Светские террористы, святые террористы - какая, в сущности, разница?
Ко всему прочему, он был леденяще-вежливым, как улыбка каменной статуи, молчаливым, как дуб, и равнодушно-жестким, как трупное окоченение.
Но вера - такая рана, которую способно излечить лишь знание, когда толкование нашей жизни берет в свои руки смерть.
Страдание - это условие нашего существования. И когда оно приходит, ты сразу его узнаешь. Как узнаешь и истину.
Любовь - это просто один из способов существования, и она может пойти не в ту сторону, может и вовсе пройти мимо. А вот боль никогда не ошибается.
Лишь один из сотни, один из тысячи всю жизнь живет счастливо, счастливо проходит весь путь от рождения до смерти. А остальные только притворяются, что счастливы, или же просто помалкивают.
Летом у нас есть золото солнца, а зимой - воспоминания о нем.
И ведь не они сторонятся от него, это он сам, как всегда, отдалился от них. Ему было одиноко, он задыхался от одиночества среди всех людей, которых видел каждый день.
На каждом шагу этого пути он воевал с ним, но продолжал приходить, чтобы спорить, чтобы причинять боль, и чтобы ему самому причиняли боль, чтобы за гневом, отрицанием и неприятием находить то, чего искал. Он не знал, чего ищет. Но знал, где искать.
С ума-то людей сводят как раз попытки жить вне реальности. Реальность ужасна. Она может убить человека. Со временем и убьет непременно. Реальность - это боль. Но с ума людей сводит ложь, бегство от реальности.
Время нельзя потратить зря, ибо даже боль и страдания не бывают напрасными.
Превращенная в товар фантазия рисковать не желает: она более ничего не изобретает и не импровизирует, но, напротив, старательно имитирует и упрощает.
Способность быть очарованным меняется не только с возрастом, но и в зависимости от эпохи.
Люди, в сущности, стремятся в царство фантазии именно в поисках стабильности, в поисках неизменных древних истин, ясности и простоты.
Опасность любой попытки совершить доброе дело заключается в том, что разум путает две вещи: желание сделать что-то хорошее и желание сделать что-то хорошо.
То, что продолжается слишком долго, не претерпевая никаких изменений, обычно само себя изживает и разрушает.
Стремление создать нечто великое и в случае удачи превзойти самого себя напоминает мне историю мальчугана, который, пытаясь как можно больше надуть воздушный шарик, получает им по носу. Я не строю воздушных замков. В лучшем случае говорю себе: из "Психоза" может получиться ничего себе картинка.
Когда чувствуешь, что почва под ногами колеблется, ступай на протоптанную и испытанную тропу. В общем– в укрытие!
Что бы с тобой ни происходило на жизненном пути, талант остается при тебе.
Теоретически, шедевр – это нечто, достигшее потолка совершенства, обретшее наиболее адекватную форму.
Довожу до Вашего сведения, что с тех пор всю грязную работу я делал руками моей суженой.
Таможенники входят в купе. Я достиг саспенса.
Никто не будет оспаривать тот факт, что он относится к числу тех трех или четырех ныне работающих режиссеров, чей почерк определяется на основании нескольких минут просмотра любого из его фильмов.
Кино, которое делает Хичкок, до такой степени концентрирует внимание публики на экране, что арабские зрители перестают лущить свои орешки, итальянцы забывают закурить сигарету, французы оказываются не в состоянии заигрывать с соседкой, шведы — заниматься любовью между рядами, греки... и т.д.
Если тебя вовлекли в дело, из которого, как ты видишь, ничего не получится, лучше сразу бросить его.
Ну что ж, бесстрастность особенно впечатляет, если человеку невдомек, что он служит орудием смерти.
Знаете, почему я предпочитаю изысканных блондинок? Потому что истинные леди, скромные жеманницы, в спальне обычно ничем не отличаются от шлюхи.
Мы ткем свой ковер, и нужно смотреть фильм не один раз, чтобы все завитки узоров попали в поле зрения.
Создание страшных фильмов предполагает определенную долю интеллектуального садизма, но он может быть вполне здоровой природы.
Обычно я изображаю прохожих, но в океане они не попадаются. Подумывал я о том, чтобы сыграть утопленника, проплывающего мимо, да побоялся взаправду утонуть. Я не мог исполнить роль кого-нибудь из спасающихся на шлюпке, потому что не являюсь профессиональным актером. И вдруг меня осенило. Как раз в то время я сидел на суровейшей диете, этой жестокой мерой сгоняя вес с трехсот до двухсот фунтов.
Вот я и решил обессмертить свою утрату и сфотографировался в двух видах – "до" и "после" применения рекламируемого средства для похудения, "редуко", и зрители имели возможность лицезреть разницу, когда Бендикс разворачивал газету. Эта роль принесла мне бешеный успех. Толстяки просто засыпали меня письмами, желая узнать, как можно обзавестись драгоценным снадобьем.
Я по опыту знаю, что если главную роль играет не звезда, фильм страдает, потому что публике, как правило, безразличен персонаж, которого изображает неизвестный ей человек.
Создать фильм – это прежде всего рассказать историю. История может быть сколь угодно невероятной, но никак не банальной. Она должна быть драматичной и человечной. А что такое драма, если не сама жизнь, освобожденная от своих наиболее скучных подробностей?
Идеал влюбленных - никогда не расставаться.
для продолжения жизни может потребоваться больше героизма, чем для самоубийства...
А художников XX века — модернистов, значит, — я обожал всех, ведь они нарезали унылую реальность кубами и ломтиками, превращали в первобытные извивы, яркие кляксы, мудреные решетки и загадочные конструкции.
Валлотон в совершенстве овладел фирменным швейцарским искусством - казаться окружающему миру французом.
И хотя я, должно быть, ходил и в Лувр, самое сильное впечатление на меня произвел большой, темный, непопулярный музей — возможно, потому, что там не было ни души и я не чувствовал обязанности реагировать каким-то определенным образом.
Дай человеку любимое дело, и он счастлив, как заяц в капусте.
Да как ты смеешь называть меня лентяйкой! Я придумаю какой-нибудь едкий ответ, но потом. Сейчас просто лень.
Единсвенный способ сохранить что-то поблизости - удерживать. Цепляться. Валить наземь, как Яков ангела, и не давать вырваться. То, с чем больше не борешься, упустишь. Любовь - это не мир. Любовь - это борьба.
Пока жена не стала вегетарианкой, мне и в голову не приходило, что она какая-то особенная. Если говорить начистоту, при первой встрече я не нашел в ней ничего привлекательного. Не высокого и не маленького роста, не длинная и не короткая стрижка, желтоватого оттенка сухая кожа, обычные глаза, немного выступающие скулы, одежда блеклых тонов – словно страх выразить свою индивидуальность мешал ей выбрать яркие цвета.
Поэтому-то и страшно жить одной. Некому приглядеть за твоими прорехами, за тем, как ты выдаешь самые примитивные свои желания. Обрастаешь коконом из своих обнаженных склонностей, да так и не встраиваешь его в реальную жизнь.
Я дожидалась, когда мне расскажут, чем я хороша. Потом я все думала, уж не из-за того ли на ранчо женщин больше, чем мужчин. Журналы учили нас, что, пока тебя не заметили, жизнь – всего лишь зал ожидания. И вот пока я ждала и готовилась, мальчики это же время тратили на то, чтобы вырасти в самих себя.
Быть девочкой значило и это тоже – быть готовой конечно всему, что о тебе скажут. Обиделась – ну тогда ты чокнутая, никак не отреагировала – стерва. Поэтому оставалось только улыбаться из угла, в который тебя загнали. Присоединиться ко всеобщему смеху, даже если смеются над тобой.
Бедные девочки. Мир раскармливает их обещаниями любви. Как же сильно им нужна эта любовь, только ее почти никому не достанется. Паточная попса, платья, которые в каталогах описывают непременно со словами “закат” и “Париж”. И как грубо потом у них отбирают эти мечты: от рывка разлетаются пуговицы на джинсах, в автобусе мужчина орет на подружку, а на них никто и не смотрит.
Это возраст неуверенности, «гусиных лапок» в уголках глаз, седины в волосах и быстро полнеющей талии. Это возраст, когда возвращаются ошибки прошлого и начинают требовать свой «фунт мяса»; это возраст, когда в зеркале ванной комнаты мы начинаем видеть не собственное лицо, а лицо кого-то из своих родителей.
Старея, человек начинает невольно перескакивать с одной мысли на другую, теряя нить повествования и забывая о времени. А то, что случилось давным-давно, вдруг становится в его восприятии ближе вчерашних событий. И мысли о давно, казалось бы, позабытых вещах и событиях вдруг снова начинают тебя тревожить, возникая в самое неподходящее время – особенно когда ты уже лег в постель и мечтаешь отключиться и заснуть, но это тебе никак не удается.
Я не верю, что на самом деле Богу есть дело до того, чем ты питаешься, как ты одет или кого ты любишь. По-моему, если уж Господь создал звезды, то впереди у Него еще немало иных великих планов и дел
Ужасный брак не скроешь, это как дурной запах изо рта.
1..95..143Будучи многолетним председателем книжного клуба «Выбор шефа», Ламбиазе знал, что самое важное на заседании клуба – это не книга, а еда и напитки.