Онлайн чтение книги ProМетро
Глава девятая. «…танция Шарикозароликовская. Платформа снизу. Уважаемые пассажиры, будьте осторожны при высадке из седьмого и двенадцатого бомболюков»

Интересно, почему никто не смеется? Не каждый же день выпадает возможность покататься на поезде-бомбардировщике.

Поезд остановился, но открывать двери не спешил. За окном по-прежнему чернели мрачные стены тоннеля; и я решил бы, что машинист просто сделал вынужденную остановку перед станцией, дожидаясь благоприятного сигнала семафора, если бы не одно обстоятельство.

Снизу, из-под днища вагона лился достаточно интенсивный поток света, заставляя тени ржавых настенных труб перебираться наверх. Если бы кто-нибудь снаружи увидел сейчас мою физиономию, она показалась бы ему бледным оскалом голодного вампира: вертикальные тени, скрывающие все лицо за исключением подбородка, носа и огромных провалов пустых глазниц, придавали ему чудовищное, немного глумливое выражение. Я придвинулся вплотную к стеклу, почти прислонившись лбом к надписи, которая убедительно просила меня не делать именно этого, но так и не смог разглядеть что-нибудь внизу.

Что за чушь – платформа снизу! Как вы себе это представляете? Поезд удерживается только на шаткой опоре рельс, которые, в свою очередь, прогибаясь под его тяжестью, держатся на вертикальных столбах, плотными рядами вырастающих из пола невидимой станции, словно зубы окаменелого дракона. Так, что ли?

Я сделал шаг назад, вагон заметно качнуло в противоположную сторону. Простое совпадение, разумеется, но оно заставило меня крепко ухватиться за поручень, как будто его сомнительная поддержка уберегла бы меня, если бы поезд, к примеру, решил рухнуть в пропасть. На смену клаустрофобии пришла боязнь высоты. Я действительно боялся пошевелиться, ощущая подошвами податливость вагонного пола, нависающего над многокилометровой неизвестностью.

Но вот поезд тронулся, поток света из-под колес иссяк, и я почувствовал облегчение, вслед за которым пришел стыд. Почему-то никто из пассажиров не уделил случившемуся никакого внимания, только я… «Шарикозароликовская»? Отличное слово для описания моего душевного состояния. Или я чего-то не понимаю в этой жизни, и то, что мне кажется странным, для остальных давно превратилось в рутину? К кому же в таком случае обратиться за советом?

Как вспышка озарения, мелькнула мысль о кнопке экстренной связи с машинистом. Немного поразмыслив, я нашел ее вполне здравой и своевременной. Тем более что узкая красная полоска на стене, из-за которой высовывался полукруг с растопыренной буквой «М», недвусмысленно предлагала мне:

Серая коробочка блока экстренной связи располагалась над головой пенсионера, который готов был с завидным равнодушием проспать все что угодно: и платформу снизу, и платформу сверху, и, пожалуй, даже платформу сзади.

Я нажал черную кнопку, надпись под которой лишний раз напомнила мне, что я верно двигаюсь к намеченной цели – вот только непонятно, кем намеченной! – в вагоне с номером 59066. Никакого видимого эффекта мое нажатие не произвело. Как, впрочем, и слышимого. Тогда я нажал посильнее. Внутри серой коробочки что-то щелкнуло. Когда я отпустил кнопку, она так и осталась утопленной, зато из прорезей динамика послышался непонятный фоновый шум. Звук был таким, словно кто-то в кабине машиниста настраивает приемник на нужную волну. Прошла секунда, другая, и вместо усталого голоса машиниста: «Ну! Чего надо? Говорите!», динамик вдруг разродился аккордами ритмичной музыки в сочетании с, как мне показалось, дыханием теплого, солоноватого морского ветра, а задушевный девичий голос запел, обращаясь именно ко мне, и повторяя каждое обращение дважды, чтобы наверняка найти отклик в моем сердце.

Смеяться я не мог, даже если бы сильно захотел, а вот фраза «видно, не судьба» действительно оставила след в моем сознании. След был двойным и больше всего напоминал уходящие за край бесконечности рельсы.

Должно быть, невидимая исполнительница нашла свой путь не только к моему сердцу. Я вздрогнул и резко обернулся, когда к ее голосу неожиданно добавился голос Чингачгука, которому в его душевном состоянии, понятное дело, хотелось размять связки. Краснорожий пел на удивление фальшиво, но при этом удачно попадал в ритм, поэтому мне подумалось, что фальшивит он вполне сознательна. Вдобавок он безбожно перевирал слова:

– Заткнись, идиот! – сказал я. И добавил, словно извиняясь: – Ребенок же…

Чингачгук надолго задумался, выбирая достойный ответ, однако выбранный вариант лично мне показался не самым удачным.

– Да катись ты на …! – вяло отмахнулся он.

Я посмотрел на Игорька и перехватил его взгляд, слегка возбужденный, но ни капельки не шокированный. Он явно находился в предвкушении зрелища, динамичного, полного опасностей и очень взрослого. Мне было жаль его разочаровывать, но прелюдию, считающуюся почти необходимой в подобных обстоятельствах, я пропустил. Ну не люблю я этого этапа в драке, когда двое взрослых и, вероятно, неглупых мужчин начинают дышать друг другу в лицо, толкать ладошками в грудь и мучительно выяснять, кто же они все-таки такие!

Вместо этого я сделал два шага в направлении Чингачгука и остановился так, чтобы центр тяжести пришелся на левую, чуть согнутую в колене ногу. Затем деликатно приподнял его левой рукой за воротник куртки, а правой – не очень сильно ударил в лицо, стараясь по возможности не задеть носа и, тем более, очков. И все.

Только добавил, стараясь имитировать приступ тихой ярости, которой пока совершенно не испытывал:

– Слушай меня внимательно, урод! Ты, возможно, проживешь еще несколько лет, прежде чем сдохнуть от инсульта, если быстро и внятно ответишь мне на один вопрос. А именно… – Я задумался на мгновение, надеясь как-то упростить формулировку, но ничего лучшего не придумал. – Куда идет этот поезд? – И для пущей убедительности отвел назад правый кулак.

Психологический прием сработал. Чингачгук постоял несколько секунд, зажмурившись, и, не дождавшись удара, произнес уставшим и даже как будто слегка протрезвевшим голосом:

– Он не идет, он катится. И мы катимся вместе с ним. Я сказал бы куда, да боюсь, ты снова начнешь драться…

А ведь он просто издевается! – сообразил я и почувствовал, как в сомкнутых пальцах запульсировала злость, которую я прежде только симулировал. И понял, что буквально в следующую секунду я действительно ударю его, и на этот раз не понарошку, но…

Секунда прошла, моя правая рука безвольно опустилась, а вслед за ней потянулась левая, по-прежнему крепко сжимающая воротник чингачгуковской куртки, а я смотрел, как зачарованный, на карту-схему позади него и видел только медленно вырастающую из-за его головы белую стрелу недостроенной ветки.

На ней не было станции с названием «Роликоподшипниковская».

Я скажу вам больше, «Шарикоподшипниковской» на ней тоже не было.

Но что меня действительно поразило, так это отсутствие «Сходненской». То место, где белый капилляр впадал в аорту кольцевой линии, называлось иначе: «Суворовская площадь».

Я медленно опустился на сиденье рядом с Чингачгуком и закрыл лицо руками. Некоторое время меня никто не беспокоил, кроме женского голоса из динамика, отбирающего у меня последние крохи надежды своим бесконечным «видно, не судьба». Потом кто-то похлопал меня по плечу.

– На, выпей! – посоветовал Чингачгук. – Легче станет, зуб даю.

Я нехотя обернулся к нему, заметил протянутую баночку «Хольстена» и брезгливо передернул плечами.

– Отстань, – устало попросил я.

– Как хочешь! – Он сделал большой глоток, а я вновь нырнул лицом в теплую темноту ладоней.

Охватившее меня оцепенение развеялось лишь тогда, когда невидимая певица по-видимому, передала микрофон неизменному конферансье нашего вечера, который при этом произнес что-то вроде «С ментолом!» – микрофон с ментолом? – затем театрально откашлялся с целью привлечь всеобщее внимание и произнес своим обычным голосом: