Онлайн чтение книги Призрак идет по Земле
СКВОЗЬ ВОРОТА СМЕРТИ

Туча с моря

— Напрасно надеешься, Алессандро. Отсюда не убежишь.

В глазах Алессандро вспыхнули недобрые огоньки. — А я и не собираюсь бежать. Кто тебе об этом сказал? — процедил он сквозь зубы.

— Вижу… Не слепой. Осматриваешься, как затравленный волк.

Алессандро вытер пот, обильно выступивший па лбу и, опираясь на лом, перевел дух. Внимательно посмотрел на старого Миаса. Чорт его знает, может, он и хороший человек. Приветливо смотрят из-под нависших седых бровей глубоко запавшие глаза, дружелюбной улыбкой освещено морщинистое, пожелтевшее лицо. Но доверять нельзя. Кругом много продажных душ. Шепнешь слово — оно сразу долетит до старшего надсмотрщика.

Надо придерживать язык.

— Боишься? — грустно спросил Миас. — Напрасно? Я за двадцать лет никого не продал.

— Ты двадцать лет? Здесь? — взволнованно прошептал Алессандро. — Как же ты…

— Как вытерпел? — иронически бросил Миас. — Вот так, как видишь… Осужден навечно. И ты тоже.

— Что я? — быстро перебил Алессандро.

— Вытерпишь… Привыкнешь.

— Никогда! Ни за что!

— Тихо! — испуганно оглянулся старый каторжник. — Услышат. Не очень прыгай! Ничего тут не сделаешь. Дороги из Вальнера-Пьеха нет.

Алессандро хмуро посмотрел вокруг. Он прав — этот старик. Уже прошло два месяца, как его привезли в этот каторжный лагерь, а для побега не представилось еще ни одного случая. По дороге в каменоломню их сопровождает такой конвой, что мышь не проскочит. А в каменоломне часовые стоят кругом через каждые пятнадцать-двадцать метров. Один шаг за отмеченную линию — и меткая пуля поразит нарушителя.

Алессандро день и ночь думает о побеге. Мысленно он перебрал бесчисленное количество вариантов, но после размышления сам же их и отверг. Администрация лагеря продумала все до малейших подробностей.

— Номер триста двадцать пятый! — послышался зычный голос начальника охраны, — почему не работаешь?

Алессандро нагнулся и начал бить ломом под камень. Миас зло засмеялся.

— Вот так, парень, день за днем, — прошептал он, складывая камни в штабеля, — на тебя будут безостановочно кричать, как на скотину, называть не по имени, а твоим номером… Ты привыкнешь к этому, внутренний протест постепенно утихнет и… тогда все. Ты решишь, что такая жизнь — нормальна.

— Ложь! — прохрипел Алессандро, поднимая камень. — Все равно убегу.

— Как?

— Не знаю. Как угодно.

— Поймают! — заверил Миас. — По всей Испании такая полицейская агентура, что беглецам некуда податься. Разве только за границу.

— Пусть поймают! — упрямо сказал Алессандро. — А я снова убегу!

— Нет, после побега тебя здесь не оставят.

— Почему?

— Видишь гору Вальнера? У ее подножья — каторжная тюрьма. Вот куда ты попадешь!

— Ну и что?

— А то, что оттуда разве только дух сумеет убежать. Узник там дня от ночи не может отличить. Зловонная камера, жидкое пойло, фунт черного хлеба… До самой смерти! Теперь понимаешь?

Алессандро молча посмотрел на видневшуюся вдалеке вершину горы Вальнера. Все равно! Пусть тюрьма, пусть смерть — Надо бежать! Разве такая жизнь не хуже смерти? Бесконечные унижения, изнурительная работа в зной и холод, по пятнадцать часов в сутки. Жизнь только тогда имеет смысл, когда она наполнена поисками, имеет перспективу, дает надежду на лучшее будущее. Многолетнее прозябанье, а потом смерть? Уж лучше погибнуть сразу.

А может, не надо? Может, как-нибудь обойдется? Неужели не пересмотрят его дела? Ведь его осудили за пустяки.

В памяти всплыли картины недавнего прошлого; обездоленное детство в трущобах Мадрида… Бледное лицо матери… Оно не имеет четких контуров, это родное, милое, как легкий сон, лицо. Слишком рано умерла она — жена рабочего, полунищенка, вечная мученица. Как облачко, как золотая тень — воспоминания о матери… А больше — ничего светлого…

Пьяница-отец, овдовев, совсем забросил сына. Он не интересовался, где Алессандро бывает, о чем думает, как учится в школе. С полным равнодушием отнесся к тому, что сын стал курить, появляться в нетрезвом виде, пропадать по ночам. А Алессандро властно затянула улица. Банда парней, обчищавших карманы прохожих, приняла его, научила «мастерству». Ему везло. Ни разу не попал он в руки полиции. Воровство стало привычкой, и Лосе даже не думал о каком-нибудь другом жизненном пути для себя. Но случай послал ему неожиданную встречу, резко изменившую всю его жизнь.

Алессандро и теперь до малейших подробностей помнит чудесное утро. Это было в воскресенье…

…Лосе приехал на рынок в северной части Мадрида. Не торопясь, ходил он среди покупателей и спекулянтов, облюбовывал «жертву». Так же неторопливо дошел до овощных рядов и вдруг остолбенел. За столиком для продажи овощей, рядом с крикливыми бабами-перекупщицами, стояла девушка. Но какая девушка! Подобной Алессандро не видел.

Наряд ее был, очень прост и скромен. Но не на платье смотрел Лосе! Девушка скользнула взглядом по лицу незнакомца и слегка усмехнулась. Бабы зашептались, захихикали. Но Лосе их не видел и не слышал. Синие глаза девушки сияли приветливостью, нежностью, добротой, окутывали его гипнотическим туманом, не давали двинуться с места.

— Вот тебе и жених, Катрен! — насмешливо крикнула девушке соседка. Девушка покраснела, сердито сверкнула глазами на Алессандро. Лосе смущенно переступил с ноги на ногу и, оглядываясь, пошел прочь. Сердце его пело от нахлынувших чувств. Что с ним творилось, он не понимал. Ему было ясно только одно — отныне в его жизнь, помыслы, сердце вошло что-то волнующее, огромное, таинственное.

Катрен! Ее зовут Катрен! Это имя звучит, как музыка. Катрен! Надо еще увидеть ее. И не только увидеть, а и познакомиться. Чтобы говорить с нею, любоваться ее сияющими глазами и произносить ее имя. Без конца повторять: Катрен, Катрен, Катрен…

Алессандро забыл, зачем приехал на рынок. Бесцельно кружил он возле овощных рядов, издалека поглядывая на стройную фигуру девушки. Только теперь Лосе рассмотрел, что она продает помидоры и морковь. Кто же она такая? Крестьянка? Где живет? Надо обязательно все разузнать.

Наступал вечер. Рынок пустел. Девушка собрала в корзину оставшиеся овощи и направилась к выходу. Алессандро заметил, как она, выходя, обвела взглядом вокруг, как бы ища кого-то. Кого же она ждала? Вот глаза девушки остановились на фигуре Лосса — и в них загорелись теплые синие искорки. Или это ему показалось?

Показалось или нет, но парень не выдержал и пошел за Катрен. Недалеко от автобусной остановки он догнал ее и попытался завязать разговор. Девушка решительно остановилась, поставила корзинку на землю и, серьезно глядя на Лосса, спросила:

— Почему вы идете следом за мной?

Она хотела быть сердитой и не могла. Смущенное лицо парня — бледное, с большими серыми глазами — вызывало симпатию. Облизав пересохшие губы, Алессандро прошептал:

— Я хочу познакомиться с вами, Катрен!

— О, да вы уже и имя мое знаете? — засмеялась она.

— Вас так назвала соседка, — развел руками Алессандро,

Натянутость и смущение сразу исчезли. Катрен и Алессандро поняли, что их тянет друг к другу чувство, проснувшееся в молодых сердцах.

Так состоялось знакомство. Катрен не позволила провожать себя, но сказала, что бывает на базаре через день.

…Прошло несколько недель. Алессандро и Катрен полюбили друг друга. Девушка приворожила парня не только своею красотой, но и необычайной сердечностью, светлым взглядом на жизнь. Она была сиротой, жила недалеко от Мадрида в местечке Аравака, где у нее был старенький домик и небольшой огород.

Алессандро долго не мог отважиться рассказать девушке о своей «профессии». Но, наконец, осмелился. Ему казалось, что он прыгает в ледяную воду. Опустив голову, Лосе открыл Катрен свою тайну, о которой не знал даже его отец.

Катрен долго плакала, целый вечер сидела молча, смотря, как за окном закат кровавым багрянцем окрашивает небо. У Алессандро упало сердце. Конец! Разве будет эта чудесная девушка любить вора? Вот и потерял он свою первую любовь!

Но Лосе ошибался. Катрен не отвернулась от него. Она горячо доказывала гибельность преступного пути, обещала поддержку, если он бросит свое «ремесло». Алессандро решил навсегда порвать с прошлым. Он поступит в университет, как этого хотела его покойная мать — ведь когда-то он был в классе лучшим учеником. Особенную склонность чувствовал он к математике и физике.

Алессандро выдержал вступительный экзамен. Этот день превратился для влюбленных в праздник.

Вскоре они повенчались. Отец не присутствовал на свадьбе — незадолго до этого он умер, так и не дождавшись счастливых дней.

Алессандро продал свою нищенскую хибарку и перешел жить к Катрен. Почти каждый день ездил в университет, иногда после лекций ходил на товарную станцию, чтобы заработать несколько песет. Но в основном молодые жили на доход от огорода Катрен. Едва сводили концы с концами, но терпели. Мечтали о том времени, когда Алессандро получит ученую степень, о счастливой жизни в новой квартире, о путешествиях…

Но сталось не так, как гадалось.

Кончились деньги, полученные Алессандро за отцовскую лачугу, кончились продукты, запасенные Катрен. У молодой женщины скоро должен был родиться ребенок, она уже не могла ходить на базар и работать по хозяйству. Алессандро стал пропускать лекции в университете, целые дни проводил на станции в поисках какой-нибудь работы. Но работа попадалась все реже и реже. Наступили долгие голодные дни.

Алессандро мучительно искал и не мог найти выход. Помощи ждать было неоткуда — над Испанией нависла мрачная тень диктатуры Франко, под ее гнетом люди перерождались, замыкались в себе, думали лишь о том, как сохранить и устроить собственную жизнь. Липкий холодный страх владел большинством сердец. Только в рабочих кварталах бурлили страсти и зрел протест. Но Алессандро этого не знал, а, может, и знать не хотел. Он думал только об одном — как прокормить семью, достать денег, обеспечить Катрен. Любой ценой! Скоро голод заставил вспомнить старое «ремесло».

Алессандро поймали с краденым чемоданом у вагона поезда Мадрид-Париж. Суд осудил его на десять лет каторжных работ. И вот — концлагерь Вальнера-Пьеха в ущелье меж хребтами Кантабрийских гор. Каждый день — изнуряющая работа в каменоломне, тяжелый сон на голых нарах. Так каждый день. Мало кто выходил из этого лагеря на свободу. Большинство не выдерживало страшных мук и издевательств. Дорога была одна — на тот свет.

И все-таки надо бороться. Как? Он писал в кассационный суд — напрасно! Теперь остается последняя надежда — милость каудильо.[1]Каудильо (исп.)  — вождь, правитель. Так называют диктатора Испании Франко. (Прим. автора).

…Алессандро разогнулся, расправил усталые плеча. Взгляд его упал на сутулую фигуру старого Миаса. Он прав, этот вечный каторжник. Надеяться не на что. Остается унижаться, работать, ждать десять лет. Если выдержат тело и душа.

— Послушай, Миас!

— Что тебе?

— А как ты думаешь, каудильо… помилует?

— Ты написал ему? — удивился Миас.

— Еще нет.

— И не пиши. Я не знаю ни одного случая, чтобы он кого-нибудь освободил. Обращаться что к нему, что к богу — одинаково.

— Ясно! — нахмурясь, сказал Алессандро. — Спасибо за откровенность. Значит, у меня одна дорога.

— Ты все-таки решил?

— Да!

— Ну что ж… желаю успеха. Только помни — в этой местности не доверяй никому. За поимку беглецов администрация платит. Население помогает охранникам.

— Я знаю.

— И еще одно — беги только в такую ночь, когда с моря идут тучи. Гроза смоет следы, и собаки тебя не найдут. Перейдешь реку Эбро — там уже легче.

— Спасибо.

— Кстати, видишь — на западе темнеет? Это туча. Алессандро затрепетал от внутреннего напряжения, глубоко вдохнул воздух.

— Туча с моря? — спросил он.

— Да. Если решил — беги сегодня. Отложишь — утратишь силу воли, привыкнешь. Тогда станешь таким же, как я.

На склон горы, где работало около тридцати каторжников, налетел вихрь. В воздухе повисло облако пыли. Багровое солнце быстро падало за горизонт. Темнело.

— Будет сильная буря, — сказал Миас. — Когда-то и я в такие ночи готовился… И ни разу не посмел.

— Кончай работу! — прозвучала над каменоломней громкая команда.

Алессандро рукавом рваной рубахи вытер лицо. Все! Умирать один раз. Идет туча с моря — надо бежать сегодня.

Вдоль каменоломни, принимая инструмент, шел надсмотрщик. Миас и Алессандро сложили кирки и ломы в кучу, присели на камни. Можно было несколько минут отдохнуть.

— Попрощаемся? — тихо спросил Миас. Алессандро молча кивнул головой.

— Если удастся — что будешь делать?

— Дорога для меня одна, — скрипнул зубами Алессандро. — Испания — огромное кладбище, на котором свирепствует банда больших и маленьких убийц. Мне придется либо умирать, либо быть одним из них.

— Снова скользкая дорожка?

— Снова.

— Смотри, поскользнешься — больше не встанешь!

— Не поскользнусь!

Миас сильно сжал локоть Алессандро и поспешно встал. К ним приближался надсмотрщик. Он подозрительно оглядел обоих.

— О чем говорили? Почему мало сделано? — закричал он.

— Столько, сколько и вчера, — смиренно ответил Миас.

— Молчать! Еще раз увижу — накажу!

— Что увидите? — не выдержал Алессандро.

— Молчать! — надсмотрщик побагровел. Коротко размахнувшись, он дубинкой ударил узника по спине. Алессандро вскрикнул, но сдержался. Надо молчать. Сегодня на карту будет поставлено все.

— В колонну! — скомандовал надсмотрщик.

Выстроившись в шеренгу по трое, каторжники поплелись к дороге. Десять рядов. Тридцать узников.

Двадцать охранников и десять собак окружили колонну. Поднимая пыль, каторжники направились к лагерю.

…Туча приближалась медленно, но непрерывно, затягивая непроницаемой пеленой звезды и месяц. Загрохотал гром. Сквозь окна бараков было видно, как в небе зазмеились зеленоватые молнии, четко обозначились железные решетки.

Алессандро осторожно оперся на локоть. Прислушался. Тишину нарушало только тяжелое. дыхание каторжников. Все спали. Можно идти.

Он вытащил из-под подушки узелок с одеждой, проскользнул между соседями. Нагнувшись, пробежал по длинному проходу до дверей. Там на стуле дремал дежурный — один из каторжников. Ему попадет от надсмотрщика, но что поделаешь. Пожалеешь товарища, погибнешь сам.

Тихо, без скрипа, открылись двери. Влажный свежий воздух пахнул в лицо, проник в легкие, опьянил Алессандро.

Не терять ни минуты!

Лагерь был обнесен высокой изгородью из колючей проволоки. Ночью маленькая электростанция давала свет для освещения запретной зоны. Вокруг территории были расположены шесть деревянных вышек. Там находились часовые, которых каторжники прозвали «попу-гаями».

Алессандро хотел пробраться как раз посредине между двумя вышками. Сегодня был удобный случай. Если пойдет дождь, часовые носа не высунут из-под укрытия. Можно будет пройти незаметно.

Несколько дней назад Алессандро достал кусачки. Теперь они пригодятся. Лишь бы только не лаяли собаки. На случай встречи с собакой Алессандро сберег порцию хлеба.

Совсем стемнело. Фонари на ограде едва светили, раскачиваясь под порывами сильного ветра. Полил сильный дождь.

— Слава тебе, боже! — прошептал Алессандро, — теперь можно…

Он одел брезентовую куртку, подполз к изгороди, На вышках молчали. Значит, не заметили.

Алессандро будто врос в землю. За проволокой заворчал пес. Он, должно быть, почуял Алессандро. «Проклятый! Что тебе надо? Моя жизнь? Я же не сделал тебе ничего плохого! Наоборот, я твой товарищ! На, ешь мой последний кусок хлеба!»

Пес жадно схватил краюху и замолчал, давясь твердой коркой. Алессандро быстро заработал кусачками. Одна проволока, другая, третья… Еще немного, еще чуть-чуть! Они молчат. Значит, не слышат. Не видят. Слава тебе, святая Мария! Закрой им глаза, заткни уши! Укрой меня своим покрывалом!

Ослепительная вспышка молнии разорвала небо пополам. Загремело так сильно, что Алессандро зажмурился, похолодев от страха. Потом поднял голову, Темно-темно. Лампочки погасли — где-то произошло короткое замыкание. Теперь вперед, отверстие готово…

Алессандро ужом проскользнул на ту сторону, оцарапав руки колючками. Пес, доедая хлеб, глухо ворчал. Алессандро вскочил на ноги и побежал прочь от лагеря в густую темноту ночи.

Сердце бешено колотилось, вырывалось из груди, мешало двигаться, захватывало дыхание. Алессандро на миг остановился, несколько раз глубоко вздохнул, запрокинул голову, подставив лицо под дождь. В тот же момент на одной из вышек раздался треск, и с шипеньем взлетела ракета. Призрачный фейерверк осветил окрестности лагеря. Алессандро, очевидно, увидели, так как на вышках закричали. Тупо прогремели выстрелы, Засвистели пули, завыли собаки.

Ракета погасла. Алессандро секунду стоял неподвижно, словно окаменев. Все пропало! Теперь не убежишь!

Но ноги машинально понесли его дальше. Свобода! Ты на одну минуту улыбнулась ему! Та надсмеялась над ним! Матерь божья! За что ты караешь меня, почему не защитишь от врагов?

Снова вспыхнули ракеты, но они были уже далеко» Стена дождя закрыла беглеца. Может, ему удастся убежать? Может, его не догонят? Тщетная надежда! Счастье отвернулось от каторжника. Слышен собачий лай. Собаки бегут по следу, они уже недалеко. В грозовое небо над лагерем безостановочно взлетают ракеты. О, если бы сделаться невидимкой, растаять во мраке! Пусть бы тогда искали, бесновались! Он бы стал неуязвимым, всемогущим, он бы отомстил палачам за надругательства и унижения!

Безумна мечта твоя, Алессандро. Что твои фантазии, когда преследователи уже в двадцати метрах от тебя! Сквозь шум дождя слышно тяжелое дыхание собак. Громко звучит злобный окрик:

— Стой! Стой, тебе говорят!

Алессандро не останавливался. Ему вдруг показа лось, что это он во сне бежит по мокрой каменистой равнине и никак не может убежать от жуткого кошмара. Еще, еще немного! Вот сейчас он проснется! И тогда исчезнет этот ужас… а рядом будет нежная, любящая Катрен… их бедная хижина и звездная ночь за окном.

— Стой, проклятый! — зарычал хриплый голос над самым ухом, и резкий удар обрушился на голову Алессандро. Он охнул, упал на колени.

— За что? — простонал беглец, поднимая взгляд к темному небу.

— Вот тебе, вот! Получай! — приговаривали охранники, осыпая ударами прикладов беззащитного пленника. Он только стонал, извивался у них под ногами в грязи, как раздавленный червяк, старался защитить от ударов лицо. Разум боролся с обморочным состоянием. Как будто сквозь вату донеслись к нему резкие слова:

— Прекратить! Хватит ему! В тюрьму Санта-Пепья!

Чудесная мечта Мориса

Огненными обручами стискивало череп, пекло в груди, горели ступни ног, но сознание возвращалось, жизнь упорно держалась в изувеченном теле.

Алессандро почувствовал осторожное прикосновение к лицу чьих-то пальцев. Эти пальцы мягкой тряпкой обтирали ему щеки и лоб. Кто же это? Неужели тюремщики? Где он? Почему вокруг тишина? Где товарищи по лагерю?

Алессандро с трудом открыл глаза. Светила крохотная лампочка, висевшая в углублении на белой стене. Над беглецом склонилось чье-то лицо. Глаза незнакомца дружелюбно улыбались. И вообще, все в нем смеялось: круглые щеки, немного вздернутый нос, высокий лоб, покрытый мелкими морщинками.

— Кто вы? Где я? — прошептал Алессандро.

— Добрый день, — весело ответил незнакомец. — Меня зовут Морисом. Морис Потр, француз. А вас?

— Алессандро Лосе.

— Я рад за вас, сеньор Лосе, вы поправляетесь. Хорошее здоровье! Вас так отделали, что живого места не осталось! Похоже на отбивную котлету. Но теперь ничего. Все будет хорошо. На узниках и собаках болячки заживают быстро.

— Но где я? — через силу спросил Лосе.

— Санта-Пенья.

— Каторжная тюрьма? — прошептал Алессандро пересохшими губами.

— Точно! А вы разве этого не знали?

— Знал, — тяжело вырвалось у Алессандро. Голова его снова бессильно упала, глаза закрылись.

Старый Миас сказал правду. Не захотел быть в лагере Вальнера-Пьеха — теперь сдыхай в темной тюремной камере без свежего воздуха и пищи. Какой печальный конец! Лучше бы они убили его в ту грозовую ночь, лучше бы птицы растащили его кости по камням.

— Конец! — простонал он, сжимая зубы от боли.

— Конец? Почему же конец?

Алессандро открыл глаза, удивленно уставился в лицо Мориса. Оно смеялось — лицо нового товарища по несчастью. Что такое? Он сумасшедший или дурачок? Или, может, привык к невозможным условиям?

— Так почему же конец? — переспросил Морис, подкладывая под голову Алессандро туго свернутую куртку.

— Отсюда не убежишь, — прошептал Алессандро. — Пропадешь в смрадной яме… Там… в лагере… еще была какая-то надежда… А теперь… конец…

— Да, это правда! — весело подтвердил Морис, оглядывая маленькую темную камеру. — Отсюда убежать нельзя. Если только…

— Если только что? — с неясной надеждой переспросил Лосе.

— Если только не совершится чуда! — серьезно закончил Потр.

Алессандро, махнув рукой, разочарованно отвернулся к стене.

— Шутите… Разве можно шутить в таком положении?

— Я не шучу, — ответил Морис.

— Разве бывают чудеса, да еще в таком… месте?

— Бывают! — уверенно сказал француз, — хотя и не часто.

Что-то странное слышалось в шутливом голосе Потра. Нельзя было понять — смеялся он или говорил серьезно. Кто этот человек? Почему в его голосе, во взгляде, видна непокоренная сила, непоколебимая уверенность? Алессандро, пересиливая боль, повернулся всем телом набок, с надеждою посмотрел на Мориса.

— Что вы имеете в виду, товарищ?

— Когда-нибудь узнаете, — хитро подморгнул француз. — Я хочу сказать только одно — не надо грустить, впадать в отчаяние. Надо надеяться и всегда мечтать.

— Мечтать, — иронически буркнул Алессандро, мечта не пробьет этих стен!

— Ой, ошибаетесь! — запротестовал Морис. — Нет ничего сильнее мечты!

Железные двери лязгнули. Открылось маленькое окошечко, и усатая морда с сизым носом алкоголика рявкнула:

— Молчать! Услышу еще раз — отправитесь в карцер!

Окошко закрылось. Шаги в коридоре удалились и затихли.

— Надо остерегаться, — Прошептал Морис. — Замучат, подлюки, если не взлюбят кого-нибудь.

— Какой еще нужен карцер? — проворчал Алессандро.

— Что вы! По сравнению с ним наша камера — комфортабельное помещение, — заверил Морис. — В карцере — мокрый цемент, двести граммов хлеба и литр воды на три дня. Всю одежду отбирают… Ну, да это мелочи. На чем мы остановились? Ага! На мечте…

Морис посмотрел в окно с толстой железной решеткой. На дворе уже наступила ночь. В черном прямо угольнике окна блестела яркая звезда, француз показал на нее.

— Я каждую ночь смотрю на эту звезду. И мне ясно представляется, насколько огромен и бесконечен мир. Но я — Человек — охватываю его своим разумом. Здесь, в тюрьме, своим мысленным взором я вижу бездонные глубины Вселенной. Закрой окно — звезда засияет в моей фантазии. Брось меня в карцер — я все равно в своем уме буду рисовать картины других миров, где будут прекрасные люди и великолепные пейзажи. Вот что такое мечта! Разве можно удержать ее полет?

— Понимаю, — хмуро согласился Алессандро, прерывая пылкую речь француза. — Но так можно гнить до смерти, рисуя в мыслях «Прекрасные миры».

— Вы меня не поняли, — мягко возразил Морис. — Я просто хотел сказать, что мечта — безгранична. Но в виду я имею другое.

— Что именно?

Морис хотел ответить, но сдержался. Да Алессандро и не ждал ответа. Снова к горлу подступила тошнота, померкло сознание. Будто из тумана выплывали горькие мысли. Про какую мечту говорит его новый товарищ? Жизнь — это болото, все сильнее и сильнее засасывающее человека. Иному удается добраться до кочки и взгромоздиться на нее. И тогда он считает себя счастливым. Большинство же увязает в нем сначала до пояса, потом по грудь и, наконец, совсем. Кто вытянет Алессандро из этой трясины, которая уже лезет в рот, наполняет легкие, не дает дышать? Мечта? Мечта защитит его? Ха-ха! Иллюзия, самообман! Пока слабые мечтают, сильные живут счастливо, срывая цветы наслаждения. Мечта? Разве не мечтали они долго и радостно вместе с Катрен? Разве не были их мысли чистыми, незапятнанными? Но судьба страшно посмеялась над ними…

В полусне, в полугорячке прошла для Лосса первая ночь.

Солнечные лучи заиграли в небе, они как бы поцеловали кровавым поцелуем тучки, видневшиеся из тюремного окна. Эти лучи, и свежая утренняя прохлада проникли в камеру. Лосе открыл глаза, тихо застонал. Лицо Потра склонилось над ним.

— Что с вами, товарищ? Больно?

Нет, нет! Алессандро напрасно сердился на Мориса. Что из того, что француз рассказывал ему сказки? Он просто по-дружески хотел поддержать его. Но Потру тоже не легко! Строить воздушные замки и ежедневно разрушать их — это, может, страшнее безнадежности.

— Вы, наверно, скептически отнеслись к моим мыслям? — мягко спросил француз. — Прошу прощения!

— Что вы, что вы!

— Не отрицайте. Я вас понимаю. Вы только что шли на смерть. Вы почувствовали дыхание свободы… Ведь, правда? Что из того, что только минуту кругом не было проволоки, охраны и стен! За этот крошечный отрезок времени познается вся ценность свободы. Кто пережил эту минуту, тот никогда не станет рабом

«Да, это верно. Он говорит правду. Я помню каждую мелочь того вечера, снова переживаю каждый миг бегства. Трепет, страх и потом… одна минута свободы! Блаженство, которое невозможно представить, и снова страшное паденье!»

Такие мысли пробегали в сознании Алессандро, а Морис, склонившись над ним, продолжал:

— Вы, может, даже презирали меня вчера. Я понимаю… Человек только что ради свободы шел на муки, а ему говорят про мечту. Но я по-дружески хотел вас поддержать.

— Благодарю, — слабо усмехнулся Алессандро. — Но мне, наверное, не поможет такая поддержка… Я не вижу просвета.

Морис резко переменил тему. Он спросил о новостях, но Алессандро не мог ничего ему рассказать — в лагере тоже не давали ни газет, ни журналов. Разговор прервало появление надсмотрщиков, сопровождавших узников — разносчиков обеда. Похлебав теплой бурды с кусочком черствого хлеба, Лосе снова задремал.

Постепенно возвращались к Алессандро утраченные силы. Все дальше уплывали в прошлое страшные воспоминания. Картина бегства казалась кошмарным сном.

Однажды под вечер француз опять вернулся к прерванному разговору. Перед этим дежурил надсмотрщик, не дававший сказать ни слова. Больной зуб вызывал у него злость, которую он срывал на заключенных. Но вечером его сменил более покладистый дежурный, и это давало возможность вдоволь наговориться.

Морис подсел к Лоссу, тронул его рукой.

— Вы спите, товарищ?

— Нет.

— Побеседуем?

— Я слушаю вас.

— Давайте снова поговорим о мечте. Алессандро хмыкнул. Чудак этот француз! Далась ему эта мечта!

— Вы иронизируете? — спросил Морис. — Пусть так. Ваше дело. Но все же это самое могучее из всего существующего в мире… Мечта! А в наших условиях — тем более.

— Может быть, — неохотно сказал Алессандро. — Но что это нам даст?

— А давайте помечтаем, — живо подхватил Морис. — Я часто думаю о разных невероятных вещах. Фантазирую о будущем Земли. Когда думаешь про будущее — легче жить.

— Настоящая религия, — пробормотал Лосе, — только с той разницей, что религия за муки на этом света обещает награду моей душе в загробном мире, а ваша мечта предназначает ее через века будущим поколениям.

— Ну и что же? Разве вы не желаете счастья грядущим поколениям?

— Я не знаю о них ничего, — запротестовал Алессандро. — Их еще нет, а я вот мучаюсь. Почему я должен думать о тех, кто является только словом, понятием: «будущие поколения»?

— Да это какой-то нездоровый эгоизм, — с упреком сказал француз. — Ну что ж, можно помечтать и о себе, если вы так хотите. Кстати, кто вы по специальности?

— Пока еще никто. Учился на последнем курсе университета. Факультет физики.

— Тогда мы коллеги! — обрадовался Морис. — Я — доктор физических наук. Значит, вы меня сможете понять. Может быть, вы даже когда-нибудь раньше дума

ли о чем-нибудь подобном.

Он сел поудобнее, устремил взгляд в окно и медленно заговорил:

— Сейчас над Испанией — ночь. Но тысячи заключенных в тюрьмах так же, как мы, не спят. Каждый из них мечтает о свободе. Но как одолеть каменные стены, обмануть бесчисленных сторожей? Вот вы попробовали, а что из этого вышло? Еще худшее пекло. А что, если бы…

— Снова «если бы», — насмешливо заметил Алессандро.

— Если бы можно было проходить сквозь стены? Если бы создать человека-призрака, свободно проникающего в твердые тела?

Алессандро молчал. Слова Мориса едва доходили до его сознания. Никчемный разговор — химеры, фантазии, несбыточные мечты! А Морис, не ожидая ответа, вдохновенно продолжал:

— Можно было бы создать группу людей, которые передавали бы заключенным этот препарат. Не улыбайтесь иронически. Это не только мечта. Так вот. Получив его, узники уже не боялись бы ничего — ни стен, ни пуль, ни ударов. Стены тюрем расступились бы перед ними, и ни охранники, ни солдаты ничего не смогли бы с ними сделать.

Потр тихо засмеялся, удовлетворенно потер ладонью небритую щеку. Лучики морщинок поползли у него вокруг глаз.

— Вы представляете, товарищ? Тюрьмы стоят целехонькие, а в них — ни одного заключенного.

— Для чего вы все это рассказываете? — устало спросил Лосе.

— Как это — для чего? — удивился француз. — Я думал, что заинтересую вас такой проблемой. Вы же физик. Ну и еще… разве вы не думаете о бегстве?

Алеосандро насторожился. Что-то уж очень настойчиво говорит этот Потр о побеге. Может, он обыкновенный провокатор? Такое бывает. А поэтому не следует спешить с откровенными высказываниями. Надо как можно осторожнее проверить нового товарища.

— Во-первых, сейчас нечего и думать о побеге. Вон, какими стенами отгорожена от нас свобода, — хмуро отозвался Лосе. — А, во-вторых, такого препарата нет и быть не может. А поэтому… ваши слова — пустая забава, игра ума.

— Не согласен! — возразил Морис. — Я говорил об этом не только как арестант, мечтающий о свободе, но и как ученый-физик.

— Вы хотите сказать, что такое открытие уже сделано?

— Не знаю, — уклонился от прямого ответа Потр. — Во всяком случае, оно возможно.

— Вы говорите так, как будто сами имеете к нему какое-то отношение, — сказал Лосе.

Француз не ответил. Он долго молча следил за звездочкой, медленно передвигавшейся по темному квадрату окна. Вот она коснулась края решетки, затрепетала и исчезла. Морис тяжело вздохнул. Алессандро обернулся к нему. Что он за человек? Почему в таких тяжелых условиях он упорно думает о каких-то фантастических вещах?

— Вы, наверное, не доверяете мне? — наконец очнулся от задумчивости Морис.

Алессандро сделал рукой отрицательный жест.

— Не возражайте. Вы не умеете прятать свои мысли. Да я и не обижаюсь. Вы очень много вынесли и имеете право на сомнение. Но не бойтесь меня. Наоборот, может быть, я чем-нибудь вам помогу,

— Объясните мне только одно, — сказал Лосс, очевидно, вы коммунист или социалист. Почему же вы здесь, в тюрьме для уголовных преступников?

— Понимаю, — улыбнулся Потр. — Вижу, что вы — профан в вопросах политики. Видите ли, это — уловка, придуманная каудильо. Они арестовывают подпольщика, революционера, но обвиняют его не в политической деятельности, а в якобы совершенных им убийстве или грабеже. Судей-фальсификаторов — достаточно, лжесвидетелей — тоже, хоть лопатой греби. Революционера осуждают за уголовщину. Посмотрите, мол, рабочие и крестьяне, кому вы доверяете! Ваши лидеры — воры и убийцы!

— Мерзость! — скрипнул зубами Лосе.

— Согласен, но удивляться не следует — при существующем строе все это вполне закономерно.

Француз внимательно посмотрел на Лосса, потом дружески положил руку ему на плечо.

— Я вам все время рассказываю о себе. А почему молчите вы? Мне интересно знать историю товарища по несчастью.

Алессандро не надо было просить. Разговор с Потром убедил его, что француза нечего бояться. Израненная, страдающая душа узника открылась. Потр внимательно, не перебивая, слушал взволнованный рассказ про запутанную, бурную жизнь, про встречу с Катрен, пылкие мечты и, наконец, про последнюю катастрофу, разрушившую все…

Алессандро уже давно кончил, а Погр все молчал в тяжелом раздумьи. Лосе ждал, печально глядя на тусклую лампочку вверху. Наконец Потр взглянул на Лосса и тихо сказал:

— Я знаю, что у вас уже выработались определенные нормы поведения, в какой-то степени твердые взгляды на жизнь, мораль… Но, я думаю, вы понимаете, что путь преступлений — пагубный путь. На этой дороге опустошается душа и гибнет ум. Да и не только это! Гибнет все — счастье, мечты, семья! Разве думали вы о Катрен, о ее счастье по-настоящему? А вы говорите, что она — самое дорогое в вашей жизни.

— А что я мог сделать? — грубо оборвал Лосс. У парня не было выбора. В жизни я видел только горе и насилие. В этом мире считаются только с силой. И, поверьте мне — если бы я был бандитом большого масштаба, то не попал бы сюда, а стал бы, может быть, руководителем какой-нибудь политической группы.

— А если бы вам удалось выйти отсюда?

— Я снова занялся бы тем же самым.

— Но ведь не все же обездоленные превращаются в преступников!

— Не знаю про других! Я говорю о себе. Вот вы упомянули о революционерах, о подполье. Где оно? Если вы против того, чтобы я и мне подобные шли преступным путем, то почему нам не помогли?

— А вы хотели помощи? — мягко спросил Потр. — Вы искали нас?

— Впрочем, не стоит об этом, и говорить, — обиженно отозвался Алессандро. — Впереди — десять лет каторжной тюрьмы, а это — смерть, в лучшем случае — инвалидность.

В голосе Лосса слышались такие горечь и боль, что Потр не выдержал, быстро подсел к товарищу и, склонившись над ним, зашептал:

— Не надо отчаиваться! Верьте мне. Благодарите судьбу, что вы попали в мою камеру.

— А что? — захлебнулся Лосе. — Может, вы собираетесь отсюда…

— Тсс! Тихо! Будьте осторожны!

— Но как? Как? — допытывался Алессандро, вцепившись рукой в плечо Потра.

— Не знаю. Не спешите. Все решит время.

Француз быстро, пытливо посмотрел на Лосса.

— Вам можно доверять?

— Да!

— Верю. Кто перенес такие страдания ради свободы, тот не выдаст.

Лосе благодарно пожал руку французу,

— Так вот, запомните, чтобы больше уже не возвращаться к этому. В Мадриде, возле Северного вокзала, есть улица Кальяла.

— Я знаю.

— Отлично. Немного дальше, параллельно ей, рядом с парком Каса-де-Кампо, тянутся роскошные виллы. Если вам удастся убежать, идите прямо туда. Вечером вы легко найдете коттедж, на флюгере которого горят зеленая звезда. В этом доме вы найдете меня и убежище.

— Я запомнил. Но как же.

— Я сказал — не спешите, — нетерпеливо ответил Потр. — Ближайшие дни решат все. Только одно условие…

— Какое?

— Вы должны забыть свое прошлое, стать другим. Я верю, что вы — хороший человек.

Лосе снова взволнованно сжал руку француза. Этим он давал согласие и обещание.

— А теперь, — сказал Потр, — пора спать. Скоро рассвет.

И, правда. Небо посветлело. В открытое окно дышало прохладой. За дверью послышались шаги. Стукнуло окошечко. В его отверстии показался чей-то заспанный глаз. Он пытливо осмотрел камеру и исчез. Шаги удалились.

Лосе не мог заснуть. Побег, каторжная тюрьма, разговор с французом — все это хаотически громоздилось в его сознании. Он повернулся к Потру и тихонько окликнул:

— Товарищ… Вы слышите, товарищ?

— Чего вы хотите? — послышалось из-под тряпья.

— Простите, я хотел вас спросить — почему вы начали фантазировать?

— Про людей-призраков?

— Да. Или вы серьезно думаете, что это возможно?

— Нам с вами так не убежать, — шутливо отозвался француз. — И вообще… Мир неуклонно идет к социализму. Придет время — и тюрьмы исчезнут с лица земли! Обойдется и без призраков. Ну, а что касается самого принципа, то я уверен в его реальности. И как хотите — я опять нарисую вам картину того, как можно использовать это изобретение.

В шахте обвал. Под землей остались сотни людей. Они погибнут, если вовремя не придет помощь. Но как помочь? Пока их отроют, они задохнутся.

Наверху несколько человек проходят специальную процедуру и погружаются в землю. Они опускаются в засыпанную штольню, находят шахтеров. Те ошеломлены. Откуда взялись эти люди? Кто они? Но разговаривать некогда. Спасители дают выпить пострадавшим

принесенный с собой препарат, и вот уже все, как призраки, появляются из-под земли. Общее удивление и испуг. Кто-то падает в обморок. Но вскоре все разъясняется. Отчаяние и ужас сменяются ликованием.

И еще один пример.

В каком-то месте глубоко под землей залегают ценные руды. Шахту до такой глубины не проложишь. Снаряжается всепроникающая машина. Она опускается на любую глубину и достает в любом количестве какие угодно минералы.

И это еще не все. Я вижу еще более широкие возможности применения этого открытия. Например, так: межпланетный корабль готовится вылететь в Космос. Космонавты спокойно занимают свои песта. Неужели они не волнуются? Разве они не знают, что корабль в любую секунду может столкнуться с метеоритом? Что малейшая ошибка в расчетах при посадке на незнакомую планету может стоить им жизни?

Знают, но не боятся. Их космолет — проницаемый. Встречные метеориты будут свободно проходить сквозь корпус ракеты и все, что в нем находится. Ракета сможет мчаться с любой скоростью, хоть со скоростью света.

Как видите, я мечтаю о полной проницаемости твердых тел!

Потр с аппетитом зевнул, свернулся в клубок.

— Ну, а теперь спать, — сказал он, — разговор продолжим потом.

Но Лосе не мог заснуть. Он еще многое хотел уточнить. Как дышать под землей? Как тело будет взаимодействовать с другими телами? Как питаться? На все эти вопросы француз не дал ответа. Да и думал ли Потр всерьез об удивительном препарате? Возможно, у него это просто мания. Не стоит забивать себе голову пустяками. Но бегство! Как предполагает организовать его Потр? На что он надеется? Дал адрес. Значит, есть какая-то вероятность успеха! Скорее бы день. Скорее бы узнать, что придумал его новый товарищ… Катрен! Где ты? Что с тобою? Осуждаешь ли ты меня? Не забыла ли? Я пойду ради тебя на все! Лишь бы только выйти на волю.

Мысли закружились хороводом, веки невольно сомкнулись. Алессандро уже не видел ни враждебного взгляда, регулярно появляющегося в дверном глазке, ни полупрозрачных тучек, проплывающих за решетками окна и золотящихся в первых лучах солнца. На измученного узника сошел всепобеждающий сон.

Морис исчезает

Медленно тянулись тяжелые дни. Казалось, это не дни проходят, а катятся по телу, по костям арестованных огромные каменные жернова и перемалывают мозг, сердце, душу. Неумолимое время минута за минутой, день за днем, неделя за неделей сеяло в душе Алессандро семена сомнения и отчаянья.

Режим в тюрьме был жестокий. Ни одной минуты прогулки, фунт черствого хлеба и миска жидкого пойла. За малейшее нарушение правил тюремщики бросали заключенных в карцер или подвергали пытке — надевали специальную резиновую рубаху, «распашонку», как называли ее каторжники.

Раны Алессандро затянулись, силы, хотя и медленно, восстанавливались. Не возвращались только уверенность в себе и вера в лучшее будущее.

Сначала Морис старался развлечь Лосса, вселить в него бодрость и надежду. Он рассказывал о подпольной борьбе Коммунистической партии Испании, о растущем сплочении революционных сил, о далеком и прекрасном будущем человечества, которое наступит так же неминуемо, как после зимы наступает весна.

Но вскоре Морис начал нервничать. Он перестал смеяться и рассказывать. Целыми днями лежал он молча и неподвижно на своем тряпье, наморщив лоб и уставившись в потолок. Когда вечерняя заря кровавым огоньком отражалась в его глазах, француз казался Лоссу волком, готовящимся выпрыгнуть из клетки.

Каждую среду по утрам Морис не отходил от смотрового глазка тюремной двери. По средам дежурил самый злой надсмотрщик. Он оповещал о своем приходе надрывным кашлем и ужасной руганью. В этом деле «сеньор Крокодил», как называли его заключенные, был виртуозом. Даже Алессандро, болезненно переживавший свою неудачу, не мог удержать улыбки, когда в коридоре звучала замысловатая, богатая неожиданными оборотами, брань.

Лоссу казалось, что француз чего-то ждет от этого сеньора Крокодила. «Что у них общего?» — ломал себе голову Алессандро, замечая, как Морис весь напрягается в тревожном ожидании, когда смотритель подходит к двери камеры.

Лязгало оконце, в нем появлялся свирепый глаз Крокодила, и в камеру врывался ливень отвратительных ругательств. — К черту! — ревел надсмотрщик. — Чего глазеете, обезьяньи морды?

Морис сразу опускал плечи, и устало ложился на свое тряпье. Долго еще надсмотрщик изливал на узников поток сквернословия, но француз уже не обращал на него никакого внимания.

Шли недели за неделями. Каждая среда приносила разочарование Потру, а вместе с ним и Алессандро.

Однажды Лосса вызвал к себе начальник тюрьмы и прочитал ему решение специальной судебной коллегии держать его в тюрьме Санта-Пенья до конца срока. Алессандро ожидал этого, и все же это решение окончательно его убило. Теперь оба они с Морисом молчаливо лежали по своим углам, разглядывая засиженный мухами потолок и покрытые плесенью сырые стены. Иногда Алессандро не выдерживал, вскакивал с каменного пола и начинал метаться по камере. Мысля о свободе и Катрен распирали мозг. Чтобы избавиться от них, он начинал считать шаги, отмечая каждую тысячу значком на стене. Бывали дни, когда он делал двадцать, а то и тридцать тысяч шагов. Утомившись, Лосе останавливался возле окна, подтягивался на руках к решетке я заглядывал на тюремный двор.

Обычно его отгоняли от окна часовые, но иногда они дремали, и тогда Лосе мог тоскливо смотреть на горные вершины, утопавшие в туманной дали.

В тюремном дворе происшествий было мало. Изредка привозили новых арестантов, да через каждые четыре часа на вышках менялась стража. Алессандро очень хотелось увидеть выход на свободу кого-нибудь из узников, но таких случаев не было. Зато очень часто, чуть ли не каждый день, за ворота увозили мертвых.

Лосе не мог смотреть на эту процедуру. Она была однообразна и ужасна. Открывались ворота, телега останавливалась, из сторожки с острым ломом в руках выходил охранник. Он поднимался на телегу и, с силой размахнувшись, пробивал ломом покойнику грудь.

Такова была инструкция — тюремщики не доверяли ни своему врачу, ни своим глазам.

Каждый раз при виде такого зрелища Лосе, содрогаясь от ужаса, бросался в свой угол и падал на пол. Боже! Не дай ему пропасть в этой дыре! Не дай, чтобы палачи надругались над его безжизненным телом! Выйти, какой угодно ценой выйти отсюда! Еще подышать чистым и свободным воздухом, обнять Катрен… и, может… может… найти возможность мстить… Мстить жестоко… Страшно…

Но Алессандро боялся мыслей о мщении. Ему казалось, что счастье подслушает их и не пошлет удачи. Мистический ужас заползал в душу. Лосе чувствовал, что сходит с ума. Еще немного — и тогда все… Разум не выдержит мучений, сознание откажется работать… Останется лишь искалеченное тело того, кто звался Алессандро Лоссом.

Неожиданно в жизни узника наступила перемена.

Это было в среду. Алессандро уже ничем не интересовался и дремал в своем углу. Он не слышал, как в коридор с бранью вошел сеньор Крокодил, как он молча остановился возле дверей их камеры, не видел, какой радостью вспыхнули глаза Мориса.

Француз схватил маленький пакетик.

— В девять. Другой — в следующую среду, — шепнул Крокодил.

Потом прозвучала еще более отборная брань, но Морис уже ничего не слышал. Он поспешно развернул пергаментный сверток, достал оттуда миниатюрный черный флакончик и судорожно зажал его в руке.

— Не подвел, старый! Значит, ему удалось… Француз подошел к Алессандро, наклонился, как будто хотел разбудить товарища, потом передумал, вернулся к своему месту и лег. Заснуть Потр не мог. Он не сводил глаз с окошка камеры. Когда солнце начало склоняться к западу, француз не выдержал, подскочил с пола и начал кружить возле окна.

Небо стало темно-багровым. По горам поползли фиолетовые тени.

Морис присел возле своего тряпья, достал из лохмотьев огрызок карандаша, клочок бумаги, быстро написал несколько строк и, завернув что-то в эту бумажку, подошел к Лоссу.

— Товарищ! — окликнул Морис,

Алессандро молчал.

— Проснитесь! — француз потряс его за плечо. Лосе забормотал во сне, раскрыл глаза, сонно взглянул перед собой.

Морис вложил ему в руку бумажку:

— Прочтите. Будьте решительны!

Алессандро, ничего не понимая, посмотрел на товарища. Тот отошел в угол камеры и повернулся лицом к стене. Потом, откинув назад голову, что-то выпил.

Лосе пожал плечами. Что он задумал, этот беспокойный француз? Что это за бумажка? Алессандро развернул ее. Там лежала маленькая коричневая пилюлька. Что за чертовщина? В записке было наспех нацарапано:

— Товарищ, что это значит? — вскрикнул Лосе, поднимая голову.

Ему никто не ответил.

— Где вы, Морис? — обеспокоенно спросил Алессандро, вскакивая на ноги.

Ответа опять не последовало.

Лосе испуганно оглядел камеру. Ведь Морис только что стоял здесь, возле стены. Только что Морис разбудил его и дал эту загадочную записку. Где же он? Вот куча тряпья, на которой Морис спал. Вот ведро для помоев. Решетка на окне без повреждений. Дверь не открывалась. Что ж случилось? Не превратился ли француз в то самое привидение, о создании которого так мечтал?

Как бы там ни было, но Морис Потр исчез. В камере его не было.

Встреча в темноте

В среду утром из Бургоса выехал ничем не отличавшийся от других черный лимузин, Он взял направление на Сантандер. Рядом с шофером сидел человек. Он небрежно разглядывал окрестности. По виду это был стопроцентный янки. Подобных ему в Испании за последние годы перебывало очень много. Фигуру облегал модный клетчатый костюм, в углу рта — сигара. Глаз нельзя было рассмотреть — почти половину лица закрывали очки причудливой формы.

Человек вел себя как обычный турист. Он часто останавливался в попадавшихся на пути деревнях, фотографировал людей и пейзажи.

Не доезжая до перевала возле горы Вальнера, турист дал знак повернуть налево. Шофер, очевидно, ждал этого приказания. Лимузин свернул с автострады и уверенно помчался по каменистой горной дороге, извивавшейся между скалами.

Вечерело. Солнце быстро склонялось к горизонту. Машина въехала в маленькую деревушку, где- жили надсмотрщики и сторожа тюрьмы Санта-Пенья.

Лимузин остановился возле небольшого домика с плоскою кровлей. Шофер просигналил, вышел из машины и поднял капот. Из радиатора повалил пар.

В воротах появился человек. Застегивая мундир надсмотрщика, он хмуро оглядел машину и свирепо набросился на шофера:

— Какого черта вам здесь надо? Чего гудишь, миллион колик тебе в печенку!

— Тише, сеньор! — усмехнулся шофер. — Со мною американец. Турист. Хорошо, что он не понимает по-испански.

— Плевать, — пробормотал надсмотрщик. — Так чего же тебе или ему нужно, в гробу б я вас видел!

— Воды, — лаконично ответил шофер, — видите, сеньор, вода закипела!

— Бери, черт бы тебя побрал! — прохрипел надсмотрщик. — Вон там, во дворе, колодезь и ведро.

Из ближних калиток показались любопытные лица. Соседи надсмотрщика не могли удержаться от смеха, услышав, как он разговаривает с туристом.

Янки выглянул из машины, кивком головы подозвал негостеприимного хозяина.

Тот подошел, бормоча себе под нос всевозможные проклятия.

— Что это есть? — немилосердно коверкая испанские слова, спросил турист, указывая рукою вдаль. Надсмотрщик обернулся. Американец указывал на темнокоричневую громаду, возвышавшуюся, подобно сказочному чудовищу, на широком выступе под горою. В багровых лучах солнца это здание казалось удивительно зловещим. Надсмотрщик недобро усмехнулся, почесал пятерней волосатую грудь, хмыкнул под нос.

— Чтобы узнать, сеньор турист, что это за штука, надо там посидеть самому, — иронически пояснил он под дружный смех соседей. — Это каторжная тюрьма Санта-Пенья.

— Санта-Пенья! — изумленно воскликнул янки. — Фотография!

Он схватил фотоаппарат, нацелился, но надсмотрщик решительно отстранил фотоаппарат рукою.

— Нельзя!

Турист удивленно пожал плечами.

— Почему?

— Нельзя! — угрюмо подтвердил надсмотрщик.

В это время шофер кончил наливать воду в радиатор и с шумом опустил капот.

— Спасиби, — на ломаном языке поблагодарил янки. — Возьмите…

Он протянул несколько ассигнаций. Машина тронулась с места, обдав надсмотрщика пылью.

— Ездят тут, чтоб на вас черти ездили от рождения до самой смерти, — ворчал он, жадно пряча в карман неожиданный заработок. Потом быстро вошел во двор, убрал ведро и начал собираться на работу.

— Еще недоволен, Крокодилище, — зло перемывали косточки надсмотрщику соседки. — Везет же этакому выродку. Ни за что, ни про что получил кучу денег.

А турист, полюбовавшись горными пейзажами, сфотографировав величавый заход солнца, велел шоферу остановиться у обочины дороги. Разостлав на траве плащ, он приготовился уничтожить кусок великолепно зажаренной индейки и запить его приятным местным вином.

Стемнело. Ночь быстро опускалась на горы. Лимузин не трогался с места.

Янки поднялся и начал беспокойно ходить взад и вперед по узкой дороге. Ежеминутно он смотрел на часовой циферблат. Стрелка приблизилась к цифре «9».

Турист стиснул пальцы с такой силой, что затрещали суставы. Его нервное напряжение все возрастало. Несколько минут он прислушивался к звукам ночи. Взгляд его был устремлен туда, где у подножия горы Вальнера виднелись огоньки тюрьмы Санта-Пенья. Стрелка показала «9». Турист тихо сказал:

— Сигнал.

Шофер молча выполнил приказ. Слева на лимузине вспыхнул зеленый огонь. Турист замер, вслушиваясь. Но со стороны горы Вальнера не долетало ни звука.

— Неужели неудача, — прошептал янки, — неужели не получилось?

Невдалеке показалась человеческая фигура. Ее появление было таким внезапным, что шофер вскрикнул.

— Тсс! — обернулся к нему турист. — Это он.

Фигура медленно приближалась. Казалось, что она идет по глубокому сыпучему песку. Было странно, что человек движется совершенно беззвучно. Как будто из горных ущелий вышел призрак, решивший попугать прохожих.

Янки поспешно достал из кармана маленький флакончик, отвинтил крышку. Человек подошел к лимузину. Судорожно сведенные руки, полные ужаса глаза, искаженное болью лицо. Губы слабо шевелились, но ни одного звука не было слышно.

Турист поднес к губам человека флакончик, вылил ему в рот несколько капель жидкости. Минута — и тяжелый стон вырвался из груди пришельца. Он пошатнулся, упал на дорогу, всхлипывая от неимоверного напряжения, потом с трудом поднялся на ноги.

— Скорее! Нельзя терять ни секунды! — шепнул турист, поддерживая его под локоть.

Мотор зафыркал, вспыхнули фары, и лимузин помчался назад.

— Ну, что вы скажете, Морис? — тревожно спросил турист своего спутника. Морис Потр (а это был он) судорожно повернулся к собеседнику и сказал, заикаясь от волнения:

— Я безмерно благодарен вам, профессор, но это — ужасно!

Тот, кого назвали профессором, с упреком произнес:

— Вы недовольны? У меня не было другого выхода.

Вы же ученый, Морис! Разве не лучше, рискуя жизнью, проверить научную гипотезу и, может быть, спастись, чем до самой смерти сидеть в тюрьме?!

— Вы меня не поняли, профессор. Я говорю только о том, что препарат несовершенен. Вы не можете представить, что я пережил… Как только я глотнул его, неодолимая сила стала тянуть меня вниз. Я прошел сквозь стену камеры и упал на плиты двора. С огромным усилием высвободил йоги, ушедшие в землю до колен. Наружная стена также не задерживала меня. Было такое ощущение, будто я прохожу сквозь густую жидкость. И еще одно странное явление — звуки исчезли, стало трудно дышать…

— Дальше, дальше, — торопил профессор.

— Я пошел в условленном направлении. Я думал, что не дойду до машины. Короткая остановка — и меня бы проглотила земля. Казалось, что я повис где-то в межзвездном пространстве, а кругом — только тени предметов. Все — эфемерно, нереально…

Лимузин на полном ходу промчался по улицам маленького селения, в котором шофер днем заливал воду в радиатор. Не успели беглецы миновать последние домики, как позади раздался высокий пронзительный вой сирены. Он становился все выше и отчаянней. Казалось, что это среди гор кричат тревожные духи, жалуясь, что их разбудили.

Шофер повернул побледневшее лиио к профессору.

— Будет погоня!

— Скорее! На автостраду! — крикнул профессор. — Там мы сумеем от них оторваться!

Раздались выстрелы. На дороге выросли две фигуры в форме тюремных охранников. Одна из них повелительно подняла руку.

— Остановитесь!

Машина вихрем промчалась мимо, бросив в лицо тюремщиков дождь мелкой гальки. Блеснули вспышки выстрелов. Где-то рядом тоненько просвистели пули.

— Автострада! — воскликнул шофер, круто поворачивая машину направо.

Профессор облегченно вздохнул.

— Ну, Морис, я больше не желаю ради ваших политических фикций заваривать такую кашу. Если выберемся отсюда, я поставлю вам категорическое условие; долой политику! Только наука, чистая наука!

— Опять давнишний спор! — криво усмехнулся Морис, оглядываясь назад.

— Опять! — с ударением сказал профессор. — И на этот раз я не отступлю.

— Хорошо, — миролюбиво ответил Морис. — Поговорим потом. Нас догоняют.

И, правда, на автостраде появились огни нескольких полицейских машин, мчавшихся вслед беглецам. Профессор посмотрел на циферблат. Указатель подходил к цифре «170».

— Мы не можем развить большей скорости на колесах, — сказал профессор. — Фердинанд! Включай пневматику!

Шофер нажал кнопку на пульте. Машина поднялась в воздух и помчалась над автострадой, не касаясь колесами дороги.

— Что это? — удивился Морис. Оглянувшись, он увидел, как огни полицейских машин стали быстро уменьшаться в числе, а затем совершенно исчезли. Преследователи безнадежно отстали. Профессор нервно засмеялся, потер ладони, снял темные очки. Сверкнули большие черные глаза.

— Новая модель! — пояснил он. — Пятьсот километров в час. Внизу — пневматическая подушка, принцип ракеты. Ну, теперь, кажется, все. Счастливо отделались!

Впереди засияли яркие электрические огни. Лимузин приближался к Бургосу.

Допрос с „распашонкой"

Алессандро протер глаза. Приснилось ему все или было на самом деле? Ущипнул себя за руку. Больно! Посмотрел еще раз на записку, прочитал. Нет, все правильно — вот маленькая пилюля и дружеские слова француза. Он исполнил обещанное — оставил, Лоссу тропинку на волю. Хоть и узенькая, но все-таки тропинка.

Алессандро вспомнил мечты Потра. Значит, они не были беспочвенными фантазиями? Он, очевидно, сам работал над проблемой проницаемости твердых тел. Может, товарищи передали ему такой препарат? А вдруг… что, если нет ни препарата, ни француза-узника? Может, все это только полицейская провокация, и Потр ее исполнитель? Алессандро содрогнулся, представив, как его, неподвижного, везут к воротам, и надсмотрщик пробивает ему грудь ломом… Может, этим псам выгодно таким способом избавиться от беспокойного арестанта, все время мечтающего о побеге?

Лосе припал горячим лбом к подоконнику. «Господи, я, кажется, схожу с ума! Просвети разум, не дай погибнуть!» Он разжал ладонь, посмотрел на записку и пилюлю. Нет, Морис не может быть провокатором. Он такой человечный, внимательный… Если бы француз имел плохие намерения, это в чем-нибудь проявилось бы. Но что тут написано? «Уничтожьте записку». Так, немедленно! Ведь скоро могут зайти сюда, и тогда… тогда он потеряет навсегда даже эту призрачную надежду на спасение. Алессандро быстро разжевал бумагу и проглотил. А пилюля? Куда ее спрятать? Ведь ждать еще целую неделю… Лосе завернул пилюлю в вату и спрятал в полу пиджака за подкладку. Если его будут обыскивать — такой маленький сверточек не нащупают. Это было сделано как раз вовремя. В коридоре послышались шаги, стукнуло окно. Несколько секунд глаз надсмотрщика осматривал камеру, потом исчез. Тотчас раздался голос сеньора Крокодила:

— Что случилось, ослиные печенки? Что-нибудь натворили, каторжники?

Алессандро бросился к своему месту и съежился, завернувшись в лохмотья. Он понимал, что сейчас начнется что-то страшное.

Скрипнули двери. В камеру вошли надсмотрщики. Тяжелый удар обрушился на спину Лосса.

— Вставай!

— Что такое? — будто спросонья пробормотал Алессандро. Безобразное лицо надсмотрщика с темно-сизым носом и крошечными глазками наклонилось над узпиком.

— Где Потр?

Лосе удивленно оглянулся вокруг. — Не знаю!

— Не ври! — оборвал надсмотрщик. — Ты не спал. Куда девался Потр?

— Я не сторож! Это вы должны знать! — зло отрезал Алессандро.

— Как разговариваешь, подлец? — надсмотрщик ударил его носком сапога. Лосе вскрикнул и упал. Крокодил схватил своего товарища за руку.

— Оставь. Может, он, и правда не знает. Идем, надо сказать начальнику. Это что-то странное, сто болячек ему в живот.

Надсмотрщик, зло, ругаясь, вышел из камеры. За ним последовал и Крокодил. Лосе заметил, что, уходя. Крокодил подмигнул ему. Дверь закрылась.

Лоссу стало ясно, что Крокодил имел прямое отношение к бегству Потра. Очевидно, он предупрежден и о предстоящем бегстве Лосса. Удастся ли оно? Не изменится ли что-нибудь до среды? А, может, Крокодил испугается и не захочет идти на риск? Разве заставишь такого зверя помогать арестованным? А впрочем, почему он зверь? Ведь не было случая, чтобы сеньор Крокодил кого-нибудь ударил. Он только ругается, как пьяный моряк, но его брань не причиняет вреда.

Во дворе завыла сирена. Вой усиливался, становясь рее тоньше и пронзительней. Он наполнял сердце Лосса тревогой и предчувствием чего-то ужасного. Что будет? Бегство из каторжной тюрьмы такого узника, как Потр, конечно, исключительный случай. Оно вызовет большой шум. Что теперь ждет Алессандро? Что готовит ему судьба?

… А переполох, на самом деле, поднялся небывалый. Полицейские машины не смогли догнать черный лимузин «американского туриста». Стража была убеждена, что «янки» — организатор побега.

Сообщив об удивительном случае в Мадрид министерству полиции, начальник тюрьмы дал приказ осмотреть камеру. Лосса до конца расследования бросили в карцер.

Два обследователя внимательно осмотрели в камере каждый камень и оконные решетки. Но ни в стенах, ни в полу не было даже намека на какую-нибудь щель, решетки не повреждены, краска на железных прутьях не поцарапана. Все говорило о том, что узник мог выйти только через двери. Но тогда надо было допустить, что Потру помогал кто-то из надсмотрщиков. Это тоже казалось невероятным. Во-первых, все надсмотрщики проверены безупречной работой в течение многих лет, а, во-вторых, в коридоре находились еще четверо сторожей, которые обязательно увидели бы арестанта. Допустить же, что вся охрана была подкуплена, начальник тюрьмы не мог. Короче говоря, побег француза казался необъяснимой загадкой.

В тюрьме ждали представителя министерства. В то же время всем полицейским и агентурным постам Испании было телеграфировано о бегстве важного преступника, а также сообщены его приметы. Вскоре стали приходить ответные телеграммы. Но отовсюду извещали, что поиски безрезультатны. Черного лимузина с «американским туристом» не встречали нигде. Беглецы как будто провалились сквозь землю.

Через пять часов после бегства Потра над тюрьмою появился вертолет. Сделав два больших круга, он опустился возле сторожки. Навстречу ему выбежали надсмотрщики, охранники и сам начальник тюрьмы. Двери вертолета открылись. По узкой алюминиевой лестнице на землю сошел высокий костистый человек в штатской одежде. Все служащие тюрьмы неподвижно замерли перед ним — прилетел сам шеф тюрем и концлагерей, заместитель министра полиции, сеньор Коммес.

Не удостоив взглядом встречающих, Коммес большими шагами направился к сторожке. Начальник тюрьмы со всей своей свитой бросился за ним.

Коммес важно сел в кресло, положил неуклюжие волосатые руки на дубовый стол.

— Ну, — процедил он, — я слушаю, сеньоры вороны. Заикаясь от волнения и страха, начальник тюрьмы доложил Коммесу о результатах расследования.

— Загадка, тайна! — развел он руками.

— Загадка, тайна! — передразнил Коммес. — Вам следовало быть подметальщиком на базаре, а не начальником тюрьмы! Стены, вы говорите, целы?

— Целы.

— Пол?

— Тоже.

— Решетки на месте?

— Так точно.

— Тогда где же ваша голова, сеньор Бьянцо? Или, может, вместо нее вырос кочан капусты? Кто из надсмотрщиков дежурил?

— Дорано и Пиалло, шеф. Вот они. Дорано был в коридоре, а Пиалло — в сторожке.

Начальник тюрьмы показал пальцем на принявшего невиннейший вид Крокодила и еще на одного охранника.

Коммес решительно махнул рукой.

— Обоих временно изолировать! Тех сторожей, что были в коридоре, — тоже. Полностью заменить охрану!

— Слушаю, шеф.

Дорано и Пиалло вывели.

— Кто-нибудь еще сидел в камере Потра? — спросил Коммес.

— Да, шеф, — угодливо подтвердил Бьянцо, — там был еще один арестант, Алессандро Лосе. Беглец. Бежал из лагеря Вальнера-Пьеха.

— Вот как? Интересно… Ну, и что же он говорит?

— Ничего, — опять развел руками начальник тюрьмы. — Он утверждает, что ничего не видел.

— Вы размазня! — желчно сказал Коммес. — Какой заключенный расскажет вам о побеге добровольно? Но он должен знать многое. Тащите его сюда!

— Слушаю, шеф!

Через несколько минут измученного, едва державшегося на ногах Лесса ввели в сторожку и поставили перед Коммесом.

— Перед тобою — заместитель министра, сеньор Коммес, — угодливо сказал начальник тюрьмы, — он будет с тобою говорить.

Лосе пожал плечами, бросил угрюмый взгляд на Бьянцо.

— Не знаю, почему такой высокой особе понадобилось со мной разговаривать.

— Слушай меня внимательно, — резко прервал его Коммес, — слушай и запоминай: ты — преступник. Тебя поместили в прекрасный лагерь, где ты имел вволю еды и хорошую работу…

Лосе слушал, и в его памяти возникали картины жизни в лагере Вальнера-Пьеха: изматывающая силы работа в каменоломне, короткий сон, бесконечные унижения… Какое лицемерие! Даже перед заключенным они не могут говорить правды, а обязательно разводят Демагогию!

— Но ты не захотел искупить свою вину старательной работой на благо Испании, во славу каудильо (да живет он многие годы!). Ты убежал! Ты нарушил священные законы страны! Но и после этого проступка о тебе заботятся, беспокоятся…

Лосе скептически усмехнулся. Действительно, беспокоятся! Он и во сне не может забыть страшной церемонии вывозки покойников из тюрьмы.

Коммес, заметив его усмешку, злобно ударил кулаком по столу:

— Почему смеешься? Я не шучу с тобой. Помни, что сейчас ты держишь судьбу в своих руках!

— Говорите яснее, — хмуро сказал Лосе. — Чего вы хотите?

— В одной камере с тобой сидел Морис Потр. Он — опасный преступник. В сравнении с ним ты — ягненок. Он исчез. Убежал. Но как?

— А как? — с невинным видом спросил Лосе.

— Не прикидывайся наивным мальчишкой! — вскипел Коммес. — Именно ты и должен нам объяснить, как это произошло.

Лосе с изумлением оглянулся вокруг.

— Я вижу, тут все — работники тюрьмы. Что я могу сказать о том, что входит в их обязанности?

— Не строй из себя дурачка, Лосе! Потр, очевидно, вышел в двери. Значит, ему помогал какой-нибудь надсмотрщик. Ты, безусловно, знаешь, кто именно. Не бойся, скажи, и тогда я гарантирую тебе уменьшение срока заключения, а, может, даже добьюсь твоего полного освобождения. Понимаешь?

Лосе на мгновение задумался. Он обещает свободу! Как быть? Сказать, как удалось бежать Потру? Но ведь ничего определенного не знает и он сам. Еще не поверят, накажут за вымысел… А, может, выдать Крокодила, который, без сомнения, помог Морису бежать?

Алесеандро вспыхнул от стыда. Как он смеет так думать?! Ведь Морис, убегая, позаботился о нем, оставил ниточку, которая, может быть, выведет его из неволи. А он слушает Коммеса! Коммес выудит у него все сведения, а потом выбросит! Нет, нельзя выдавать надсмотрщика, он, наверное, еще пригодится.

— Почему вы молчите? Отвечайте!

О, он даже перешел на «вы», этот Коммес! Какая опытная лиса!

— Меня очень привлекает ваше обещание, сеньор Коммес, — тихо ответил Алессандро. — Только один бог знает, как я мечтаю о свободе, но…

— Но что? — быстро переспросил Коммес.

— Но, откровенно говоря, я не знаю ничего,

— Ложь!

— Как вам угодно. Я весь день спал. Когда проснулся, Потра уже не было. Я сам удивился, подумал, что его куда-нибудь перевели…

— Не ломайте комедию! Я говорил о награде, но не сказал о наказании!

— За что?

— За пособничество преступнику, за его укрывательство!

— Мне нечего больше сказать.

— Пожалеешь! — прохрипел Коммес, багровея, Лосе молчал.

Начальник тюрьмы подошел к Коммесу и шецнулна ухо:

— А, может, правда не знает?

— Дурачье! — ответил Коммес. — Несите «распашонку! Алессандро вздрогнул. «Распашонку?» Для него? За что? Почему?

Коммес зло взглянул на узника, постукивая пальцами по столу.

— Пока не поздно, говори!

Лосе сжал зубы, покачал головой:

— Мне нечего сказать.

Надсмотрщики внесли «распашонку», разостлали ее на полу. Это был четырехугольный кусок специально приготовленной резиновой ткани с отверстиями для шнура. Коммес показал рукой на орудие пытки:

— Считаю до десяти. — Он бросил взгляд на хронометр, надетый на руку. — Решай!

Алессандро огляделся вокруг, как загнанный зверь. Хотел что-то сказать помертвевшими губами и не смог. Да и что он скажет? Кому? В глазах тюремщиков — выражение неумолимой жестокости. Ведь это не живые люди, способные на жалость, а олицетворение кровавого закона. Кого просить? Начальника тюрьмы? Человека, еще до войны «прославившегося» расстрелами республиканцев? Или этого Коммеса? Нет! Он ведь даже слушать не захочет! Просить? Ни за что! Слабый человек падает, припадает к ногам, его топчут сапогами, как червяка… Надсмотрщики подобострастно смотрят в глаза своему шефу, ждут команды. Они похожи на хищных зверей, готовых броситься на жертву. Коммес ткнул пальцем в циферблат.

— Десять. Начинайте!

Два надсмотрщика подскочили к Лоссу, сорвали с него одежду. Он вскрикнул, забился у них в руках. — Оставьте меня! Я ничего не знаю!

— Врешь! — зловеще прошипел Коммес. — Скажешь!

Лосса повалили на «распашонку», перевернули спиной кверху. Концы материи соединили и начали шнуровать. Алессандро чувствовал, как эластичная ткань стягивает тело, задерживает дыхание, останавливает кровь. В жилах больно запульсировало, веки отяжелели.

Надсмотрщики, затянув шнуровку, отошли. Что же дальше? Неужели на этом закончится? Если так, то все-таки можно терпеть. Но оптимизм Лосса был преждевременным. Упругая ткань «распашонки» медленно, но, неуклонно, сжималась, стремясь вернуться к прежнему объему. Грудь сдавило, спирало дыханье, не хватало воздуха, болезненно забилось сердце. Алессандро захрипел, забился в конвульсиях.

— Развяжите меня! Я больше не могу.

К нему подошел врач, попробовал пульс,

— Еще выдержит, — заверил он. Коммес насмешливо посмотрел на Лосса.

— Ты слышишь, что говорит доктор? Ты еще выдержишь. Но я дам приказ снять «распашонку», если будешь разумным.

— Я… ничего не знаю… — выдавил из себя Лосе, извиваясь на полу. Лицо его посинело, на губах показалась красная пена, глаза закатились.

— Сволочь! — выругался Коммес. — Всыпьте ему котлет!

«Котлетами» тюремщики называли резиновые шланги, наполненные водой. Удары такими шлангами причиняли нестерпимую боль и не оставляли на теле следов.

На полубесчувственного Лосса посыпался град ударов. Страшный вой вырвался из его груди. После каждого удара в груди избиваемого что-то булькало. Вскоре стоны затихли, и тело неподвижно замерло. Начальник тюрьмы нервно засопел, вытер вспотевшую лысину,

— Шеф! По-моему, он без сознания.

— Довольно! — крикнул Коммес. — В карцер его! На голодный паек!

Надсмотрщики расшнуровали «распашонку», выбросили из нее Лосса на пол. Узник не шевелился, на губах — запеклась кровь. Сторожа взяли его за руки и за ноги и понесли к тюрьме.

Сквозь ворота смерти

Неподвижное тело Лосса бросили в карцер. Голова его при этом сильно ударилась о стену, но он не почувствовал боли.

Прошел день. Надсмотрщики несколько раз заглядывали в камеру. Узник не шевелился. Пришел врач, осмотрел его и заявил, что Лосе жив. Тогда тюремщики перестали беспокоиться. Им нужно было одно — чтобы мертвое тело не лежало в камере долго.

Настала ночь. Холод освежил Алессандро, к нему начало медленно возвращаться сознание. Его мучила жажда, руки и ноги сводило, голова, казалось, раскалывалась от боли и жара.

— Пи-ить! — простонал Лосе, жадно глотая холодный воздух. Дыханье со свистом вырывалось из его уст. — Пи-ть!

Стукнуло окошко. Надсмотрщик посмотрел на узника, корчившегося на сыром полу, зевнул и пошел дальше.

— Не сдохнешь! — пробурчал он, — воду получишь завтра!

Лосе изнемогал. Из последних сил подполз он к стене, припал к ней и стал слизывать влагу, выступавшую на камнях. Она была насыщена плесенью и только еще больше усиливала жажду.

Алессандро казалось, что он идет через широкую реку. Но почему такая густая, маслянистая вода? От нее несет гнилью! Солнце немилосердно печет голову. Хочется закрыться от палящих лучей, но руки не слушаются. Почему они такие вялые? Их нельзя даже поднять кверху… Голова вот-вот рассыпется, как пустая бочка. Алессандро знает, что в таких случаях надо налить в бочку воды. Может, и в голову тоже? Надо попробовать. Он ныряет в реку и вдруг начинает кричать от невыносимой боли. Вода соленая! Он не знал этого. Она заходит ему в уши, ноздри, разъедает череп. Боже! За что такое страшное наказание? На берегу — фигура в белом платье… Кто это? Катрен! Это Катрен!.. Она поможет… Ее нежные руки облегчат муки Алессандро.

— Катрен! — кричит в отчаянии Лосе и протягивает бессильные руки к берегу. Но берег начинает удаляться. Почему? Почему он уходит? А Катрен стоит неподвижно, и не понять — то ли это она, то ли это статуя Катрен.

— Ка-а-трен! — не перестает звать Алессандро, а вода уже достигла лица, выедает глаза. Молчит Катрен, исчезает во мгле, медленно опускающейся на землю, на реку, на Алессандро…

Лосе ныряет в воду. Лучше умереть, чем так мучиться. Кругом все желтое… мелькают тени. Это, наверное, рыбы… Но почему же он дышит? Ведь воздуха под водой нет? И что это за свет льется сверху? Солнце? Нет, то не солнце, а электрическая лампочка… Какая лампочка?…

Сознание боролось с галлюцинациями, никак не могло вернуться в реальный мир. Оно лишь изредка и ненадолго возвращалось к несчастному, и тогда он ощущал невыносимые страдания.

— Пить! — кричал он в темноту, поворачивая голову к дверям, но тьма молчала, и тогда Лоссу казалось, что он один во всем мире, что он уже умер, и его душа изнывает в аду за грехи, содеянные им на земле. Когда же окончатся мучения, когда он увидит хоть одно живое лицо?

Нет ответа. Только в желтом тумане плывут огромные звездные миры. Они холодны и равнодушны. Боже! Где ты? Зачем сотворил меня? Существуешь ли ты? Зачем посылаешь мне такие неимоверные страдания? Молчит простор. Боль разрывает душу Алессандро. Его руки протягиваются, чтобы обнять кого-нибудь, почувствовать живое, трепетное сердце у своей груди.

Холод пронизывает тело. Откуда холод? Черные решетки, сквозь них мерцают звезды… Он все понял… Тюрьма! Ужасная Санта-Пенья! Значит, он выжил после «распашонки».

— Пи-ть! — застучал в дверь Алессандро, обезумев от жажды. Низкий гул прокатился по коридорам.

— Молчать! — послышался грозный голос надсмотрщика. — Опять захотел «распашонки»?

— Умираю, — простонал Лосе, пытаясь подняться на ноги.

— Не сдохнешь, завтра получишь.

Голова Алессандро бессильно упала на каменную плиту пола, из глаз брызнули слезы отчаяния, бессилия и злобы. Нет, людей не существует. Есть тупые холодные твари, строящие свое благополучие на страданиях ближних. Разве преступление — убить такую гадину? Нет, великий подвиг, благодеяние для всего мира! О, если бы ему силы и возможность!

Проклятия вместе с пеной срывались с губ Лосса. В отчаянии он опять заколотил кулаками в дверь. Боль отрезвила его. Надо сдерживаться, надо все спокойно обдумать. Спокойно? Возможно ли это, когда в груди жжет, а сердце как будто стиснуто железной рукой?

«Пилюля! Где пилюля?»- мелькнула мысль.

Вернули ли ему надсмотрщики верхнюю одежду? Лосе пошарил вокруг себя. Рука наткнулась на какое-то тряпье. Пиджак! Слава богу! Ои быстро нашел свой тайничок, вытащил крошечный сверток. Пилюля на месте. Ее не заметили. Алессандро в изнеможении откинулся на спину, закрыл глаза. Надо дотерпеть до среды. Ему уже нечего терять. План Мориса — единственный выход.

Перед рассветом Лосе задремал. Боль немного утихла, жажду слегка уменьшила утренняя прохлада.

Вскоре в камеру вошел начальник тюрьмы с надсмотрщиками. Он наклонился к Алессандро.

— Скажи одно слово, и ты будешь иметь все — еду, воду, хорошую комнату. Сеньор Коммес не забыл своего обещания — ты получишь свободу.

Алессандро пошевелился, открыл глаза, мутным взглядом посмотрел на Бьянцо.

— Дайте покой, — прошептал он.

Начальник пожал плечами, махнул рукой и вышел.

— Пусть сдыхает, — послышался его голос уже в коридоре.

В двенадцать, когда солнечные лучи проскользнули в карцер, надсмотрщик принес кружку воды и двести граммов черного хлеба. Это был паек на весь день. Алессандро не дотронулся до хлеба, но воду жадно выпил до дна. Стало немного легче.

…Проползла неделя. Неделя неимоверных мук — физических и душевных. Алессандро не знал, как окончился побег Потра, но его самого уже не тревожили.

Алессандро старательно считал дни. В среду утром он раз сто прошелся по камере, держась за стену. Подгибались ноги, болела спина. Тяжело ему будет бежать, но другого выхода нет.

Перед заходом солнца всегда производилась проверка. Алессандро ждал именно этого часа. За минуту до обхода он достал завернутую пилюлю. Его охватили сомнения. Что получится из этой затеи? Может, он сейчас собственными руками готовит себе смерть? Может, Морис только хотел поддержать его морально, а эта пилюля, на самом деле, — яд? Что ж, если так — великое ему спасибо. Лучше смерть, чем бесконечные муки. Будь, что будет! Он переступил грань, за которой уже не испытывают страха.

Алессандро взял пилюлю в рот, проглотил. Прислушался. В конце коридора послышались шаги надсмотрщиков. Сейчас что-то произойдет…

Судорога свела руки и ноги Лосса. Тело одеревенело. Он тяжело упал на пол, несколько раз вздрогнул и замер. Но странное дело: сознание работало совершенно четко. Про себя он отмечал все: и то, что конечности перестали ему повиноваться, и то, что дыхание и биение сердца сначала замедлились, а потом и совсем прекратились. Двери карцера открылись. Как будто с того света долетел голос надсмотрщика:

— Все время валяется, а не сдыхает.

— Что-то он не шевелится, — послышался голос Коммеса. — А ну, послушайте сердце.

Лосе почувствовал, как кто-то склонился над ним. Голос надсмотрщика равнодушно произнес:

— Кажется, готов.

— Зовите врача.

Через несколько минут в карцере появился врач. Он дотронулся рукой до тела, послушал сердце.

— Мертв.

— Пишите акт, — сказал Коммес. — Смерть от воспаления легких. Позовите могильщика. Немедленно закопайте.

Все вышли. Наступила тишина. Тишина и темнота. Как приятно. Ничего не болит, все страдания отошли в небытие. Время остановилось. Оно стало бесконечным,

неизменным. Лоссу казалось, что его тело расширилось далеко за пределы тюрьмы, разрослось на весь мир, заняло собою бесконечный простор. Страшное прошлое исчезло, развеялось, как сон. Когда же начнется новая жизнь?

Так продолжалось долго-долго. Потом какие-то звуки дошли до его слуха. Что-то глухо гремело и стучало по кровле тюрьмы. Да нет, не по кровле. Это, должно быть, началась гроза. Лосе чувствовал, как на его лице играли отблески ярких молний, проникавшие в окно. Раскаты грома потрясли здание.

В карцер кто-то вошел. Послышался хриплый голос;

— Черт бы его побрал, не знал, когда умереть, На дворе гроза, а вы меня заставляете везти. Пусть полежит до завтра.

— Вези, вези! — сердито крикнул надсмотрщик. — Неразмокнешь!

Алессандро вытащили во двор и, раскачав, швырнули на подводу. Могильщик небрежно накинул на него мешковину. Заржала лошадь. Лосе почувствовал, что подвода движется. Со скрипом открылись ворота.

— Тпру! — крикнул могильщик. — Спешишь, проклятая? Не хочешь мокнуть?

— Что там такое? Мертвец? — послышался сонный голос из оконца сторожки.

— Эге.

— Кто?

— Да тот, кого одевали в «распашонку».

Охранник в окне хрипло засмеялся и закашлялся.

— Еще бы, после такой бани редко кто выживает!

— А разве сегодня дежуришь ты? — удивился могильщик. — Почему не Крокодил?

— Его еще не допустили к работе, — зевнул надсмотрщик. — Ну что ж, надо пробить покойничку грудь.

В голове Алессандро зазвенело, по спине поползли мурашки. Значит, Крокодила нет? Боже! Теперь пробьют грудь ломом! Конец! Он даже не может шевельнуться, подать знак, что он жив, что не надо его убивать… Жить. Ему хочется жить, смотреть на небо хотя бы из тюремного окна, дышать, мечтать о свободе. Зачем он проглотил пилюлю, зачем послушался Потра?

Заскрипели двери сторожки. Надсмотрщик взял лом, вышел на порог, посмотрел на небо.

— Ну и погодка! Льет, как из ведра!

— Эге ж, — сердито отозвался могильщик, — давай, делай скорее свое дело, а то я вымокну, как курица.

— Знаешь что, — зевнул надсмотрщик, — не хочу идти под дождь. Пробьешь сам возле могилы.

— Так бы сразу и сказал, а то морочишь голову! Н-но, кляча!

Лошаденка бодро махнула хвостом и рысцой двинулась по узкой дороге в лощину.

Алессандро был ни жив, ни мертв. Он уже готовился к неизбежной смерти, но судьба смилостивилась над ним. Вскоре он почувствовал, что оцепенение проходит. Уже можно было пошевелить пальцами рук и ног. Постепенно начало оживать все тело. «Может, встать? — подумал Лосе, — нет, надо подождать. Пусть могильщик отъедет подальше. Надо выиграть расстояние».

Гроза стихала. Алессандро медленно поднял тяжелые веки. Небо закрывала мешковина, по ней стучали капли дождя. Телега тарахтела по каменистой дороге. Лосе потихоньку пошевелил руками и ногами, чтобы восстановить кровообращение и весь подобрался, поджидая удобного момента. А если могильщик нападет на него? Ослабевший и больной, Алессандро не сможет его одолеть. Только нет, не может этого быть. Могильщик темный человек, он, конечно, суеверен и перепугается, увидев воскресшего мертвеца.

Телега остановилась. Могильщик откинул с Алессандро мешковину и встал, держа в руках лом. Лосе застонал и приподнялся на руках.

— А-а-а! — дико заревел могильщик, выпуская лом. Он пошатнулся, потерял равновесие и свалился на землю. Алессандро не стал медлить — вихрем сорвался с подводы, на ходу оглянулся, посмотрел в последний раз на огни Санта-Пенья и исчез в ночной темноте.