Онлайн чтение книги Рамунчо
15

На пятницу намечен отъезд в деревню, где в воскресенье состоится праздник. Она расположена очень далеко, в глубоком ущелье у подножия высоких, заросших густым лесом гор. Аррошкоа родился и провел первые месяцы жизни в этой деревне: отец его был там бригадиром таможенников. Но Аррошкоа был тогда слишком мал, чтобы сохранить хоть какие-нибудь воспоминания об этих местах.

Грациоза, Панчика и вместо кучера ее мать, мадам Даргеньярац, с длинным кнутом в руках выехали в маленькой повозке сразу после полуденной мессы, потому что впереди был долгий путь по горным дорогам.

Рамунчо, Аррошкоа и Флорентино, которым еще надо было уладить кое-какие контрабандные дела в Сен-Жан-де-Люз, пришлось сделать большой крюк, чтобы добраться до Эррибияга по железной дороге, связывающей Байонну с Бургеттой. Все трое беззаботны и радостны. Никогда еще баскские береты не красовались над такими сияющими лицами.

В сгущающихся сумерках маленький местный поезд несет их в глубь страны. В вагонах, как обычно весенними вечерами, полно людей, весело возвращающихся с какого-нибудь праздника; девушки в легких шелковых платочках и юноши в шерстяных беретах поют, целуются. Спускается ночь, но еще можно разглядеть белоснежные ряды боярышника, усыпанные белыми цветами кусты акаций, в открытые окна льются сладостно-пьянящие ароматы, источаемые весенней природой. И поезд, несущийся среди растворяющейся в темноте белой кипени цветов, словно оставляет за собой след радости, мелодию старинной песни, которую без устали распевают эти юноши и девушки под грохот колес и свист паровой машины…

Эррибияг! Все трое вздрагивают, когда кондуктор выкрикивает это название. Веселая компания сошла на предыдущей станции, и они остались почти одни в притихшем вагоне. Вздымающиеся вдоль дороги горы сделали ночь совсем непроглядной, и они задремали.

Совершенно ошалевшие, они выскакивают из вагона. Темнота такая, что даже рысьи глаза контрабандистов ничего не могут разглядеть. Нависающие вершины гор закрывают небо, и лишь совсем наверху мерцает несколько звезд.

– Далеко ли до деревни? – спрашивают они у единственного человека, оказавшегося в этот час на перроне.

– Четверть лье,[38]Лье – старинная французская мера длины, равная четырем километрам. не больше. Вот по этой стороне, направо.

Действительно, они начинают различать серую колею теряющейся во мраке дороги. Величественная чернота гор, охраняющих здесь границу, притушила их веселость, и они идут молча в абсолютной тишине и влажной свежести окутанных тьмой аллей.

Вот наконец и горбатый мост через реку, и заснувшая деревня, где не видно ни одного огонька. А вот и свет постоялого двора. Он, оказывается, стоит совсем рядом, прилепившись к горе, у самого берега быстрой и говорливой реки.

Сначала их ведут в их комнаты, маленькие, обшарпанные, но вполне приличные и чистенькие; из-за огромных выступающих балок потолки кажутся совсем низкими, но на выбеленных известью стенах развешаны изображения Христа, Божьей Матери и прочих святых.

Затем, чтобы поужинать, они спускаются в комнату на первом этаже, где сидят три старика, одетых по старинной моде: широкий пояс, черная, очень короткая блуза со множеством складок. Аррошкоа, гордый своим происхождением, тотчас же спрашивает у них, не знали ли они некого Дечарри, который лет восемнадцать назад был тут бригадиром таможенников.

Один из стариков, вытянув шею и держа руку козырьком над глазами, пристально в него всматривается:

– Да бьюсь об заклад, что вы его сын! Вы на него здорово похожи. Дечарри! Да как же мне не помнить Дечарри! Он у меня отобрал больше двухсот тюков товара, не сойти мне с этого места! Ну да это ничего, давайте руку, раз уж вы его сын.

И старый контрабандист, который был когда-то главарем банды, без досады и без особой радости сжал обе руки Аррошкоа в своих.

Дечарри прославился в Эррибияге своими хитростями и засадами для перехвата контрабандного товара, что позволило ему со временем сколотить небольшой капитал, на который и живут сейчас Долорес и ее дети.

Аррошкоа раздувается от гордости, а Рамунчо, у которого нет отца, чувствует, что находится на более низкой социальной ступени, и стыдливо опускает голову.

– А вы случаем не из таможни, как ваш покойный батюшка? – насмешливо спрашивает старик.

– Ну уж, нет… Можно даже сказать, совсем наоборот…

– А! Понятно! Ну тогда еще раз руку… Это вроде получается месть Дечарри за то, что он с нами творил… раз сын его стал, как и мы, контрабандистом!

Они велят принести сидра и пьют все вместе, а старики вспоминают о разных проделках и хитростях, о всяких происшествиях, случающихся с контрабандистами ночью в горах. Их выговор немного отличается от выговора жителей Эчезара, где баскский язык в большей степени сохраняет свою чистоту, ясность и некоторую резкость произношения. Аррошкоа и Рамунчо удивлены этой певучей и как бы сглаживающей слова манерой говорить. Их седовласые собеседники кажутся им почти иностранцами, речь которых напоминает череду монотонных, бесконечно повторяющихся, как в старинном народном плаче, строф. А когда они замолкают, то снаружи, из безмятежной прохлады ночи, доносятся привычные звуки заснувшей деревни: пение сверчка у порога постоялого двора, гул бурливой горной реки, звук воды, каплями стекающей с сурово нависающих над деревней гор, покрытых густыми зарослями и сочащихся живыми родниками. Она спит, эта маленькая деревушка, распростертая и затерянная в глубине ущелья, где ночь кажется особенно черной и таинственной.

– На самом-то деле, – заключает старый контрабандист, – таможенник и контрабандист мало чем отличаются друг от друга. Кто кого переиграет, кто хитрее и смелее? А если хотите знать мое мнение, то любой хитрый и ловкий таможенник, ну такой, к примеру, как ваш отец, он каждому из нас сто очков вперед даст.

Тут появилась хозяйка и сказала, что пора тушить лампу – во всей деревне давно уже нет ни одного огня, – и старые мошенники разошлись. Рамунчо и Аррошкоа поднялись в свои комнаты, легли в постели и заснули под пение сверчка и свежее журчание бегущей с гор воды. И как и у себя дома в Эчезаре, Рамунчо слышал сквозь сон позванивание колокольчиков на шее у коров, которые ворочались в стойле, расположенном под его комнатой.