К роману Шмуэла-Йосефа Агнона. ПРОСТАЯ ИСТОРИЯ

Онлайн чтение книги Простая история
К роману Шмуэла-Йосефа Агнона. ПРОСТАЯ ИСТОРИЯ

Насколько она проста — «Простая история»? Можно поставить вопрос и несколько иначе: насколько иронично ее название? От того, каким будет ответ на этот вопрос, зависит наша оценка книги.

На первый взгляд история действительно нехитрая, достаточно простая. Однако в одном важном аспекте она отличается от других аналогичных историй. После прочтения первых глав книги можно утверждать, что в ней заложены все атрибуты обычного романа: юноша встречает девушку, он любит ее, она отвечает ему взаимностью, но их любовь наталкивается на кажущиеся непреодолимыми препятствия. Представляется, что с этого момента сюжет будет развиваться по одному из двух вариантов. По первому из них, «варианту Рапунцеля», влюбленных разлучают жестокие люди, героям приходится пройти через множество испытаний, требующих от них большой стойкости, и в конце концов они счастливо воссоединяются. Из подобной ткани создаются волшебные сказки, театральные комедии, голливудские фильмы, комиксы для женщин и не так уж мало серьезных романов, от «Памелы» до «Любовника леди Чаттерли». Если в первом варианте любовь торжествует, то у второго, который может быть назван «вариантом Тристана и Изольды», конец трагический: все завершается разбитыми сердцами и нередко смертью. Этот вариант мы встречаем в мифологии (история Орфея), драматической трагедии («Ромео и Джульетта») и более современных романах («Страдания молодого Вертера» и др.).

На протяжении почти всей «Простой истории» Агнон ничего не делает для того, чтобы лишить нас иллюзии, будто его роман — это очередная история торжествующей или трагической романтической любви. Напротив, практически все от него зависящее направлено на поддержание этого заблуждения. На первых порах мы склонны поверить в «вариант Рапунцеля»: скорее всего, Гиршл и Блюма вместе покинут Шибуш еще до намеченной свадьбы молодого Гурвица с Миной Цимлих, а дальнейшая история будет посвящена их борьбе с лишениями и осуждением со стороны общественного мнения, которое неминуемо обрушится на них. К середине книги выясняется, что Гиршл и Мина вступили в брак и, как следовало ожидать, несчастливы в этом браке. Тогда мы начинаем подозревать, что история продолжится по «варианту Тристана и Изольды». Либо Гиршл бросит Мину и убежит с Блюмой. В этом случае позор, который они навлекут на себя, может быть так ужасен, что оба не перенесут его; либо — возможность, которая становится все более реальной по мере того, как выясняется, что Блюма отвергла авансы Гиршла и тот оказывается на грани безумия, — он навсегда потеряет рассудок и, не исключено, даже жизнь… Единственное, к чему мы не готовы, и это единственное, чему не место в романтической истории, поскольку оно нарушает все каноны, — это то, что к несчастному влюбленному вернется рассудок, он забудет Блюму, свою истинную любовь, и будет счастливо жить до конца своих дней с женщиной, навязанной ему родителями.

Автор «Простой истории» нередко заставляет нас смеяться (роман богат замечательными смешными местами), последним же смеется он сам, смеется над тем, как ловко он нас провел.

К нашему большому удивлению, «Простая история» оказывается антироманом. Внимательно перечитав его, задаешься вопросом: не удивила ли развязка самого Агнона? Увы, нам не суждено это узнать. Примечательно, что с развитием сюжета роль Блюмы становится все меньше, более того — и автор вынужден расстаться со своей героиней. Правда, он дает косвенное обещание, так и не выполненное им, посвятить ей отдельную книгу. Параллельно с этим происходит сдвиг от романтического, чуть ли не сентиментального тона, в котором написано начало романа, в сторону комического, хотя и по-прежнему нежного к его героям.

Каждый из этих регистров использовался Агноном и ранее. Так, в романтическо-сентиментальном тоне написана повесть «Расцвет молодости» (1921 год), в которой рассказывается история Акавии и Тирцы Мазл, в «Простой истории» фигурирующих в качестве второстепенных персонажей. Комическо-бурлескный регистр использован в социальной сатире «Молодость и старость» (1923 год). В «Простой истории», опубликованной в 1935 году, когда Агнон находился в расцвете творческих сил, автор начинает в первом регистре, затем все больше переключается на второй, но особое очарование роману придает именно то, что до самого конца в нем противопоставляются оба тона. И чем дальше, тем более юмористической становится история.

То ли тон романа меняется в связи с уходом Блюмы Нахт на задний план, то ли она отступает на задний план и образ ее бледнеет из-за желания автора придать сюжету другое направление — именно исчезновение Блюмы открывает шлюзы для его великого комического таланта. Ведь Блюма — один из двух персонажей в этом густо населенном многими типами романе, в которых отсутствует комическое. Второй — старый д-р Лангзам, излечивающий Гиршла от безумия.

Блюма и Лангзам представляют собой два полюса, между которыми существует Шибуш. Блюма — воплощенная чистота, хотя и далеко не наивна (во всяком случае, в гораздо меньшей степени, чем Гиршл, поскольку получила свою долю тяжелых ударов от жизни и вынесла из каждого урок). Она таинственным образом сохраняет эту зачарованную чистоту, как принцесса из волшебной сказки. К Лангзаму, воплощающему жизненный опыт, просто нельзя подходить иронически, потому что он сам весьма ироничен, но ирония его смягчена состраданием. Что касается обитателей Шибуша, то их не назовешь ни наивными, ни опытными. У них достаточно здравого смысла, чтобы не сохранять наивность, в то же время они слишком ограниченны, что не позволяет им стать по-настоящему мудрыми. Способные прекрасно распознавать лицемерие других, они не подозревают о собственном лицемерии, и это дает повод над ними посмеяться, чем автор не упускает возможности воспользоваться.

Можно ли считать мир шибушцев только комическим? Закончив чтение романа, мы снова ощущаем себя на распутье. Если в жизни городка не происходит ничего такого, что свидетельствовало бы в его пользу, примирение Гиршла с Шибушем, нашедшее выражение в подчинении навязанному ему браку, — всего лишь жалкая капитуляция, жертва своей человеческой значимости на алтарь нелепой социальной респектабельности. Тогда это был бы антироман, в котором вся беда происходит не от безнадежной романтической любви, а от трусливого неумения выступить в ее защиту. Предположим, однако, что цель автора — заставить нас воспринимать ценности шибушского общества как нечто позитивное и пафос «Простой истории» в том, что, нацеленная на разоблачение слабостей ее персонажей, она в конце концов демонстрирует нам их несомненные достоинства. Тогда перед нами совсем другая история. Мораль последней, возможно, заключается в том, что принесение своего чувства в жертву общественным условностям, пусть приходится платить за это дорого, является одной из ступеней той лестницы, по которой восходит незрелый юноша, становясь настоящим мужчиной. Так или иначе, прежде чем мы сможем вынести определенное суждение о Гиршле, нам придется составить свое мнение о Шибуше.

Город Бучач, в котором в 1888 году родился Агнон (в своих романах он шутливо называет его «Шибуш», что на иврите означает «ошибка», «неразбериха»), расположен в восточной части Австро-Венгерской империи, в 100 милях восточнее Станислава и в 200 милях к юго-востоку от главного города провинции Лемберга. Галиция, в которой он располагался, при первом разделе Польши была аннексирована Австро-Венгрией. Жители Бучача говорили на четырех языках — немецком, польском, украинском и идише. Немцы, составлявшие меньшинство населения Восточной Галиции, были в основном имперскими чиновниками, осуществлявшими управление краем. Две крупнейшие группы населения, поляки и украинцы, постоянно враждовали между собой, причем украинцы занимались сельским хозяйством, а поляки, как и евреи, сосредоточились преимущественно в городах и местечках. Евреи — на них приходилась, возможно, лишь десятая часть жителей Галиции — среди городского населения преобладали, и кое-где весьма существенно. Это были мелкие лавочники, торговцы и ремесленники, экономическое положение которых не отличалось слишком высоким уровнем, особенно на крайнем востоке провинции, наиболее отдаленном и отсталом уголке империи.

И все же галицийским евреям, как бы бедны и презираемы своими польскими и украинскими соседями они ни были, жилось гораздо лучше, чем миллионам их собратьев в царской России и Польше. Традиции же еврейской восточноевропейской культуры были общими для тех и других. В конце XIX — начале XX века, когда в Российской империи обычным и частым явлением стали жестокие еврейские погромы и проживание евреев ограничивалось чертой оседлости, а также рядом антисемитских законов, в Галиции евреи, при благожелательном и длительном правлении императора Франца-Иосифа, пользовались полной безопасностью и равноправием. Нет, не всегда они жили здесь столь спокойно. Несмотря на изданный в 1782 году императором Иосифом II указ о веротерпимости, освобождавший галицийских евреев от многих ограничений, в первой половине XIX века они еще часто подвергались дискриминации со стороны правительства. Положение евреев стало неуклонно улучшаться с восшествием на престол Франца-Иосифа в 1848 году. К 1868 году были отменены последние антиеврейские законодательные акты и проведены радикальные конституционные реформы. От евреев не требовали особых налогов, они могли жить, где пожелают, и ездить, куда им заблагорассудится, открывать свои предприятия, заниматься любой профессией, давать образование детям в собственных школах, голосовать и баллотироваться на выборах в местные и муниципальные органы власти. А главное, им не надо было бояться насилия и преследований, они чувствовали себя в безопасности и знали, что могущественный, просвещенный и законопослушный режим оградит их от произвола враждебных сил.

Вероятно, не случайно русскими и польскими евреями был изобретен термин «галицианер ид» — галицийский еврей, под которым подразумевался человек, довольный собой и своим положением в обществе. Этот термин таил в себе и дополнительные смысловые оттенки: подлинный галицианер ид должен обладать природным и практическим складом ума, коммерческой хваткой, чувством юмора и склонностью позлорадствовать над неудачами других, внешней религиозностью.

Разделяя глубокое уважение к теологической учености, которой отличалось восточноевропейское еврейство, галицийские евреи вследствие своей удаленности от крупных центров изучения Талмуда в Литве не знали высокоинтеллектуального подхода к религии и религиозным текстам, существовавшего там. Их старинные династии, подвергшиеся хасидскому возрождению в конце XVIII — начале XIX века (Баал-Шем-Тов, основатель хасидизма, начал свою деятельность в Галиции), проповедовали консервативный пиетизм — благочестие, менее смелое теоретически и менее духовное эмоционально, чем в Польше и России. Они были едва затронуты влиянием таких ведущих культурных центров, как Варшава и Вильно на севере или Одесса на востоке; жизнь их, насыщенная коммерческими интересами, была лишена той почти крестьянской патриархальности, которую можно было встретить среди евреев в Карпатах, на юге. При этом, будучи австрийскими гражданами в условиях либеральной монархии Франца-Иосифа, они в своей тихой провинциальной заводи испытывали чувство превосходства над своими единоверцами, живущими под властью царя, ощущали себя больше западноевропейцами, причастными к прогрессу. В конечном счете они практически не отличались от других евреев Восточной Европы, но ими была создана собственная субкультура.

Это была и субкультура Шибуша. Немало персонажей «Простой истории», в первую очередь родители Гиршла — Борух-Меир и Цирл, являлись «гапицианере ид» до мозга костей. Имеются в виду практичные, с трезвым умом и хитрецой люди, стремящиеся воздать должное и Богу, и кесарю, всегда готовые посмеяться над ближним, хотя в них самих было достаточно много смешного. Столпы общества и его типичные представители, честные, трудолюбивые и преуспевающие в коммерческих делах, терпимые, доброжелательные и не забывающие о своих обязанностях перед обществом, они почти что воплощали идеал европейской буржуазии. К местечковой системе ценностей шибушских евреев примешивалось немало австрийской «гемютлихкайт» (добродушия). Поэтому, несмотря на всеобъемлющую «местечковость» окружения Гиршла, столкновение между ним и миром его родителей — не просто столкновение между старинной религиозной традицией устраивать браки с помощью сватовства и чувством юноши, который полюбил девушку, не отвечающую требованиям его отца и матери. На самом деле это часть того самого конфликта между буржуазной цивилизацией и Эросом, который играет столь видную роль в романах Манна, Пруста и других современных европейских писателей. При соответствующем изменении декораций эта история могла бы стать вполне обыденной как в Шибуше, так и в Вене или Париже начала XX века. (В «Простой истории» не упоминается никаких дат, однако несколько исторических ссылок, в частности упоминание о русско-японской войне, дают основание считать, что действие происходит в первом десятилетии XX века.)

Мы решили не торопиться с заключением, как это делают некоторые критики, что симпатии Агнона в этом конфликте в основном на стороне Эроса. Признавая, что в обществе, с которым примиряется Гиршл, нет места сильной страсти, что оно зачастую мелко, мелочно, жадно и двулично, мы тем не менее, в отличие от Боруха Гохмана, автора прекрасной статьи «Вымыслы Ш. Агнона», не стали бы утверждать, будто эта «среда, отрицающая все, что представляется нашей молодежи неоспоримой ценностью, враждебна аутентичной традиции» и, «примирившись с перспективой прожить жизнь, подобную той, какую прожили его родители…», Гиршл обрекает себя на «ужасное» будущее.

По нашему мнению, такая оценка проистекает из неправильного прочтения «Простой истории» — критик проецирует наши современные, антибуржуазные взгляды на прошлое. Если же мы будем читать книгу, оставив в стороне собственные культурные пристрастия и предубеждения, то увидим, что Агнон относится с любовью к созданным им персонажам, изображает их с нежностью и живостью. Пусть это не наш «идеал», их ограниченность очевидна, но и привлекательные черты неоспоримы. Как правило, эти люди сообразительны, остроумны, добродушны, редко способны сознательно совершить неблаговидный поступок. Они обладают таким прекрасным качеством, как социальная и семейная солидарность, способны наслаждаться простыми радостями жизни. Даже наиболее неприятные из них изображены автором не без определенной симпатии. Так, Мина, которая вначале производит на нас впечатление пустой местечковой девицы с претензиями, оказывается молодой женщиной с немалой долей мужества и находчивости, а эгоистичная, самодовольная, властная и порой жестокая Цирл в то же время умна, предприимчива, располагает к себе, т. е. сочетает все то хорошее и дурное, что свойственно шибушскому обществу. Вероятно, в Цирл Агнон отразил самого себя в большей степени, чем в остальных персонажах романа.

Если это утверждение покажется читателям небесспорным, можно подкрепить его историей, рассказанной израильским писателем Амосом Озом. В бытность свою студентом Иерусалимского университета Оз отправился к Агнону, чтобы выразить свое восхищение его творчеством. Агнону было тогда под семьдесят. Он принял студента любезно, поговорил с ним о своей литературной работе, которая интересовала Оза, а затем спросил, какие другие еврейские писатели нравятся его посетителю. Оз назвал Хаима Хазаза, современника Агнона и его главного соперника, оспаривавшего у него титул старейшины еврейской литературы.

— А кто это такой? — к своему удивлению услышал гость. — Никогда не слыхал о таком.

Думая, что Агнон не расслышал его, Оз повторил имя и фамилию писателя. Хозяин же, твердя, что не знает такого писателя, направился к книжному шкафу, извлек из него тяжелый справочник, полистал его и заявил ошеломленному студенту литературного факультета, что никакого Хазаза там нет. Разговор перешел на другие предметы, но, когда Агнон на минуту удалился из комнаты, Оз подошел к справочнику и обнаружил, что был он издан в XIX веке, задолго до рождения Агнона и Хазаза. Не является ли этот эпизод почти точной копией сцены в «Простой истории», где Цирл высказывается о Курце и его нежеланном визите, притворяясь, будто не знает, что этот человек стоит за дверью.

Очевидно, что Агнон, лауреат Нобелевской премии, писатель, переведенный на десятки языков, сам был «галицианером» со склонностью дурачить людей. В своей «Простой истории» он зачастую как бы посмеивается вместе с нами над изображаемыми в ней персонажами, посмеиваясь одновременно и над нами. Вы, мои читатели, кажется, говорит он, считаете людей, о которых я пишу, комичными, и, возможно, они действительно комичны. Но уверены ли вы, что, находя их комичными, вы сами не попали впросак? Вы подходите к ним с мерками своей эпохи, с критериями XX века, а они, возможно, столь же нелепы и смешны, может быть, еще более нелепы. Несомненно, Агнон — великий мастер дурачить, но в его произведениях не всегда ясно, кто остается в дураках. Вспомним рассказчика в «Простой истории» с его благочестивыми возгласами «Отец наш небесный», «Господь на небесах». Являются ли они всего лишь предписанными ритуалом сентиментальными восклицаниями, как думает Борух Гохман, по утверждению которого они «могут только подорвать веру в то, что Бог имеет какое-то отношение к происходящему на земле», в результате чего «ирония Агнона направлена настолько же против рассказчика, насколько и против мещанского мира, изображенного в романе»? А не над нами ли это автор посмеивается за то, что мы так реагируем, не умеем видеть повсюду руку Божественного провидения, как это делали наши менее утонченные предки, и потому нетерпеливо отмахиваемся от всякого упоминания о Боге? Если в области изобразительного искусства одним из лозунгов модернизма было «эпатировать буржуазию!», т. е. скандализировать людей, рабски придерживающихся условностей, то Агнон любит поступать как раз наоборот: ему нравится скандализировать читателя, склонного к модернизму. Его рассказчик, человек, вышедший из толщи народа, напоминает шаблонную фигуру неказистого деревенского простака, которому в конце концов удастся перехитрить самого большого хитреца в городе. Издевательски-наивный антимодернизм, по сути дела, является излюбленным художественным приемом Агнона: прибегая к нему, он часто складывает его как бы пополам — сначала насмехается над нашей эпохой, противопоставляя ее предшествующей, затем смеется над этой последней с помощью еще более отдаленного прошлого. В «Простой истории» он саркастически изображает современную медицину, Кнабенгутов и Гецлов Штайнов, желающих изменить мир, а также Гильденхорнов и Шлайенов, реально изменяющих его. Рассказчик часто дает понять, что сам мир сильно деградировал по сравнению с миром наших предков, людей во всех отношениях более стойких и серьезных. «Чем старше, тем лучше» — таким мог бы быть его лозунг. Агнон пишет о мире, в котором провел свою галицийскую молодость и детство, с ностальгией, непривычной для современной литературы на иврите, чаще склонной вспоминать этот период через призму вечно тяготевшей над евреями грозной тени враждебного окружения, но в своих произведениях неоднократно упоминает Золотой век (место существования которого указывается весьма туманно) и оплакивает то время. Трудно сказать, литературная ли это поза или точное отражение воззрений на историю. Но можно не сомневаться, что сам он, наблюдательный еврей, всю жизнь, за исключением короткого периода в подростковом возрасте, неукоснительно соблюдавший традицию, отличался глубоко консервативным складом ума. Политика, судя по всему, сама по себе никогда его особенно не интересовала. Агнон редко писал о политических деятелях прямо, и его отношение к ним может быть передано словами жившего в I веке раввина Ханины Сган а-Коаним, преставленными в «Этике наших праотцев»: «Молитесь за благополучие государства, потому что только страх перед властями удерживает человека от того, чтобы проглотить своего соседа живьем». Глубокий страх писателя перед анархией был выше всех моральных и культурных соображений, а косвенный смысл почти всех его произведений сводится к тому, что без социальной системы и индивидуальной дисциплины, позволяющих удерживать в узде животные инстинкты людей, и дисциплины, которую прекрасно обеспечивают предписания иудейской религии, — человеческому «я» и отношениям человека с окружающим миром грозит сползти в хаос. Современность для Агнона — практически синоним хаоса, и в той или иной форме его произведения решительно отвергают ее. К сожалению, этот аспект его манеры письма почти невоспроизводим на других языках, однако неприятие Агноном существующей действительности находит отражение даже в стиле его прозы на иврите. Опираясь на свою эрудицию, изобретательность и способность адаптировать классическую раввинскую дикцию к современному ивриту, он упорно, даже вызывающе, отказывался делать какие-либо уступки огромным переменам, происшедшим в иврите в процессе его возрождения в XX веке.

Поскольку романтическая любовь с ее сильным иррациональным компонентом является потенциально хаотичной и беззаконной силой, старозаветный Шибуш в порядке самозащиты должен стремиться нейтрализовать ее или удержать в рамках дозволенного. И нам, и Агнону известно то, чего ни Гурвицы, ни Цимлихи пока не знают, хотя и предчувствуют: Шибуш и все, что он олицетворяет, исторически обречены, и защищать их нет смысла. Это добавляет еще одно ироничное измерение к роману, но не является его центральным вопросом. Враг № 1 в Шибуше — отнюдь не сексуальность сама по себе, не такое уж пуританское шибушское общество, и не об этом пишет Агнон. Враг № 1 — это социальный беспорядок! Мир Шибуша не развалился бы, если бы Гиршл женился на Блюме, но ведь речь идет о мире, который покоится на родительском авторитете, семейных узах и преемственности традиций. И всему этому создалась бы угроза, если бы Гиршл соединился с Блюмой. Находясь на пересечении всех названных факторов, брак остается самым священным из институтов. Когда он перестает быть таковым, возникает угроза социальной стабильности. Помимо всего прочего, как известно Боруху-Меиру и Цирл из собственного опыта, даже если человек женится не по любви, она может родиться в последующем, в браке.

Является ли в таком случае «Простая история» антиромантичной комедией, в которой незрелая глупость, влюбленность юноши, вовремя пресечены и социальный порядок к общему удовольствию восстановлен? Не обязательно! В любви Гиршла и Блюмы нет ничего глупого, да и описывается она как искреннее, сердечное и чистое чувство. По существу, Гиршл мог бы жениться на Блюме без риска погибнуть, если бы только решился бороться за свое чувство. Его родители в конце концов примирились бы с этим. Почему же он не стал бороться? Рассказчик «Простой истории» предлагает нам не менее четырех объяснений, которые можно принять каждое в отдельности или все вместе. Первое из этих объяснений: Гиршл оказывается помолвленным с Миной случайно, в результате ряда нечаянных и комичных ошибок. Второе объяснение — его слабохарактерность. Не будь Гиршл «маменькиным сынком», он расторг бы помолвку или, что более вероятно, не допустил бы ее вовсе. Третье объяснение: глубоко скрытое и бессознательное отождествление сыном себя с отцом: Борух-Меир увлек и затем предал свою кузину Мирл, мать Блюмы, чтобы жениться на Цирл. Гиршл поступает так же, следуя часто встречающейся у детей загадочной склонности копировать жизнь и поступки своих родителей даже в том случае, когда они их не одобряют. И наконец, еще одно объяснение: судьба или, если хотите, воля Провидения. Гиршл женится на Мине, потому что их брак предрешен на небесах, а все остальное — просто осуществление Божественного замысла в отношении этого юноши. То, что он любит Блюму, может сорвать этот замысел, но в самой его любви нет ничего предосудительного.

Нам предоставлено самим попытаться объяснить возникновение нервной болезни у Гиршла. Возможно, она проявилась генетически по линии матери. Временное помутнение разума могло быть вызвано и совокупностью эмоционального напряжения, тревоги, бессонницы, физического истощения, приема слишком большого количества барбитуратов (снотворных средств). Не исключено, что это был выход из неразрешимого конфликта в его жизни, а то и результат отождествления себя со своим мужским началом (символизируемым петухом, несколько раз именуемым писателем «гевер», что на архаичном иврите означает «мужчина»), сопровождаемого убеждением, что он должен пожертвовать им, «зарезать» его. Такая решимость психологически нередко встречается в жизни. Это также один из типично агноновских способов насаживания наживки для читателей: он вынуждает их обнажить свои склонности, домысливать историю так, как она им представляется вероятной.

В глубине души Гиршл, по-видимому, побаивается того желания, которое Блюма пробуждает в нем. В его глазах она воплощение не только земной красоты, но и тайны. Даже ее имя и фамилия подчеркивают эту двойственность: на идише «Блюма» означает цветок, а «Нахт» — ночь. Блюма для Гиршла действительно «ночной цветок», и сможет ли он сорвать его, зависит от того, хватит ли у него смелости проникнуть в неизведанные области своего «я» — сексуальную, эмоциональную и социальную. А к тому времени, когда он обретет необходимое мужество или дойдет до той степени отчаяния, чтобы сделать это (во время своих ночных бдений возле дома Мазлов), Блюма решит, что должна отвергнуть его. Нам приходится строить догадки насчет того, что случилось бы, если бы она не сделала этого или Гиршл вовремя предложил ей руку.

В «Простой истории» присутствуют две пары второстепенных персонажей, которые как бы расставляют для нас указательные знаки. Первая пара — это Акавия и Тирца Мазл, о браке которых нам известно — хотя в книге на их историю намекается лишь косвенно — как о счастливом завершении добрачного романа. Выше было упомянуто, что история Тирцы и Акавии изложена в повести «Расцвет молодости». Тирца влюбляется в Акавию, холостяка средних лет, в свое время любившего ее покойную мать и годящегося ей в отцы. Этот брак в высшей степени противоречит общепринятым условностям, поначалу против него возражал не только отец Тирцы, но и сам Акавия. В конце концов любовь Тирцы победила, но то ли потому, что они так поглощены друг другом, то ли они больше не вписываются ни в какую приемлемую социальную форму, брак выключает их из жизни города, на пустынной окраине которого они живут. Вторая пара — это Мотши Шайнбард и жена д-ра Лангзама, которая, как говорят, покончила самоубийством из-за несчастной любовной связи с Шайнбардом.

Итак, нам позволено взглянуть на два романтических варианта того устройства судьбы, которого избежали герои «Простой истории». Утверждает ли Агнон, что невинный роман должен увенчаться счастливым концом, тогда как связь, сопровождаемая супружеской изменой, обречена на трагический исход, или же он просто напоминает нам, что в жизни может произойти и то и другое, — в любом случае нам внушают, что романтическая любовь сопряжена с риском для общественного положения человека и даже для его жизни, риском, на который и Гиршл в решающий для него момент, и Блюма в другой момент идти не хотят. Однако не намекает ли «Простая история» на то, что им следовало пойти на риск? Или, напротив, автор полагает, что герои поступили мудро, проявив благоразумие? Ни то ни другое! На эти вопросы нам предоставляется отвечать самим.

Д-р Лангзам — единственный персонаж «Простой истории», не только искушенный в своем деле, но и умный человек, который не дает себе труда задаваться этими вопросами. Возможно, с Блюмой Гиршл был бы счастливее и жизнь его была бы более полноценной, чем с Миной; возможно, роман между близкими родственниками закончился бы печально, подобно браку самого д-ра Лангзама. Но он врач, а значит, должен исходить из того, что есть, а не из того, что могло бы быть, и никакое из этих предположений не имеет для него значения. Факты же таковы, что Гиршл вольно или невольно связал свою судьбу с Шибушем, а не с Блюмой, и нужно помочь ему примириться с происшедшим. Чтобы добиться этого, старый доктор прибегает к весьма хитрой стратегии, ведущей к цели окольным путем. С одной стороны, обращаясь к помощи историй, рассказываемых на первый взгляд без всякой задней мысли, он воссоздает для своего пациента позитивный облик маленького галицийского местечка, заставляет его поверить, что скованное условностями общество этого местечка, среди которого ему суждено жить, имеет свои ценности и свои достоинства и не следует стыдиться того, что ты к нему принадлежишь, не нужно бунтовать против этого. С другой стороны, создавая имитацию материнского тепла и заботы, т. е. того, чего не хватало Гиршлу в детстве, он освобождает его от бессознательной обиды на своих родителей, особенно на мать. Подобно писателю Агнону, психолог Лангзам, со своим неодобрением современных методов лечения, не так-то прост, как это может показаться. В его внешне безыскусных методах, которые дают положительный результат именно потому, что больной не понимает их тайной цели, скрыто много житейской мудрости.

Успех лечения, применяемого д-ром Лангзамом, при всей болезненности отречения и смирения, на которых он основан, подтверждается эпизодом со слепым музыкантом в конце романа. Гиршл очарован нежной мелодией скрипки нищего, но в какой-то момент она становится нестерпимой для него, ее красота безотчетно напоминает ему о навеки потерянной для него Блюме. Резкий тон Гиршла, когда он уводит Мину подальше от этого места, вызван болью, возникшей от ощущения, что он в последний раз прощается с той частью своего «я», которой уже не суждено реализоваться. Вдруг он оборачивается и бросает нищему крупную монету. Это не механический жест: щедрый дар, вне всякого сомнения, явится прецедентом для будущих даров. Вряд ли Гиршл когда-нибудь станет тем, кем мог бы быть, но, как и отец, он будет активным и ответственным членом гуманного, пусть и мещанского общества, главными принципами которого служат благотворительность и забота о тех, кому меньше повезло в жизни. Ему запомнились рассуждения д-ра Лангзама о существующей в мире «эстафете добра», хотя самого доктора, который его излечил, он вскоре забыл. Теперь Гиршл сам помогает кому-то другому. В масштабах всего мирового устройства это может показаться незначительным, однако не такая уж это и мелочь.

Комедия, которая разыгрывается на сцене, убеждает нас, что, невзирая на многие западни, расставляемые нам жизнью, все оборачивается к лучшему. Часто она заканчивается веселой разбивкой персонажей по парам так, чтобы каждый что-то получил.

«Простая история» — не исключение. В конце истории Гиршл и Мина обретают друг друга и еще одного сына, Цимлихи получают Мешулама, Йона Тойбер — горбунью, сестру Гецла Штайна, Курц — бывшую горничную Гурвицев, д-р Кнабенгут — богатую жену, на средства которой он будет жить, Арнольд Цимлих — давно утраченных родственников в Маликровике. А Борух-Меир уже планирует свадьбу представителей семей Цимлихов и Гурвицев, брак между кузенами, не удавшийся ни ему, ни его сыну. И только Гецл Штайн и Блюма остаются в одиночестве. О Гецле нечего беспокоиться: этот практичный и трудолюбивый молодой человек, несомненно оправится от своего разочарования в любви и найдет себе подходящую пару. Другое дело Блюма. Как для Гиршла, так и для нас она остается зачарованной красавицей, в конце романа мы знаем о ней не больше, чем в его начале. Мы оставляем ее в неуверенности насчет того, что ждет ее в будущем. Возможно, отказавшись отдать яркое ядро своей души, которое выпустил из рук Гиршл, Блюма как человек будет продолжать расти и развиваться, а со временем встретит человека, равного себе, — Гиршл им не был. А может быть, она еще больше замкнется в защитной броне гордости и независимости, уже окружающей ее. В любом случае легко представить себе, что она станет искать свою судьбу где-то еще, потому что, как она ни бездомна, ее домом должен стать весь мир, подобно тому как домом шибушцев является только Шибуш.

Роман начинался с Блюмы и кончается ею, напоминая нам, что в жизни больше страданий и одиночества, больше вариантов, чем можно разместить на сцене театра комедии. И если, думая о Блюме — хотя мы и знаем, что она существует только на страницах книги Агнона, — мы не можем не желать ей счастья и удачи, то это наша дань восхищения способностью не столь уж простой истории вызывать сочувствие и задерживать на себе внимание.

Гилел Галкин


Читать далее

Шмуэль-Йосеф Агнон. Простая история
I 02.04.13
II 02.04.13
III 02.04.13
IV 02.04.13
V 02.04.13
VI 02.04.13
VII 02.04.13
VIII 02.04.13
IX 02.04.13
X 02.04.13
XI 02.04.13
XII 02.04.13
XIII 02.04.13
XIV 02.04.13
XV 02.04.13
XVI 02.04.13
XVII 02.04.13
XVIII 02.04.13
XIX 02.04.13
XX 02.04.13
XXI 02.04.13
XXII 02.04.13
XXIII 02.04.13
XXIV 02.04.13
XXV 02.04.13
XXVI 02.04.13
XXVII 02.04.13
XXVIII 02.04.13
XXIX 02.04.13
XXX 02.04.13
XXXI 02.04.13
XXXII 02.04.13
XXXIII 02.04.13
XXXIV 02.04.13
XXXV 02.04.13
XXXVI 02.04.13
XXXVII 02.04.13
К роману Шмуэла-Йосефа Агнона. ПРОСТАЯ ИСТОРИЯ 02.04.13
1 - 39 02.04.13
К роману Шмуэла-Йосефа Агнона. ПРОСТАЯ ИСТОРИЯ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть