Онлайн чтение книги Гений Prodigy
Джун

4 января, 19:32. Стандартное океаническое время.

Тридцать пять дней спустя после смерти Метиаса

Дэй, вздрогнув, просыпается рядом со мной. Его лоб покрыт капельками пота, а щеки влажны от слез. Дышит он тяжело.

Я наклоняюсь над ним и убираю влажную прядь с его лица. Рана у меня на плече уже затянулась, но стоит пошевелиться, как она снова пульсирует. Дэй садится, слабой рукой трет глаза и оглядывает раскачивающийся вагон, словно ищет что-то. Сначала он рассматривает штабели ящиков в темном углу, потом мешковину, устилающую пол, и рюкзачок с едой и водой между нами. У него уходит несколько секунд на то, чтобы прийти в себя и вспомнить, что мы пробрались в поезд до Вегаса. Еще несколько секунд – и напряжение отпускает его, он позволяет себе расслабиться и откинуться к стене.

Я легонько похлопываю его по руке:

– Как ты?

Этот вопрос я повторяю постоянно.

Дэй пожимает плечами.

– Ничего, – бормочет он. – Просто кошмар приснился.

Девять дней назад мы бежали из Баталла-Холла, а потом и из Лос-Анджелеса. И с того времени стоит Дэю закрыть глаза, как его начинают мучить кошмары. В первые часы после побега, когда нам удалось немного отдохнуть в заброшенном депо, Дэй постоянно вскрикивал и просыпался. Нам повезло: ни солдаты, ни полицейские его не слышали. С тех пор у меня выработалась привычка гладить его волосы, когда он засыпает, целовать щеки, лоб и веки. Он все еще просыпается, задыхаясь от слез, его безумные глаза ищут то, что он потерял. Но теперь, по крайней мере, без криков.

Иногда, если Дэй долго безмолвствует, я задаюсь вопросом, не сходит ли он с ума. Эта мысль меня пугает. Я не могу его потерять. Пытаюсь убедить себя, что руководствуюсь чисто практическими соображениями: сейчас поодиночке у нас почти нет шансов выжить, а его навыки хорошо дополняют мои. К тому же… мне больше некого защищать. Я тоже пролила немало слез, хотя и позволяю себе реветь, только когда он засыпает. Прошлой ночью я оплакивала Олли. Наверное, глупо убиваться по собаке, в то время как Республика истребила всех наших родственников, но ничего не могу с собой поделать. Щенка принес домой Метиас. Белый лопоухий шар с огромными лапами и дружелюбными карими глазами – я таких добродушных, нескладных существ в жизни не видела. Олли был моим другом, а я его оставила.

– Что тебе приснилось? – шепотом спрашиваю я у Дэя.

– Не запомнил.

Дэй меняет позу и морщится: задел раненой ногой пол. Его тело застывает от боли, и я вижу, как напрягаются руки под рубашкой – набухают узлы крепких мускулов, натренированных за годы жизни на улице. С губ Дэя срывается тяжелое дыхание. Я вспоминаю, как он прижал меня к стене в проулке, ненасытность его первого поцелуя. Смущенно отвожу глаза от его рта, чтобы отделаться от этих мыслей.

Он кивает в сторону вагонной двери:

– Где мы сейчас? Уже, должно быть, недалеко.

У меня появляется предлог отвлечься, и я встаю, опираюсь о покачивающуюся стену вагона и выглядываю в крохотное окошко. Ландшафт почти не изменился: бесконечные многоквартирные высотки и фабрики, трубы и старые шоссейные развязки, размытые послеполуденным дождем в голубоватый и пурпурно-серый. Мы все еще едем по бедным секторам. Они практически ничем не отличаются от трущоб Лос-Анджелеса. Огромная дамба вдали наполовину закрывает обзор, но я вижу громадный информационный экран, прищуриваюсь и успеваю прочесть маленькие буковки в нижнем углу.

– Боулдер, штат Невада, – объявляю я. – Теперь уже совсем близко. Поезд, возможно, остановится здесь ненадолго, а потом до Вегаса минут тридцать пять.

Дэй кивает. Он нагибается, развязывает наш рюкзачок и ищет, что бы поесть.

– Хорошо. Чем скорее доберемся, тем скорее найдем Патриотов.

Он словно где-то в другом месте. Иногда Дэй рассказывает о своих кошмарах – то он проваливает Испытание, то теряет Тесс на улицах, то убегает от противочумных патрулей. Но если он такой, как сейчас, если держит сны при себе, я знаю: ему снилась семья, смерть матери или Джона. Может, так даже лучше – не надо ему делиться со мной кошмарами. Меня и свои мучают, и я не уверена, хватит ли мне мужества выслушивать еще и его.

– Ты твердо решил отыскать Патриотов? – спрашиваю я, глядя на Дэя, пока тот вытаскивает из рюкзака кусок черствой лепешки.

Я уже не в первый раз проверяю, так ли ему на самом деле необходимо попасть в Вегас, и делаю это как можно деликатнее. Меньше всего мне хочется, чтобы Дэй решил, будто мне безразлична судьба Тесс или я побаиваюсь встречи с пользующейся дурной славой повстанческой группой.

– Тесс по собственной воле к ним поехала. А попытавшись ее вернуть, не подвергнем ли мы ее жизнь опасности?

Отвечает он не сразу, сначала разрывает лепешку, протягивает половину мне.

– Поешь. Ты давно не ела.

– Нет, спасибо, – отказываюсь я вежливым жестом. – Не люблю лепешек.

Мне тут же хочется взять свои слова обратно. Дэй опускает глаза и кладет вторую половину в рюкзачок с едой, потом молча жует свою долю. Ох и дура же я – надо было такое сказать! Не люблю лепешек. Я практически слышу, что творится в его голове: «Богатенькая высокомерная девчонка. Может себе позволить выбирать еду».

Я безмолвно отчитываю себя и делаю заметку на память: в следующий раз нужно быть деликатнее.

Он откусывает от лепешки раз, другой и наконец отвечает:

– Я не могу оставить Тесс, пока не уверюсь, что с ней все в порядке.

Конечно же не может. Дэй не способен бросить без помощи близкого человека, тем более девочку-сироту, вместе с которой рос на улице. Я тоже понимаю потенциал знакомства с Патриотами: в конечном счете именно они помогли мне и Дэю бежать из Лос-Анджелеса. Это крупная и хорошо организованная группа. Может, им известно, что делает Республика с младшим братом Дэя – Иденом. Может, им удастся вылечить рану на ноге Дэя – с того рокового утра, когда коммандер Джеймсон прострелила Дэю ногу и арестовала его, рана словно на качелях раскачивается: то затягивается, то снова гноится. А теперь и вовсе превратилась в гнилую кровоточащую массу. Ему необходима врачебная помощь.

Но есть одна проблема.

– Патриоты не станут нам помогать, если мы так или иначе им не заплатим, – говорю я. – А что мы им можем дать?

Чтобы подчеркнуть свои слова, я выуживаю из карманов жалкие остатки денег. Четыре тысячи купюрами Республики. Все, что у меня было при себе перед бегством. Не могу передать, как я тоскую по прежней роскошной жизни. На счете моей семьи лежат миллионы, но я уже никогда не получу к ним доступа.

Дэй доедает лепешку и, сжав губы, взвешивает мои слова.

– Да, я знаю, – говорит он, проводя пятерней по своим светлым волосам. – Но что ты предлагаешь? К кому еще мы можем пойти?

Я беспомощно покачиваю головой. Дэй прав: мне совсем не хочется снова встречаться с Патриотами, но выбор очень ограниченный. Патриоты помогли нам бежать из Баталла-Холла, и когда Дэй еще не пришел в себя, а меня донимала рана в плече, я попросила этих людей взять нас с собой в Вегас. Я надеялась, что они и тут нам помогут.

Они отказались.

«Ты заплатила за спасение Дэя. Но мы не нанимались тащить вас, полудохлых, до самого Вегаса, – сказала Каэдэ. – И черт побери, солдаты Республики ищут вас повсюду. Мы не бюро добрых услуг. Я не собираюсь рисковать собственной шеей ради ваших красивых глаз».

Прежде я считала, что наша судьба небезразлична Патриотам, но слова Каэдэ вернули меня к реальности. Они помогли нам, потому что я заплатила двести тысяч республиканских долларов – деньги, которые получила в награду за поимку Дэя. Но и тогда пришлось уговаривать Каэдэ, прежде чем та отправила к нам своих товарищей.

Позволить Дэю увидеть Тесс. Вылечить Дэю раненую ногу. Рассказать, где находится его брат. За все это они потребуют платы. Эх, если бы перед побегом я могла взять побольше денег.

– Для одиночек нет места опаснее, чем Вегас, – говорю я, осторожно поглаживая заживающее плечо. – А Патриоты, вполне возможно, даже не пожелают нас выслушать. Давай просто продумаем этот вариант.

– Джун, я понимаю, тебе трудно увидеть в Патриотах друзей, – отвечает Дэй. – Тебя учили их ненавидеть. Но они потенциальные союзники. Я доверяю им больше, чем Республике. А ты разве нет?

Я не знаю, есть ли в его словах упрек. Дэй не улавливает мысль, которую я пытаюсь до него донести: возможно, Патриоты не станут нам помогать, и тогда мы окажемся один на один с враждебным городом. Но Дэй думает, будто причина моих колебаний – недоверие к Патриотам, будто в глубине души я прежняя Джун Айпэрис, выдающийся гений Республики… все еще преданный стране. Неужели это правда? Я теперь преступница и уже никогда не смогу вернуться к роскоши прежней жизни. От этой мысли в животе возникает пустота – противное сосущее чувство, словно я тоскую по тем временам, когда была золотой девочкой Республики. А может, и тоскую.

Если я больше не золотая девочка Республики, то кто я?

– Хорошо, мы попытаемся найти Патриотов, – соглашаюсь я.

Мне уже ясно: ни на что другое уговорить его не удастся.

– Спасибо, – кивает Дэй.

На его красивом лице появляется улыбка, неотразимая теплота которой притягивает меня. Но Дэй не пытается меня обнять. Не берет за руку. Не приникает плечом к моему плечу, не гладит мои волосы, не шепчет на ухо слова утешения, не прикасается головой к моей. Я даже не отдавала себе отчета в том, насколько привыкла к его маленьким знакам внимания, как мне их не хватает. Но сейчас почему-то чувствуется отчуждение.

Может, его кошмарный сон был обо мне?


Оно обрушивается, едва мы выходим на главную улицу Лас-Вегаса. Сообщение.

Если в Вегасе и есть место, где нам категорически нельзя появляться, то это, конечно, главная улица. По обе стороны этой самой оживленной улицы стоят громадные телевизионные экраны (по шесть на каждый квартал), с них льется непрерывный поток новостей. Ослепительные лучи прожекторов настойчиво обшаривают стены. Здания здесь раза в два больше, чем в Лос-Анджелесе. В центре высятся небоскребы и громадные пирамидальные посадочные доки (общим числом восемь; у них квадратные основания, а грани имеют форму равнобедренных треугольников), с вершины которых светят яркие прожектора. В мучительно сухом воздухе пустыни стоит прогорклый запах дыма; здесь не случается благодатных ураганов, нет никаких морей или озер. Военные перемещаются туда-сюда по улице прямоугольными колоннами, типичными для Вегаса, солдаты одеты в черную форму с морскими знаками различия, их присылают сюда с фронта в порядке ротации. Дальше, за небоскребами главной улицы, видны ряды реактивных истребителей, все они выруливают к взлетно-посадочной полосе. В небе висят воздухолеты.

Военный город, мир солдат.

Когда мы с Дэем выходим на главную улицу и направляемся к другому ее концу, солнце скрывается за горизонтом. Дэй тяжело опирается на мое плечо, дышит он неглубоко, лицо искажено гримасой боли. Я стараюсь поддерживать его, не привлекая внимания, но нагрузка слишком велика, а потому мы движемся не по прямой, а так, словно выпили лишнего.

– Как у нас дела? – шепчет он мне на ухо, я чувствую жар губ.

Не уверена – может, он бредит от боли, а может, дело в моей одежде, но, в общем-то, сегодня вечером я не возражаю против самых смелых его ухаживаний. Если в поезде мы чувствовали неловкость, то теперь все переменилось к лучшему. Дэй идет, не поднимая головы, пряча глаза под длинными ресницами и стараясь не встречаться взглядом с военными, которые шастают туда-сюда по тротуару. Он неловко поеживается в своем мундире. Его платиновые волосы спрятаны под черной солдатской фуражкой, закрывающей почти все лицо.

– Дела обстоят неплохо, – отвечаю я. – Запомни: ты пьян. И счастлив. Предполагается, что ты вожделеешь к своей спутнице. Пытайся чуть шире улыбаться.

Дэй вымучивает гигантскую улыбку. Не менее обаятельную, чем всегда.

– Ну-ну, детка. Мне казалось, я прекрасно играю свою роль. Обнимаю лучшую ночную бабочку, какую только можно найти в этом городишке. Как же я могу к тебе не вожделеть? Вот он я, и я вожделею.

Дэй смотрит на меня, порхают его ресницы. Он напускает на себя такой нелепый вид, что я не могу удержаться от смеха. Еще один прохожий кидает на меня взгляд.

– Так гораздо лучше.

Меня пробирает дрожь, когда он прикасается губами к впадинке на шее. Не выходи из роли. Сосредоточься. На талии и на щиколотках позвякивают золоченые побрякушки.

– Как твоя нога?

Дэй чуть отстраняется от меня.

– Я и думать о ней забыл, пока ты не напомнила, – шепчет он и тут же морщится, попадая ногой в выбоинку на тротуаре; я покрепче обхватываю его. – До следующей остановки дотерплю.

– Не забывай – два пальца ко лбу, если захочешь остановиться.

– Да-да. Если станет плохо, я тебе дам знать.

Мимо нас проходят еще два солдата с ухмыляющимися накрашенными спутницами; тени под глазами сверкают блестками, на щеках изящные татуировки; одеты девицы в едва прикрывающие тело танцевальные костюмы с красными искусственными перьями. Один из солдат оглядывает меня, смеется, его остекленевшие глаза широко раскрываются.

– Ты из какого клуба, красотка? – Он еле ворочает заплетающимся языком. – Что-то я тебя не помню.

Он тянется к моей обнаженной талии, хочет прикоснуться к коже. Но прежде, чем солдат успевает дотронуться, Дэй выкидывает руку и грубо отталкивает его:

– Не лапай.

Дэй усмехается и беззаботно подмигивает солдату, но предостережение в его глазах и голосе заставляет того отпрянуть. Военный подмигивает нам обоим, бормочет что-то себе под нос и уходит вместе со своими друзьями.

Я пытаюсь подражать смеху ночных бабочек, потом встряхиваю головой.

– В следующий раз просто не обращай внимания, – шепчу я Дэю, одновременно целуя его в щеку, словно он мой лучший клиент. – Меньше всего нам сейчас надо ввязаться в драку.

– Ты серьезно? – Дэй пожимает плечами и, преодолевая боль, идет дальше. – Это была бы очень смешная драка. У него просто не было шансов.

Я покачиваю головой и решаю не обращать внимания на шутку.

Мимо нас, выписывая ногами кренделя, проходит еще одна громкоголосая пьяная группа. Семь кадетов, два лейтенанта, золотые повязки на рукавах с дакотскими знаками различия, а значит они только что прибыли с севера и еще не успели поменять повязки на новые с символами их батальона. Они обнимают бабочек из клубов Белладжио – это великолепные девицы с алыми бархотками на шеях и татуировками на предплечьях. Вероятно, солдаты квартируются в казармах над клубами.

Я еще раз проверяю свое одеяние, украденное из примерочной «Сан-Палас». По виду я не отличаюсь от других бабочек. Золотые цепочки с побрякушками на талии и щиколотках. Перья и золотые ленточки в моих алых (от краски из баллончика) косичках. Дымчатые с блестками тени для век. На щеке и веке вульгарная татуировка в виде птицы-феникса. Среди красных шелков открыты плечи и талия. Черные ботинки на шнурках.

Но есть кое-что, чего не носят другие девицы.

Цепочка из тринадцати маленьких сверкающих зеркал, которых практически не видно за прочими побрякушками на щиколотке. С расстояния их можно принять за еще одно украшение, совершенно не привлекающее внимания. Но, попадая в свет уличных фонарей, эта цепочка превращается в ряд сверкающих огоньков. Числом тринадцать – неофициальный знак Патриотов. Наш сигнал. Они, вероятно, постоянно наблюдают за главной улицей Вегаса, а потому как минимум заметят на мне сверкающую гирлянду. А когда заметят, признают в нас ту пару, которой помогли спастись в Лос-Анджелесе.

Динамики телеэкранов громко крякают. Присяга начнется в любую минуту. В отличие от Лос-Анджелеса, в Вегасе национальную присягу крутят пять раз в день, все экраны прекращают крутить рекламу или новости, вместо этого появляются громадные изображения Президента, а затем все громкоговорители города передают следующий текст: «Я приношу клятву верности флагу великой Американской Республики, нашему Президенту, нашим славным штатам, единству против Колоний, нашей неминуемой победе!»

Не так давно я каждое утро с таким же энтузиазмом, как и все остальные, повторяла слова присяги; я была исполнена решимости не допустить, чтобы Колонии Восточного побережья прибрали к рукам наше драгоценное Западное побережье. Но так было до того, как я узнала, какую роль сыграла Республика в смерти моих родителей. Теперь я не понимаю, как к этому относиться. Пусть выиграют Колонии?

Начинают транслировать новостную хронику. Итоговый выпуск за неделю. Мы с Дэем смотрим, как на экранах сменяются заголовки:


ПОБЕДОНОСНАЯ РЕСПУБЛИКА

В БИТВЕ ЗА АМАРИЛЛО В ВОСТОЧНОМ ТЕХАСЕ ЗАХВАТИЛА НОВЫЕ ТЕРРИТОРИИ КОЛОНИЙ

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ О НАВОДНЕНИИ В САКРАМЕНТО,ШТАТ КАЛИФОРНИЯ, ОТМЕНЕНО

ПРЕЗИДЕНТ ПОСЕЩАЕТ БОЕВЫЕ ПОДРАЗДЕЛЕНИЯ НА СЕВЕРНОМ ФРОНТЕ, УКРЕПЛЯЯ БОЕВОЙ ДУХ


Большинство сообщений не представляют никакого интереса – обычные заголовки новостей, поступающих с фронта, прогноз погоды, изменение законодательства, извещения о карантине для Вегаса.

Вдруг Дэй похлопывает меня по плечу и показывает на один из экранов.


КАРАНТИН В ЛОС-АНДЖЕЛЕСЕ РАСПРОСТРАНЕН НА ИЗУМРУДНЫЙ И ОПАЛОВЫЙ СЕКТОРЫ


– Секторы драгоценных камней? – шепчет Дэй.

Мой взгляд все еще прикован к экрану, хотя заголовок уже укатился.

– Ведь там богатые живут.

Я не знаю, что ответить, потому что сама еще не переварила информацию. Изумрудный и Опаловый секторы… Уж не ошибка ли это? Или чума в Лос-Анджелесе приобрела такие масштабы, что сведения о ней транслируются на уличные экраны? Никогда в жизни не слышала, чтобы карантин объявляли в секторах, где проживает верхушка общества. Изумрудный сектор граничит с Рубиновым – неужели в секторе, где живу я, тоже объявят карантин? А наши вакцины? Разве они не исключают вероятность заражения? Я вспоминаю некоторые строчки из дневника Метиаса. Он писал, что когда-нибудь появится вирус, остановить который будет невозможно. Я вспоминаю тайны, раскрытые братом, – подземные фабрики, не поддающиеся контролю болезни… систематические эпидемии. Меня охватывает дрожь. В Лос-Анджелесе справятся с болезнью, утешаю я себя. Эпидемия пойдет на спад, такое случалось и прежде.

Новые заголовки бегут по экрану. Среди них и знакомый – о казни Дэя. Показывают ролик с расстрельным взводом во дворе: брат Дэя Джон принимает на себя пули, предназначенные Дэю, и падает лицом на землю. Дэй опускает глаза.

Следующий заголовок поновее. Он гласит:


СООБЩЕНИЕ О ПРОПАЖЕ № 2001963034

Джун Айпэрис.

Агент Лос-Анджелесской патрульной службы.

Возраст/пол: 15/ж.

Цвет волос: каштановый.

Цвет глаз: карий.

Последний раз ее видели близ Баталла-Холла, Лос-Анджелес, штат Калифорния.

Вознаграждение: 350 000 республиканских долларов.

Увидевшие ее должны немедленно известить местные власти.


Вот как Республика выставляет дело. Якобы я пропала, а они надеются вернуть меня в целости и сохранности. Они не сообщают, что, вероятнее всего, хотят видеть меня мертвой. Я помогла самому известному преступнику страны избежать казни, помогла повстанцам из группы Патриотов инсценировать нападение на военный штаб и предала Республику.

Но они не желают обнародовать эту информацию, а потому разыскивают меня без лишнего шума. К сообщению о пропаже прилагается моя фотография с удостоверения – снимок анфас, неулыбчивое лицо без косметики, только губы чуть тронуты блеском, темные волосы завязаны сзади в высокий хвост, на черном мундире сверкает золотой республиканский герб. Я радуюсь, что сейчас мое лицо разрисовано татуировкой.

Мы проходим половину главной улицы, и тут динамики крякают снова – опять присяга. Останавливаемся. Дэй спотыкается и чуть не падает, но мне удается удержать его. Люди на улице смотрят на телеэкраны (не смотрят только солдаты, шеренги которых заблокировали перекрестки, чтобы обеспечить внимание каждого). Экраны мигают, изображение гаснет, а потом появляются портреты Президента в высоком разрешении.

«Я приношу клятву верности…»

Я чуть ли не с радостью повторяю слова вместе со всеми на улице, но потом напоминаю себе о произошедших переменах. Вспоминаю вечер того дня, когда помогла арестовать Дэя и Президент с сыном пришли лично поздравить меня: благодаря мне печально знаменитый преступник Республики оказался за решеткой. Я вспоминаю, как выглядел Президент в жизни. На телеэкранах у него такие же зеленые глаза, выдающаяся челюсть и темные кудри… но на портретах вы не увидите ни холодности его лица, ни болезненного цвета кожи. С них на нас по-отечески смотрит здоровый человек с розовыми щеками. Я помню его иным.

«…флагу великой Американской Республики…»

Внезапно передача прерывается. На улицах воцаряется тишина, потом среди людей пробегает недоуменный шепоток. Я ни разу не видела, чтобы присяга прерывалась – ни разу, а система информщитов смонтирована так, что поломка одного не влияет на работу остальных.

Дэй оглядывает смолкшие экраны, а мой взгляд обращается к солдатам, застывшим вдоль улицы.

– Сбой? – спрашивает он.

Его затрудненное дыхание беспокоит меня. Продержись еще немного. Здесь нам нельзя оставаться.

Я отрицательно покачиваю головой.

– Нет. Посмотри на солдат. – Я едва заметно киваю в их направлении. – Сменили стойку. Винтовки уже не висят на плечах – их держат в руках. Солдаты готовятся к реакции толпы.

Дэй медленно поворачивает голову. Лицо у него пугающе побледнело.

– Что-то случилось.

С экранов исчезает портрет Президента, а вместо него появляется новое изображение. На нем – точная копия Президента, только гораздо моложе, ему едва ли за двадцать. Те же самые зеленые глаза и темные кудрявые волосы. Я мгновенно вспоминаю волнение, которое пережила, когда впервые увидела его на торжественном приеме. Анден Ставропулос, сын Президента.

Дэй прав. Случилось что-то серьезное.

Президент Республики умер.

Из громкоговорителей звучит незнакомый оптимистичный голос:

– Прежде чем продолжить присягу, мы должны проинструктировать всех солдат и граждан: портреты Президента в ваших домах подлежат замене. Новый портрет вы можете получить в местном отделении полиции. Инспекции с целью обеспечения сотрудничества граждан начнутся через две недели.

Голос сообщает предполагаемые результаты всенациональных выборов, но ни разу не заговаривает о смерти Президента. Или приходе к власти его сына.

Республика, не моргнув глазом, перешла к очередному Президенту, словно Анден и его отец – одно лицо. Голова кружится – я пытаюсь вспомнить, что рассказывали в школе о выборах. Президент всегда назначал преемника, а всенациональные выборы подтверждали его назначение. Неудивительно, что преемником стал Анден. Прежний Президент пришел к власти задолго до моего рождения и просидел в своем кресле не одно десятилетие. А теперь он умер. Мир изменился за несколько секунд.

Все на улице, как и я, и Дэй, понимают, что́ нужно делать. Мы словно по сигналу кланяемся портретам и произносим оставшиеся слова присяги, текст которой уже появился на экранах: «…нашему Президенту, нашим славным штатам, единству против Колоний, нашей неминуемой победе!» Мы повторяем это снова и снова, пока слова светятся на экране, никто не осмеливается замолчать. Я смотрю на солдат, стоящих вдоль улиц. Они крепко держат винтовки. Наконец, по прошествии, кажется, вечности, слова с информщита исчезают, и на нем появляются обычные новостные сюжеты. Мы все идем дальше, словно ничего не случилось.

И тут Дэй спотыкается. Теперь я чувствую его дрожь, и сердце у меня сжимается.

– Держись, – шепчу я.

К собственному удивлению, я чуть не произношу: «Держись, Метиас». Я пытаюсь подхватить Дэя, но тот соскальзывает вниз.

– Извини, – бормочет он.

На его лице выступили капельки пота, его веки от боли крепко сжались. Он подносит два пальца ко лбу. Стоп. Он не может идти.

Я кидаю безумный взгляд по сторонам. Слишком много солдат, а впереди еще долгий путь.

– Нет, ты должен, – твердо говорю я. – Держись. Ты сможешь.

Но на сей раз мои слова не имеют никакого действия: прежде чем я успеваю его подхватить, он падает: сначала на руки, а потом всем телом – на тротуар.


Читать далее

Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином LitRes.ru Купить полную версию
Мэри Лю. Гений
1 - 1 09.06.18
1 - 2 09.06.18
Джун 09.06.18
Дэй 09.06.18
Джун 09.06.18
Дэй 09.06.18
Джун 09.06.18
Дэй 09.06.18
Джун 09.06.18

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть