Завернутые в бумагу цветы напоминали мертвых бабочек. Пятнышки цветочной пыльцы, как пыльца с крылышек, оставляли ощущение того, что при жизни лепестки летали. После смерти крылышки и лепестки становятся очень похожи. Память о той, что своим полетом оживляла пустое небо, и память о цветущей неподвижности и покое.
И обыкновенная девчонка, и философ ведут себя одинаково, раздувая в своём сознании пустячную неудачу в крушение мира.
Мир, пожалуй, не стоит оставлять в покое. В идиллии есть нечто, пробуждающее порок.
Тору любил наблюдать за жизнью людей, он чувствовал себя как в зоопарке.
Судьба красавиц - молча улыбаться в ответ на непристойное желание мужчин и вульгарную ревность женщин.
Человек питает доверие к друзьям, еще не испытанным, он помнит многочисленные предложения услуг, столь щедро рассыпавшиеся его веселыми приятелями, когда он в этих услугах не нуждался, у него есть надежда, вызванная счастливым неведением, и как бы ни согнулся он от первого удара, она вспыхивает в его груди и расцветает на короткое время, пока не увянет под тяжестью разочарования и пренебрежения.
Мечников писал, что водка полезнее хлеба, а хлеб – это только солома, которая гниёт в наших желудках.
- Видите ли, - сказал я, - по-моему, нет верующих или неверующих людей. Есть только желающие верить и желающие не верить.
Это будет рассказ о чудотворце, который живёт в наше время и не творит чудес. Он знает, что он чудотворец и может сотворить любое чудо, но он этого не делает. Его выселяют из квартиры, он знает, что стоит ему только махнуть платком, и квартира останется за ним, но он не делает этого, он покорно съезжает с квартиры и живет за городом в сарае. Он может этот сарай превратить в прекрасный кирпичный дом, но он не делает этого, он продолжает жить в сарае и в конце концов умирает, не сделав за свою жизнь ни одного чуда.
С улицы слышен противный крик мальчишек. Я лежу и выдумываю им казнь. Больше всего мне нравится напустить на них столбняк, чтобы они вдруг перестали двигаться. Родители растаскивают их по домам. Они лежат в своих кроватках и не могут даже есть, потому что у них не открываются рты. Их питают искусственно. Через неделю столбняк проходит, но дети так слабы, что ещё целый месяц должны пролежать в постелях. Потом они начинают постепенно выздоравливать, но я напускаю на них второй столбняк, и они все околевают.
– А верят или не верят во что? В Бога? – спросил Сакердон Михайлович.
– Нет, – сказал я, – в бессмертие.
- Очень рад, - сказал Сакердон Михайлович, увидя меня. - Я не оторвал вас от работы? - спросил я. - Нет, нет, - сказал Сакердон Михайлович. - Я ничего не делал, а просто сидел на полу.
- Есть неприличные поступки. Неприлично спросить у человека пятьдесят рублей в долг, если вы видели, как он только что положил себе в карман двести. Его дело: дать вам деньги или отказать; и самый удобный и приятный способ отказа - это соврать, что денег нет. Вы же видели, что у того человека деньги есть, и тем самым лишили его возможности вам просто и приятно отказать. Вы лишили его права выбора, а это свинство. Это неприличный и бестактный поступок. И спросить человека: «Веруете ли в Бога?» - тоже поступок бестактный и неприличный.
Воздух в них был насыщен злобой...
Нас одолевал голод. То был не обычный голод. Он душил нас, выворачивал внутренности, леденил кровь, лишал сил; нам хотелось лечь на пол, уснуть и никогда больше не просыпаться.
Дорога домой была неблизкой, но возвращаться всегда легко.
- Любовь плохо влияет на вестибулярный аппарат, - сказал отец. - От этого девушки падают прямиком в мужские объятия. Уж -то знаю. Меня чуть не раздавила одна молодая особа, и могу сказать...
По мосту ходили также болельщики «Зенита». Ходили, как и следовало ожидать, нестроевым шагом, так что за них в целом спокоен. В отличие от скупых на слова военных, болельщики много кричали, а ещё больше - мочились, заходя во двор. Чтобы остановить этот поток, наш сосед выводил своего бульдога. Бульдог, и сам способный при случае пометить территорию, входил в ступор: такого количества меток он не видел никогда. А ведь от своих высших достижений «Зенит» был тогда очень далек.
Архитекторы лишь закладывают семена городов, а взращивают их поэты: чего бы стоит Петербург без «Медного всадника»!
В захолустье бессмертия не бывает, и наше влечение во всему центральному, доминирующему есть ничего иное, как тяга к бессмертию.
Разумеется, я попал к ней в обучение не совсем диким человеком. Её умиляло, сколько всего я знаю наизусть, в том числе из разной советской дряни - но где было взять другое? Чем кормили, то и ел.
В России ни от чего нельзя зарекаться: ни от плохого, ни от хорошего.
У меня нет любимых петербургских мест. Как нет «любимых мест» в себе самом. Город - это я, и это то, что меня очаровало и обмануло.
Высокое искусство существует не столько для широкого потребления масс, сколько для высокого любования одиночек.
...современная цивилизация - это движение от дикости к пошлости.
Это потому, что вы – единственная дочь. Есть что-то особенное, когда у дочери появляется ребенок. Как будто получаешь шанс начать все снова.
Это было самое трудное для матери: понимать, что у тебя не на все есть ответы.
Как я могла дать ей понять, что иногда слишком любить может быть хуже, чем не любить?
Есть такая старая поговорка, что дубы сто лет растут, сто лет живут и сто лет умирают.
Иногда приходится верой преодолеть расстояние между любовью и доверием, даже когда кажется, что между ними пролегла пропасть.
... есть ответы, которые услышать не хочется.
Я словно услышала голос отца, который часто говорил во время ТВ-рекламы: «Ну как же я дожил до пятидесяти лет без замечательного устройства Veg-O-Мatic, которое даёт мне возможность резать картошку на ломтики картофеля фри?! Ну как же мне в жизни не повезло и сколько интересного я пропустил...»
Счастье — это удел идиотов, туман, в который ты попадаешь. Постоянная и тихая боль — это удел думающих людей, которые помнят о том, что они смертны и живут в состоянии перманентного отчаяния.
— Странно, что мы считаем, что на деревьях должны быть листья, потому что полгода они стоят совершенно голые.
Отец никогда не признавался приятелям в том, что соврал. Ложь была его оружием против того, чтобы они не узнали о нем больше, чем ему хотелось бы.
Она любила вспоминать, как видела Эйнштейна в лаборатории компании Bell. Мать говорила нам, что её поразило, что когда после лекций учёного ему задавали вопросы, Эйнштейну пришлось попросить одного из инженеров объяснить какой-то простейший закон механики. Все были удивлены, что учёный не знает такого простого закона, на что Эйнштейн ответил: «Я не запоминаю то, что всегда могу посмотреть в книгах ».
— Послушай, Гэри. Мне двадцать два года. Я чудом добрался до этого возраста, потому что слишком рано пробудился от дурного сна отрочества. Каждое утро последующих, бог его знает, пятидесяти лет мне предстоит вылезать из постели и как-то участвовать в повседневной жизни. Я просто-напросто не верю, что способен справиться с этим в одиночку. Мне нужен кто-то, ради кого можно будет вставать по утрам.
Мир устал от избытка занимающихся ерундой гуманитариев, от их высокомерия и бесполезности в реальной жизни.
Консервы, казалось, говорили: «Съешь меня на свой страх и риск».
Я закрыла глаза и пожелала себе жить в совершенно другой семье, в совершенно другом городе. Я набрала воздух в легкие и задула свечи. В доме стало темно.
Отец, точно так же, как и мать, превратился в незнакомца, которого я так хотела видеть, но он не подходил близко.
Язык — это арсенал, наполненный самым разным оружием; и если вы размахиваете таковым, не проверив, заряжено ли оно, не удивляйтесь, что оружие будет время от времени выпаливать вам в лицо.
Нельзя соперничать с первой любовью, особенно если она умерла.Ты всегда будешь чувствовать себя второй.
Внезапно мне захотелось, чтобы моя собственная память была похожа на швейцарский сыр. Было бы здорово, если бы мы могли как-то управлять своей памятью и выбирать, какие воспоминания можно оставить, а какие отправить в мусорную корзину. Пуф — и готово.
— Я просто говорю, что любую фигню можно объяснить.
— А я говорю, что некоторую фигню объяснить невозможно.
Нужно быть благодарным за то, что у тебя есть, и не горевать о том, чего нет. Верно?
Даже самый безумный слух становится фактом, когда проходит через третьи руки.
Возможно, никто из нас на самом деле не меняется, несмотря на дипломы, редеющие волосы и элегантные наряды.
Да, я любил ее, но так и не приблизился к центру, если ты понимаешь, что я имею в виду. К ядру луковицы. Я лишь поцарапал поверхность.
1..92..143Мы думаем, будто знаем какого-то человека, а потом узнаем о нем что-то такое, отчего все летит к чертям.