Онлайн чтение книги Пробуждение барса
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Рядом с Метехским мостом, недалеко от Майданской площади, висел над шумной Курой дом князя Чавчавадзе.

Любитель охоты на колхидских фазанов, князь постоянно жил в своем Даборгинском замке и только на царские празднества приезжал в Тбилиси.

Дом, всегда наглухо закрытый, сегодня украшенный коврами, спадавшими с решетчатого балкона, блестел вымытыми окнами. Двор был густо посыпан красным песком, в конюшнях доделывались новые стойла.

Узкая искривленная улица, сдавленная темными лавочками с полосатыми навесами, теснила тбилисцев, изумленно глазевших на сводчатые ворота, куда въезжали странные люди в одеждах, сверкавших серебром, золотом и драгоценными камнями. Особенно восхищали тбилисцев великолепные кони в богатой сбруе, с бархатными расшитыми шелком чепраками, горевшими на солнце рубинами и изумрудами. На конях величаво позвякивали бляхи и тонкие кольчатые цепи серебряных прорезных поводьев и уздечек. Позади громыхающей свиты в шеломах и вооруженных пищалями длиннобородых стрельцов в высоких чоботах, бархатных, обшитых мехом шапках, переломленных набок, ехали, ведя на поводу запасных коней, покрытых тигровыми и леопардовыми шкурами, откормленные конюхи в темно-зеленых и красновато-лиловых кафтанах.

У дверей греческой лавчонки, небрежно облокотясь на золотую шашку, Али-Баиндур пристально смотрел на Саакадзе, оттеснявшего с азнаурами и конными дружинниками галдевшую толпу от русийского посольства.

Уже закат купал багряные крылья в потемневшей Куре, а можайский наместник Михаил Игнатьевич Татищев, с думским дьяком Ондреем Ивановым и толмачом Своитином Каменевым все еще совещались за длинным столом, покрытым кизилбашской камкой.

— …А будешь толмачить, лишнего не скажи, править посольство по наказу государеву надо. Что скажем теперь, запиши и упомни, да толмачь без промедленья, дабы сраму нам от царевых Юрьевых людей не иметь.

"А нечто спросят, как нынче государь наш с Рудельфом цесарем и с папою римским и литовским королем, — дождавшись ответа моего по государеву наказу, толмачь: Рудельф, цесарь римский, с великим государем нашим царем и великим князем Борисом Федоровичем всея Руси самодержцем в дружбе и любви; и ссылки меж их государей частые, и для покоя крестьянского царское величество с литовским Жигимонтом королем велел перемирье учинить.

"А нечто спросят, как нынче государь наш с его Аббас-шаховым величеством, после ответа моего по государеву наказу, толмачь: от шаха Аббаса был в Москве посол Перхулы-бек и говорил, чтобы быть царю и шаху на султана турского заодин. О посольстве же в Иран нашем под началом наместника, шацкого князя Александра Засекина, ни одним словом не говорите.

"А нечто учнет Юрьи царь или его приказные люди спрашивать, как ныне государь наш и великий князь Борис Федорович всея Руси самодержец с турским султаном, без промедленья толмачь: великий государь его царское величество для брата своего Аббас-шахова величества и Рудельфа цесаря и для Александра царя иверского с турским Мурат салтаном в дружбе и в любви быти не похотел и посланников его без дела отпустил; только с ними посылал гонца своего для торгового дела. А хочет великий государь наш его царское величество быти в дружбе и в любви и соединенье с братом своим с Аббас-шаховым величествам и с Рудельфом цесарем Римским и с Юрьи царем всея Иверии и с иными крестьянскими государи.

"А поклоны от великого государя нашего до патриарха Иова также по наказу правити.

«А поминки нести для государева дела те, что посланы были к Александру царю, потому что в Иверской во всей земле началной в царех карталинской Юрьи царь, а от государей московских послы к нему впервые, и се для великого дела…»

Татищев поднялся, широкой ладонью погладил подстриженные в кружок волосы. Под остроносыми подбитыми серебряными скобами чоботами заскрипели половицы. Он некоторое время глядел на двор, где Саакадзе на ночь расставлял караульные посты, и круто повернулся к сидящим:

— А коли царевы ближние люди допытывать будут, поминкам положить цены вдвое против московских… Свернув список даров, строго напомнил:

— Да людям накажите, чтоб во всем было гладко, пили бы бережно, но не допьяна, чтоб их небрежением государеву имени бесчестия не было…

Дато, по заданию Саакадзе находясь неотлучно в комнатах русийского посольства для наблюдения за порядком, выслеживал все действия Татищева.

Пребывание непонятного посольства разжигало любопытство ностевских азнауров. Дато удивлялся долгим совещаниям посольства, длинным посланиям Татищева русийскому царю. Он заметил, что изредка послания писались на греческом языке, и задался целью каким-либо способом раздобыть одно из посланий.

Но все попытки Дато терпели поражения. Задерживался ли он у киота, как бы для того чтобы перекреститься, или застывал с притворным удивлением перед ларцем, или любовался кованым сундуком, за ним неотступно следили глаза стрельцов.

Жаркое солнце, раскалив каменные стены Метехского замка, расплавленным янтарем залило зал с оранжевыми птицами, парящими в золотых лучах, Георгий X в блеске драгоценных камней, застыв на высоком троне Багратидов, принимал русийское посольство. Справа от трона полукругом стояли разодетые князья. Слева в черных рясах, по греческому закону, во главе с тбилели разместились архиепископы, епископы и архимандриты. Толмачи в зеленых чохах, с гусиными перьями за поясом, под начальством Бартома теснились около Феодосия, архиепископа голгофского.

Позади трона с приподнятыми золочеными пиками вытянулись рослые телохранители. Эристави Ксанский, пришедший с ностевскими азнаурами прямо из серной бани, стоял около Татищева, который подозрительно водил носом. Бряцая старинным оружием, в разноцветных куладжах, отороченных мехом, царская свита заполнила огромный зал.

Татищев пышностью и богатством посольства решил скрыть внутреннюю шаткость московского трона, и потому, несмотря на «адово пекло», нарядил свиту в тяжелые, богатые одежды: поверх ферязей — в разноцветные чуги, затянутые шелковыми кушаками и кожаными поясами с набором золотых и серебряных блях.

Сам же Татищев правил посольство в алтабасовом опашене, украшенном жемчужными запонами в виде звезд и жемчужными застежками, с открытым воротником и узкими сборчатыми рукавами, в горлатной шапке, в красных сафьяновых сапогах, загнутых кверху и подбитых мелкими гвоздиками.

Солнечная пыль слепила глаза.

Татищев мысленно прикинул: еще час стояния, и можно по нем самом править поминки, но даже под угрозой смерти он не расстегнул бы ни одной жемчужной застежки, «чтоб его небрежением государеву имени бесчестия не было».

И, несмотря на тяжелые переживания, он оглядел довольными глазами восхищенный его нарядом зал и степенно начал «править поклон».

— Бога, в троице славимого, милостию, великий государь царь и великий князь Борис Федорович, всея Руси самодержец и обладатель, тебе, Юрью царю, велел поклониться.

Своитин откашлялся и глухим голосом, без запинки, повторил по-гречески.

Заскрипели на лощеной бумаге острые перья, и архиепископ Феодосий медленно перевел поклон с греческого на грузинский.

Георгий X поднялся, слегка наклонил голову и спросил о здоровье русийского царя Бориса и сына его царевича Федора.

Татищев, выслушав толмача, наклонил голову, и сразу его шея покрылась мокрыми пунцовыми пятнами. Он нараспев произнес:

— Как есмя поехели от царского величества и божиею милостию великий государь наш царь и великий князь Борис Федорович всея Руси самодержец и его царского величества сын великий государь царевич князь Федор Борисович всея Руси на своих великих преславных государствах в добром здоровье.

Татищев поднял бесцветные глаза и на месте трона Багратидов увидел прохладное Можайское озеро и на озере дикого гуся, барахтающегося в водяных кругах.

Дьяк Ондрей выступил слегка вперед. Приближенные царя с любопытством оглянулись. Ондрей, низко поклонившись, гробовым голосом произнес:

— Светлейший Иов, божиею милостью патриарх царствующего града Москвы и всего Русийского царствия тебя, Юрья царя, благословляет и велел тебе поклониться.

Он снова поклонился и, бережно взяв у стрелецкого сотника «поминки», передал Эристави Ксанскому образ пречистые богородицы с превечным младенцем да два сорока соболей.

Выслушав перевод, тбилели поправил на груди крест и, незаметно переглянувшись с царем и духовенством, ответил:

— Божиею милостью и пречистые богородицы и великих чудотворцев дай, господи, здрав и многолетен был великий государь царь и великий князь Борис Федорович, всея Руси самодержец, и его благоверная царица и великая княгиня Марья государыня, и их царские дети, благородный царевич князь Федор Борисович всея Руси и благоверная царевна и великая княжна Ксения.

Снова заскрежетали гусиные перья, и Своитин, путаясь, сбиваясь, перевел ответ — поклон грузинской церкви — с греческого на русский.

Шадиман засмеялся одними глазами:

— От этого поклона, как от душистого перца, шах Аббас долго чихать будет.

С огромным любопытством князья рассматривали царскую шубу на соболях, лундышные однорядки, шапки, незнакомые, переливающиеся меха…

Белый ковер с голубыми разводами скрылся под непривычно тяжелыми «поминками».

Подарки, не внесенные в зал и охраняемые стрельцами на среднем дворе Метехского замка, были тщательно перечислены по списку Своитина и записаны после перевода архиепископом Феодосием грузинскими писцами.

Георгий X сошел с трона, зал пришел в движение. Торжественный прием послов закончился, и царь с приближенными удалился в Охотничий зал, куда вскоре были введены начальником замка послы на тайное совещание.

После обычного обмена вопросами Татищев, поправив бороду, важно развернул грамоту:

Выслушав грамоту, Георгий X взял ее из рук Татищева и обещал после перевода на грузинский ознакомиться с нею и дать ответ на втором тайном совещании.

Начальник замка ударил в серебряный шар. Распахнулись двери, и слуги в ярко-зеленых куладжах внесли на золотых подносах золотые кувшины, наполненные мухранским вином времен Луарсаба I. Чаши запенились густым янтарем. Первым выпил начальник замка. Переждав немного, царь поднял свою чашу, за ним все присутствующие. Георгий X обратился к послам с любезным приветствием.

Снова распахнулись двери, и вошедший начальник стола князь Чичуа провозгласил:

— Царский обед ждет благосклонного внимания царя Георгия X, хранителя меча Багратидов, высоких послов русийских и отважных князей и азнауров Картли…

У овального окна Оружейного зала, примыкающего к покоям Луарсаба и Шадимана, стоял Саакадзе. Из приглушенных глубин сюда долетал тревожный звон дайры и тягучая песнь тваладцев.

Саакадзе беспокойно обдумывал прошедшие события. В Тбилиси его еще сильнее тревожила участь Дато, и он решил оградить друга от надвигающейся опасности.

В разгаре пира, устроенного в честь русийских послов, Саакадзе, украдкой следивший за Шадиманом, выскользнул за царедворцем, направлявшимся в свои покои. Георгий решил испытать силу своих слов, и если удастся перехитрить хитрейшего в Картли, то многого можно добиться в гнезде искусных лицемеров.

Послышались мягкие шаги. Саакадзе беспечно забарабанил по разноцветным стеклам. Шадиман круто обернулся.

— Как, азнаур покинул царский пир? Или у тебя здесь тайное свиданье? Или, быть может, ты недоволен соседом?

— Благодарю тебя, князь, за внимание. Я предпочитаю больше живых кабанов, чем преподнесенных на серебряных блюдах.

— Говорят, Саакадзе спас моего азнаура, осмелившегося устроить непристойную драку в «Синем баране» с царскими азнаурами… Заверяю тебя, ослушники понесут должное наказание…

— Напрасно, князь, надо быть снисходительным к слуге, выполняющему тяжелое дело.

— О каком деле говорит азнаур? — насторожился Шадиман.

— Говорю об удачном истреблении острозубой гиены… Ты, князь, был прав, нельзя оставлять в живых изменника, охваченного безумным желанием. Ты предупредил коварство Орбелиани. Неплохой план — перебраться во враждебную Турцию и с помощью ятаганов наносить раны нашей Картли. Царь должен оценить мудрость Шадимана.

Царедворец пристально всматривался в Саакадзе.

— Однако, Георгий, некоторые из ностевцев думают иначе.

— Иначе, князь, никто не думает. Но один из моих друзей профазанил: рыскал за овцами и случайно наткнулся на крупного зверя. Каждому молодому азнауру важно прославиться в таком деле и заслужить милость царя, но с могущественным Шадиманом состязаться трудно…

Шадиман раздумывал: «Или возвысившийся дикарь хитрее советника царицы, или просто глупец», но вслух он любезно сказал:

— Передай Кавтарадзе княжеское сожаление: Шадиман невольно причинил азнауру ущерб и постарается в будущем вознаградить его… А браслет нашелся?

— Браслет?! Какой? Да, царицы… Прости, князь, давно позабыл, смешное дело…

Георгий, как бы спохватившись, поперхнулся.

— Конечно, азнауру не пристало терять подарок царицы, но высокая царица цариц славится добротой и простит неопытного, готового ради щедрой повелительницы отдать отчаянную голову.

Шадиман мысленно рассмеялся над своим беспокойством: «барсы» оказались петухами, не стоит больше о них думать. Пусть тревожится Андукапар, ему полезно… Довольный Шадиман снисходительно похлопал по плечу Саакадзе и предложил совместно вернуться к веселью.