Онлайн чтение книги Пушкинский вальс
1

На лестнице был полумрак. Они долго поднимались на второй этаж, останавливаясь почти на каждой ступеньке, и говорили. Возле двери он ее поцеловал. Несколько секунд они стояли без слов.

— Я тебя люблю… веришь?

Он говорил это вчера, позавчера. Много раз.

И всегда: «Настя, ты веришь?»

— Угадай, что я думаю, Настя!

— Что?

— Не могу без тебя жить, вот что!

— И я. Только тише. Мама услышит.

Она приложила палец к губам.

— Пусть слышит. И хорошо, что услышит. Надо им сказать, Настя! Звони, скажем сейчас.

— Что скажем?

— Все. Ведь решено? Ты же знаешь, что со мной. Сам не разберусь. Начну о чем-нибудь думать, а в голове… Даже читать не могу. Настя, если они будут отговаривать, ты устоишь?

— Наверное, будут отговаривать.

— Почему?

— Скажут: рано. Сначала на ноги встаньте. Проверьте чувство.

— Я тебя люблю, — строго сказал он.

— Ужасно серьезный! — засмеялась она. — Знаешь, как тебя девчонки зовут? Антистиляга, Анти! Просто страх.

Она тронула его лицо веткой клена.

Он снова обнял ее, неловко, боясь слишком близко привлечь.

— Иди, Дима, — сказала Настя, отстраняя его, но не очень. — Я тоже… Мне тоже хорошо, хорошо! Димка, мне удивительно хорошо! Завтра в семь на Откосе.

— Не завтра, а сегодня. Завтра уже началось. Настя, приходи в пять, согласна? Можно мне тебя поцеловать на прощание?

— Димка, за что ты в меня влюбился?

— Не знаю. За все! Ты умная. С тобой интересно обо всем поговорить, не то что с другими девчонками: «Ах, спросят, не спросят по физике! Ах, танцы! Ах, Ив Монтан!» Ни с кем не бывает так интересно говорить, как с тобой! Ты веселая. Когда ты смеешься, хочется хохотать, так смешно ты смеешься! Какая-то радость! Хочется слушать музыку, сидел бы и слушал, просто чудо какое-то! Ты красивая!

— Это уж враки.

— Красивая! Знаешь, какие у тебя волосы? Как бы сказать… Светлые… Мне вся твоя семья нравится. Настя, неужели ты меня любишь? Верно, любишь?

— Димка, смешной…

Они простояли еще добрых полчаса.

— Димка, иди, до свидания. Завтра в пять на Откосе.

Она подождала, перегнувшись через перила, пока на лестнице стихли шаги, отперла английский замок и на цыпочках вошла в дом. Тишина. Слышно, как в висках бьется кровь.

А в комнате утро, в распахнутое окно смотрит розовое небо. Уже утро. Она легла на подоконник, свесив голову. Так и есть, стоит под окном!

Высоченный, худой. Прислонился к тополю и стоит. Удивительная жизнь, Димка, верно? Птица запела. Что за птица па нашем дворе? Как странно, простой двор, один Димка да птица в тополях.

Он махнул рукой и пошел.

«Оглянись!» — мысленно приказала Настя. Оглянулся.

«Димка. Люблю».

Она спрыгнула с подоконника. Со стены из длинного, без оправы зеркала изумленно глядит тонкоплечая девочка в ситцевом платье. Чуть вздернутый нос, скулы чуть выдаются, ямочки у кончиков губ. Глаза узкие. Как у японца.

Прощайся, девочка, со своей веселой комнаткой, где вместо постели диван, книжная полка (бедная полка, и с тобой расставаться!), на столике бюст Маяковского, фотографии Галины Улановой.

А вот и солнце.

Здравствуйте! Поднялось, и прямо в окно, и пошло вырисовывать по стенам кружочки.

«Маяковского можно захватить с собой, а Галина Уланова еще и сама к нам прикатит. Нет, я слишком уж счастлива! Не могу от счастья заснуть. Ди-мит-рий Лавров! Красивое имя! Но лучше — Димка. Димка, я поехала бы с тобой в Антарктиду, не то что на стройку! Неужели всего два денечка осталось? А сегодня в пять на Откосе. Димка, ты раньше придешь, знаю. Придешь, а я тут. Спрячусь за березу. Ау! Я тебя поцелую сама. Мне хочется поцеловать тебя, Димка. Как долго ждать до пяти, целых полсуток! Скорее бы, скорее прошли эти полсуток! Не буду ложиться, все равно не уснуть. Какой уж там сон! Разве только прилечь…»

Она легла и уснула. Платье брошено на стул. Кленовая ветка валяется на полу. Листья увяли. Солнце вовсю гуляет по комнате.

Настя крепко спит, сбросив с голых плеч простыню, и не слышит: мать вошла и стоит над диваном. Давно уже стоит.

Внезапно Настя проснулась.

— Мамочка, здравствуй. Уже день?

— Я слышала, ты вчера поздно вернулась, Настя.

— У тебя бессонница, мама?

— Пожалуй…

— Но нельзя же, нельзя так, нельзя! Все едут, к чему-то стремятся. Ищут романтику, хотят испробовать силы. Все наши ребята мечтают о больших делах. А я? Мамочка, и еще есть одно, очень важное. Мама, я… догадайся.

Она села, подтянув простыню к подбородку, и смотрела на мать узкими, как у японца, глазами. Мать нагнулась, подняла с пола брошенную Настей кленовую ветку. Молчит.

«Ужасна проблема отцов и детей! Вернее, матерей и детей. Особенно плохо, если ты дочь. Нет, сейчас не стоит открывать ей про Димку, так я и предполагала. Вот беда, из всего делают драму», — думала Настя.

— Вечером поговорим. Много есть о чем, — сказала мать.

— Мамуля, папку я накормлю. Он живо у меня поднимется. На работе ломит, как трактор, а дома лежебока. Избаловали мы его, мать, на свою шею.

— Папы нет. В клинике… Ночное дежурство.

— Я и говорю: ломит, как трактор. Вечно дежурство, дежурство! Институт, институт…

— До вечера, Настя, — перебила мать.

Она задержалась у зеркала, пристально вглядываясь в пожелтевшее от бессонной ночи лицо, еще молодое, тонкое, с печально опущенным ртом. Повторила:

— До вечера.

«Эх я, эгоистка! — думала Настя, оставшись одна, сидя в постели, обхватив коленки руками. — Последние деньки, а я совсем отца с матерью забросила. Буду сегодня с ними дома весь вечер. И завтра. Поздно опомнилась. Всего два вечерочка осталось».

Она упрекала себя в эгоизме, но через минуту снова думала о том, что ее ждет.

«Что нас там ждет? Резко континентальный климат, как пишут в учебнике географии. Конечно, если бы ехать одной — страшновато, а всем классом ничего страшного нет. Целая орава из двадцати четырех человек плюс Нина Сергеевна. Кто молодчина, так Нина Сергеевна. Впрочем, что ей терять! Двадцать восьмой год, старая дева, сегодня уроки, завтра уроки, кому не захочется нового? Уезжаем на комсомольскую стройку, ура! Может быть, будем мерзнуть в палатках, вот и отлично. Все сначала мерзнут, а как же без этого? Какие еще ожидают нас трудности? Давайте, давайте, не страшно… А теперь и до пяти на Откосе недолго осталось!»

Настя вскочила и в одной рубашке, босая побежала на кухню вскипятить молоко.

Веселый у них дом. Всюду солнце. В кухне пол горячий от солнца. Со двора несутся ребячьи крики, воробьиный щебет. В разгаре лето, июль. Июля, правда, остался самый кончик. Туда они приедут под август. Глядишь, и листья зажелтели…

В передней зазвонил телефон. Настя оставила на плитке кастрюлю с молоком и побежала к телефону.

— Алло! Настя? Позови Аркадия Павловича.

— Здравствуйте, Серафима Игнатьевна. Папы нет. Прямо от вас, из клиники, пошел в институт.

— Откуда из клиники? Не был он в клинике.

— Как не был, Серафима Игнатьевна? Как не был, когда был? У него ночное дежурство.

— Брось дурака валять, Настя! Мне ли не знать, когда чье дежурство? Настя, что ты молчишь?.. Настя, ах, батюшки! Настенька, ай!

Серафима Игнатьевна что-то забормотала, сбилась, запуталась.

В трубке загудело. Из кухни валило едким запахом гари: убежало молоко. Надо выключить плитку. Что-то еще? Да, одеться.

Вчерашнее платье брошено на стуле. Увядшая ветка…

Она вошла в комнату родителей. Что-то здесь не по-старому. Она старается уловить перемену. Вот что! Непривычный порядок на письменном столе отца. Не порядок, а почти пустота. Один чернильный прибор.

«Что над ними стряслось? Не может быть!»

Настя дрожащими пальцами торопливо застегивала пуговицы. Он давно уже куда-то все уезжает, уходит. О боже! Вечно дежурства. Папочка милый, она напутала, твоя Серафима Игнатьевна, ты был сегодня в клинике, ты не станешь обманывать.

Настя постояла, еще не понимая, и побежала из дому. Двором она пронеслась, но за калиткой пошла медленно, вдруг оробев встречи с матерью. Ведь замечала, что с мамой творится неладное! Замечала. Некогда было задуматься. Эгоистка, типичная эгоистка! Тебе некогда, ты занята собой, своими делами. А мать? Мама вся какая-то стала погасшая. Бродит как тень. Или сидит на тахте, подобрав ноги, и курит. Папа в отъездах. Папочка, даже когда ты ненадолго уедешь, без тебя сиротливо. Ты у нас умный, великодушный, ты замечательный, папа! Папа, мы с мамой гордимся тобой! Обожаем. Ты наш самый любимый, родной. Не верю, ничего не случилось! Серафима Игнатьевна напутала. Недавно (да это было позавчера!) как он орал на нее по телефону за то, что какому-то больному в клинике выписали не тот рацион. «Вы старшая медсестра, вы не смеете ошибаться!» Как орал! Когда выяснилось, что Серафима Игнатьевна не виновата и ни в чем не ошиблась, началась самокритика. Просто умора! Такой уж у нашего отца сумасшедший, неравнодушный характер. Постойте, если только позавчера он отчитывал по телефону Серафиму Игнатьевну, а потом стукал себя по лбу кулаком: «Самодур окаянный!..» Не случилось ничего. С папой не может случиться «такого». А мама? А как же мама? А я?

Настя вошла в библиотеку имени В. Г. Короленко, кивнула знакомым девушкам, сидевшим на приеме и выдаче книг, и юркнула в тесные коридорчики из книжных полок, где чуть припахивает пылью, пестрит в глазах от корешков переплетов. Библиотека имени В. Г. Короленко — передовая, с открытым доступом к полкам. Читатели разгуливают среди книг и выбирают что кому по душе или советуются с консультантами.

Мама стояла к Насте спиной, слегка откинув назад стриженную под мальчика курчавую голову.

Молодой человек в клетчатой рубашке навыпуск, совершенный юнец, такой длинный, что маме приходилось смотреть на него снизу вверх, говорил небрежно, со скучающей миной:

— Дайте что-нибудь интересненькое. Не воспитательное только, пожалуйста. «Женщина в белом» есть?

— На руках.

— Ну конечно! Что же есть?

— Алексей Толстой, Тендряков. Возьмите повести Тендрякова, хорошие повести.

— Что-то не слышал. Приключенческие?

— Нет, понимаете, это такая книга… Сама жизнь.

— Ну, значит, воспитательное. Производство, трудовые процессы, нет уж, спасибо! Дайте что-нибудь про диверсантов.

— Молодой человек!.. — Не договорив, мама случайно оглянулась и увидела Настю. Лицо ее облилось беспомощной краской. — Зачем? — хмуря брови, спросила она.

— Надо. По делу.

— Подожди в сквере, я выйду, — не сразу ответила мать, выпытывающе глядя на Настю. — Возьмите вот эту книгу, я вам советую…

«Смутилась… — думала Настя, прохаживаясь по ясеневой аллейке в сквере близ библиотеки. — Робко она его агитирует. Выложила бы напрямик: неуч, нахал. Не умеет расправляться с нахалами. Ты слишком застенчивая, мамочка. Совершенно не умеешь за себя постоять. Ах, беспокойно, беспокойно мне и тоскливо!»

Сквозь реденькую аллейку видно: мама вышла на крыльцо библиотеки, постояла, прислонив к глазам ладонь от солнца и торопясь зашагала через улицу. Ветер относит назад пестрое платье. Что с тобой, мама? Как похудела! Глаза запали. Лицо замкнуто. Подошла. «Не скажу», — внезапно решила Настя, Испуганный вид выдавал ее с головой.

— Зачем ты? — спросила мать.

— Серафима Игнатьевна звонила. Папы не было в клинике, — шепотом выговорила Настя.

Мать взялась руками за горло и молча опустилась на скамейку. Настя села на кончик скамьи, ужасаясь молчанию матери и все-таки не веря тому, что нечаянно выдала Серафима Игнатьевна.

Толстая старуха в белом платке возила по дорожке коляску с ребенком:

Баю-баю-баиньки,

Спи, наш птенчик маленький.

С волейбольной площадки доносились удары мяча. Слышалось радио. Негромко передавали музыку.

— Где же он был? — снова шепотом выговорила Настя.

Мать кинула на нее испуганный взгляд и отвела глаза.

— Неправда? Мама, неправда?

— Правда. Он ушел.

— Почему? — вырвалось у Насти. Она внутренне простонала. Тупая!

— Когда-нибудь должно было кончиться, — сказала мать. Она держалась за горло, у нее был сдавленный голос и сухие, без блеска, глаза.

Настя сидела на кончике скамьи, вся дрожа от озноба.

— Дежурства в клинике — враки?

Мать молчала.

— Но как же? Что же это? Отчего так вдруг, ни с того ни с сего, точно землетрясение? Отчего я не знала? Вы от меня скрывали? Зачем?

— Я старалась тебя уберечь. И папа. Думали, обойдется. Вчера объяснились и решили: надо кончать. Ничего не поделаешь, надо кончать.

— Значит, дежурства — враки? Давно?

— Нет как будто. Нет, давно. Во всяком случае, в мае…

«Май, июнь, июль… — мысленно сосчитала Настя. — Как раз в мае мама пошла работать в библиотеку».

— Как он мог уйти, когда через два дня я уезжаю? — спросила она.

Эта мысль поразила ее. Не укладывалось в голове, что он мог уйти, что он ушел в это время, когда для нее начинается новая жизнь, совсем новая, серьезная, счастливая жизнь! Она не верила.

— Не верю! Не верю!

На глаза матери нахлынули слезы и стояли, не выливаясь.

— Я виновата, — быстро заговорила она. — Надо было мириться, не замечать. Мирилась, молчала. Вдруг прорвалось. Все ему высказала. Позабыла о тебе. Оба начисто о тебе позабыли. Измучили вы меня! Уходите, уезжайте! Оставьте меня все!

Она вынула из сумочки папиросу и закурила. Папироса гасла, мама нервно чиркала спичками. Она недавно стала курить и морщилась от горечи дыма.

— Уж пусть бы случилось все после, когда ты уедешь. Он придет проводить тебя, Настя. Отец остается отцом.

— Мне не нужен такой отец!

— Какой?

— Ведь он не только от тебя ушел. От меня он тоже ушел.

— В таких случаях дети редко удерживают.

— Я про то и говорю.

— Ты уже взрослая, Настя.

— Ушел и ничего не сказал? Ушел — и ничего. Забыл, будто меня нет. Будто я ничего для него не значу. Изменил. Ушел и не сказал ни слова!

— Он не тебе изменил. Полюбил другую женщину. Трудно объяснить это дочери.

— Легче сбежать потихоньку?

— Ты ничего не понимаешь. Ты еще ребенок.

— Нет, ты сказала, я взрослая. Мама, тебе плохо? Ты его презираешь?

Мать закашлялась от дыма, неестественно долго, пряча от Насти лицо.

— Пора в библиотеку, — вставая, сказала она.

Поискала, куда кинуть папиросу, сунула в сумочку и бессильно прислонилась к сумочке лбом.

— Не плачь! — Настя старалась загородить мать от старухи, катавшей но дорожке коляску. — Проживем и без него. Ушел — пусть. Нет, не верю, что он нас разлюбил! Тебя разлюбил? Не может быть, нет! Да не плачь же, мама, ведь смотрят…


Читать далее

Мария Прилежаева. ПУШКИНСКИЙ ВАЛЬС
1 16.04.13
2 16.04.13
3 16.04.13
4 16.04.13
5 16.04.13
6 16.04.13
7 16.04.13
8 16.04.13
9 16.04.13
10 16.04.13
11 16.04.13
12 16.04.13
13 16.04.13
14 16.04.13

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть