Онлайн чтение книги Камо грядеши Quo vadis
XXI

Кровь закипела в молодом патриции при виде девушки. Он забыл о толпе, о старце, о своем изумлении от столь непонятных вещей, какие слышал здесь, и видел только одну ее. Наконец, после стольких усилий, после многих дней тревоги, мучений, страданий — он увидел ее! Первый раз в жизни он почувствовал, что радость может как дикий зверь броситься на грудь, смять ее, лишить дыхания. Он, думавший до сих пор, что Фортуна обязана выполнять все его желания, теперь едва верил своим глазам и своему счастью. Если бы не это, порывистая натура толкнула бы его на какой-нибудь неосторожный шаг, — он хотел раньше убедиться, не продолжение ли это чудес, которыми наполнена была его голова от рассказа старика, и не грезит ли он. Но сомнений не было: он видел Лигию, их разделяло несколько десятков шагов. Она была освещена, и он мог наслаждаться созерцанием ее. Капюшон откинулся с ее головы, волосы разметались, рот был полуоткрыт, глаза устремлены на апостола, лицо восторженно. Она была одета в плащ из темной шерсти, как девушка из народа, однако Виниций никогда не видел ее столь красивой, и, несмотря на волнение, овладевшее им, его поразил контраст простой рабской одежды и благородной головы патрицианки. Любовь восхитила его, как пламя, — великая любовь, исполненная странного чувства печали, поклонения, уважения и желания. Он чувствовал упоение от одного того, что видит ее, он упивался видом ее, как живительной влагой после долгой жажды. Стоя около великана-лигийца, она выглядела меньше, чем раньше, почти девочкой; Виниций заметил, что она похудела. Лицо было почти прозрачно, она казалась одухотворенным цветком. И тем более он жаждал владеть ею, столь непохожей на других женщин, каких он встречал на Востоке и в Риме. Он чувствовал, что готов за нее отдать всех их, а с ними вместе и Рим и весь мир.

Он смотрел бы без конца, забыв обо всем, если бы не Хилон, который снова дергал его за край плаща, боясь, что Виниций не сдержит своего волнения и выдаст себя чем-нибудь. Христиане стали молиться и петь. Потом великий апостол стал крестить у фонтана тех, кого подводили к нему пресвитеры в качестве подготовленных к принятию крещения. Виницию казалось, что эта ночь бесконечна. Теперь он хотел идти вслед за Лигией и схватить ее по дороге или в ее жилище.

Некоторые стали уходить; Хилон шепнул Виницию:

— Выйдем, господин, потому что мы не сняли капюшонов и люди смотрят на нас.

Действительно, когда многие опустили капюшоны, чтобы лучше слышать апостола, они не сделали этого. Хилон был прав. Стоя у ворот, они могли наблюдать за всеми выходившими, и Урса легко можно было узнать по его росту.

— Пойдем за ними, — сказал Хилон, — увидим, куда они войдут, а завтра, вернее, сегодня же утром, ты окружишь дом и займешь все выходы из дома своими людьми и возьмешь ее.

— Нет! — сказал Виниций.

— Что ты хочешь сделать, господин?

— Войдем за ней в дом и схватим ее тотчас же: ведь ты взялся за это, Кротон?

— Да, — ответил борец, — и я пойду в рабство к тебе, если не сломаю шею буйволу, который сторожит ее.

Хилон убеждал не делать этого и заклинал их всеми богами. Ведь Кротон был взят ради охраны, на случай, если их узнают, а не для похищения девушки. Вдвоем они подвергают себя опасности и, главное, могут упустить ее; тогда она скроется в другом месте или покинет Рим совсем. Зачем не действовать наверняка, зачем подвергать себя ненужной опасности, зачем рисковать успехом всего предприятия?

Несмотря на то что Виницию стоило больших усилий не броситься на Лигию на самом кладбище, он чувствовал, что грек прав, и, может быть, последовал бы его совету, если бы не Кротон, которому важно было получить награду.

— Господин, вели замолчать этой старой сове, — сказал он, — или позволь мне опустить кулак на его голову. Однажды на меня напало семь пьяных гладиаторов — ни один не ушел с целыми ребрами. Я не говорю, что девушку можно схватить сейчас в этой толпе, потому что они могут бросать камни, но, когда они войдут в дом, я схвачу ее и отнесу, куда прикажете.

Виниций рад был слышать это и сказал:

— Клянусь Геркулесом, так и будет! Завтра мы можем случайно не застать ее в доме…

— Лигиец мне кажется страшно сильным! — застонал Хилон.

— Да ведь не тебе велят держать его за руки, — ответил Кротон.

Ждать пришлось довольно долго, петухи стали петь на рассвете, когда они увидели выходящего из ворот Урса, а с ним Лигию. Их сопровождало несколько человек. Хилону показалось, что среди них он узнал великого апостола, рядом с которым шел другой старик, значительно ниже ростом, две старые женщины и мальчик с фонарем в руках. За ними шла толпа человек в двести. Виниций, Хилон и Кротон смешались с этой толпой.

— Да, господин, — шепнул Хилон, — твоя девица находится под сильной защитой. С ней идет он, великий апостол, потому что, посмотри, как склоняют перед ним колени идущие впереди.

Действительно, люди склонялись, пропуская мимо старца, но Виниций не смотрел на них. Не упуская ни на минуту из глаз Лигии, он думал лишь о похищении. Привыкнув на войне ко всякого рода хитростям, он теперь обдумывал с солдатской точностью весь план похищения. Понимал, что шаг, на который он решался, безумно смел, но он хорошо знал, что такие шаги обыкновенно ведут к удаче.

Путь был продолжителен, поэтому он возвращался мысленно к той пропасти, которая раскрылась между ним и Лигией, к разделявшему их учению, которое она исповедовала. Теперь он понял все, что произошло, и понял также, почему произошло. Для этого он был достаточно проницателен. До сих пор он не знал Лигии. Видел в ней чудесную девушку, к которой обращены были все его чувства, а теперь он понял, что учение сделало ее совсем непохожей на других женщин, и надежда привлечь ее страстью, богатством, наслаждениями — тщетна. Он понял, наконец, то, чего они с Петронием не понимали раньше, что эта новая религия прививала душе нечто неизвестное миру, в котором они жили, и что Лигия, даже если бы любила его, не поступится ради него ни одной из своих христианских истин; если для нее существует наслаждение, то оно совсем непохоже на то, за каким гонится он, Петроний, двор цезаря, весь Рим. Всякая другая женщина могла стать его любовницей, эта христианка могла быть лишь его жертвой.

Думая так, он испытывал боль и гнев, но чувствовал, что гнев его бессилен. Похищение Лигии казалось возможным, он был уверен в удаче, но он был равно уверен и в том, что он сам, его храбрость, его сила — ничто в сравнении с этим учением и с этим он ничего не может сделать. Римлянин, военный трибун, уверенный, что сила десницы и меча всегда будет владеть миром, впервые увидел, что есть и еще какая-то другая сила, и с изумлением спрашивал себя: что это такое?

Он не умел ответить себе на этот вопрос. Вспоминалось кладбище, огромная толпа, Лигия, всей душой внимавшая старцу, рассказ о муке, смерти и воскресении Богочеловека, который искупил мир и обещал блаженство по другую сторону Стикса.

И эти мысли хаотически мешались в его голове.

Вывел его из задумчивости Хилон, который стал жаловаться на свою судьбу: его пригласили, чтобы найти Лигию, он искал ее, подвергая жизнь опасности, и нашел. Чего же еще хотят от него? Разве он брался похищать ее и кто может требовать этого от калеки, лишенного двух пальцев, человека старого, преданного размышлениям, науке и добродетели? Что будет, если такой достойный господин, как Виниций, потерпит неожиданное поражение при похищении этой девицы? Боги должны, конечно, бодрствовать над достойными людьми, но разве не случаются неожиданные вещи, когда боги заняты игрой в кости, вместо того чтобы следить за делами смертных? Фортуна имеет, как известно, повязку на глазах, она слепа даже днем, что же и говорить о ночи! Случись что-нибудь, брось этот лигийский медведь жерновом в благородного Виниция, бочкой вина или, что еще хуже, воды, — и разве бедному Хилону достанется обещанная награда? Он, нищий мудрец, привязался к благородному Виницию, как Аристотель к Александру Великому, и если бы по крайней мере благородный трибун отдал ему кошелек, который при нем засунул себе за пояс, выходя из дому, было бы чем, в случае несчастья, заплатить за немедленную помощь или подкупить христиан. О! Почему не хотят послушать советов старика, которые диктует благоразумие и опыт? Виниций, услышав это, достал кошелек и бросил его Хилону.

— Возьми и молчи!

Грек почувствовал, что кошелек очень тяжелый, и несколько ободрился.

— Вся моя надежда держится на том, что Тезей или Геркулес совершали еще более трудные подвиги, а кто такой мой личный близкий друг Кротон, как не Геркулес? Тебя, достойный господин, я не называю полубогом, потому что ты целый бог, но ты и впредь не забудешь своего хотя и нищего, но верного слугу, который нуждается в тщательном уходе, ибо, углубившись в книги, он забывает обо всем в мире… Небольшой садик и дом с небольшим портиком для тени летом был бы вполне достойным даром для такого щедрого господина. Я буду издали следить за вашими подвигами, удивляться им, призывать на помощь Юпитера, а в случае нужды подниму такой крик, что пол-Рима сбежится вам на помощь… Какая трудная и неровная дорога! Масло выгорело в моем фонаре, и если бы Кротон, столь же благородный, сколь и сильный, захотел взять меня на руки и донести до ворот, я, во-первых, убедился бы окончательно в том, что он может унести на руках девицу, а во-вторых, он поступил бы как Эней и привлек бы себе благодарность и помощь всех богов до такой степени, что за успех нашего предприятия я был бы вполне спокоен.

— Я предпочел бы нести дохлую овцу, околевшую больше месяца тому назад при дороге, — ответил атлет, — но если ты отдашь мне кошелек, который бросил тебе достойный трибун, я, пожалуй, донесу тебя до ворот.

— Ах, чтобы сломался большой палец на твоей ноге! — воскликнул грек. — Так-то ты усвоил поучение почтенного старца, который провозгласил нищету и любовь главными добродетелями?.. Разве не велел он тебе определенно любить меня и жалеть? Вижу, что никогда не сделаю из тебя даже плохого христианина и что легче солнцу проникнуть сквозь стены Мамертинской тюрьмы, чем истине в твой череп гиппопотама.

Кротон, кроме своей звериной силы не обладавший никакими человеческими чувствами, сказал:

— Не бойся! Христианином не сделаюсь! Я не хочу терять куска хлеба.

— Да, но если бы у тебя были хотя бы начальные сведения из философии, ты знал бы, что золото — суета.

— Ты проходи со своей философией, а я дам тебе один лишь удар головой в живот, и мы посмотрим, кто из нас будет прав.

— Это же мог сказать Аристотелю бык, — ответил Хилон.

Рассвело. Заря окрасила бледным румянцем городские стены. Придорожные деревья, строения и разбросанные повсюду могильные памятники стали показываться из мрака. Дорога не была теперь совершенно пустой. Торговцы зеленью спешили в город, ведя ослов и мулов, нагруженных овощами; скрипели телеги, на которых везли мясо и дичь. По обеим сторонам дороги висел легкий утренний туман, обещавший хороший день. Люди издали казались в этом тумане духами. Виниций всматривался в стройную фигуру Лигии, которая, по мере того как светало, становилась все более серебристой.

— Господин, — обратился Хилон к Виницию, — я оскорбил бы тебя, если бы сказал, что есть предел твоей щедрости, но теперь, когда ты заплатил мне, ты не можешь сказать, что мной руководит одна лишь корысть. И вот, я советую тебе еще раз, узнав, где живет божественная Лигия, вернуться домой за рабами и лектикой и не слушать этого слонового хобота, Кротона, который потому лишь хочет один схватить Лигию, чтобы выжать твою мошну, как мешок с творогом.

— Ты получишь от меня удар кулаком меж лопаток, что равно твоей гибели, — сказал Кротон.

— Ты получишь от меня бочонок кефалонского вина, что равно моему спасению, — ответил Хилон.

Виниций ничего не ответил, потому что они подходили к городским воротам. И здесь они увидели странное зрелище. Два римских солдата опустились на колени, когда проходил апостол, а он, положив им на железные шлемы свои руки и подержав недолго, благословил потом склонившихся знаком креста. Молодому патрицию никогда до сих пор не приходило в голову, что и между солдатами могут быть христиане. И он с удивлением подумал, что подобно охватывающему новые дома пожару в городе это учение воспламеняет все новые и новые души и распространяется с невероятной силой. Поразило его и то, что если бы Лигия хотела бежать из города, то нашлись бы солдаты, которые облегчили бы ее бегство. И он благодарил богов за то, что этого не случилось.

Пройдя незастроенные кварталы, толпа христиан стала расходиться в разные стороны. Теперь приходилось издали следить за Лигией, чтобы не обратить на себя внимания. Хилон жаловался на раны на ногах и усталость и все больше и больше отставал, чему Виниций не противился, полагая, что трусливый и слабый грек теперь им не нужен. Он отпустил бы его даже совсем; но честного мудреца удерживала осторожность и толкало вперед любопытство, поэтому он шел все время за ними, иногда даже шел рядом, повторяя свои советы, и даже строил догадки, что спутник апостола, если бы не его слишком низкий рост, мог бы быть Главком.

Так шли они долго, перешли Тибр, и солнце всходило, когда люди, шедшие с Лигией, разделились. Апостол, старая женщина и мальчик пошли вдоль реки дальше, а низкий старик, Урс и Лигия свернули в узкую улицу и, пройдя шагов сто, вошли в ворота дома, где было две лавочки: в одной продавали оливки, в другой — птиц.

Хилон, шедший сзади, остановился как вкопанный и, прижавшись к стене, стал делать знаки, чтобы они вернулись.

Они подошли, чтобы окончательно сговориться.

— Пойди, — сказал Виниций, — и посмотри, не выходит ли этот дом на другую улицу.

Хилон, несмотря на то что жаловался только что на израненные ноги, побежал так быстро, словно у его ступней были крылышки Меркурия, и тотчас вернулся.

— Нет, — сказал он, — дом имеет один лишь вход.

Потом сложил руки:

— Заклинаю тебя, господин, Юпитером, Аполлоном, Вестой, Кибелой, Изидой и Озирисом, Митрой, Ваалом и всеми богами Востока и Запада, умоляю отказаться от своего намерения… Выслушай меня…

Он замолчал, увидев, что лицо Виниция побледнело от волнения, а глаза сверкали, как у волка. Достаточно было взглянуть на него, чтобы понять, что никакая сила в мире не удержит его теперь. Кротон глубоко вдохнул в свою исполинскую грудь воздух, повернул свой каменный череп направо и налево, как делают медведи, запертые в клетку. На лице его не было ни малейшего страха…

— Я войду первый, — сказал он.

— Ты пойдешь за мной, — решительно заявил Виниций. И оба исчезли в воротах.

Хилон отбежал к ближайшему переулку и стал выглядывать из-за угла, ожидая, что произойдет.