Онлайн чтение книги Пути-перепутья
Глава двадцать пятая

Утро было чудесное, небо слегка прикрыто облаками; обвеваемая легкими дуновениями западного ветерка, молодая чета сидела на балконе и, покуда Минетта убирала стол после кофе, глядела на Зоологический и его слоновник, чьи пестрые купола расплывались в утреннем тумане.

- Собственно, я до сих пор так ничего и не знаю,- сказал Бото,- ты сразу уснула, а сон - для меня святыня. Но я хочу все знать. Рассказывай.

- Рассказывай… Что я должна рассказывать? Я написала тебе так много писем, стало быть, Анну Гревениц и госпожу Залингер ты должен представить себе не хуже, чем я, а то и лучше, ибо порой я писала куда больше, чем мне известно.

- Согласен. Но очень часто мне приходилось читать и такие слова: «Об этом при встрече». Встреча уже состоялась, рассказывай, иначе я подумаю, будто ты что-то от меня скрываешь. Я ничего не знаю о твоих выездах, а ведь ты побывала в Висбадене. Правда, принято говорить, что в Висбадене есть только полковники и старые генералы, но ведь, кроме них, там есть и англичане. А коли уж речь зашла об англичанах, я сразу вспоминаю твоего шотландца, о котором ты собиралась мне рассказать. Как бишь его звали?

- Армстронг. Мистер Армстронг. Милейший человек, и я решительно не понимаю его жену, некую Альвенслебен - как я тебе, помнится, уже говорила, она почему-то вечно смущалась, едва он открывал рот. А ведь он был совершеннейший джентльмен, очень следил за собой, даже когда выходил на прогулку, и считал возможным держаться с известной небрежностью. В таких случаях джентльмены всего лучше. Скажи, ты ведь согласен со мной? У него был синий галстук и желтый летний костюм. Он выглядел так в своем туалете, словно его туда зашили, Анна Гревениц всякий раз про него говорила: «А вот и наш пенал шествует». Да, еще он всегда ходил с открытым зонтиком - от солнца. Он в Индии привык ходить с зонтиком. Он служил в Шотландском полку, полк стоял не то в Бомбее, не то в Мадрасе, а может, и в Дели. В конце концов это не так уж важно. Чего он только но навидался! Беседу он вел просто восхитительно, хотя порой я не знала толком, как это все воспринимать.

- Значит, он был развязный? Или наглый?

- Бото, господи, откуда ты взял? Он был совершенный комильфо. Могу привести тебе образец того, как он разговаривал. Напротив нас за табльдотом сидела старая генеральша фон Ведель, и Анна Гревениц спросила у нее (по-моему, это было как раз в годовщину Кёниггреца), правда ли, что в Семилетнюю войну семейство Веделей потеряло тридцать три человека, на что генеральша отвечала утвердительно и добавила, что их было даже больше, чем тридцать три. Все, кто сидел поблизости, были потрясены этой цифрой, все, кроме мистера Армстронга, и когда я шутя упрекнула его в равнодушии, он отвечал, что такие маленькие числа никак не могут вывести его из равновесия. «Это, по-вашему, маленькое число!» - перебила я, но он со смехом растолковал мне: оказывается, в различных войнах и схватках пали сто тридцать один представитель его рода. Старая генеральша ушам своим не поверила и даже спросила с любопытством (поскольку мистер Армстронг на данной цифре настаивал): «Неужели все эти люди именно «пали»?» - «Нет, ваше сиятельство, пали - это не совсем точно, большинство из них было повешено англичанами, нашими тогдашними врагами, за конокрадство». И когда все возмутились этим противозаконным, я бы даже сказала - не совсем пристойным видом смерти, он заявил, что мы не правы в своем возмущении, времена и взгляды меняются, и его семейство, которого это больше всего касается, с гордостью вспоминает своих героических предков. Три столетия подряд военные действия со стороны шотландцев сводились к конокрадству и угону скота - что ни город, то норов,- и он лично не видит большой разницы между захватом чужих земель и угоном скота.

- Тайный приверженец вельфов,- сказал Бото.

- Наверняка. Но я всегда становилась на его сторону, когда он высказывался подобным образом. Умереть можно было, до чего смешно. Он говорил, что ни к чему не надо относиться слишком серьезно - это-де не имеет никакою смысла. Он, со своей стороны, признает только одно серьезное занятие - рыбную ловлю. Вот он порой недели по две удит рыбу на Лох-Несе или Лох-Лохи - подумать только, какие смешные названия у них в Шотландии,- и ночует прямо в лодке, а на рассвете просыпается, и когда две недели кончатся, у него начинается линька - старая кожа слезает и выглядывает новая,- как у младенца. И все это он делает из чистого тщеславия, ибо гладкий, безупречный цвет лица - самое лучшее, чем может похвалиться человек. При этом он так на меня поглядел, что я не сразу нашлась. Ох уж эти мужчины! Но должна признаться, я с самого начала прониклась к нему симпатией и не смущалась его манерой вести разговор, а манера эта выражалась порой в предлинных рассуждениях, а порой в перескакивании с предмета на предмет. Вот одно из его любимых изречений: «Терпеть не могу, когда передо мной на столе целый час стоит одно-единственное блюдо; не надо, чтоб одно и то же, мне приятнее, когда блюда быстро сменяют друг друга». Вот, и в разговоре он вечно перескакивал с пятого на десятое.

- Тогда у вас, конечно, наблюдается родство душ,- рассмеялся Бото.

- Представь себе. Мы даже решили переписываться, совершенно в том же духе, в каком вели беседы. Об этом мы договорились при прощании. Наши мужчины, в том числе и твои друзья, всегда чересчур основательны. А ты основательней их всех, что порой меня сердит и выводит из терпения. Пообещай мне стать таким, как мистер Армстронг, разговаривай чуть проще, и непритязательней, и чуть побыстрей и не тверди все время одно и то же!

Бото пообещал исправиться, и пока Кете, обожавшая превосходные степени, вспоминала баснословно богатого американца, шведа с красными глазами - совершеннейшего альбиноса, потрясающе красивую испанку, послеобеденные прогулки в Лимбург, Ораниенштейн и Нассау, а затем последовательно живописала своему супругу кадетский корпус, подземную часовню и водолечебницу, взгляд ее упал на башни Шарлоттенбурга, и она сказала:

- Знаешь, Бото, надо бы сегодня туда съездить, или в Вестенд, или на Халензее. Берлинским воздухом все же трудновато дышать, в нем нет ничего от дуновения божьего, которое веет за городом и которое воспевают поэты. А когда поживешь на лоне природы, вот как я, начинаешь заново любить то, что можно назвать чистотой и невинностью. Бото, Бото, ты и не представляешь себе, какая радость иметь чистое сердце. Я твердо решила сохранить его чистоту. А ты должен помочь мне в этом. Да, да, должен, обещай мне. Нет, вовсе не так. Ты должен трижды поцеловать меня в лоб, как жених, но чтобы это была не ласка, ты как бы посвящаешь меня своим поцелуем… Если мы ограничимся легким завтраком - только надо непременно одно горячее блюдо,- мы уже в три будем на месте.

Они и в самом деле поехали за город, и, хотя шарлоттенбургский воздух еще меньше походил на дыхание божье, нежели берлинский, Кете твердо решила остаться в дворцовом парке, а прогулку на Халензее отложить до другого раза. В Вестенде скучно, а Халензее не ближний свет, езды туда почти как до Шлангенбада, в дворцовом же парке можно осмотреть мавзолей, где такое трогательное голубое освещение, ну, право, кажется, будто в твою душу заронили клочок голубого неба. Это настраивает на возвышенный и благочестивый лад. Да и, кроме мавзолея, в парке много интересного - Рыбий мостик с колокольчиками, и если из-под мостка выплывает большой карп, ей всегда кажется, будто это крокодил. Глядишь, там будет и торговка с крендельками и лепешками, у нее можно что-нибудь купить и тем сделать доброе дело, пусть небольшое. Она не случайно говорит «доброе дело» и не случайно избегает слова «христианское», потому что фрау Залингер, хоть и не христианка, тоже очень щедро подавала.

Все прошло без сучка-задоринки, точно по программе: после кормления рыб они пошли в парк, до Бельведера, украшенного фигурами в стиле рококо и связанного с таким множеством исторических воспоминаний.

Правда, о воспоминаниях этих Кете ровным счетом ничего не знала, и Бото воспользовался случаем и рассказал ей, как генерал Бишофсвердер именно на этом месте вызывал духов почивших в бозе королей и курфюрстов, чтобы вызволить короля Фридриха-Вильгельма II из состояния летаргии или - что в данном случае равнозначно - из рук многочисленных любовниц и вернуть его на стезю добродетели.

- Ну и как, помогло? - спросила Кете.

- Нет.

- Жаль. Такие вещи глубоко меня огорчают. А как я вспомню, что несчастный король (откуда ж ему быть счастливым?) приходился свекром королеве Луизе, у меня просто сердце кровью обливается. Как она, бедняжка, должно быть, страдала. Просто не могу себе представить, чтобы эдакое творилось у нас, в нашей Пруссии? А как, ты сказал, звали того генерала, который вызывал духов? Бишофсвердер, да?

- Да. При дворе его называли Древесной Лягушкой.

- Неужели он предсказывал погоду?

- Нет, просто он носил зеленый сюртук.

- Сил нет, до чего смешно… Лягушка!