Онлайн чтение книги Путь вниз
21 дюйм

Лето заканчивалось, и девушка-подросток, работавшая в бакалейной лавке на берегу озера, вернулась в школу. И Лу, подавшая месяц назад заявление о приеме на работу, заняла ее место.

Ей смутно представлялось, что Скотт присмотрит за Бет, когда она получит работу. Но теперь это было мучительно ясно: он вообще не мог позаботиться о ней, поскольку едва доставал до ее груди. Более того, не хотел даже попытаться. Поэтому Лу договорилась с соседской девушкой, закончившей среднюю школу, чтобы та сидела с Бет, пока она на работе.

– Бог свидетель, у нас не так много денег, чтобы платить ей, – говорила Лу, – но нам не из чего выбирать.

Скотт ничего не отвечал ей даже тогда, когда она сказала, хотя ей очень больно было это говорить, что днем ему лучше сидеть в подвале, если он не хочет, чтобы девушка узнала, кто он такой, поскольку было очевидно, что его не примут за ребенка. Скотт только пожал в ответ хрупкими плечиками и вышел из комнаты.

В первое утро перед работой Лу приготовила для него бутерброды и два термоса – один полный кофе, другой – воды. А он сидел за кухонным столом на двух толстых подушках, его похожие на карандаши пальчики обвивались вокруг чашки дымящегося кофе, и по лицу его было совсем незаметно, слышит ли он, что ему говорит Лу:

– Этого тебе должно вполне хватить. Возьми с собой книгу и читай. Поспи днем. Это будет совсем не страшно. Я приду домой пораньше.

Скотт разглядывал капельки жира от сливок, плававшие на поверхности кофе. Потом он медленно начал поворачивать чашку, так, чтобы она издала неприятный скрипучий звук, всегда раздражавший Лу.

– Бет, запомни, что я тебе говорю. Ни одного слова о папе. Ни единого слова. Ты поняла?

– Да, – кивнула Бет.

– Что я сказала? – проверила Лу.

– Чтобы я не говорила ни слова о папе.

– Об уродце.

– Что? – спросила Лу, глядя на него.

А он смотрел в чашку. Она не переспросила его: с тех пор, как они поселились на озере, у него появилась привычка бормотать что-то себе под нос. После завтрака Лу спустилась с ним в погреб, прихватив с собой складной стульчик. Она вытащила свой чемодан из горы коробок между баком с топливом и холодильником и, раскрыв его на полу, положила в него подушечки.

– Вот, на этом ты можешь прекрасно поспать.

– Как собака, – проворчал он.

– Что?

Скотт смотрел на нее, как разозленная кукла.

– Я думаю, девушка едва ли захочет сюда спускаться, – продолжала Лу. – Правда, она может здорово шуметь. И поэтому все-таки лучше запереть дверь.

– Нет.

– А вдруг она спустится?

– Я не хочу, чтобы ты запирала дверь.

– Но, Скотт, что, если…

– Я не хочу, чтобы дверь была заперта.

– Хорошо, хорошо. Я не буду запирать ее. Будем надеяться, девушка не захочет заглядывать сюда.

Он молчал.

Лу проверила, все ли у него есть, склонилась над ним, как всегда чмокнула его в лоб, поднялась по ступенькам и опустила дверь, а Скотт все стоят и стоял в центре погреба. Он смотрел, как она прошла мимо окна, как ее юбка волновалась на ходу, подчеркивая красоту ее ног.

И когда она исчезла из виду, Скотт все еще стоял и смотрел в окно.

Опустив свои маленькие ручки, он медленно сжимал и разжимал кулачки.

Взгляд его застыл. И он казался погруженным в мрачные размышления об относительных ценностях бытия и смерти.

Наконец оцепенение соскользнуло с него. Он глубоко вздохнул и осмотрелся, поднял руки, как бы сдаваясь, а затем безвольно уронил их на бедра.

– Здорово, – сказал он.

Скотт забрался с книгой на стул, раскрыл ее в том месте, где лежала сделанная из кожи закладка с надписью «Вот здесь я уснул», и начал читать.

Он прочитал одно место дважды, и книга выскользнула и упала ему на колени: он думал о Лу, о том, что уже никак не сможет обнять ее, потому что едва ли был выше ее колен. Ему не хватает мужественности, понял он, стиснув зубы. Лицо его оставалось неподвижным. Он случайно столкнул книгу с подлокотника и услышал, как она громко хлопнулась о цементный пол.

Наверху Скотт услышал шаги Лу, направлявшейся к входной двери. Они затихли, а когда начали раздаваться снова, то Лу уже была не одна, и до Скотта донесся голос девушки, чистый, высокий, звонкий и самонадеянный.

Через десять минут Лу вышла. И перед домом несколько раз чихнул и взревел прогреваемый мотор «форда». Затем, несколько минут спустя, машина, постреливая, уехала. Остались только два голоса – соседской девушки Кэтрин и Бет. Он слушал, как, то тише, то громче, говорила Кэтрин, и ему хотелось узнать, что она говорит и как выглядит.

Размечтавшись, по неясному голосу он попробовал представить ее. Ростом пять футов шесть дюймов, с тонкой талией и длинными ногами, молодой крепкой грудью, остро торчащей под ее блузкой. Со свежим юным лицом, светло-русыми волосами и белыми зубами. Он представлял ее легкие, порхающие движения и голубые глаза, блестящие, как ягоды.

Скотт поднял с пола книгу и попробовал читать, но не смог. Перед его глазами мутными ручейками бежали фразы, слова прыгали по странице. Скотт вздохнул и неловко пошевелился в кресле. Созданный им образ девушки возбудил его, и ее тугие груди, как апельсины, рельефно обрисовывались под тонким шелком.

Злобно вздохнув, он прогнал сладкое наваждение. «Нет, только не это», – приказал он себе.

Скотт поджал ноги, обхватил их руками, уперся подбородком в колени и сидел так, напоминая ребенка, ожидающего появления Санта Клауса.

Но прежде чем его фантазия набросила занавес на дерзкую, нахальную девчонку, она успела наполовину стащить блузку. И вновь на его лице появилось напряженное выражение, такое, как у человека, который, тщетно испытав все средства, погрузился в апатию. Хотя где-то глубоко внутри, подобно бурлящей во чреве вулкана лаве, кипело его желание.

Когда на заднем крыльце хлопнула дверь и голоса Бет и девушки поплыли по двору, в неожиданном возбуждении Скотт соскользнул с кресла и побежал к груде коробок, лежавших рядом с топливным баком. Там он постоял с минуту, при этом сердце его бешено стучало. И наконец, подавив сильное чувство досады, он вскарабкался на эту груду и стал смотреть через окно, затянутое паутиной.

Горестные морщины разочарования пробежали по его лицу.

Вместо пяти футов шести дюймов – пять футов три дюйма. Вместо изящной талии и стройных ног – узловатые мышцы и жир. А юная крепкая грудь потерялась в складках длинного грубого свитера. Свежее юное лицо оказалось вульгарным, прыщеватым, светло-русые волосы – грязно-каштановыми.

Оставалось слабое напоминание о белых зубах. Ну, а движения были «легкими», как у птички – довольно крупной птички. Цвета глаз он не смог разобрать.

Наблюдая, как Кэтрин ходит по двору, он видел ее жирные ягодицы, обтянутые потертыми грубыми штанами, и босые ноги, всунутые в тряпичные тапки. Прислушался к ее голосу.

– О, да у вас есть погреб, – сказала она.

Скотт увидел, как изменилась в лице Бет, и весь напрягся.

– Да, но он пустой, – торопливо ответила Бет. – Там никто не живет.

Кэтрин, ничего не подозревая, рассмеялась.

– Надо думать, никто, – согласилась она, заглядывая в окно.

Скотт отшатнулся, а потом понял, что она все равно ничего не сможет увидеть из-за бликов на стеклах. Он смотрел за ними, пока они не скрылись за углом дома. Потом заметил, как они мелькнули в окне над кучкой мусора и исчезли. Бормоча что-то, Скотт спустился с груды коробок и подошел к креслу. Поставил один из термосов на подлокотник и снова взял книгу.

Затем, усевшись, налил в красную пластмассовую чашечку дымящегося кофе и сидел так, раскрыв на коленях книгу, не глядя в нее и медленно прихлебывая обжигающий напиток.

«Интересно, сколько ей лет», – думал он.

Скотт вздрогнул на подушечке, ресницы задрожали, и глаза открылись.

Кто-то поднимал крышку погреба.

Охнув, он перекинул ноги через бортик чемодана как раз в тот момент, когда кто-то, не удержав крышку, выпустил ее и она с шумом упала. Глядя в ужасе на ступеньки, он с усилием поднялся на ноги. Крышка опять стала подниматься, и узкая полоска света побежала по полу, расширяясь.

Быстро, в два приема схватив термос с кофе и книгу, Скотт нырнул под топливный бак. Когда дверца, открываясь, опять с грохотом упала, он скользнул за большую картонную коробку с одеждой. Чувствуя слабость, Скотт прижал к груди книгу и термос. Почему он, злобно упираясь, запрещал Лу закрыть дверь на замок? Да потому, что ему не хотелось сидеть в погребе, как в тюрьме. Но зато в тюрьму никто чужой не вошел бы.

Он услышал осторожные шаги по лестнице, шарканье тряпичных тапок и перестал дышать. Когда девушка вошла в погреб, Скотт вжался в темноту.

Кэтрин хмыкнула. Он слышал, как она шла по погребу, как толкала, пробуя ногой, кресло. Ее не удивит, что здесь есть кресло? Ей не покажется странным, что оно стоит в центре погреба? Скотт сглотнул пересохшим горлом. А чемодан с подушечками? Ну, это сойдет за лежбище кошки.

– Боже, какой бардак! – воскликнула Кэтрин, шаркая по цементному полу ногами.

Он мельком увидел ее толстые икры, когда она задержалась перед водогреем. Услышал, как она барабанит пальцами по его эмалированной поверхности.

– Водогрей, – пробурчала себе под нос девушка, – м-м.

Кэтрин зевнула, и Скотт услышал, как она, с удовольствием потягиваясь, напряженно выдохнула и хрюкнула.

– Там-да-да-ди-дам-да, – напевала девушка, подражая гуденью водогрея.

Затем двинулась дальше.

«Боже мой, – подумал он, – бутерброды и второй термос. Всюду сует свой нос», – взорвался рассудок.

– Ха, крокет, – проговорила девушка.

Спустя некоторое время он услышал, как, проговорив: «Ну, ничего», она поднялась по ступенькам и дверь с грохотом упала, сотрясая весь погреб.

Так что если Бет спала, то она бы проснулась.

Когда Скотт выполз из-под топливного бака, он услышал, как хлопнула задняя дверь и шаги Кэтрин раздались уже над головой. Он поднялся и снова поставил термос на подлокотник кресла. Теперь ему придется разрешить Лу закрывать дверь на замок.

«Чертова глупая малявка…»

Скотт вышагивал по погребу, как посаженный в клетку зверь. Любопытные стервы! Ни одной нельзя доверять. В первый же день этой чертовке приспичило облазить весь дом. Она, наверное, залезла уже всюду: в бюро, в сервант, в платяной шкаф.

А что она подумала, увидев его одежду? Как ей объяснит это Лу – или уже объяснила? Скотт знал, что жена назвала Кэтрин вымышленную фамилию.

Поскольку почту не приносили домой, можно было не опасаться, что ее разоблачат.

Единственная опасность заключалась в том, что Кэтрин, возможно, читала статьи о нем в «Глоб пост» и видела фотографии. Но если б это было так, она бы, наверное, заподозрила, что он прячется в погребе и сунула бы нос во все дыры. А искала ли она вообще?

Через десять минут, потянувшись за бутербродами, он обнаружил, что их нет. Кэтрин забрала их.

«О, Боже», – Скотт в исступлении колотил кулаками ручку кресла и почти хотел, чтобы эта стерва услышала его, спустилась к нему, и он обложил бы ее за все дурацкие выходки.

Он погрузился в кресло и снова случайно зацепил книгу, она с шумом упала на пол. «Черт с ней», – подумал он.

Скотт выпил весь кофе и сидел, обливаясь потом, сверля злобным взглядом темноту. А наверху, в доме, Кэтрин ходила и ходила, казалось, прямо по его мозгам.

«Жирная гусеница», – раздалось в его измученной крошечной головке.

* * *

– Конечно, давай. Запри меня на замок, – процедил он.

– Но, Скотт, – с мольбой в голосе сказала Лу, – ты же сам так решил.

Неужели ты хочешь, чтобы она случайно нашла тебя?

Скотт молчал.

– Если дверь не будет заперта, она опять может спуститься сюда. Я не думаю, что она заподозрила что-нибудь, увидев пакет с бутербродами. Но если она еще раз найдет.

– Пока, – бросил Скотт, отвернувшись.

Лу взглянула на него, потом тихо сказала:

– До свиданья, Скотт. – И поцеловала его в макушку. Он отшатнулся.

Пока она поднималась по ступенькам, Скотт стоял, нервно похлопывая себя свернутой газетой по правой ноге.

«И потекут один за другим серые дни, – подумал он, – бутерброды, кофе, чмок в макушку на прощанье, шаги по ступенькам, опускающаяся дверь и щелканье замка».

И когда он в первый раз увидел и услышал все это, от ужаса у него похолодело под ложечкой, перехватило дыхание, и он чуть не заорал. Увидев ноги уходящей Лу, Скотт зажмурил глаза и сжал губы, сдерживая рвущийся из горла крик.

О, Боже правый, теперь он узник-монстр, которого добрые и нормальные люди запирают в погребе, чтобы мир не узнал об ужасной тайне.

Постепенно напряжение ослабло, и снова им овладело покорное безразличие. Он взобрался на кресло, закурил сигару и, попивая кофе, начал небрежно перелистывать последний номер «Глоб пост», который вчера принесла Лу. Маленькая заметка на третьей странице. Заголовок: «Где же уменьшающийся человек?» Под ним: «Со дня исчезновения никаких известий. Уже три месяца!»

«Нью-Йорк: Три месяца назад Скотт Кэри, „уменьшающийся человек“, названный так из-за уменьшения тела, вызванного болезнью, исчез. С тех пор никто не знает, где он».

«Вам-то какая нужда? Хотите новых фотографий?» – подумал Скотт с иронией.

«Из управления Колумбийского Пресвитерианского медицинского центра, где наблюдался Кэри, сообщают о том, что не могут дать никакой информации о его местонахождении».

«Они все не могут дать мне антитоксин, – думал он. – Один из лучших медицинских центров страны! И вот я здесь. Усыхаю, пока они там ковыряются».

В сердцах он чуть было не сбросил с кресла термос, но вовремя понял, что хуже от этого будет только ему. Как обезумевший, он сцепил руки и до боли сжал пальцы, так что они побелели. Скотт разжал руки и, уронив их на подлокотники, с грустью смотрел на свои тонкие пальцы и на ярко-желтое дерево, из которого было сделано кресло.

«Глупо красить в такой цвет садовые кресла, – подумал Скотт. – Каким же идиотом, должно быть, был их прежний хозяин».

Извиваясь, Скотт сполз с кресла и стал вышагивать по полу. Нельзя так просто сидеть и тупо глядеть, надо еще что-то делать. Читать ему не хотелось. Его взгляд беспокойно скользил по погребу. Чем бы заняться, что бы поделать… Импульсивно он подскочил к стене, схватил швабру и начал мести пол. Да, его следовало подмести: кругом было грязно, валялись какие-то камешки и щепки. Размашистыми, быстрыми движениями он сгреб весь этот мусор в кучу рядом со ступеньками и отбросил щетку к холодильнику.

Чем заняться теперь? Скотт снова уселся, налил еще кофе и сидел так, нервно постукивая ногой по ножке кресла.

Задняя дверь дома хлопнула, и он услышал голоса Бет и Кэтрин. Не вставая с кресла, Скотт посмотрел в окно и через секунду увидел их голые ноги.

И все-таки он не усидел на месте. Соскочил с кресла, подошел к груде коробок и забрался наверх.

Они стояли около крышки погреба в купальниках: Бет – в красном с оборками, Кэтрин в бикини нежно-голубого цвета с блестками. Скотт смотрел на тугие, готовые вырваться из-под сдерживающей их, как узда, ткани полушария грудей.

– О, твоя мама заперла дверь, – сказала Кэтрин. – Зачем она это сделала?

– Да я не знаю, – ответила Бет.

– Я думала, мы поиграем в крокет.

– Ну, не знаю, – пожала плечами Бет.

– А где лежит ключ от замка?

– Не знаю, – еще раз пожала плечами Бет.

– Ну, хорошо… давай поиграем в мячик.

Скотт присел на коробки и стал смотреть, как Кэтрин ловит красный мяч и кидает его Бет. И только через пять минут поймал себя на мысли, что ждет не дождется, когда мяч выскользнет из рук Кэтрин и ей придется нагнуться, чтобы поднять его. И, осознав это, неуклюже съехал с коробок на пол и побрел к креслу.

Он сел в него, резко выдохнул, пытаясь отогнать таким образом терзавшие его мысли. Что же с ним, в конце концов, происходит? Девочка, четырнадцати, ну, от силы пятнадцати лет, низенькая, кругленькая, а он глядит на нее с вожделением.

– Что, я в этом виноват? – выпалил он, давая выход своему раздражению.

– Что же мне теперь, в монахи идти?

Он видел, как тряслись его руки, когда он наливал воду, как вода выплескивалась из красной пластмассовой чашечки и стекала по его запястью.

Скотт чувствовал, как она лилась ледяной струей в его пересохшее, пылающее горло. «Сколько же ей лет?» – подумал он.

Скотт стиснул зубы так, что у него заходили желваки. Сквозь мутное стекло он глядел на Кэтрин, читавшую журнал, лежа на животе.

Растянувшись на одеяле, она лежала боком к нему, одной рукой подперев подбородок, другой лениво перелистывая страницы.

В горле у Скотта пересохло, но он не замечал этого даже тогда, когда начало першить и ему пришлось откашляться. Удерживая равновесие, он цеплялся маленькими пальчиками за шероховатую поверхность стены.

«Нет, – подумалось ему. – Ей не меньше восемнадцати. Ее тело так развито: этот мощный бюст, широкие бедра. А если ей и пятнадцать, то она ужасная акселератка».

Его передернуло, и ноздри его хищно раздулись. «Какая, к черту, разница? И какое мне до нее дело?» Глубоко вздохнув, Скотт уже собирался спуститься вниз, когда Кэтрин согнула правую ногу и стала лениво покачивать ею в воздухе.

Он буквально пожирал ее глазами, они скользили по ее телу – вниз по ногам, через холм ягодиц, вверх по склону спины, по белым плечам, вниз по стремящейся к земле тяжелой груди, по животу и ногам и снова вниз.

Скотт закрыл глаза. В оцепенении спустился вниз и поплелся к креслу.

Влез в него, провел пальцем по лбу, и рука его упала, а голова откинулась на деревянную спинку.

Он снова встал и пошел к коробкам. Забрался наверх, ни о чем не думая.

«Да, вот так вот, взгляни еще разик на двор», – злобно подшучивал его рассудок.

Сначала Скотт подумал, что Кэтрин зашла в дом. В горле предательски заворчало. А потом он увидел, как она стоит около двери погреба и, поджав губы, оценивающе смотрит на замок.

Скотт сглотнул. «Неужели она догадалась?» – мелькнуло в голове.

Это была жуткая минута: он готов был кинуться к двери и закричать:

«Спускайся, спускайся ко мне, милая девочка!» От едва подавленного желания губы его сильно задрожали.

Девушка прошла мимо окна. Он буквально проглотил ее глазами, как будто видел в последний раз. Когда она скрылась, он сел на коробки, прислонившись спиной к стене, разглядывая свои тонкие лодыжки, тоньше полицейской дубинки. Задняя дверь хлопнула, и шаги Кэтрин вновь раздались над головой.

Скотт был выжат. Ему казалось, расслабься он хоть на йоту больше, и его тело потечет по коробкам на пол, как густой сироп по сложенным горкой шарикам мороженого.

Он не представлял, сколько просидел так, когда со скрипом открылась и вновь захлопнулась задняя дверь дома. Скотт вздрогнул и испуганно поднялся.

Кэтрин прошла мимо окна, крутя на пальце связку ключей. У него перехватило дыхание. «Она залезла в бюро и нашла запасные ключи». Скользя и прыгая, он заспешил вниз. И уже внизу, в последний раз прыгнув, подвернул правую ногу и поморщился от боли.

Схватил пакет с бутербродами, запихнул в него термос, а недоеденную пачку печенья кинул на холодильник.

Он суетливо огляделся. Газета! Скотт бросился к ней, схватил и услышал, как девушка подбирает ключ к замку.

Засунул свернутую газету на полку плетеного столика и, схватив книгу и пакет с бутербродами, бросился в темную яму, сделанную в полу, где стояли бак и водяной насос. Он заранее обдумал, что, если Кэтрин попытается еще раз проникнуть в погреб, он спрячется здесь.

Скотт спрыгнул со ступеньки на сырой цементный пол. Замок на двери, лязгнув, открылся, и его со скрежетом вынули из металлической скобы. Он осторожно перешагнул через несколько труб и, скользнув за высокий холодный бак, положив пакет и книжку, стоял, тяжело дыша, а дверь поднялась, и девушка спустилась в погреб.

– Запирать погреб, – медленно проговорила она с презрением в голосе. – Как будто я что-то стибрю.

Оскалив стиснутые зубы, Скотт беззвучно прорычал:

– Безмозглая сука.

– Хм, – промычала Кэтрин, и ее тапки зашаркали по полу. Она опять пнула кресло, ударила ногой по масляному обогревателю, так, что тот глухо загудел.

«Не распускай ноги, дура», – взорвалось в мозгу Скотта.

– Крокет, – сказала девушка, и Скотт услышал, как вынимают крокетный молоток из сумки.

– Хм, – опять промычала Кэтрин с некоторым удовольствием. – Вперед! – и молоток громко щелкнул по цементу.

Скотт осторожно подвинулся вправо, цепляясь рубашкой за холодную шероховатую поверхность стены; ему было холодно. Девушка ничего не слышала, напевая:

– У-гу, воротца, клюшки, мячики, приз…

Она торжествующе мяукнула.

Он стоял, подглядывая за ней. Кэтрин склонилась над спортивной сумкой.

А так как, загорая, она ослабила лямки лифчика, он уже почти не скрывал ее грудей, свисая вниз. И даже в полумраке Скотт разглядел молочно-белую кожу в том месте, которое обычно недоступно ни солнцу, ни взгляду.

«Нет! – закричало что-то в его голове. – Назад! Она увидит тебя».

Потянувшись за мячом, Кэтрин наклонилась еще ниже, и лифчик соскользнул.

– Опп, – довольно произнесла она, укладывая крокетные принадлежности в сумку.

Скотт прижался затылком к прохладной сырой стене, жар волнами разливался по его щекам.

Когда Кэтрин ушла, заперев за собой дверь, Скотт вышел из своего укрытия. Он положил пакет и сумку на кресло рядом, ощущая, как от напряжения наливались кровью и горели все его мышцы.

– Я не могу, – бормотал он. Его голова тряслась. – Я не могу, не могу.

– Скотт не знал, что именно он не может, но знал, что это что-то очень важное.

* * *

– Сколько лет этой девушке? – спросил он вечером, не отрывая глаз от книги, как будто этот вопрос был случаен и не важен для него.

– Думаю, лет шестнадцать, – ответила Лу.

– Да? – сказал он, будто забыв, о чем спрашивал.

Шестнадцать. Возраст незагубленных надежд. Где-то он уже слышал эту фразу.

Скотт отбросил ее, он – маленький изящный гномик, который сидит на коробках и уныло смотрит на дождь, на то, как капли стучат по земле, разбрасывая комочки грязи на карнизе.

На его лице застыла маска невыразимой скорби. «Не нужно впадать в отчаяние, – пронеслось в мозгу, – не нужно».

Он икнул. Потом, тяжело вздохнув, слез с кучи и неуверенно пошел к креслу. «О, возлюбленное оранжевое кресло!» – приветствовал его Скотт и, развернувшись, ловко вспрыгнул в него.

«Хопс!» – поймал он ускользавшую из руки бутылку виски. «О, возлюбленная хмельная бутылка!» Он хихикнул. Погреб, танцуя, поплыл в желтой дымке вокруг головы. Скотт запрокинул бутылку, и виски горячей тоненькой струйкой полилось в него, обжигая желудок.

Глаза увлажнились. «Я пью Кэтрин! – яростно кричал его рассудок. – Я делаю это, соединив в один замечательный напиток талию, груди, живот и шестнадцать лет, – и теперь я все это пью». Его кадык ходил ходуном, и виски журчало в горле. «Пить! Пить! И от этого у вас в желудке будет горько, а во рту так сладко, как от меда. Я пьян, и я хочу остаться пьяным», – мелькало в голове. Интересно, почему такая светлая мысль не посещала его раньше? Ведь эта бутылка, которую он держал сейчас перед собой, три месяца томилась в буфете, а до этого – два месяца в баре на старой квартире. Пять месяцев мучительного небрежения. Он похлопал коричневое стекло бутылки и страстно поцеловал ее. «Я целую тебя, жидкая Катерина. Я лобзаю капли твоих сладостных, теплых уст».

«Все просто, – пронзила мысль. – Она много меньше Лу. Вот почему я все это чувствую».

Скотт вздохнул. Он укачивал на коленях пустую бутылку. Кэтрин закончилась. И можно заткнуть горлышко. Сладкая девушка, дурманящим напитком ты плывешь теперь по моим сосудам.

Неожиданно он вскочил и изо всех сил бросил бутылку об стену. Она разлетелась вдребезги, и сотни осколков, пахнущих виски, затанцевали по холодному цементу. «Прощай, Кэтрин». Скотт уставился в окно. «Почему это должен идти дождь? – подумал он. – Да, почему? Почему бы не быть солнцу, чтобы прелестная девушка могла лежать во дворе, в купальном костюме, а он мог бы смотреть на нее с тайным вожделением – слабым утешением в его горестях».

Нет, должен идти дождь. Это определили звезды.

Он сидел на краешке кресла, болтая ногами. Шагов наверху не было слышно. Что она там делает? Что делает эта прелестная девушка? Не прелестная – уродливая. Что делает там эта уродина? Кому дело до того, красавица она или уродина? Но что делает эта девушка? Он смотрел на свои болтающиеся ноги. Потом пнул воздух ногой. «Получи, и еще получи».

Скотт застонал. Поднялся и стал прохаживаться по погребу. Он глядел на пелену дождя и на заляпанные грязью окна. Сколько сейчас времени? Может, уже за полдень. Он больше не может терпеть.

Скотт поднялся по ступенькам и толкнул дверь. Конечно, она заперта, и Луиза в этот раз забрала все ключи с собой.

– Уволь ее, – пробурчал он злобно в это утро. – Она врунья.

А Лу ответила:

– Мы не можем, Скотт. Просто не можем. Я возьму все ключи. Все будет хорошо.

Скотт уперся спиной в дверь и попробовал приоткрыть ее. Ему стало больно. Со злостью выкрикнув в воздух, он боднул дверь головой и свалился на ступеньку. В голове все плыло и кружилось. Он сидел, бормоча что-то под нос, сжимая руками череп. Скотт знал, почему ему хотелось, чтобы Лу уволила девушку: он не мог больше видеть ее, но сказать об этом Лу было выше его сил. Самое большее, что она могла сделать в этом случае, это предложить ему невозможную близость и тем самым обидеть его. Он не согласился бы на это.

Скотт выпрямился, улыбаясь в темноту.

«Здорово я одурачил ее. Я одурачил ее. Так стянул бутылку виски, что она никогда и не узнает об этом».

Он сидел так, тяжело вздыхая, представляя Кэтрин, склоняющуюся над спортивной сумкой, и ее медленно соскальзывающий лифчик. Скотт резко встал, снова ударившись головой о крышку. Спрыгнул со ступенек, не обращая внимания на боль. «Я снова одурачу ее! У меня есть все основания для того, чтобы так вести себя», – решил Скотт, с трудом карабкаясь на груду коробок. С пьяной кривой ухмылкой на лице он нажал на защелку окна и надавил на низ рамы. Ее заело. От напряженных усилий лицо его покраснело.

«Чтоб тебя, дурацкая деревяшка…»

«Сукин…»

Окно резко поднялось, и Скотт упал, растянувшись на подоконнике. Потом оно так же резко опустилось, заехав Скотту по макушке. Черт с ним!

Он заскрежетал зубами. «Сейчас, – глупо сказал он миру. – Сейчас мы посмотрим». Он выбрался под дождь, не сопротивляясь вовсе пламени сжигавшего его плотского желания.

Скотт встал и поежился. Его взгляд устремился в окно столовой, а дождь застилал ему глаза, ручейками сбегал по липу. И капли барабанили по его щекам. «А что же теперь?» – подумал он. Холодный воздух и дождь охладили его пыл.

Скотт осторожно шел вокруг дома, прижимаясь к кирпичному фундаменту, пока не оказался перед крыльцом. Подбежал к ступенькам и поднялся к двери.

«Что ты делаешь?» – раздалось в голове. Ответа он не знал. Рассудок не участвовал в этой вылазке. Скотт встал на цыпочки и украдкой заглянул в окно столовой. Никого. Он прислушался, но ничего не услышал.

Дверь в комнату Бет была заперта – скорее всего, она спала. Его взгляд переместился на дверь ванной. Тоже закрыта. Скотт опустился на пятки и вздохнул. Слизнул капли дождя с губ. «Что теперь?» – снова раздалось в голове.

Дверь ванной комнаты открылась.

Вздрогнув, Скотт попятился от окна, услышав легкие шаги на кухне, которые вскоре затихли. Подумав, что девушка прошла в гостиную, он опять подобрался к окну и встал на цыпочки. У него перехватило дыхание. Она стояла у окна, глядя во двор и прикрываясь желтым банным полотенцем. Он едва ли чувствовал, как дождь поливает его и струйки воды, беспорядочно сплетаясь, бегут по его лицу. Его рот раскрылся. А взгляд медленно опускался по гладкому изгибу спины к тому месту, где начиналась темная ложбинка, идущая вниз и разделяющая два мускулистых, похожих на луковицы полушария ее белых ягодиц.

Он не мог отвести от нее глаз. Его руки тряслись. Девушка пошевелилась, и Скотт увидел на ее теле капельки воды, блеснувшие, как маленькие шарики желатина. Он с трудом втянул в себя неприятный, сырой воздух.

Кэтрин уронила полотенце.

Заложив руки за голову, она, казалось, упивалась густым воздухом. Скотт увидел, как дрогнула и приподнялась ее левая грудь, сосок напоминал темный наконечник копья. Она раскинула руки и, изогнувшись, потянулась.

Когда она повернулась, он все еще дрожал всем телом от напряжения.

Скотт быстро отпрянул от окна, девушка не заметила его, потому что его макушка едва ли возвышалась над карнизом. Он увидел, как Кэтрин наклонилась за полотенцем. Как отвисли ее тяжелые белые груди. Потом она выпрямилась и вышла из комнаты.

Скотт опустился на пятки, и ему пришлось ухватиться за перильца, чтобы не упасть, так как ноги его подкашивались. Он почти повис, дрожа под дождем, лицо его окаменело.

Спустя минуту Скотт, спотыкаясь от внезапной слабости, спустился по ступенькам и побрел, держась за стены дома, к погребу. Влез в окно и закрыл его за собой. И, все еще дрожа, спустился с груды коробок.

Завернувшись в старый свитер. Скотт сидел в кресле. Зубы его стучали, и он весь дрожал от холода.

Немного погодя Скотт снял с себя одежду и повесил ее сушиться над обогревателем. Стоя рядом с топливным баком в своих высоких коричневых ботинках, набросив на плечи свитер, он глядел в окно.

Наконец, когда бездействие, напряжение, мысли стали невыносимы, Скотт начал стучать ногой по картонной коробке. Он стучал до тех пор, пока нога не заболела, а стенка коробки не порвалась почти до самого пола.

* * *

– Когда же ты успел простудиться? – спросила Лу, и в ее голосе зазвучали нотки раздражения.

Скотт простуженно прогнусавил:

– Чего же ты ожидала, если я прикован к этому чертову погребу целый день!

– Извини, дорогой, но… ну, может, я завтра останусь дома, чтобы ты целый день мог пролежать в постели?

– Не стоит, – ответил он.

Лу и словом не обмолвилась о том, что заметила исчезновение бутылки виски из буфета. Было бы хорошо, если бы она могла запереть не только дверь, но и все окна. Но поскольку Скотт знал, что в любой момент, когда захочет, может вырваться и шпионить за Кэтрин, его состояние становилось невыносимым.

Дни в подвале тянулись медленно. И если ему удавалось, он на час-другой погружался в чтение, но потом образ Кэтрин заслонял все, и он откладывал книгу.

Все было бы хорошо, если бы Кэтрин выходила во двор чаще. Тогда, по крайней мере, он мог бы смотреть на нее в окно погреба. Сентябрь увядал, дни становились холоднее, а Кэтрин и Бет все больше времени проводили в доме.

У него вошло в привычку брать с собой в погреб маленькие часы. Скотт объяснил это Лу тем, что хочет следить за временем, но на самом деле ему необходимо было знать, когда спит Бет, потому что только тогда он мог выбираться из погреба и подсматривать за Кэтрин. Он заставал ее то сидящей на кушетке за чтением журнала, но это его не удовлетворяло; то когда она гладила и по какой-то причине была полураздета; то после душа, когда Кэтрин голая стояла перед окном. А однажды он увидел ее в спальне, загорающей голышом под переносной кварцевой лампой Лу. Это было в один из пасмурных дней, когда она не задернула шторы. И полчаса, не шелохнувшись, Скотт стоял у окна.

Дни текли за днями. Чтение было почти заброшено. Жизнь превратилась в одно бесконечное, болезненно-опасное приключение. Почти каждый день в два часа, просидев час-другой в напряженном ожидании, он выползал во двор, осторожно пробирался вдоль дома, заглядывал в каждое окно в поисках Кэтрин. Скотт считал, что день удался, если ему выпадало застать ее полностью или хотя бы наполовину раздетой. А если она была, как случалось чаще всего, одета да к тому же занималась каким-нибудь полезным делом, он злой возвращался в погреб и весь остаток дня дулся, и весь вечер срывал злобу на Луизе. А ночью, независимо от того, насколько удачной оказывалась вылазка из погреба, Скотт не мог сомкнуть глаз, ожидая с нетерпением, когда настанет утро, ненавидя и презирая себя за эту слабость и все же не в силах совладать с нею. Он ворочался, грезя о Кэтрин, которая являлась ему все чаще и во все более соблазнительном виде. И в конце концов Скотт стал находить утешение в этих сладостных грезах.

Утром же, торопливо проглотив завтрак, он спускался в погреб, где долго, очень долго ждал двух часов дня, когда с гулко стучащим сердцем вылезал через окно во двор и подкрадывался к одному из окон дома.

Конец всему этому пришел совершенно неожиданно.

Стоя на крыльце, Скотт заглядывал в окно кухни, где Кэтрин в распахнутом банном халате Лу, под которым ничего не было, гладила белье.

Пошевелив ногой, он поскользнулся и с шумом упал, услышав голос девушки, которая с легким испугом вскрикнула:

– Кто там?

Задыхаясь от волнения, Скотт спрыгнул со ступенек и бросился наутек вдоль дома. На бегу испуганно оглянулся и увидел застывшее от изумления лицо Кэтрин, которая глядела из окна кухни на улепетывавшую детскую фигурку.

И весь этот день он просидел, дрожа от возбуждения и холода, за баком с водой, не решаясь выйти из своего убежища, потому что был уверен, что Кэтрин, хоть она и не видела, где спрятался уродливый гном, заглядывает в погреб через окно. И, проклиная себя, Скотт с ужасом думал о том, что скажет ему Лу и какими глазами будет смотреть на него, узнав вечером от девушки о случившемся.

* * *

Он лежал, затаясь под крышкой коробки, и слушал, как скребется ползающий по картону паук.

Скотт облизал непослушным языком пересохшие губы и вспомнил о луже на полу. Пошарил вокруг себя – рука легла на кусочек сырого печенья. «Хочется пить, где уж тут есть всухомятку», – решил он и убрал руку от печенья.

По непонятной причине зловещее скрябанье паука мало его беспокоило.

Скотт чувствовал, что нервный кризис миновал, дурные эмоции оставили его, на него навалилось спокойствие. Даже воспоминание не могло причинить боли, – даже воспоминание о том месяце, когда антитоксин наконец был найден и трижды введен ему, но безрезультатно. Все прошлые страдания как бы ушли в тень перед тем мучением, которое причиняли ему настоящая болезнь и унижения.

«Я подожду, – говорил он себе, – когда паук уйдет, и пройду по темной прохладе, и заберусь на скалу, и затем… Да, я сделаю это. Дождусь, когда паук уйдет, поднимусь на скалу, и на краю ее наступит конец».

Скотт тяжело, не шевелясь, спал. И ему снилось, как он и Лу идут под сентябрьским дождем и он говорит ей:

– Мне приснился страшный сон, мне снилось, что я стал крошечным, с булавку.

А она улыбнулась и, поцеловав его в щеку, сказала:

– Что за глупости тебе снятся.