- Научите её смотреть на вещи более здраво, ведь в жизни ещё не то бывает...
Чума двадцатого века – не черная смерть, а серая жизнь.
Я вот сейчас, к примеру, два часа отчаивалась... с вареньем и сладкими булочками.
Я куда бодрее шагала теперь дальше, размышляя по дороге о том, какое счастье для всех нас русский национальный характер. К этому времени мы уже знали о зверствах гитлеровцев. Я содрогалась при мысли о том, как страшно сочетание жестокости приказов с тупой стопроцентной исполнительностью. То ли дело у нас! У нас почти всегда остается лазейка для простого человеческого чувства. Почти всегда приказ – пусть самый дьявольский! – ослабляется природным добродушием исполнителей, их расхлябанностью, надеждой на пресловутый русский «авось».
Надеяться - это значит стремиться к лучшему.
У этой планеты есть - вернее, была - одна проблема: большинство живущих на ней людей только и делали, что страдали, так как не находили в жизни счастья. Рождалось множество решений, но почти все они сводились к перераспределению маленьких зелёных клочков бумаги - что само по себе странно, так как кто-кто, а маленькие зелёные клочки бумаги никаких страданий не испытывали, ибо счастья не искали.
Нет “единственно верного” восприятия секса. Это спорный вопрос, поскольку культуру направляет не логика, а огромная толпа.
Между нами был какой-то темный магнетизм. Рядом с ним я чувствовала, как меня тянет к опасной черте. А еще я чувствовала, что он мог заставить меня перешагнуть ее.
Необходимо вырасти и, возможно, завести собственных детей, чтобы до конца понять, что твои родители жили полной и сложной жизнью еще до того, как ты появился на свет.
Та псевдоприрода, в какую был отчужден труд человека, требует, чтобы её обслуживали вечно. Это обслуживание само себя ценит и оправдывает, при этом все официальные общественные проекты и силы направлены единственно на него. Избыток товаров, точнее, товарных отношений, отныне превращается в прибавочную стоимость выживания .
Когда желание проходит, возвращается ясность мысли.
Но непреложное право на собственный взгляд без каких-либо предварительных усилий его выработать как раз и свидетельствует о том абсурдном состоянии человека, которое я называю «массовым возмущением». Это и есть герметизм, закупорка души. В данном случае – герметизм сознания. Человек обзавелся кругом понятий. Он полагает их достаточными и считает себя духовно завершенным. И, ни в чем извне нужды не чувствуя, окончательно замыкается в этом кругу.
Но одной стабильности недостаточно. Она слишком легко ведет к застою, а затем и к упадку.
Не только счастливых концов не существует, концов вообще не существует.
Замуж бабе выйти - всё равно, что зимой в прорубь прыгнуть: один раз сделала - на всю жизнь памятно...
Итак, все в этом мире шло своим ходом — за исключением всего остального, что решительно шло наперекосяк.
Я окончу тут школу, выйду середнячком с резюме из шести строчек и кучей орфографических ошибок, начну суетливо бегать по одному и тому же маршруту: от центра занятости – к стриптиз-бару, а потом утром – на городские бесплатные курсы по подготовке в колледж.
Читать мне нравилось. Как ни крути, книги были надежнее людей.
Мы со старшим братом собирались стать путешественниками и колесить по дорогам. Собирались проехать на мотоциклах от Парижа до Лазурного берега или вдоль всего тихоокеанского побережья США - от Сиэтла до Лос-Анжелеса; мы хотели повторить маршрут Че Гавары от Буэнос-Айреса до Каракаса.
Не хочу не гнать лошадей. Хочу двух детей в шапочках с помпонами.
День, когда я влюбился без памяти, — день начала моего рабства длиною в жизнь.
Мудрость владыки заключается в его способности правильно выбирать себе помощников.
Чистоплотность, гигиена, внимание к деталям — вот приметы хорошего солдата.
Хокку пробуждает зависть: сколько западных читателей мечтали так прогуливаться по жизни с блокнотиком в руке, отмечая здесь и там некие «впечатления», краткость которых была бы гарантией совершенства, а простота — критерием глубины (и все благодаря мифу, состоящему из двух частей, одна из которых — классическая — делает лаконизм измерением искусства, другая — романтическая — в импровизации усматривает правдивость). Будучи абсолютно понятным, хокку при этом ничего не сообщает.
Иногда простые вещи становятся слишком сложными.
Вот и получилось, что мое дело разбиралось без меня. Все шло без моего участия. Мою судьбу решали, не спрашивая моего мнения.
Он один тут не сумасшедший, даром что псих.
Слова только что встреченного тобой человека, не имеют никакой ценности!
... пойми ты, ведь жизнь - только сон, расслабься и радуйся Богу, Бог - это ты, дуреха!
Недавно у нее был день рождения, ей исполнилось тринадцать, и с тех пор она полагала, что сарказм — высшее проявление изощренного ума.
Ресторан, как и театр, может быть местом, где люди исцеляются и снова обретают целостность, где они осознают своё место во Вселенной и свою человечность. И в свей человечности они уникальны, неповторимы, не похожи ни на кого другого. Мы приходим в ресторан, потому что любим, когда о нас заботятся. Каждый нуждается в заботе. Мы намного более хрупки и ранимы, чем думаем.
Я думаю, что Бог либо внутри меня, либо нигде.
Существует десять частей речи, и с каждой хлопот не оберёшься. Самое обычное рядовое предложение в немецкой газете представляет собой неповторимое, внушительное зрелище: оно занимает пол-газетного столбца; оно заключает в себе все десять частей речи, но не в должной последовательности, а в хаотическом беспорядке; оно состоит из многоэтажных слов, сочинённых тут же, по мгновенному наитию, и не предусмотренных ни одним словарём, - шесть - семь слов наращиваются друг на дружку просто так, без швов и заклёпок (разумей, дефисов). Такое предложение трактует о четырнадцати - пятнадцати различных предметах, каждый - в своём особом вводном предложении, причём несколько малых вводных включены в одно большое, как круглые скобки в квадратные; наконец, все большие и малые скобки заключены в скобки фигурные, из коих первая стоит в начале величественного предложения, вторая - на середине последней строчки, а уже за нею идёт глагол, и только тут вы узнаете, о чем, собственно, речь; следом же за глаголом - как я понимаю, украшения ради-пишущий подсыпает с десяток всяких "haben sind gewesen gehabt haben geworden sein", и прочее и тому подобное, и только теперь импозантное сооружение завершено. Это заключительное "аминь" представляет собой нечто вроде росчерка при подписи: не обязательно, но красиво. Немецкую книгу читать не так уж трудно - надо только поднести её к зеркалу или стать на голову, чтобы перевернуть порядок слов, - научиться же читать и понимать немецкую газету не способен, по моему, ни один иностранец.
Жизнь была бы намного краше, если бы каждый мог взять с собой туда, где ему приходится бывать, запахи материнского дома.
Люди, обладающие способностью жить в прошлом, не знают, какое им уготовано будущее.
С моей-то репутацией мне вряд ли удастся получить приглашение даже на собственные похороны.
Хорошо, что некоторые организованнее других.
Разумеется, я попал к ней в обучение не совсем диким человеком. Её умиляло, сколько всего я знаю наизусть, в том числе из разной советской дряни - но где было взять другое? Чем кормили, то и ел.
Чего он ждет - смерти или безумного чувственного наслаждения? Одно ожидание наслаивалось на другое, и казалось, что смерть и есть объект его вожделения.
Уже осень. А осенью не следует оставаться одной. Пережить осень и так достаточно трудно.
Там -цензура и портвейн. Здесь - свобода и коньяк.
Только трусы убирают в бурю снасти своих мозгов.
Да и к чему мешать людям умирать, если смерть есть нормальный и законный конец каждого? Что из того, если какой-нибудь торгаш или чиновник проживет лишних пять, десять лет? Если же видеть цель медицины в том, что лекарства облегчают страдания, то невольно напрашивается вопрос: зачем их облегчать? Во-первых, говорят, что страдания ведут человека к совершенству, и, во-вторых, если человечество в самом деле научится облегчать свои страдания пилюлями и каплями, то оно совершенно забросит религию и философию, в которых до сих пор находило не только защиту от всяких бед, но даже счастие.
А это только ваше мнение, или другие тоже так думают?
Если бы у вас была хоть малейшая возможность изменить то, что сделано, тогда стоило бы задумываться над старыми ошибками. Но раз их нельзя исправить – пусть мёртвые оплакивают мёртвых.
Если кто-то по ночам смотрит на небо, это еще не значит, что мы имеем дело с астрономом.
И все же иногда случаются моменты, когда брат с сестрой способны отложить в сторонку пыточные инструменты и поговорить друг с другом как цивилизованные люди...
Разберись с другими, пока они не разобрались с тобой.
Что нового покажет мне Москва?
Вчера был бал, а завтра будет два.
Тот сватался – успел, а тот дал промах.
Всё тот же толк, и те ж стихи в альбомах.
1..117..143Ты играешь с огнем. Опасная забава, когда под рукой нет огнетушителя.