Онлайн чтение книги Простая история
XVI

Свадьба Гиршла и Мины все же оказалась особенной. И на других свадьбах были певцы, музыканты, гости из разных мест, но лишь на их свадьбе присутствовал гость из-за границы. Хотя в Шибуш порой и заезжали евреи из Германии, они редко появлялись на свадьбах.

Деньги нигде не растут на деревьях, даже в Германии. Но если требовалось доказательство, что человек умный и деятельный в состоянии заработать там капитал, таким доказательством мог служить богато одетый сын двоюродного брата Гедальи Цимлиха, того самого, который отправился на поиски счастья и нашел его в безвестной могиле. Молодой Цимлих, или герр Цимлих, как его называли, наконец набрел на свое счастье. Он занимался оптовой торговлей курами и яйцами, имел представительства во многих городах. Собравшись по делам в Галицию, он очутился в Шибуше. В тот день до его слуха дошло, что еще один Цимлих выдает замуж свою дочь. «Любой Цимлих должен быть моим родственником», — решил приезжий и отправился на свадьбу.

Гедалья и Берта, конечно, счастливы были познакомиться с богатым родственником, из чего отнюдь не следует, что они стыдились своих менее состоятельных родственников. Напротив, Берта разослала приглашения на свадьбу всем бедным членам семьи, отправив при этом каждому новый костюм и свадебный подарок. Ведь и у Гурвицев не все гости были богачи. Если на то пошло, даже самые богатые из них были далеко не Ротшильдами! Все существенные свадебные подарки получены Гиршлом от купцов и предпринимателей, которые вели дела с Гурвицем, — что касается родственников Боруха-Меира, то их подарки можно было сложить с подарками, поступившими от членов семьи Цирл, и все привязать к хвосту мыши, при этом кошка не получила бы сколько-нибудь заметного несправедливого преимущества. Единственное исключение составил длинный зеленый банкнот, называемый долларом, который стоил многих других вместе взятых подарков. Правда, курс его обмена не превышал пяти австрийских крон, зато к подарку было приложено стихотворение.

Монета всегда остается монетой, какой бы кайзер ни отчеканил ее, — портрет того или иного президента на долларовой банкноте не делает ее ни на цент дороже, тогда как несколько рифмованных строк, несомненно, повышают ценность подарка. Поскольку брат Боруха-Меира Мешулам не мог сам приехать на свадьбу племянника, он прислал вместо себя подарок в виде доллара с прикрепленным к нему стихотворением собственного сочинения.

Надо сказать, что общее между братьями исчерпывалось только тем, что были они братьями. Если Борух-Меир всегда был занят с покупателями, то у Мешулама лавка часто пустовала, и в свободное время, которого у него было в избытке, он писал стихи к праздникам и разным торжественным случаям.

В еврейском молитвеннике нет места для новых молитв, зато сердце еврея бесконечно велико, и, когда он изливает свою душу в стихах на святом языке, херувимы и серафимы перестают петь и несут новые стихи к престолу Всевышнего, который, читая их, преисполняется доброты, изливаемой Им на Свой народ.

Короче говоря, даже если у Мешулама Гурвица не было такой лавки, как у брата, он, весь поглощенный поэзией, был занят не меньше его взвешиванием слов и отмериванием стихотворных форм на святом языке. Стихи Мешулама не появлялись на страницах «А-магида», «Оцар а-Сафрута» или какого-либо другого еврейского издания. Они накапливались у автора и хранились в плетеной корзинке под кроватью. Жена его, собираясь на базар, чтобы купить на несколько копеек овощей, находила их в корзинке, вынимала оттуда, прятала под подушку, а вернувшись, снова укладывала в корзинку, которую отправляла под кровать. Единственными стихами Мешулама, удостаивавшимися внимания признательной аудитории, были его новогодние поздравления. Рядовому человеку, возможно, больше понравились бы поздравительные открытки Боруха-Меира с надписью золотом и золотой рамкой, но знатоки литературы предпочитали поздравления его брата Мешулама, пусть даже написанные на простой бумаге обыкновенными чернилами.

Дорога ложка к обеду. Вот удивительно: сколько всего понаписал Мешулам, но никто никогда этого не увидел! А несколько строф, посланные на свадьбу племяннику, заставили всех говорить об их авторе. И непросто говорить, — обсуждать и комментировать. Например, а куда делась последняя «М» в имени автора. Одни говорили, что она убежала и стала первой буквой имени невесты, другие говорили, что она попала в начало слов «Мазл тов». Иные не соглашались ни с теми, ни с другими: «Он, — говорили они, — спрятал последнюю букву своего имени, сделав его последней буквой стихотворения».

…Гиршл не знал своего дяди Мешулама, не думал о нем ни до, ни после свадьбы. Если он и вспоминал о ком-нибудь из своих родственников, то, скорее всего, о том брате матери, который сошел с ума.

На свадьбу Гиршла и Мины собралось много гостей: в штраймлах и в котелках, известных в городе людей и не столь известных, искренних друзей и не столь искренних. Дом не мог вместить всех гостей. Для торжественного случая пришлось открыть даже комнату с зачехленной мебелью (чехлы с нее сняли), и запах нафталина смешивался с запахом кушаний. Официанты бегали взад-вперед, внимательно вглядываясь в присутствующих в надежде угадать, от кого можно ждать чаевых. Гости сидели группами и разговаривали. Гильденхорн обсуждал на диване всякие важные проблемы с молодым Цимлихом из Германии. На немце была бобровая шапка, на Гильденхорне — обыкновенная шляпа, и, поскольку он был на голову выше собеседника, ему постоянно приходилось наклоняться к нему. Однако и немец не производил впечатления мелкого человечка: один факт, что он прибыл из Германии, придавал ему значительность в глазах окружающих.

— Знаете, я еще помню дедушку Гиршла по матери, того самого, в честь которого он получил свое имя, — стал вспоминать тесть Гильденхорна Айзи Геллер, который был примерно того же возраста, что и Цирл, и в детстве жил по соседству с ней. — Он был со странностями. Казалось, жизнь ему не в радость, а в тягость, хотя он никогда не жаловался и, надо заметить, вообще людей сторонился. По-моему, у него не было ни одного настоящего друга. Он любил только своих голубей, которых держал на крыше дома. Видели бы вы, как он о них заботился. Однажды при мне он полез наверх с кормом и водой для птиц, и в это время один голубь упал с крыши. Я ждал, что старик попросит меня поднять голубя и принести ему. Но он молчал, и тогда я сам предложил принести ему птицу. Он даже не дал себе труда ответить, просто посмотрел на меня, сполз вниз по лестнице, поднял птицу, разгладил ей перышки и снова вскарабкался наверх вместе с ней.

— Вы уверены, что так все и было? — поинтересовался Хаим-Иешуа Блайберг.

Почему-то в этот день Блайберг пребывал в дурном настроении, и рассказ Геллера вызвал у него недоверие.

— Конечно, уверен, — ответил Айзи.

— Мне кажется, что это вам приснилось, — настаивал Хаим-Иешуа.

— С чего бы?

— А вот что-то мне подсказывает — это вам приснилось.

— С каких это пор вы заметили за мной, чтобы я что-нибудь придумывал?

— Уж очень странную историю вы только что рассказали нам.

— Что же в ней странного?

— Если бы она не была странной, вы не стали бы трудиться ее рассказывать.

— Но это истинная правда!

— Истинная правда, — сказал Хаим-Иешуа, — что наш жених как-то не похож на жениха.

— А невеста?

— И она тоже мало похожа на невесту.

— В жизни не видел ничего подобного, — вмешался Лейбуш Чертковер. — Единственная дочь выходит замуж за единственного сына!

Действительно, и Мина, и Гиршл были единственными детьми у своих родителей, которые ничего не пожалели, чтобы устроить им пышную свадьбу. Даже если бы жители города ничего не знали о торжестве, они поняли бы, в чем дело, увидев, что магазин Боруха-Меира закрыт, ставни спущены, как в субботу или в праздник, а на двери висят два сияющих на солнце замка. Однако прохожих не было, потому что все, кто не присутствовал на двух других свадьбах, находились на свадьбе Гиршла и Мины. Оба рассыльных Боруха-Меира, которых можно было бы оставить в лавке, также присутствовали на свадьбе. По сути дела, Борух-Меир пригласил всех своих знакомых. Был на свадьбе и Гецль Штайн, принаряженный, хотя и не очень веселый: он надеялся встретить здесь Блюму, а ее не было.

Блюма знала о свадьбе Гиршла, но не выглядела ни удрученной, ни печальной. Весь день она оставалась дома, возясь, как обычно, с малышом хозяев, разве что уделяя ему чуть больше внимания, чем всегда. Было бы неправдой, если бы сказали, что она равнодушна к Гиршлу, — нет, она любила его, но уж коли он женится на другой, не стоило думать о нем!

…Гиршл стоял под свадебным балдахином рядом с невестой. Мина была бледна, как восковая свеча, а Гиршл — как ее отражение в зеркале. (Что родило у автора это сравнение? Вероятно, свечи, зажженные под балдахином в честь жениха и невесты.)

Белые свечи с ореолом красного пламени напоминали глаза, покрасневшие от слез. Внезапно порывом ветра одну из них задуло, что следовало бы считать плохой приметой. К счастью, ни родители Гиршла, ни родители Мины не заметили этого, не говоря о самом Гиршле — его мысли блуждали где-то далеко, ни на чем не сосредоточиваясь. Он переводил взгляд с раввина на сосуд с вином в руках его помощника, потом на медленно оплывавшие свечи… Он вспомнил, что не то читал, не то слышал об индуистской секте, в которой разводившихся мужа и жену сажали в комнате, где горели две свечи, по одной на каждого из них, и ждали, какая свеча погаснет первой. Если это была свеча мужчины, он немедленно уходил, чтобы больше никогда не вернуться, оставляя дом и все имущество жене. Точно так же поступала женщина, если первой гасла ее свеча.

И тут Гиршл перевел глаза на свечи под балдахином. Подруга невесты, которая держала погасшую свечу, покраснела и поспешно зажгла ее снова от другой свечи. Гиршл отвел глаза и задумался над тем, почему девушки обвязали свечи синими лентами — то ли потому, что они были сионистками, то ли это было сделано безо всякого умысла. «Наверное, если бы они обвязали их красными лентами, я решил бы, что они социалистки, — пришло ему в голову. — Видимо, они все-таки сионистки. Однако красные ленты пришлись бы мне больше по душе».

Раввин благословил молодых, после чего жениха и невесту повели в большую комнату, где было много людей. Мина почти никого не знала и не поднимала глаз. Гости принялись за суп, и раздалось чавканье. Еще будут поданы мясо, десерт. Всю свою жизнь Мина жила в уютном мирке, где никто никогда не чавкал. Свадебная церемония истощила ее силы, она нуждалась в отдыхе. Однако, хорошо воспитанная, она стала подходить то к одному, то к другому из приглашенных. Заиграли скрипки, и под их музыку гости продолжали весело есть. Раввин произнес свадебную речь, а Мина, сидевшая возле Гиршла, недоумевала, почему все твердят: «Любовь, любовь»… Нет, она ничего не имела против Гиршла, отнюдь. Но и до его появления ей жилось совсем неплохо.

После торжественного обеда была произнесена благодарственная молитва и каждому из гостей полагалось пройтись с новобрачной. Первым белый платочек взял раввин и, держа его за один конец, второй передал Мине, пританцовывая. Далее платок перешел в руки Боруха-Меира, затем Гедальи, почетных гостей и всех остальных. Потом мужчины танцевали с мужчинами, женщины с женщинами, пока не ушел раввин, и тогда все, мужчины и женщины, стали танцевать вместе. Свадебный шут слагал смешные вирши, музыканты играли на скрипках, Гильденхорн, Курц, Мотши Шайнбард, Лейбуш Чертковер и другие гости подшучивали друг над другом.

Вот уже бледный рассвет просочился сквозь оконные стекла. Свечи стали гаснуть, а гости — вставать и уходить. Последними поднялись Мина и Гиршл. Хазан и хор спели им прощальную песню, а Гильденхорн проводил новобрачных до их нового дома.