Онлайн чтение книги Простофиля Вильсон Pudd'nhead Wilson
ГЛАВА III

Перси Дрисколль спалъ сномъ праведника въ ту ночь, когда такъ великодушно спасъ домашнихъ своихъ рабовъ отъ переселенія въ низовья Миссисипи, но злополучная Рокси все время не могла сомкнуть глазъ. Роксану охватывалъ глубокій ужасъ при мысли о томъ, что ея ребенокъ подростетъ, чего добраго, лишь для того, чтобъ быть проданнымъ на какую-нибудь изъ плантацій въ нижнемъ теченіи рѣки. Она чуть не помѣшалась отъ страха. Если ей и случалось на мгновеніе задремать и забыться, то въ слѣдующій за тѣмъ мигъ она проворно вскакивала и подбѣгала къ колыбелькѣ своего мальчика, дабы убѣдиться, дѣйствительно ли онъ еще тамъ. Молодая женщина выхватывала тогда ребенка изъ люльки, прижимала его къ своему сердцу и принималась осыпать поцѣлуями. Въ страстныхъ порывахъ материнской любви она сѣтовала и рыдала, приговаривая:

— Нѣтъ, это имъ не удастся, ни подъ какимъ видомъ не удастся! Бѣдная твоя мама скорѣе согласится тебя убить!

Какъ-то разъ, когда она укладывала своего малютку опять въ колыбель, другой ребенокъ пошевелился во снѣ и такимъ образомъ привлекъ на себя ея вниманіе. Роксана подошла къ нему и долго стояла передъ роскошной его кроваткой, разсуждая сама съ собой:

— Чѣмъ провинился бѣдный мой малютка, что ему не суждено быть такимъ же счастливымъ, какъ этому господскому дитяти? Мой мальчикъ не сдѣлалъ вѣдь ничего дурного. Господь Богъ былъ добръ къ тебѣ, но отчего Онъ не пожелалъ быть также добръ и къ нему? Тебя вѣдь никто не можетъ продать на плантаціи внизъ по теченію рѣки. Я ненавижу твоего папашу, потому что онъ человѣкъ безсердечный, по крайней мѣрѣ, для нашего брата, негровъ. Я ненавижу его и, кажется, готова была бы его убить! Она немножко помолчала и погрузилась въ глубокія думы, а затѣмъ снова разразилась громкими рыданіями и отошла отъ кроватки, заявляя себѣ самой:

— Да я сейчасъ же убью моего ребенка! Для него нѣтъ другого выхода. Если я его убью, то, по крайней мѣрѣ, никто не продастъ его въ низовія плантаціи! Да, я сдѣлаю это сейчасъ же, безотлагательно! — Бѣдная мама убьетъ своего голубчика, чтобы избавить его отъ мученій.

Она прижала ребенка опять къ своей груди и, осыпая его ласками, продолжала:

— Мамаша сейчасъ же тебя убьетъ, такъ какъ безъ этого нельзя обойтись, но ты не думай, голубчикъ, чтобы она собиралась тебя покинуть. Нѣтъ, нѣтъ, не плачь, мой дорогой! Мамаша пойдетъ съ тобою. Она убьетъ также и себя, такъ что мы умремъ вмѣстѣ! Да, голубчикъ, ты уйдешь отсюда вмѣстѣ съ мамашей! Мы съ тобой оба бросимся въ рѣку и тогда ничто не будетъ ужь насъ больше тревожить. На томъ свѣтѣ не станутъ вѣдь продавать несчастныхъ негровъ на плантаціи въ низовья Миссисипи.

Роксана направилась уже къ дверямъ, продолжая ласкать и убаюкивать своего ребенка, но внезапно остановилась на половинѣ дороги. Вниманіе ея привлекло новое праздничное платье, изъ недорогаго, но замѣчательно пестраго ситца, фантастическій рисунокъ котораго сверкалъ даже при свѣтѣ ночника яркими разноцвѣтными своими красками.

Она задумчиво и съ вожделѣніемъ поглядѣла на это платье.

— Я вѣдь ни разу еще его не надѣвала, — сказала она, — а между тѣмъ оно такое хорошенькое.

Рокси кивнула головой, какъ бы въ знакъ того, что одобряетъ мелькнувшую у нея мысль, и добавила:

— Нѣтъ, я не хочу, чтобъ меня вытащили изъ рѣки въ этой несчастной старой юбченкѣ. Мало ли, сколько народу сбѣжится, вѣдь, смотрѣть на утопленницу!

Положивъ ребенка опять въ колыбельку, Роксана переодѣлась. Поглядѣвъ на себя въ зеркало, она сама изумилась своей красотѣ и признала умѣстнымъ еще болѣе усовершенствовать погребальное свое убранство. Она сняла клѣтчатый носовой платокъ, которымъ голова ея была повязана, словно тюрбаномъ, и причесала роскошные свои шелковистые волосы такъ, какъ это принято у «бѣлыхъ», украсила эту прическу бантиками изъ ленты ярко-краснаго цвѣта и вѣточкой отвратительнѣйшихъ искусственныхъ цвѣтовъ, затѣмъ накинула себѣ на плечи большой вязаный платокъ огненно краснаго цвѣта, долженствовавшій изображать собою мантилью. Въ такомъ нарядномъ костюмѣ ей не стыдно было лечь въ могилу.

Роксана взяла опять своего ребенка на руки. Взоръ ея, остановившись при этомъ на несчастной коротенькой его рубашенкѣ изъ небѣленаго полотна, невольно подмѣтивъ рѣзкій контрастъ между этою нищенскою рубашенкой и собственнымъ ея наряднымъ костюмомъ, сверкавшимъ адскою яркостью красокъ. Материнское сердце Роксаны смутилось и почувствовало себя пристыженнымъ.

— Нѣтъ, голубчикъ, твоя мамаша не возьметъ тебя на тотъ свѣтъ такимъ оборванцемъ. Ангелы должны восхищаться тобой не меньше, чѣмъ ею самой! Я не хочу, чтобъ имъ пришлось закрывать себѣ лицо руками, объясняя Давиду, Голіаsу и другимъ пророкамъ: «Ребенокъ этотъ слишкомъ плохо одѣтъ для здѣшнихъ мѣстъ!»

Съ этими словами она сняла съ своего мальчика рубашенку и одѣла на голенькаго мальчугана бѣлоснѣжное длинное дѣтское платьице Томаса Бекета, обшитое широкими голубыми лентами и дорогими кружевами.

— Ну, вотъ, теперь и ты изготовился въ дорогу, — добавила она, усадивъ ребенка въ кресло и отойдя сама на нѣсколько шаговъ, чтобы полюбоваться малюткой. Глаза ея расширились отъ изумленія и восторга. Она захлопала въ ладоши и воскликнула:

— Ну, ужь этого, признаться, я никакъ не ожидала. Я не думала, чтобы ты былъ такой милашка! Молодой баричъ Томми ничуть не красивѣе тебя! То есть ни на одинъ ноготокъ!

Роксана подошла къ нарядной колыбелькѣ и, поглядѣвъ на другого ребенка, оглянулась на собственнаго своего мальчика и опять посмотрѣла на барское дитя. Глаза ея какъ-то странно сверкнули и на мгновеніе она опять погрузилась въ думы. Казалось, будто молодая женщина пришла въ состояніе какого-то экстаза. Пробудившись отъ него, она проговорила:

— Когда я вчера мыла ихъ обоихъ въ ванночкѣ, родной папаша барича Томми спрашивалъ, который изъ малютокъ его собственный?

Она принялась ходить по комнатѣ словно во снѣ, а потомъ подошла опять къ нарядной кроваткѣ Томаса Бекета, раздѣла его, сняла съ него рѣшительно все и надѣла на него грубую рубашенку изъ небѣленаго полотна. Снятое съ маленькаго барича коралловое ожерелье, Роксана надѣла на шею своему собственному ребенку, посадила обоихъ дѣтей рядомъ и, тщательно поглядѣвъ на нихъ, проговорила вполголоса:

— Кто бы могъ повѣрить, что платье такъ много значитъ? Съѣшь моихъ кошекъ, собака! Мнѣ и самой трудно теперь распознать, кто изъ нихъ чей, а ужь папаша его ровнехонько ничего не угадаетъ. Уложивъ своего мальчика въ изящную кроватку, Томми, она сказала:

— Съ этого времени ты молодой баричъ, Томъ! Я начну теперь обучать и привыкать, чтобы всегда это помнить и называть тебя, голубчикъ, надлежащимъ именемъ, потому что, если я какъ-нибудь ошибусь, то намъ обоимъ не сдобровать. Ну, вотъ, теперь потрудитесь лежать смирно и не барахтаться, баричъ Томъ! Благодарю Бога Вседержителя, вы теперь спасены! Да, спасены! Никому уже не удастся продать васъ, бѣднаго моего голубчика, на плантаціи въ низовьяхъ рѣки.

Настоящаго барича она уложила въ некрашенную сосновую колыбельку своего собственнаго ребенка и, поглядывая съ нѣкоторымъ смущеніемъ на крѣпко уснувшаго мальчика, сказала ему:

— Мнѣ очень жаль тебя, малютка, право, жаль! Господь Богъ видитъ мое сердце и знаетъ это, но что же я могу сдѣлать? Какъ прикажешь мнѣ поступить? Твой папаша непремѣнно продастъ когда-нибудь и кому-нибудь моего мальчика и тогда его увезутъ отсюда прочь, внизъ по теченію рѣки на плантаціи. Пойми, что этого я ужь ни подъ какимъ видомъ не могу допустить.

Она и сама бросилась не раздѣваясь, на постель, но, очевидно, продолжала еще мучиться сомнѣніями, такъ какъ безпрестанно ерзала головой по подушкѣ. Внезапно она усѣлась на кровати. Видъ у нея былъ совершенно веселый, и радостный. Дѣйствительно, въ измученной, разболѣвшейся ея головѣ мелькнула утѣшительная мысль:

— Никакого грѣха тутъ съ моей стороны не будетъ, — объяснила она себѣ самой. — То же самое дѣлали вѣдь и бѣлые. Да, слава Богу, тутъ нѣтъ грѣха даже ни на чуточку! Они тоже это дѣлали, и притомъ самые что ни на есть знатные, которыхъ называютъ королями.

Роксана опять углубилась въ думы, стараясь извлечь какъ-нибудь изъ нѣдръ своей памяти туманныя подробности разсказа, который когда-то слышала. Подъ конецъ она проговорила:

— Ну да! Такъ и есть! Теперь я вспомнила! Это разсказывалъ намъ старый негръ-проповѣдникъ, пріѣзжавшій сюда изъ Иллинойса проповѣдывать въ негритянской церкви. Онъ говорилъ намъ еще, что никто не можетъ спасти себя самого ни вѣрою, ни добрыми дѣлами. Хоть лѣзь изъ кожи вонъ, а всетаки не спасешься самъ! Спасти можетъ одна только Благодать, которая исходитъ исключительно лишь отъ Самого Бога, Который можетъ ее ниспослать, кому вздумаетъ: святому или грѣшнику. Онъ поступаетъ всегда по собственной своей волѣ, какъ это и подобаетъ Вседержителю. Выберетъ себѣ кого вздумается и наградитъ его вѣчнымъ блаженствомъ, а другого бѣднягу отстранитъ отъ себя и отправитъ его къ сатанѣ въ огнь вѣчный. Проповѣдникъ разсказывалъ, что какъ разъ именно такую штуку они сдѣлали давнымъ давно какъ-то въ Англіи. Королева какъ-то оставила своего ребенка въ люлькѣ одного, а сама ушла въ гости. Какая-то изъ ея невольницъ-негритянокъ, съ виду такая же бѣлая, какъ, напримѣръ, хоть бы я, шныряла въ отсутствіи господъ по комнатамъ, и вдругъ увидѣла, что ребенокъ лежитъ одинъ. Сейчасъ же она надѣваетъ платье своего малыша на королевскаго младенца, а платье королевскаго младенца на своего ребенка, кладетъ этого ребенка въ кроватку королевича, а самого королевича уноситъ къ себѣ въ негритянскій кварталъ. Никому такъ-таки не удалось объ этомъ догадаться, такъ что ея сынъ сталъ со временемъ королемъ, и продалъ потомъ, при раздѣлѣ наслѣдства, настоящаго королевича куда-то на плантацію въ низовья Миссисипи. Проповѣдникъ говорилъ намъ всегда, что бѣлые постоянно правы. Въ томъ, что они дѣлаютъ, никакого грѣха быть не можетъ. Вотъ хотя бы и тутъ. Они сдѣлали то же самое, что и я, и притомъ еще не простые бѣлые, а самые знатные, какіе только есть на всемъ свѣтѣ! Какъ я рада, что мнѣ удалось вспомнить все это!

На сердцѣ у Роксаны стало совершенно легко. Чувствуя себя совсѣмъ счастливой, она подошла къ колыбелькамъ и провела остатокъ ночи въ повтореніи уроковъ, выпавшихъ ей на долю. Легонько похлопывая собственнаго своего ребенка, Рокси смиренно говорила:

— Потрудитесь лежать смирно, молодой баринъ Томъ! — Затѣмъ она угощала настоящаго Тома уже болѣе крѣпкимъ шлепкомъ и замѣчала ему строгимъ тономъ: — Лежи смирно, Чемберсъ, а не то я тебѣ задамъ взбучку!

Продолжая практиковаться, Роксана съ изумленіемъ замѣчала, съ какой неуклонной увѣренностью смиренное и благоговѣйное уваженіе, проявлявшееся въ ея словахъ и поступкахъ по отношенію въ молодому баричу, перешло теперь къ незаконному похитителю его правъ. Не менѣе удивляла ее легкость, съ какою материнская грубость рѣчи и безцеремонность обращенія перешли на злополучнаго наслѣдника древней аристократической фамиліи Дрисколлей.

По временамъ она отрывалась отъ своихъ практическихъ занятій и углублялась въ исчисленіе вѣроятностей.

— Сегодня продадутъ за кражу денегъ всѣхъ троихъ нашихъ негровъ, а вмѣсто нихъ купятъ другихъ, которые въ жизнь свою не видали нашихъ малютокъ. Все, значитъ, устраивается къ лучшему. Когда я вынесу утромъ дѣтей гулять, такъ сейчасъ же, зайдя за уголъ, вымажу имъ ротики вареньемъ. Тогда ужь никому въ свѣтѣ не распознать, что ихъ подмѣнили. Я буду поступать такъ ежедневно, — если понадобится, хоть цѣлый годъ, — пока опасность совсѣмъ не минуетъ. Если я кого-нибудь и боюсь, то развѣ только Мякинно-головаго Вильсона. Его прозвали Мякинной Головой и говорятъ, будто онъ набитый дуракъ. Клянусь Богомъ, однако, что онъ ни чуточки не глупѣе меня. Онъ самый умный мужчина во всемъ городѣ, за исключеніемъ развѣ судьи Дрисколля и, можетъ быть, Пема Говарда. Чтобъ ему провалиться въ тартарары, этому Вильсону! Меня, признаться, не на шутку пугаютъ проклятыя его стеклышки. Онъ оченно ужь смахиваетъ съ ними на колдуна. Впрочемъ, гдѣ наше не пропадало! На-дняхъ онъ навѣрное захочетъ опять снять оттиски съ пальчиковъ у моихъ ребятишекъ. Если онъ при этомъ не замѣтитъ, что я подмѣнила малютокъ, тогда уже навѣрное никто другой этого не узнаетъ и я буду чувствовать себя въ совершенной безопасности. На всякій случай, однако, я буду всегда носить теперь при себѣ лошадиную подкову, для защиты отъ колдовства.

Само собою разумѣется, что у Роксаны не было ни малѣйшаго основанія опасаться новопріобрѣтенныхъ негровъ. Хозяина ей тоже не зачѣмъ было бояться. Одна изъ его спекуляцій угрожала закончиться крахомъ и онъ былъ до такой степени ею занятъ, что наврядъ ли видѣлъ дѣтей, даже когда и глядѣлъ на нихъ. При томъ же, когда барину случалось входить въ дѣтскую, Роксанѣ стоило только заставить обоихъ малютокъ расхохотаться. Личики ихъ становились тогда какими-то ямочками, изъ которыхъ виднѣлись беззубыя десны. Баринъ уходилъ изъ дѣтской прежде, чѣмъ малютки успѣвали принять снова человѣческій видъ.

Нѣсколько дней спустя, упомянутая уже спекуляція приняла до такой степени сомнительный характеръ, что Перси Дрисколль уѣхалъ со своимъ братомъ-судьею, дабы попытаться какъ-нибудь покончить ее на мѣстѣ. Это была спекуляція съ земельными участками, неожиданно усложнившаяся процессомъ. Братья вернулись домой лишь по прошествіи семи недѣль. Въ этотъ промежутокъ времени Роксана успѣла уже побывать у Вильсона и осталась совершенно довольна своимъ посѣщеніемъ. Вильсонъ снялъ оттиски съ оконечностей пальчиковѣ у малютокъ, подписалъ подъ ними имена дѣтей, помѣтилъ пластинки «1 октября 1830 г.», бережно спряталъ ихъ въ свой архивъ и продолжалъ какъ ни въ чемъ ни бывало бесѣдовать съ Рокси, которой, повидимому, очень хотѣлось, чтобы онъ убѣдился, до какой степени выросли и похорошѣли дѣти за мѣсяцъ, истекшій съ того времени, какъ онъ снималъ въ предшествующій разъ оттиски съ ихъ пальцевъ. Онъ безпрекословно призналъ эти фактическія улучшенія и наговорилъ дѣтямъ цѣлую кучу комплиментовъ, вполнѣ удовлетворившихъ Роксану. Личики у малютокъ были на этотъ разъ совсѣмъ чистенькія, не вымазанныя ни вареньемъ, ни какимъ либо инымъ подобнымъ же гримомъ, а потому Роксана все время дрожала и страшно боялась, что онъ вдругъ…

Этого, однако, не случилось. Вильсонъ ничего не замѣтилъ. Рокси, внѣ себя отъ радости, вернулась домой и разъ навсегда покончила со всѣми прежними своими опасеніями касательно возможности того, что ее какъ-нибудь уличатъ въ подлогѣ.