Онлайн чтение книги Простая история
XIV

Жители Шибуша положительно относились к предстоящему браку Гиршла с Миной, радовались за Гурвицев. Надо сказать, что нельзя себе представить Шибуш без Боруха-Меира и Цирл, как фаршированную щуку без перца. Порой о Гурвицах распространялись смешные истории — но если кто-то и смеялся над ними, то исключительно беззлобно. Когда Господь покровительствует тебе, то и твои сограждане, скорее всего, будут на твоей стороне. Начинал Борух-Меир младшим приказчиком, а стал богатым человеком. Все его движения, неторопливые и, уж конечно, далекие от импульсивности, даже его борода, не короткая, но и не длинная, свидетельствовали о его добропорядочности, достоинстве. Такому человеку нечего бояться поехать и в другой город, пусть даже в самый Карлсбад. Он никогда ни с кем не ссорился, никого не обижал, если не считать того случая, когда на местных выборах он решил поддержать Блоха вопреки желанию самого видного из жителей Шибуша, Себастьяна Монтага, стоявшего за Бика. Однако в этом Борух-Меир был не одинок: фактически почти весь город проголосовал за Блоха; другое дело, что выбранным оказался все-таки Бик… Но этой истории мы здесь касаться не будем.

С тех нор много воды утекло в Стрый. Борух-Меир и Себастьян Монтаг помирились, деликатесы, появлявшиеся на столе в доме Монтагов, происходили из лавки Боруха-Меира. В книге доходов и расходов, которую вел Борух-Меир, была особая страница, озаглавленная «Подарки для Р.З.», то есть для реб Занвила (так звали первоначально Монтага). Когда реб Занвил — Себастьян Монтаг появлялся в лавке, Цирл тут же подносила ему рюмку водочки и закуску, а товары доставлялись ему на дом — без всякой просьбы с его стороны. И большое счастье, что так оно было, иначе г-же Монтаг, возможно, пришлось бы умереть с голоду. Себастьян был страшный мот и кутила, тратил все свои деньги на карты и дам полусвета, с которыми проводил все свое время. Себастьян Монтаг, будучи самым щедрым из людей, всегда мог быть уверен, что и ему подкинут деньжонок в случае его неплатежеспособности: нельзя же допустить, чтобы один из самых богатых евреев города был посажен в долговую яму. Нечего и говорить обо всех его друзьях и родственниках, которые могли повести себя хуже самого дьявола, если их не подпитывать молоком человеческой доброты. Да и рядовым шибушцам тоже надо было чем-то питаться. Из восьми тысяч евреев, проживавших в городе, далеко не все были обеспеченными людьми. У тех из них, кто жил в больших домах и по утрам пил какао с белой булочкой, не было оснований для жалоб. Однако существовали и такие, которые не всегда имели черный хлеб с луковицей для завтрака и крышу над головой. Борух-Меир никогда не отпускал бедняка, не подав ему гроша; помнил он и о тех, кто прежде был богат, но впоследствии разорился. Пусть другие кричат нищему, чтобы он искал себе работу. Борух-Меир придерживался того мнения, что, если какой-то один нищий даже станет работать, мир от этого не изменится. А о тех, кто обанкротился, он говорил:

— Возблагодарим Господа, что этот человек больше не занимается коммерцией. Кто знает, кого бы он еще потянул с собой на дно, если бы продолжал ею заниматься.

Дом Гурвицев стоял в ряду других домов и магазинов в центре города. Он был не больше остальных и выделялся только тем, что на крыше его торчала заброшенная голубятня: отец Цирл был заядлым голубятником. На втором этаже дома располагалась просторная квартира Гурвицев, а внизу находилась длинная и узкая лавка, где и трем-четырем покупателям было тесно, но всегда толпилось пять-шесть человек. На прилавках стояли весы, на полках лежали товары. У входа сидела Цирл. Сама она не прикасалась к товарам — ее дело было разговаривать с покупателями. В отличие от своего отца, который считал, что лавка — не синагога и нечего в ней рассиживаться, заниматься болтовней; в отличие от своего мужа, всегда занятого счетами, от Гиршла, всегда что-то отмеривавшего или взвешивавшего, и от приказчиков, без конца что-то заворачивавших, у Цирл было время поболтать с каждым покупателем. Это она и делала, подавая одновременно знак кому-нибудь из приказчиков, чтобы он подошел и продал человеку что-нибудь такое, чего у того и в мыслях не было покупать.

Конечно, лавка не могла бы обойтись без Боруха-Меира, который вел бухгалтерские книги, куда он вписывал доходы и расходы, своевременно заказывал товар у поставщиков. Не смогла бы она обойтись и без Гиршла, фактически сбывавшего товар, и без приказчиков, распаковывавших прибывший товар, обслуживавших покупателей, упаковывавших покупки и доставлявших товар на дом. Но уж никак она не смогла бы обойтись без Цирл, которая благодаря своему умелому обхождению с людьми знала финансовое положение каждого покупателя. Она знала, что нужно каждому из них и сколько тот в состоянии потратить. Возможно, в те времена, когда жил еще ее отец, мир был устроен проще. Яснее было, кто богат, а кто беден, и чтобы разгадать это, не требовалось большого ума. Однако в наше время, когда бедные делают вид, что они богаты, рассчитывая получить кредит, а богатые предпочитают казаться бедными, чтобы не давать ничего в кредит, приходится гадать, что собой представляет человек. И в этом деле Цирл не было равных. Человек мог быть одет как вельможа, мог держать руки в карманах, будто там полно золотых монет, мог стряхивать крошки белого хлеба с бороды и жаловаться, что слишком много съел. Но рано или поздно правда всплывала наружу: что у него кредиторов больше, чем рубах, что в карманах у него одни только дыры и что он охотно отдал бы руку за луковицу или редиску. Могло происходить и обратное: в лавку заходил человек в потертом костюме, в нечищеных ботинках, в старой шляпе, с карманами, вылезшими из отведенных им в брюках мест. Попробуй заставить его расстаться с копейкой — сразу начнет так стонать, будто у него отбирают последнее. Но стоило Цирл прислушаться к этому стону, как ей становилось ясно, что он притворный. Не обладай она способностями все выведать, как бы она узнала, что у Цимлиха имеется знатный капиталец в 20 тысяч гульденов? Уж конечно, не по его внешности и не по одежде! Но деньги человека имеют собственный голос: стоит ему заговорить, как они дают о себе знать.

Определив истинный вес Гедальи, Цирл стала всячески его обхаживать, приглашать наверх на чашечку кофе, а если дело было к полудню — то и на обед. На второй этаж дома Гурвицев вела узкая скрипучая лестница, ступеньки были в пятнах от пролитого масла и керосина, засорены просыпавшимся сахаром или рисом, сломанными спичками, раздавленным изюмом и кофейными зернами. В прихожей стояли коробки со свечами, банки с краской и скипидаром, ящики с перцем и солью. В самой же квартире Блюме удавалось поддерживать безукоризненную чистоту, а когда ее сменила новая прислуга, Цирл приняла меры к сохранению заведенного порядка, ведь она была достаточно умна и не так стара, чтобы ничему не научиться.

Что касается Гиршла, то он был весьма симпатичным и добродушным малым, никогда не напускал на себя важности. Казалось бы, сыну и внуку состоятельных коммерсантов не пристало оспаривать распространенное мнение, что умение делать деньги — признак ума. Гиршл же поступал именно так.

— Чтобы взять что-то с полки и продать, большого ума не требуется, — утверждал он.

Никто в Шибуше не верил этому, но социалистические идеи выглядят более привлекательно, когда за ними стоит авторитет богатства.

Цимлихам в Шибуше симпатизировали не меньше, чем Гурвицам. Гедалья был известен как человек, который и мухи не обидит. Его зажиточность не вызывала зависти у людей, потому что он не был тщеславен и не кичился своим состоянием. Щедро жертвуя на благотворительные цели, он не подчеркивал этого и предпочитал, чтобы его деньги распределяли другие, дабы не создалось впечатление, что он жертвует в целях саморекламы или желая перещеголять других. По правде говоря, репутация филантропов у некоторых богатых евреев создалась только благодаря щедрости Цимлиха.

История благополучия Гедальи могла бы показаться обыкновенной историей о том, как вознаграждаются трудолюбие и бережливость, но в ней был элемент чудесного. Отец его, молочник, никогда не преуспевал, ибо в те времена всякое уважающее себя хозяйство имело собственных коров и мало кто покупал молоко на стороне. Его столь же невезучие братья, родные и двоюродные, покинули окрестности Шибуша в поисках более зеленых пастбищ, где некоторые из них умерли с голоду, а другие пропали без вести. Один добрался в поисках счастья до Германии, где и обрел его в безымянной могиле.

Если Гедалья не был полностью счастлив, то не потому, что не был удовлетворен тем, чего достиг, а потому, что боялся потерять нажитое и снова впасть в нужду. Он прекрасно сознавал, что лично он ни в чем не нуждается, живет в хорошем доме и ездит в собственной коляске. Но есть другие, отнюдь не менее достойные, чем он, евреи, которые прозябают в жизни. Вот почему он неукоснительно выполнял свои обязанности перед Богом и людьми, пребывая в вечном страхе от мысли, что если фортуна до сих пор милостива к нему, то это лишь уловка с ее стороны, чтобы сделать его падение более драматичным. Он опасался, что рано или поздно настанет день, когда она осуществит свой замысел. Его страх перед будущим был настолько велик, что при всяком стуке в дверь его дома незнакомого человека у него падало сердце: он считал, что пришли его выселять! Гедалья никогда не забывал, как его семья и он сам ложились спать без ужина, вставали без завтрака и на обед у них были только черствый хлеб и пара луковиц. Нельзя сказать, чтобы их коровы не давали молока, однако это молоко Цимлихам не доставалось. Тем не менее Гедалья с нежностью вспоминает те дни, когда, можно сказать, еще ангелы не проснулись на Небесах, а он с отцом уже были на ногах, с бидонами за плечами, разносили молоко по домам клиентов. Но никогда они не начинали свой рабочий день, не побывав на утренней молитве в шибушской синагоге.

В конце концов Гедалья вырос и женился на Брандл, дочери владельца деревенского кабачка. Он помогал тестю в его деле, а после его смерти сам стал хозяином этого заведения. Гедалья не возражал бы против того, чтобы ограничиться этим делом, так как не был честолюбив и довольствовался тем, что посылала ему судьба, принимая все как знак расположения к нему Бога. Однако Провидение помогло ему сколотить небольшой капиталец: от рождения он был бережлив и откладывал каждую копейку. Позднее он стал управляющим графским имением, и высокая, ответственная должность только укрепила в нем опасение, что его преуспевание ниспослано ему в качестве своего рода испытания. Кто же испытывал его? Он не мог поверить, что Всемогущий проявляет такой интерес к нему, особенно если учесть, что у Него, вероятно, имеются на земле верные слуги, которым поручено ведать Его финансами. Затем Гедалье пришла в голову мысль, что граф специально сделал его своим управляющим, чтобы впоследствии разоблачить и с позором изгнать. Ребенком в деревянной лачуге с протекавшей крышей, щелями в полу и с морозными узорами на стенах, где постоянно плакали голодные дети, Гедалья читал истории о святых, которые чудесным образом помогали бедным евреям избавиться от нужды. Его радовало, что Господь заботится о Своем народе, сам же он никогда не рассчитывал, что Бог сотворит чудо ради него. Когда это чудо произошло и граф сдал ему в аренду землю, Гедалья, вместо того чтобы принять это как знак вмешательства и заступничества Небес, усмотрел в этом хитрость графа, который только и ждет подходящего момента прогнать его с позором.

Вот почему должность графского управляющего не заставила Гедалью возгордиться. Дом его по-прежнему был открыт для богатых и бедных, он лично прислуживал каждому гостю. В свободное время, если оно у него выпадало, он читал псалмы, а по понедельникам и четвергам ездил в шибушскую синагогу слушать чтение Торы. Не будучи от природы завистливым человеком, он завидовал разве что тем евреям, которые могли удвоить свою заслугу, надевая по две пары тфилин по утрам — одну по версии Раши, другую по версии рабейну Тама. И если Гедалья не подражал им, то не из-за отсутствия времени, а из скромности: ведь столько благочестивых и ученых евреев довольствовалось одной парой тфилин, и с его стороны было бы тщеславием настаивать на двух парах. Он очень заботился о своих тфилин, постоянно осматривал их и никогда не пускался в праздные разговоры, когда их надевал. Обычно перед каждым праздником он покупал новый талес и обменивал его на старый талес какого-нибудь бедного, но благочестивого ученого. Безмолвные тфилин и рваный талес могли служить символом самого Гедальи, который никогда никому не рассказывал, какие сомнения и страхи раздирают его душу. Одевался он соответственно своему положению не потому, что любил хорошо одеться, а единственно чтобы не компрометировать графа. По правде говоря, если бы не жена, одежда Гедальи очень напоминала бы его талес.

Не меньше, чем благосклонность к нему Всевышнего, Гедалью удивляло, что его жена так естественно восприняла их богатство, могла кричать на прислугу за разбитую тарелку или другую провинность. Ведь Бог может легко поменять нас местами, так что завтра Берте и мне придется прислуживать этим людям! Неужели она думает, что они забудут, как она с ними обращалась, какой мелочной была? Если ему самому удавалось прожить неделю, ничего не разбив, он задавал себе вопрос: не означает ли его везение в этой жизни, что после смерти его пошлют прямо в ад без права апелляции?

Когда родилась Мина, страхи Гедальи перед будущим несколько уменьшились. Он так беспокоился, как бы его дочь не упала, не сломала ручку или ножку, как бы ее не укусила собака, что у него не оставалось времени тревожиться о себе или видеть в своем благополучии дурное предзнаменование. Кроме того, ему пришло в голову, что даже если Бог не пожалеет его ради него самого, то может пожалеть ради дочери. Когда состоялась помолвка Мины с Гиршлом Гурвицем, Гедальей снова овладело сознание, что он не достоин такой милости Божьей. Страх, примешивавшийся к его радости за счастье Мины, стал еще больше терзать его: если раньше он боялся только за себя, то теперь он тревожился и о Борухе-Меире, как бы тот не разорился вместе с ним. Каждый день без катастрофы он воспринимал как чудо.

Вы можете решить, что такой человек, как Гедалья, находился под башмаком у своей жены. На самом деле этого не было, потому что Берта была простая женщина и не считала себя выше мужа. Ее характер сформировался до того, как они стали богаты, к тому же она была приспособлена к любым условиям жизни, разница состояла лишь в том, что она не подозревала Бога в каком-то умысле в связи с улучшением их материального положения. Берта ежедневно засучивала рукава и приумножала то, что Он дал им, и делала она это не из жадности, а просто потому, что не могла сидеть без дела, будучи с детства трудолюбивой. И уж конечно, не по ее вине этот труд, который когда-то приносил им маленький доход, сейчас давал значительно больше. Слава Богу, у них всего хватало, и она могла даже поделиться с собственными родственниками и родственниками мужа. Гедалья охотно помогал своей родне, когда она обращалась к нему с какой-то просьбой, но редко вспоминал о ней сам. Он даже не помнил, где живут его родственники, и вообще не знал, где находится почта. Если бы не Берта, которая взяла на себя обязанность посылать им деньги и подарки, все они голодали бы, а Гедалья, узнав об этом, стал бы рвать на себе волосы от сознания своей вины.

Правда, Берта порой кричала на прислугу, но, по сути дела, она отнюдь не зазналась и не давала повода на нее обижаться. Когда она решила сменить имя Брандл на Берту, местные длинные языки шутили: «Разбогатеть — все равно что заболеть!»[2]Существует поверье, что болезнь отступает, когда заболевшему изменяют имя. Со временем все привыкли к новому имени, ее стали звать «Берта» или даже «г-жа Цимлих», а за глаза — «хозяйка Маликровика».

Что касается Мины, то ее в Шибуше знали мало, а поскольку училась она в Станиславе, то и редко видели. Иногда кто-нибудь из ее шибушских подруг закажет портнихе скопировать ее модную шляпку или пальто, но к тому времени, как заказ выполнялся, о самой Мине уже забывали.


Читать далее

Шмуэль-Йосеф Агнон. Простая история
I 02.04.13
II 02.04.13
III 02.04.13
IV 02.04.13
V 02.04.13
VI 02.04.13
VII 02.04.13
VIII 02.04.13
IX 02.04.13
X 02.04.13
XI 02.04.13
XII 02.04.13
XIII 02.04.13
XIV 02.04.13
XV 02.04.13
XVI 02.04.13
XVII 02.04.13
XVIII 02.04.13
XIX 02.04.13
XX 02.04.13
XXI 02.04.13
XXII 02.04.13
XXIII 02.04.13
XXIV 02.04.13
XXV 02.04.13
XXVI 02.04.13
XXVII 02.04.13
XXVIII 02.04.13
XXIX 02.04.13
XXX 02.04.13
XXXI 02.04.13
XXXII 02.04.13
XXXIII 02.04.13
XXXIV 02.04.13
XXXV 02.04.13
XXXVI 02.04.13
XXXVII 02.04.13
К роману Шмуэла-Йосефа Агнона. ПРОСТАЯ ИСТОРИЯ 02.04.13
1 - 39 02.04.13

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть