надобно помочь беде. Я бросил плащ на палубу, уцепился за бакштаги бизань-мачты и долез до рея малого крюйселя. На этой высоте ветер по временам был еще заметен, но такой слабый, что едва надувал верхние паруса и развевал наш вымпел. Потом я поглядел на фелуку: она уже виднелась только как белая точка на горизонте, однако же еще виднелась; ясно было, что она надеялась на то, чего мы боялись, и не замедляла своего хода, так как мы оставили ее в трех милях за собою. Наконец я посмотрел кругом по всему горизонту: перед нами на восток-юго-востоке виднелись Митилен, горы которого ясно виднелись, и Скирос, колыбель Ахиллеса, могила Тезея; но первый из этих островов был в семи, второй в десяти милях от нашего корабля. Если бы тот же береговой ветер подул еще часа три, мы были бы спасены; но он уже находился при последнем издыхании и скоро должен был совсем затихнуть.

Однако же, чтобы после ни в чем не упрекать себя, я спустился на палубу, велел убрать все нижние паруса, поднять грот и фор-марсели, паруса крюйсель и лисели. «Прекрасная Левантинка» как будто отдохнула от того, что ее избавили от тяжести больших парусов; потом, как нимфа, которая плывет, скруглив над головою шарф, она прошла еще с полмили, но тут остановилась, и паруса печально повисли по мачтам; ветер совершенно утих.

Я велел убрать паруса так, чтобы их тотчас можно было опять поднять. Подшкипер пришел ко мне за приказаниями.

— Найдите мне юнгу и барабан и велите бить тревогу.