Онлайн чтение книги Рассказы
Нил Макадам. (Пер. Н. Васильева)

У капитана Бредона было доброе сердце. Узнав, что Ангус Манро, хранитель музея в Куало-Солор, посоветовал своему новому помощнику Нилу Макадаму остановиться в Сингапуре в гостинице «Ван Дейк», капитан охотно согласился взять парня под свою опеку. Бредон плавал на «Султане Ахмеде» и, когда судно становилось на рейд в сингапурском порту, неизменно поселялся вместе со своей женой-японкой в гостинице «Ван Дейк», всегда в одном и том же номере. Здесь был его дом. Когда через две недели капитан вернулся из плавания у берегов Борнео, голландец-управляющий сказал ему, что Нил уже два дня как приехал. В пыльном саду гостиницы сидел юноша и читал старые номера «Стрейтс таймс». Прежде чем подойти, капитан некоторое время изучал его со стороны.

— Полагаю, вы Макадам?

Нил встал и, покраснев до корней волос, смущенно ответил:

— Да.

— Меня зовут Бредон. Я капитан на «Султане Ахмеде». Вы отплываете со мной во вторник. Манро просил приглядеть за вами. Не выпить ли нам по стаканчику? Надо думать, вы уже попробовали местный джин.

— Благодарю вас, я не пью.

Юноша говорил с сильным шотландским акцентом.

— И правильно делаете. В здешних краях выпивка сгубила немало хороших людей.

Капитан подозвал боя-китайца и заказал себе двойное виски с содовой.

— Чем вы тут занимались после приезда?

— Бродил по городу.

— В Сингапуре нет особых достопримечательностей.

— Я видел много интересного.

Разумеется, первым делом Нил отправился в музей. Там он не обнаружил для себя почти ничего нового, но сердце его взволнованно забилось при одной мысли, что все эти звери и птицы, пресмыкающиеся, мотыльки, бабочки и прочие насекомые обитают здесь, на этой самой земле. С особым вниманием Нил изучал раздел, посвященный той провинции Борнео, столицей которой был Куала-Солор, поскольку ближайшие три года ему предстояло заниматься местной фауной. Между тем жизнь, кипевшая за стенами музея, буквально ошеломила его, и, не будь Макадам степенным и рассудительным молодым человеком, он громко рассмеялся бы от восторга. Ему открылся новый, совершенно неведомый мир. Нил бродил по городу, пока не стер ноги. Стоя на шумной перекрестке, он изумленно смотрел на бесконечные вереницы рикш, проворно бегущих человечков, впряженных в тележки. С моста через канал разглядывал он сампаны, тесно прижатые друг к другу, точно сардины в банке. Заходил в китайские магазинчики на Виктория-роуд, где продавались всевозможные диковины. Бомбейские купцы, импозантные и шумные, зазывали его в свои лавчонки, предлагая шелк и украшения с фальшивыми драгоценностями. Нил засматривался на грустных тамилов, шествовавших отрешенно и с суровой грацией, на бородатых, исполненных надменного, достоинства арабов в белых фесках. Всю эту разноплеменную толпу заливало потоками ослепительных жарких лучей солнце. Нил растерялся. Ему подумалось, что пройдут годы, прежде чем он сумеет познать этот красочный, пестрый и многоликий мир.

Вечером после обеда капитан Бредон предложил Нилу проехаться по городу.

— Пора познакомиться со здешней жизнью, — сказал он.

Они взяли рикш и отправились в китайский квартал. В плавании капитан не брал в рот спиртного, зато на берегу давал себе волю. Чувствовал он себя превосходно. Рикши остановились у дома в переулке. Капитан постучался, их впустили. Миновав узкий коридор, они оказались в большой комнате. Вдоль стен тянулись покрытые красным плюшем скамьи, на которых сидели женщины — француженки, итальянки, американки. Надрывно дребезжала пианола, несколько пар танцевали. Капитан заказал выпивку. Женщины, ожидая приглашения, призывно поглядывали на вошедших.

— Ну, молодой человек, которая из девиц вам приглянулась? — спросил капитан игриво.

— Чтобы переспать с ней, хотите вы сказать? Ни одна.

— Между прочим, в тех краях, куда вы направляетесь, нет белых женщин.

— Это не имеет значения.

— Хотите посмотреть на туземок?

— Мне все равно.

Капитан расплатился, и они отправились в другой дом. Здесь были только китаянки, изящные и грациозные, с миниатюрными ножками и ручками, точно чашечки цветов, и одеты они были в шелковые платья с цветочным рисунком. Но накрашенные лица напоминали маски, а черные глаза насмешливо смотрели на незнакомцев. Во всем облике девушек было нечто странное, они казались заводными куклами.

— По-моему, с этим заведением стоит познакомиться, поэтому я и привел вас сюда, — сказал капитан с видом человека, исполняющего священную обязанность. — Но на них можно только любоваться. Они почему-то не жалуют нас. Кое-где в такие китайские дома даже не пускают белых. Говорят, от нас воняет. Чудно, правда? Оказывается, мы смердим, как покойники.

— В самом деле?

— По мне, так лучше всех — японки, — продолжал капитан. — Вот уж они настоящие красотки. Я сам женат на японке. Пошли, я отвезу вас к таким девицам, что провалиться мне на этом месте, если ни одна не придется вам по вкусу.

Рикши поджидали их. Капитан Бредон сказал, куда ехать, и они помчались. Открывшая дверь пожилая дородная японка встретила их низкими поклонами. Она провела гостей в светлую чистую комнату, где не было никакой мебели, только циновки на полу. Они сели. Немного погодя вышла девочка с подносом, на котором стояли две пиалы с бледным чаем. Застенчиво кланяясь, она подала каждому гостю пиалу. Капитан что-то сказал хозяйке, и та, взглянув на Нила, захихикала. Потом по ее знаку девочка вышла, и вскоре в комнату грациозно вплыли четыре девушки. Они и вправду были прелестны — в кимоно, с черными блестящими волосами, уложенными в затейливые прически; невысокого роста, пухленькие, круглолицые; глаза их весело блестели. Девушки низко поклонились и, как благонравные барышни, произнесли вежливые приветствия. Речь их была похожа на птичий щебет. Опустившись на колени с двух сторон около каждого гостя, они принялись мило кокетничать. Вскоре капитан обнимал двух девушек за тонкие талии, а те — весело трещали без умолку. Нилу показалось, что девушки капитана посмеиваются над ним, они то и дело поглядывали на него с лукавым озорством, и он залился румянцем. Но две другие прижимались к нему и, не переставая улыбаться, как ни в чем не бывало щебетали на своем языке, словно он прекрасно их понимал. Они излучали такую жизнерадостность и простодушие, что Нил рассмеялся. Девушки предупреждали каждое его движение. Подали ему пиалу, а когда он выпил чай, заботливо взяли ее у него из рук. Поднесли спичку к сигарете, когда ему захотелось закурить, а одна девушка подставила маленькую нежную ладошку, чтобы пепел не упал ему на одежду. Они гладили нежное лицо юноши и с любопытством разглядывали его большие сильные руки. Всей своей повадкой они напоминали игривых котят.

— Ну что, — спросил капитан, — еще не выбрали?

— О чем вы?

— Я посмотрю, на ком вы остановитесь, а потом выберу себе.

— Мне что-то не хочется. Я, пожалуй, вернусь в гостиницу.

— Почему? Вы что, боитесь?

— Нет, просто мне это не по душе. Но я не собираюсь вам мешать. Вполне и один доберусь.

— Тогда и мне тут делать нечего. Я просто хотел поддержать компанию.

Капитан что-то сказал хозяйке, и девушки с удивлением обернулись на Нила. Пожилая японка, похоже, о чем-то спросила, и капитан в ответ пожал плечами. Одна из девушек произнесла какую-то фразу, и все дружно рассмеялись.

— Что она сказала? — спросил Нил.

— Ничего особенного, просто пошутила, — улыбнулся капитан.

Но и он с любопытством взглянул на Нила. Девушка, которая всех рассмешила, сказала еще что-то, обращаясь прямо к юноше. Хотя он и не понимал по-японски, но под ее насмешливым взглядом покраснел и нахмурился от досады, что из него делают посмешище. Девушка рассмеялась и, обняв Нила за шею, поцеловала.

— Ну что ж, идем, — сказал капитан.

Когда они, отпустив рикш, вошли в гостиницу, Нил снова спросил:

— Чем девушка так всех насмешила?

— Она сказала, что вы девственник.

— Не понимаю, что в этом смешного, — проговорил Нил, растягивая слова на шотландский манер.

— В самом деле?

— Конечно.

— Сколько вам лет?

— Двадцать два.

— И долго вы собираетесь ждать?

— Пока не женюсь.

Капитан промолчал. Прощаясь с Нилом на лестнице, он протянул ему руку. В глазах его засветился лукавый огонек, когда он пожелал молодому человеку спокойной ночи, но Нил ответил ясным, простодушным и безмятежным взглядом.

Через три дня «Султан Ахмед» снялся с якоря. Среди пассажиров Нил был единственным белым. Пока капитан занимался делами, Нил перечитывал «Малайский архипелаг» Уоллеса.[30] Уоллес Алфред Рассел (1823–1913) — английский естествоиспытатель, один из основоположников зоогеографии. Эта книга, которую он знал с детства, вновь вызывала у него живой интерес. Когда капитан отдыхал, они играли в крибедж или сидели в шезлонгах на палубе, курили и разговаривали. Нил был сыном провинциального врача и, сколько себя помнил, всегда тянулся к природе. После школы он поступил в Эдинбургский университет и, окончив его с отличием, получил степень бакалавра. Нил искал себе место в биологической лаборатории и однажды, просматривая журнал «Нейчер», наткнулся на объявление: хранителю музея в Куала-Солор требовался помощник. Дядя Нила, коммерсант из Глазго, был когда-то знаком с хранителем музея, Ангусом Манро, и теперь написал ему письмо с просьбой взять племянника на испытательный срок. Хотя Нил занимался энтомологией, он умел неплохо делать чучела, а это условие особо оговаривалось в объявлении. Дядя приложил к письму отзывы педагогов и в заключение упомянул, что Нил выступал за футбольную команду университета. В ответ пришла телеграмма с приглашением приехать, и через две недели Нил отправился в путь.

— Что за человек мистер Манро? — спросил Нил.

— Славный малый. К нему все прекрасно относятся.

— Я поискал его работы в научных журналах. Нашел одну в последнем номере «Ибиса» о голоспинном листоносе.

— Ну, я в этом не разбираюсь. Знаю только, что у него жена русская, и ее недолюбливают.

— В Сингапуре я получил от мистера Манро письмо, он предлагает мне пожить у него, пока я не осмотрюсь и не найду что-нибудь подходящее.

Между тем они уже плыли вверх по реке. В ее устье раскинулась рыбацкая деревушка, тут и там над водой поднимались дома на сваях. По берегам в изобилии росли пальмы нипы и причудливые мангры. За ними зеленели заросли девственного леса. Вдали на фоне голубого неба темнел изломанный силуэт горы. Сердце Нила забилось от волнения, он с жадностью вглядывался в открывавшуюся картину и не верил собственным глазам. Нил вез с собой томик Конрада и, зная его почти наизусть, ожидал увидеть угрюмую, таинственную страну. Он с изумлением смотрел на мягкие, нежные тона неба. Легкие белые облачка, застывшие на горизонте, словно захваченные штилем суденышки, сияли в лучах солнца. Залитая ослепительным солнечным блеском, листва в лесу переливалась всеми оттенками зелени. Тут и там среди фруктовых деревьев виднелись тростниковые крыши малайских хижин. Туземцы, стоя в челноках, гребли вверх по течению. Все, что открывалось глазу, не таило в себе угрозы, и уж тем более в это лучезарное утро нельзя было заметить и намека на угрюмую мрачность, напротив, все окрест создавало впечатление простора и свободы. Страна встречала Нила благосклонно и приветливо, и в этом радушии ему чудилось обещание счастья. Капитан, стоя на мостике, ласково посматривал на юношу. За четыре дня пути Бредон искренне привязался к нему. Нил и вправду не брал в рот спиртного и подчас не понимал шуток, но в этой его серьезности было нечто подкупающее. Все представлялось ему интересным и важным, и, даже если шутки не казались смешными, он все равно смеялся, чтобы не обидеть вас. Нил радовался всему, потому что жизнь была прекрасна, и с благодарностью выслушивал любую ерунду. Держался он с безукоризненной вежливостью. Когда о чем-нибудь просил, то обязательно добавлял «пожалуйста» и непременно благодарил. Ко всему прочему, он был необычайно хорош собой. С непокрытой головой Нил стоял у поручней, глядя на проплывавший мимо берег. Высокий, больше шести футов, широкоплечий, с узкими бедрами, с длинными руками и ногами, он еще сохранял едва уловимую мальчишескую нескладность. Казалось, в нем было что-то от жеребенка, готового вот-вот пуститься вскачь. На солнце его вьющиеся каштановые волосы отливали золотом. Большие темно-синие глаза светились добротой и говорили о том, что у их обладателя был счастливый нрав. Небольшой прямой нос, крупный рот и упрямый подбородок; скулы довольно широкие. Но больше всего в его внешности поражала кожа, белая и гладкая: лишь на щеках был нежный румянец. Такой коже позавидовала бы любая женщина. Каждое утро капитан Бредон встречал Нила одной и той же шуткой:

— Ну, дружище, вы сегодня брились?

Нил проводил рукой по подбородку.

— Нет, а по-вашему, уже пора?

Капитан неизменно заливался смехом.

— Пора? Да у вас щеки, как попка у младенца.

Нил краснел до корней волос.

— Я бреюсь раз в неделю, — парировал он.

Однако Нил привлекал к себе не только своей красотой. Он шел навстречу миру с таким чистосердечием, простотой и непосредственностью, что это не могло не вызвать симпатии. Но при всей его серьезности и глубокомыслии, готовности вступать в спор по любому поводу в нем чувствовалась какая-то наивность, оставлявшая немного странное впечатление. Капитан никак не мог найти этому объяснение.

— Может, все дело в том, что он еще не знал женщин? — гадал он про себя. — Забавно. А ведь я был уверен, что у него от девушек отбою нет. С таким-то цветом лица.

Тем временем «Султан Ахмед» приближался к излучине, за которой открывалась панорама Куала-Солор, и капитану пришлось прервать свои размышления. Он дал команду в машинное отделение. Судно сбавило ход. Куала-Солор, белый нарядный городок, беспорядочно раскинулся на левом берегу реки, а справа на холме возвышались форт и дворец султана. Дул свежий ветерок, и на высокой мачте гордо реял султанский флаг. Якорь бросили посередине реки. К судну подошел служебный катер, на нем прибыли доктор, офицер полиции и с ними высокий худощавый человек в белых парусиновых брюках. Капитан, встречая посетителей наверху у сходней, пожимал им руки. Здороваясь с последним из прибывших, он сказал:

— Я доставил ваше юное дарование целым и невредимым, — и, взглянув на Нила, добавил: — А это Манро.

Высокий худощавый человек протянул Нилу руку, окинув его оценивающим взглядом. Нил слегка покраснел и улыбнулся. Зубы у него были превосходные.

— Здравствуйте, сэр.

Манро не улыбнулся в ответ, только его серые глаза чуть заметно потеплели. У него были впалые щеки, тонкий орлиный нос и бледные губы. Кожа совсем потемнела от загара. Лицо казалось усталым, но очень добрым, и Нил сразу же почувствовал к этому человеку доверие. Представив, юношу доктору и полицейскому, капитан пригласил всех к себе выпить. Когда бой принес пиво, Манро снял тропический шлем, и Нил увидел, что его коротко остриженные каштановые волосы уже тронуты сединой. На вид Манро было лет сорок, держался он со спокойным достоинством умного человека, что сразу же отличало его от весельчака-доктора и довольно развязного полицейского.

— Макадам не пьет, — объяснил капитан, когда бой налил пиво только в четыре стакана.

— Тем лучше, — откликнулся Манро. — Надеюсь, вы не пытались его совратить?

— Попробовал было в Сингапуре, — ответил капитан, и в его глазах заплясали веселые искорки, — да только понапрасну потерял время.

Выпив пиво, Манро сказал Нилу:

— Нам, пожалуй, пора.

Бой, приехавший с Манро, занялся багажом Нила, а они сели в сампан и вскоре причалили к берегу.

— Отправимся прямо ко мне или хотите сначала осмотреть город? У нас есть часа два до завтрака.

— А можно пойти в музей?

Глаза Манро затеплились улыбкой. Просьба юноши явно доставила ему удовольствие. Нил был застенчив, а Манро от природы не отличался разговорчивостью, поэтому шли они молча. Вдоль реки тянулись хижины туземцев, здесь жили малайцы, ни в чем не изменившие древним обычаям своих далеких предков. Поглощенные будничными заботами, они деловито, но без суеты сновали туда-сюда, и было видно, что это радостная здоровая деятельность. Она совершалась в согласии с естественным циклом, вехами в котором были рождение и смерть, любовь и обычные человеческие хлопоты. Манро провел Нила по базарам, узким улочкам с торговыми рядами, где великое множество китайцев в неутомимом споре с вечностью трудились не покладая рук, поглощали пищу и по своему обыкновению страшно галдели.

— После Сингапура это вряд ли поразит ваше воображение, — заметил Манро, — но и наш городок по-своему живописен.

Он говорил с менее выраженным шотландским акцентом, чем Нил, но заметно картавил, и скованность Нила сразу же прошла. Ему всегда казалось, что произношению англичан не хватает естественности.

Музей размещался в красивом каменном здании, и, когда они подошли к воротам, Манро невольно приосанился. Служитель отдал им честь. Манро заговорил с ним по-малайски, явно объясняя, кто такой Нил, так как служитель улыбнулся ему и снова отдал честь. После палящего зноя и ослепительного света улиц музей встретил их прохладой и мягким сумраком.

— Боюсь, вас ждет разочарование, — сказал Манро. — Наша коллекция далеко не полная. Мы весьма стеснены в средствах, но постарались сделать максимум возможного. Так что не судите строго.

Нил шагнул внутрь с нетерпением пловца, уверенно ныряющего в теплое море. Экспозиция была продумана до мелочей. Манро стремился не только развлечь, но и просветить, поэтому птицы, звери и рептилии были представлены, насколько возможно, в их естественной среде обитания. От застенчивости Нила не осталось и следа, он принялся с мальчишеским пылом обсуждать увиденное. Он так и сыпал вопросами. Восторгу его не было предела. Оба забыли о времени, и когда Манро глянул на часы, то с удивлением обнаружил, что они давно опоздали к завтраку. Взяв рикш, они поспешили домой.

Манро провел молодого человека в гостиную. На диване лежала женщина и читала. Увидев их, она медленно поднялась навстречу.

— Это моя жена. Мы заставили тебя долго ждать, Дарья.

— Какое это имеет значение? — улыбнулась она. — Разве есть на свете что-то более несущественное, чем время?

Она протянула Нилу довольно крупную руку и посмотрела на него долгим, внимательным, но приветливым взглядом.

— Вы конечно же осматривали музей.

Это была женщина лет тридцати пяти, среднего роста, со светлым ровным загаром на лице и светло-голубыми глазами. Волосы, разделенные посередине пробором и небрежно собранные в низкий пучок, казались тусклыми и имели необычный светло-каштановый оттенок. Лицо было округлое, с высокими скулами и довольно широким носом. Миссис Манро никак нельзя было назвать красавицей, но ее медлительные движения отличались какой-то чувственной грацией, а непосредственная манера держаться оставила бы равнодушным только статуи. На ней было легкое зеленое платье. По-английски она говорила превосходно, но с едва уловимым акцентом.

Сели завтракать. Нила вновь одолела застенчивость, но Дарья словно ничего не замечала. Она непринужденно разговаривала с ним, расспрашивала о путешествии, о Сингапуре, рассказывала о местном обществе. После завтрака Манро должен был представить нового служащего резиденту, — поскольку султан был в отъезде, а потом они собирались пойти в клуб. Там Нил и должен был увидеть всех.

— Вы будете здесь популярной личностью, — сказала Дарья, пристально глядя на Нила своими светло-голубыми глазами. Будь на его месте более искушенный человек, он понял бы, что она оценила и рост юноши, и его набирающую силу мужественность, блестящие волнистые волосы, замечательную кожу. — О нас здесь не слишком высокого мнения.

— Глупости, Дарья. Ты чересчур мнительна. Просто они англичане, только и всего.

— Ангуса считают чудаком, поскольку он занимается наукой. Что же касается меня, то, по мнению здешнего общества, с моей стороны довольно вульгарно быть русской. Но мне нет до них дела. Все они глупы. В жизни своей не встречала более ничтожных, ограниченных, лицемерных людей.

— Макадам только сегодня приехал, не морочь ему голову. Все эти люди, о которых ты так нелестно отзываешься, покажутся ему добрыми и приветливыми.

— Как ваше имя? — спросила Дарья.

— Нил.

— Я так и буду вас называть. А вы зовите меня Дарья. Терпеть не могу, когда меня величают миссис Манро. Чувствую себя в таких случаях женой министра.

Нил покраснел. Его смутило, что она так быстро отбросила с ним всякие церемонии. Дарья продолжала:

— Правда, среди мужчин есть и вполне приличные люди.

— Все они справляются со своими обязанностями, от них большего не требуется, — заметил Манро.

— Ну да, охотятся, играют в футбол, теннис и крикет. С ними я еще могу как-то ладить и даже неплохо. Но женщины — это нечто чудовищное. Они ревнивы, злобны и праздны. С ними не о чем говорить. Стоит затронуть какую-нибудь философскую тему, как они тут же принимают вид оскорбленной невинности, словно ты позволила себе нарушить приличия. Да и вообще, что от них ждать? Они совершенно ничем не интересуются. По их мнению, говорить о телесном непристойно, а о духовном позволительно только самодовольным резонерам.

— Не придавайте значения всему, что услышите от моей жены, — улыбнулся Манро своей доброй мягкой улыбкой. — Местное общество ничуть не хуже любого другого в колониях. Люди здесь не блещут умом, но и не такие уж безнадежные глупцы. Главное, они дружелюбны и добры, а это уже немало.

— Мне не надо, чтобы они были дружелюбными и добрыми. Люди должны быть живыми и страстными. Их должна волновать судьба человечества, проблемы духа, а не джин и приправы к завтраку. Они должны жить искусством и литературой. — Дарья резко повернулась к Нилу: — У вас есть душа?

— Не знаю. Это зависит от того, что вы имеете в виду.

— Почему вы покраснели? Разве можно стыдиться своей души? Без нее мы ничто. Расскажите, какая у вас душа. Вы мне интересны, и я хочу знать.

Нил совершенно растерялся от такого напора со стороны малознакомого человека. Он впервые оказался в подобной ситуации, но поскольку был серьезным юношей, то на прямой вопрос всегда старался по мере своих сил давать исчерпывающий ответ. Его немного смущало присутствие Манро.

— Не знаю, что вы называете душой. Если определенную нематериальную или духовную сущность, созданную Творцом и на некий земной срок заключенную в бренное тело, тогда на ваш вопрос я отвечу отрицательно. По-моему, тот, кто способен к трезвому осмыслению очевидного, не может разделять столь дуалистического воззрения на природу человека. Если же под душой вы подразумеваете некую совокупность физических элементов, образующих то, что мы называем личностью человека, тогда конечно же душа у меня есть.

— Вы очень милый юноша и на редкость хороши собой, — улыбаясь, проговорила Дарья. — Нет, под душой я понимаю и томление духа, и вожделения тела, и то высшее и вечное, что есть в нас. Скажите, что вы читали в дороге? Или только играли в теннис на палубе?

Нил оторопел от столь нелогичного вопроса и, если бы не добродушная непосредственность хозяйки, был бы даже шокирован. Заметив его растерянность, Манро спокойно улыбнулся, и морщины, идущие от крыльев носа к уголкам рта, превратились в глубокие складки.

— Я много читал Конрада.

— Для души или для ума?

— И для души, и для ума. Я восхищаюсь им.

Дарья театрально всплеснула руками.

— Этим поляком! — воскликнула она. — Как вы, англичане, могли позволить болтливому шарлатану обвести вас вокруг пальца? Он же воплощение легковесности, типичной для его соотечественников. Этот поток слов, длинные вереницы предложений, напыщенность, аффектация, претендующая на глубину. Когда продерешься сквозь все эти нагромождения словес и наконец выуживаешь мысль, то что же обнаруживаешь? Пустую банальность! Конрад напоминает мне посредственного актера, который напялил романтический костюм и с пафосом декламирует драму Виктора Гюго. Минут пять кажется: да, вот образец героики, но вскоре все ваше существо восстает и вы уже готовы кричать. Фальшь! Одна лишь фальшь!

Нилу еще никогда не приходилось слышать, чтобы об искусстве и литературе говорили с такой страстью. Бледные щеки Дарьи пылали, а светлые глаза сверкали.

— Конрад, как никто, умел передать настроение, — возразил Нил. — Когда я читаю его книги, то могу осязать, обонять, видеть и чувствовать Восток.

— Вздор! Что вы знаете о Востоке? Кто угодно скажет вам, что Конрад допускал чудовищные неточности. Спросите Ангуса.

— Конечно, Конрад не во всем сохранял достоверность, — согласился Манро со свойственной ему рассудительностью. — Борнео, каким он описал его, не имеет ничего общего с реальностью. Конрад смотрел на остров с палубы торговой шхуны, но даже то немногое, что он увидел, не смог воспроизвести правдиво. Но так ли это важно? Не думаю, что литература должна быть рабой фактов. По-моему, это совсем немало, если писателю удается нарисовать целый мир, мрачный, зловещий, романтический и героический — мир человеческой души.

— Ты сентиментален, мой бедный Ангус, — вздохнула Дарья и вновь обратилась к Нилу: — Читайте Тургенева, читайте Толстого, читайте Достоевского.

Нил совершенно терялся, не зная, как вести себя с Дарьей Манро. Пренебрегая традиционными ритуалами знакомства, подразумевающими определенную последовательность в сближении, она держалась так, будто знала его всю жизнь. Подобная торопливость ставила Нила в тупик. Знакомясь с новым человеком, он старался соблюдать осторожность. Бывал приветлив, но не спешил заводить дружбу. И никогда не пускался в откровенности без веских на то причин. Но раскованность и прямота Дарьи обезоруживали его. Она обрушивала на собеседника самые сокровенные мысли и чувства с безрассудством мота, швыряющего золотые монеты толпе. Из всех знакомых Нила никто так себя не вел. Изъяснялась Дарья с поразительной свободой и никогда не выбирала слова. О естественных функциях человеческого организма говорила так, что краска заливала щеки Нила. Дарья только смеялась над ним.

— Какой же вы ханжа! Что тут неприличного? Если мне надо принять слабительное, почему нельзя назвать вещи своими именами, а если мне кажется, что и вам оно не помешает, почему бы не сказать об этом прямо?

— Теоретически вы, вероятно, правы, — соглашался Нил, неизменно рассудительный и во всем следовавший логике.

Дарья расспрашивала его об отце и матери, о братьях, школе и университете. Рассказывала ему и о себе. Ее отец, генерал, погиб на войне, мать была урожденной княжной Лужковой. Когда власть захватили большевики, им с матерью удалось бежать с Дальнего Востока в Иокогаму. Здесь они едва сводили концы с концами, продавали драгоценности и все ценное, что сумели увезти с собой. В Иокогаме Дарья вышла замуж за русского эмигранта. Брак оказался несчастливым, и через два года она с мужем развелась. Когда мать умерла, оставив Дарью без средств к существованию, пришлось самой позаботиться о себе. Ее выручила американская организация помощи безработным. Дарья преподавала в миссионерской школе. Служила в больнице. Нил приходил в бешенство и в то же время мучительно краснел, когда Дарья рассказывала, как мужчины пытались воспользоваться ее беззащитностью и нуждой. Она не скрывала от него подробности.

— Скоты, — негодовал он.

— Все мужчины таковы, — пожимала она плечами.

Однажды, чтобы защитить свою честь, ей пришлось воспользоваться оружием.

— Я поклялась, что убью его, если он сделает хотя бы один шаг, и, честное слово, я пристрелила бы его, как собаку.

— Боже! — ужаснулся Нил.

В Иокогаме она встретила Ангуса. Он приехал в Японию в отпуск. Ангус буквально покорил ее своим прямодушием и благородством, добротой и серьезностью. Он не был дельцом, он был ученым, а наука — это молочная сестра искусства. С ним Дарья могла забыть о невзгодах и обрести покой. К тому же она устала от Японии, а Борнео манил ее, как неведомая загадочная страна. Они были женаты пять лет.

Дарья дала Нилу романы русских писателей — «Отцы и дети», «Братья Карамазовы», «Анна Каренина».

— Вот три вершины нашей литературы. Читайте. Это величайшие произведения, непревзойденные в мировой литературе.

Подобно многим своим соотечественникам, Дарья не признавала никакой другой литературы, как будто десяток романов и повестей, довольно средняя поэзия и несколько неплохих пьес перечеркивали литературу всех времен и народов. Нил был очарован и смущен.

— Вы похожи на Алешу, Нил, — сказала Дарья, глядя на него добрыми и ласковыми глазами. — Только шотландская суровость, подозрительность и осторожность не позволяют раскрыться вашей душе во всей ее красоте.

— Ничего подобного, вовсе я не похож на Алешу, — смутился Нил.

— Вы не знаете себя. Не пытались себя понять. Почему вы стали натуралистом? Из-за денег? Да их было бы у вас гораздо больше, если бы вы сидели в конторе вашего дядюшки в Глазго. Мне чудится в вас что-то особенное, нездешнее. Я бы вам в ноги поклонилась, как отец Зосима Дмитрию.

— Ради Бога, не делайте этого, — улыбнулся он, слегка покраснев.

Но когда Нил прочитал романы, которые дала ему Дарья, он уже меньше удивлялся ее странностям. Они многое объяснили. Нил увидел в ней черты, свойственные многим героям русской литературы, но совершенно чуждые женщинам, которых он знал в Шотландии, — его матери или двоюродным сестрам из Глазго. Его больше не удивляло, что Дарья допоздна засиживается за чаем, целыми днями лежит на софе и читает, выкуривая одну сигарету за другой. Она могла бездельничать с утра до вечера, но при этом совершенно не страдала от скуки. В ней причудливым образом сочетались вялость и страстность. Дарья нередко повторяла, пожимая плечами, что, в сущности, она восточная женщина и только по прихоти судьбы родилась в Европе. Действительно, в ее движениях, по-кошачьи грациозных, проскальзывало что-то восточное. Неаккуратна она была донельзя и словно бы не замечала, что повсюду валялись окурки, старые газеты, пустые коробки. Но Нил уверял себя, что в Дарье есть что-то от Анны Карениной, и как бы переносил на нее жалость, которой проникся к этому пылкому несчастному созданию. Вскоре Нилу стала понятна и заносчивость Дарьи. В ее презрении к женщинам из местного общества не было ничего удивительного. Чем ближе он знакомился с ними, тем больше убеждался, что они действительно заурядны. Дарья отличалась от них живым умом, образованностью, а главное — необычайно тонкой натурой, рядом с ней все местные дамы казались совершенно бесцветными. Разумеется, Дарья не искала их дружбы. По дому она расхаживала в саронге и рубашке, однако, отправляясь с Ангусом на званый обед, одевалась с такой роскошью, что это было почти неуместным. Ей доставляло явное удовольствие демонстрировать пышную грудь и красивую спину. Она румянила щеки и подводила глаза, точно актриса на сцене. Хотя Нил с досадой замечал, как ее провожают насмешливыми или возмущенными взглядами, но в глубине души признавал, что она ведет себя нелепо. Конечно, на таких вечерах Дарья выглядела великолепно, но если не знать, кто она, можно было бы подумать, что ей недостает респектабельности. Однако с некоторыми ее привычками Нил никак не мог смириться. Взять хотя бы ее волчий аппетит. Его коробило, что за столом она съедала больше, чем они с Ангусом, вместе взятые. Откровенность ее суждений об отношениях между мужчиной и женщиной нередко шокировала его. Дарья не сомневалась, что в Шотландии он напропалую крутил романы, и добивалась от Нила подробных рассказов о всех его похождениях. С врожденной шотландской хитростью и осторожностью он парировал ее наскоки и уклонялся от ответов. Дарья поднимала его на смех.

Некоторые поступки Дарьи приводили его в полное замешательство. Нил привык к ее восторгам по поводу его внешности, и когда она повторяла, что он прекрасен, как юный скандинавский бог, пропускал это мимо ушей. Лесть оставляла Нила равнодушным. Но его передергивало, когда Дарья большой мягкой ладонью ласково ерошила его кудри или с улыбкой гладила по лицу. Он терпеть не мог, когда прикасались к его волосам. Как-то раз Дарье захотелось тоника, и она налила себе из стакана, стоящего на столе.

— Это мой стакан, — поспешно предупредил ее Нил. — Я только что из него пил.

— Ну и что? Вы же не больны сифилисом.

— Лично я никогда не пью из чужих стаканов.

Странные номера проделывала Дарья и с сигаретами. Однажды — это случилось вскоре после его приезда — он закурил, а проходившая мимо Дарья сказала:

— Дайте мне.

И вынула сигарету у него изо рта.

Затянувшись несколько раз, она как ни в чем не бывало вернула ему сигарету. На ней остались красные пятна от ее губной помады, и Нилу расхотелось курить. Но он побоялся, что Дарья сочтет его невежей, если он выбросит сигарету. Его едва не стошнило. Потом она не раз обращалась к нему с подобной просьбой:

— Пожалуйста, раскурите для меня сигарету.

Нил послушно делал то, что его просили, и Дарья, наклонившись к нему, приоткрывала рот. Как он ни старался, все-таки конец сигареты оказывался немного влажным, и непонятно, как она не брезговала. Все это отдавало ужасной фамильярностью. Нил был уверен, что Манро от подобной сцены не пришел бы в восторг. Дарья даже раз или два проделала этот номер в клубе. Нил чуть не сгорел от стыда. Конечно, в чудачествах Дарьи было мало приятного, но ничего не поделаешь, русские вообще странный народ. А вот собеседницей она была необыкновенной. Разговоры с ней доставляли Нилу какое-то неизъяснимое наслаждение. Образно говоря, они возбуждали, как шампанское (Нил однажды попробовал его и нашел отвратительным). Говорить с Дарьей можно было о чем угодно. Ее суждения были неординарны, высказывания неожиданны. Нила поражала ее интуиция. Эта женщина не давала лениться уму и будила воображение. Никогда еще Нил не чувствовал, что живет столь полной жизнью. Он словно поднимался на горные вершины, откуда открывались безграничные горизонты духа. Нил не без самодовольства думал о том, какой возвышенный характер носит их общение. В беседах с ним Дарья ни в грош не ставила хваленый здравый смысл. Нил не мог не признать, что во многих отношениях она была умнейшей женщиной из всех, кого он знал (со свойственной ему осмотрительностью он даже наедине с собой воздерживался от утверждений, которые не мог подкрепить доказательствами). Ко всему прочему она была женой Ангуса Манро.

В то время как в Дарье многое претило ему, Манро он принимал безоговорочно и всем сердцем. Даже достоинства Дарьи отчасти померкли бы, если бы не восхищение, какое вызывал у него Ангус. Перед Манро он преклонялся. Как никогда и ни перед кем на свете. В его глазах хранитель музея был образцом здравомыслия, уравновешенности, терпимости, и Нил мечтал со временем стать похожим на него. Манро не любил лишних слов, но все его замечания были исполнены глубокого смысла. Он обо всем судил как истинный мудрец. Нилу нравился его суховатый юмор, по сравнению с которым крепкие мужские шутки в клубе казались плоскими. Доброта и терпимость никогда не изменяли Манро, он всегда держался с достоинством, исключавшим всякую фамильярность, и в то же время без намека на надменность или спесь. В каждом своем слове он был честен и правдив. Нил восхищался Манро и как ученым. Он работал с творческой фантазией, скрупулезно и не щадя сил. Хотя, разумеется, его больше привлекали научные исследования, он добросовестно занимался музейной рутиной. В то время Манро вдохновенно изучал способности кровососок к размножению без оплодотворения и собирался писать на эту тему статью. И тут произошел случай, который надолго запомнился Нилу. Маленький гиббон умудрился освободиться от привязи и съел всех личинок, уничтожив собранный с таким трудом научный материал. Нил чуть не плакал. Ангус Манро, взяв обезьянку на руки, только улыбался и гладил ее.

— «Даймонд, Даймонд, — повторил он слова сэра Исаака Ньютона, — ты даже не подозреваешь, что натворил!»

Манро занимался исследованиями мимикрии и заразил Нила своей увлеченностью этой запутанной проблемой. Они часами спорили, обсуждая ее со всех сторон. Нил не уставал удивляться энциклопедическим познаниям Манро и стыдился собственного невежества. Однако особым воодушевлением загорался Манро, когда речь заходила об экспедиции в глубь страны для пополнения коллекции музея. По его словам, только там, в джунглях, понимаешь, что такое настоящая жизнь, полная испытаний, лишений, даже опасностей, но за все трудности натуралист вознаграждается радостью открытия редкого или даже совершенно неизвестного вида. Его окружает великолепная природа, и он может вблизи наблюдать за всеми ее чадами и тварями. А главное, сбросивший все путы человек обретает в этом первозданном крае полную свободу. Именно для таких экспедиций Манро и требовался помощник. Он не мог надолго отлучаться, бросив научную работу в музее, а Дарья наотрез отказывалась сопровождать его. Джунгли внушали ей панический ужас. Она до смерти боялась диких зверей, змей и ядовитых насекомых. И как Манро ни твердил ей, что зверь никогда не нападет первым, если только не преследовать его или случайно не напугать, слепой страх был сильнее нее. Манро не хотелось оставлять Дарью одну на долгий срок. Она почти не поддерживала отношений с местным обществом и ужасно скучала без мужа. Однако султан проявлял живейший интерес к естествознанию и желал, чтобы животный мир его владений был представлен в музее во всей полноте. Нил должен был отправиться в следующую экспедицию вместе с Манро, и ему приходилось многому учиться, а пока они строили планы и продумывали каждую мелочь. Нил с нетерпением предвкушал тот день, когда они двинутся в путь.

Тем временем Нил выучил малайский и уже немного понимал диалекты, без знания которых невозможно было бы обойтись в будущих путешествиях. Он играл в теннис и футбол и вскоре вполне освоился в Куала-Солор. На футбольном поле Нил, с восторгом отдаваясь игре, забывал о своих научных занятиях и о русской литературе. Он был сильным, быстрым и ловким. А как приятно бывало потом освежиться и выпить тоник с лимоном, обсуждая с друзьями все перипетии матча! Само собой разумелось, что Нил не поселился у Манро насовсем. В Куала-Солор была хорошая гостиница, но по заведенному правилу в ней можно было жить не более двух недель, и холостяки, которым не полагалась служебная квартира, договаривались и сообща снимали дом. Когда приехал Нил, свободных мест в таких домах не было. Прошло почти четыре месяца, и как-то вечером после партии в теннис двое знакомых Нила, Уэринг и Джонсон, предложили Нилу переехать к ним, поскольку один из жильцов возвращался в Англию. Оба молодых человека тоже играли в футбольной команде, и оба нравились Нилу. Уэринг служил в таможне, Джонсон в полиции. Нил так и подпрыгнул от радости. Они условились, сколько он будет платить за жилье, и назначили день переезда через две недели.

За обедом Нил поделился новостью с Манро.

— Вы были невероятно добры и долго терпели меня. Мне очень неловко, что я бессовестно злоупотребляю вашим гостеприимством, но теперь у меня нет оправданий.

— Нам приятно, что вы живете у нас, — удивилась Дарья. — Вам не нужны оправдания.

— Но так не может продолжаться бесконечно.

— Почему бы и нет? У вас скромное жалованье, какой смысл тратить его на стол и кров? С Джонсоном и Уэрингом вы взвоете от скуки. Ужасные болваны. Только и знают, что крутить патефон да гонять мяч.

По правде говоря, не тратиться на жилье было очень удобно, тем самым Нил экономил немалую часть жалованья. По натуре он был бережлив и к тому же приучен не сорить деньгами без надобности, однако гордость не позволяла ему и дальше жить за чужой счет. Дарья смотрела на него спокойными, внимательными глазами.

— Мы с Ангусом привыкли к вам, и нам будет недоставать вашего общества. Если хотите, можете вносить плату за стол. Это сущие пустяки, не стоит и говорить, но если вам так проще, я посмотрю по книге, увеличились ли расходы на питание, и вы будете платить разницу.

— Но чужой в доме — это довольно, обременительно, — сомневался Нил.

— Вам будет очень плохо с этими людьми. Господи, что за гадость они едят!

Что правда, то правда, нигде в Куала-Солор не было такого стола, как у Манро. Нила иногда приглашали на обеды в другие дома, но даже у резидента кухня оставляла желать лучшего. Дарья любила поесть и держала первоклассного повара. Он готовил русские блюда, а это было совсем неплохо. Капустные щи, которые подавались к столу у Дарьи, стоили того, чтобы прошагать ради них пять миль. Но Манро хранил молчание.

— Если вы останетесь у нас, я буду рад, — произнес он наконец. — Когда вы рядом, это удобно. Мы всегда при необходимости можем сразу обо всем переговорить. Уэринг и Джонсон неплохие ребята, но, думаю, скоро они покажутся вам ограниченными.

— Ну, в таком случае я, разумеется, с радостью останусь. Честное слово, я не мог бы и желать ничего лучшего. Я просто боялся стеснить вас.

На следующий день дождь лил как из ведра, о теннисе или футболе нечего было и думать, но когда стрелки часов приблизились к шести, Нил надел макинтош и отправился в клуб. Там было безлюдно, один резидент сидел в кресле и читал «Фортнайтли». Звали его Тревельян, и он уверял, что он потомок друга Байрона. Это был высокий полный человек, с коротко остриженными седыми волосами и с одутловатым красным лицом комического актера. Он и правда обожал участвовать в любительских спектаклях, отдавая предпочтение амплуа циника герцога или разбитного дворецкого. Жил он холостяком, но при случае не прочь был приволокнуться за девицами и перед обедом непременно пил джин. Свой пост он получил благодаря дружеским отношениям с султаном. Резидент не отличался усердием, был преисполнен самодовольства и больше любил поговорить, чем заниматься делами, но бдительно следил, чтобы все шло гладко и без скандалов. Хотя у него была репутация не слишком дельного человека, в Куала-Солор его любили за легкий нрав и хлебосольство, а главным образом, за то, что он никому не усложнял жизнь, поскольку сам не страдал избытком рвения. Резидент кивнул Нилу.

— Ну, молодой человек, как поживают сегодня жуки?

— Чувствуют погоду, сэр, — серьезно ответил Нил.

— Подумать только!

Немного погодя появились Уэринг, Джонсон и с ними некто по имени Бишоп. Он занимался общественными учреждениями. Нил не играл в бридж, поэтому Бишоп обратился к резиденту:

— Не составите ли вы нам партию, сэр? — спросил он. — Сегодня в клубе почти никого нет.

Резидент бросил взгляд на остальных игроков.

— Согласен. Вот только дочитаю статью. Снимите за меня и сдавайте. Я присоединюсь к вам через пять минут.

Нил подошел к карточному столику.

— Знаете, Уэринг, я ужасно благодарен вам за предложение, но, к сожалению, не могу его принять. Манро попросили меня насовсем у них поселиться.

Уэринг расплылся в широкой улыбке.

— Вот как?

— Это ужасно любезно с их стороны, правда? Они так настаивали, что я не мог отказаться.

— Ну, что я вам говорил? — фыркнул Бишоп.

— Мальчик не виноват, — откликнулся Уэринг.

Что-то в их тоне насторожило Нила. Они как будто смеялись над ним. Нил покраснел.

— О чем это вы, черт побери? — воскликнул он.

— Послушайте, не связывайтесь с ними, — сказал Бишоп. — Мы знаем Дарью. Вы не первый и не последний красавчик, с которым у нее шашни.

Бишоп не успел договорить, как кулак Нила обрушился на него с быстротой молнии. Удар пришелся в лицо, и Бишоп рухнул на пол. Джонсон бросился к Нилу, пытаясь сдержать его. Нил был вне себя.

— Пустите меня, — кричал он. — Я убью его, если он не возьмет свои слова назад.

Резидент, потревоженный шумом, поднял глаза от газеты и встал. Тяжело ступай, он направился к дерущимся.

— Что тут происходит? Черт побери, какую игру вы тут затеяли, мальчики?

Все опешили. О его существовании они совсем забыли, а он был их босс. Джонсон отпустил Нила, Бишоп поднялся. Резидент, сурово нахмурившись, спросил Нила:

— Что это значит? Вы ударили Бишопа?

— Да, сэр.

— За что?

— Своими грязными намеками он порочит честь женщины, — высокопарно ответил Нил, бледный от ярости.

В глазах резидента мелькнула усмешка, но лицо по-прежнему оставалось суровым.

— Какой женщины?

— Я отказываюсь отвечать, — произнес Нил, откинув голову и выпрямившись во весь свой внушительный рост.

Это могло бы произвести впечатление, не будь резидент на целых два дюйма выше и гораздо более массивным.

— Не валяйте дурака, черт побери.

— Речь шла о Дарье Манро, — признался Джонсон.

— Что же вы сказали, Бишоп?

— Не помню в точности своих слов. Но смысл их был тот, что она здесь залезала в постель ко многим, и я предположил, что она и Макадама не пропустила.

— Это действительно непозволительное оскорбление. А теперь, сделайте одолжение, принесите друг другу извинения и пожмите руки. Оба.

— На меня набросились с кулаками, сэр. И чертовски здорово разукрасили мне глаз. Я и не подумаю извиняться за свои слова, я сказал правду.

— Вы уже не мальчик и должны понимать, что правдивость ваших слов делает их еще более оскорбительными, а что касается вашего глаза, то насколько мне известно, в подобных ситуациях весьма полезен бифштекс с кровью. Хотя мое пожелание выражалось в форме просьбы, это всего лишь дань вежливости. Так что отнеситесь к нему как к приказу.

На мгновение воцарилось молчание. Резидент ждал с добродушным видом.

— Беру свои слова назад, сэр, — кисло процедил Бишоп.

— Теперь вы, Макадам.

— Сожалею, что ударил его, сэр. Прошу извинить меня.

— Пожмите друг другу руки.

Молодые люди обменялись торжественным рукопожатием.

— Надеюсь, происшествие не получит огласки. Это было бы непорядочно по отношению к Манро, которого все мы любим. Могу я рассчитывать на вашу сдержанность?

Они кивнули.

— Не смею вас дольше задерживать. А вы останьтесь, Макадам. Мне нужно вам кое-что сказать.

Когда остальные ушли, резидент сел и закурил сигару. Он предложил сигару и Нилу, но тот предпочитал сигареты.

— Вы очень вспыльчивы, молодой человек, — улыбаясь, проговорил резидент. — Мне не нравится, что мои подчиненные устраивают скандалы в общественных местах.

— Миссис Манро — мой большой друг. Я видел от нее только добро и не потерплю ни одного худого слова о ней.

— В таком случае боюсь, вам скоро придется распрощаться со своим местом.

Нил помолчал. Высокий и худой, он стоял перед резидентом навытяжку, и, глядя на его серьезное молодое лицо, невозможно было усомниться в его искренности. Он с вызовом откинул назад голову и от волнения заговорил с еще более сильным шотландским акцентом.

— Я живу в доме Манро четыре месяца и даю слово чести, что в словах этой скотины нет и крупицы правды. Миссис Манро никогда не позволяла в отношениях со мной неподобающей фамильярности. Ни разу не дала ни малейшего повода подозревать ее в непристойных намерениях. Она относилась ко мне как мать или старшая сестра.

Резидент не сводил с него ироничного взгляда.

— Весьма рад, если это так. Давно не приходилось слышать о ней столь лестных слов.

— Вы верите мне, сэр, не так ли?

— Разумеется. Возможно, вы перевоспитали ее. — Он повысил голос: — Бой, джина! — Затем обратился к Нилу: — Можете быть свободны. Но смотрите, никаких драк, если не хотите, чтобы вас уволили.

Когда Нил вышел из клуба, дождь уже перестал и на темном бархатном небе сверкали звезды. В саду мелькали огоньки светлячков. От земли поднимались пряные испарения, и чудилось, будто можно подслушать, как растет эта буйная зелень. Белый ночной цветок источал сладостный аромат. На веранде Манро печатал на машинке, а рядом Дарья, растянувшись в шезлонге, читала. Свет от лампы из-за спины падал на ее пепельные волосы, и от этого казалось, будто они окружены ореолом. Дарья опустила книгу и приветливо улыбнулась Нилу.

— Где вы были, Нил?

— В клубе.

— Кого там видели?

От всей этой сцены веяло таким домашним теплом и уютом, Дарья держалась так спокойно и непринужденно, что нельзя было не прийти в умиление. Муж и жена, заняты каждый своим делом, близкие, дорогие друг другу люди. Одним словом, идеальная семейная пара. Нил не поверил ни Бишопу, ни резиденту. Их грязные намеки возмутили его. В конце концов, если их подозрения относительно него не имели ничего общего с действительностью, то какие основания верить им во всем остальном? У них просто-напросто грязное воображение. Стадо свиней, думают, что все такие же подонки, как они. Рука немного болела. Нил не жалел, что ударил Бишопа. Хорошо бы узнать, кто первый распустил эти грязные слухи. Он бы свернул ему шею.

Наконец Манро назначил дату долгожданной экспедиции и с присущей ему основательностью начал готовиться к отъезду, чтобы в последний момент не было спешки. Было решено подняться вверх по течению реки, а затем углубиться в джунгли, стать лагерем у горы Хитам и исследовать почти нетронутый животный мир этих мест. Они планировали пробыть в экспедиции два месяца. По мере того как приближался день отъезда, росло и радостное возбуждение Манро. Хотя он был по-прежнему немногословен, спокоен и сдержан, глаза его светились, а в походке появилась решительность и энергичная сила. Однажды утром Манро пришел в музей в прекрасном настроении.

— У меня хорошие новости, — неожиданно сообщил он после того, как они закончили с экспериментами. — Дарья едет с нами.

— Правда? Вот замечательно!

Нил был в восторге. Все складывалось как нельзя лучше.

— Впервые удалось ее убедить. Я говорил, что она не пожалеет, но она и слушать не хотела. Странные существа эти женщины. Я уже отчаялся и даже не стал уговаривать ее на этот раз, как вдруг вчера вечером она сама заявила, что едет с нами.

— Я ужасно рад, — сказал Нил.

— Если бы пришлось оставить ее одну, у меня душа была бы не на месте. Теперь мы сможем пробыть в экспедиции сколько потребуется.

И вот настало утро, когда они двинулись в путь. За веслами на четырех прау сидели малайцы, вместе с ними ехали слуги и четверо охотников-даяков. На одной лодке плыли Манро, Дарья и Нил, расположившись на подушках под тентом, на трех других — слуги-китайцы и даяки. Они везли мешки с рисом, провизию, одежду, книги и все необходимое для работы. В этом бегстве от цивилизации было нечто сказочное и волнующее, и радостное возбуждение овладело путниками. Они болтали, курили, читали. Река несла их плавно и бережно. Позавтракали на заросшем травой берегу. Когда спустились сумерки, остановились на ночлег в селении даяков. Хозяева встретили их араком,[31]Водка из риса или сока пальмы. витиеватыми приветствиями и исполнили в их честь экзотические танцы. Через день пути река стала заметно сужаться, как бы подводя путешественников к преддверию таинственной страны. Берега утопали в зелени, причудливые деревья теснились к самой воде — казалось, это возбужденная толпа вышла им навстречу и едва сдерживает напиравшую сзади мощную лавину. У Нила дух захватило от восторга. О чудо, о радость! На третий день река обмелела и стала совсем иной. Путники пересели на более легкие лодки, но вскоре течение стало таким стремительным, что против него невозможно было выгребать, и малайцы пользовались веслами как шестами, отталкиваясь мощными и широкими взмахами. Время от времени путь преграждали речные пороги, и тогда приходилось высаживаться, разгружаться и волоком тащить лодки по камням. На пятый день они достигли границы, дальше которой по реке плыть было уже нельзя. Здесь они провели два дня, ночуя в бунгало местного управляющего, а Манро в эти дни готовился к экспедиции в глубь острова. Теперь требовались носильщики и несколько работников для постройки хижин на горе Хитам. Нужно было вступить в переговоры со старейшиной ближайшей деревни. Манро не стал его ждать и, чтобы не терять времени, на рассвете с проводником и двумя даяками сам отправился в деревню. Вернуться он рассчитывал через несколько часов. Проводив его, Нил решил искупаться. Поблизости была речная заводь с такой прозрачной водой, что просматривалась каждая песчинка на дне. Река здесь была очень узкой, и кроны — деревьев сплетались над ней шатром, создавая необычайно живописную картину. Это место напоминало Нилу родную Шотландию, ее речные заводи, где он купался в детстве, но в то же время все вокруг было совершенно иным. Романтическая красота девственной природы пробудила в его душе чувства, которым он тщетно искал название, но не зря же умудренные жизнью мыслители считали бессмысленным препарировать счастье. Над рекой на низкой ветке сидел зимородок, синим пятном отражаясь в зеркальной глади. Когда Нил, сняв саронг и рубашку, осторожно спустился к реке, зимородок улетел, сверкнув ослепительным оперением. Нил погрузился в воду, и приятная прохлада объяла его. Он плескался и нырял, с наслаждением работая руками и ногами. Потом лег на спину и смотрел на сквозящее в листве голубое небо и солнечные лучи, от которых на воде играли золотые блики. Вдруг послышался голос:

— Какое у вас белое тело, Нил.

От неожиданности он чуть не захлебнулся и, вынырнув, увидел, что на берегу стоит Дарья.

— Послушайте, я совсем раздет.

— Это заметно. Так, наверное, гораздо приятнее. Подождите, я тоже попробую. Уж очень заманчиво.

Увидев, что Дарья раздевается, Нил быстро отвернулся. Потом услышал, как она с шумом вошла в реку. Нил отплыл немного в сторону, чтобы не смущать ее. Но Дарья направилась прямо к нему.

— Что за наслаждение чувствовать воду всем телом! — воскликнула она.

Дарья, смеясь, плеснула ему в лицо. Нил, сгорая от стыда, не знал, куда деть глаза. Прозрачная вода не скрывала ее обнаженного тела. Это еще можно пережить, подумал Нил, но что будет, когда придется вылезать на берег? Дарья как ни в чем не бывало с удовольствием плавала.

— А, все равно, пусть мокнут волосы.

Она перевернулась на спину и, делая сильные взмахи, поплыла по заводи, описав широкую дугу. Когда она будет выходить, решил Нил, ему лучше всего отвернуться и дать ей время одеться и уйти, а потом вылезти самому. Судя по ее поведению, она совершенно не отдавала себе отчета в неловкости ситуации. Нил почувствовал досаду. Это же бестактно вести себя подобным образом! Дарья то и дело заговаривала с ним, нисколько не стесняясь, словно они, прилично одетые, беседовали на лужайке. Похоже, она даже старалась привлечь к себе его внимание.

— Наверное, у меня на голове Бог знает что. Мои мокрые волосы всегда похожи на крысиные хвосты. Поддержите меня за плечо, я попробую их отжать.

— Ничего страшного, все в порядке, — успокоил ее Нил.

— Я ужасно проголодалась, — наконец заявила Дарья. — Как насчет завтрака?

— Выходите первая, а я через минуту за вами.

— Хорошо.

Дарья двумя взмахами подплыла к берегу, и Нил скромно отвел глаза.

— Я не могу выбраться, — позвала его Дарья. — Тут без вашей помощи не обойтись.

Подняться на отвесный, подмытый водой берег можно было, только уцепившись за ветку.

— Но я не могу вам помочь, я же совершенно раздет.

— Да знаю я. Не будьте до такой степени шотландцем. Вылезайте первый и подайте мне скорее руку.

Делать было нечего. Подтянувшись, Нил выбрался сам, а потом помог сделать то же ей. Дарья оставила свою одежду рядом с его вещами. Нимало не смущаясь, она взяла саронг и принялась им вытираться. Нилу не оставалось ничего другого, как последовать ее примеру, но приличия ради он повернулся спиной.

— У вас удивительно красивая кожа, — сказала Дарья. — Гладкая и белая, как у женщины. При вашей атлетической фигуре это даже забавно. И на груди не растут волосы.

Нил завернулся в саронг и натянул рубашку.

— Вы готовы?

На завтрак Дарья с аппетитом съела кашу, яичницу с беконом, холодное мясо и мармелад. Нил все еще сердился. В ее поведении было уж слишком много русской непосредственности. И вообще все это глупое ребячество. Разумеется, ничего дурного они не сделали, но такие вот выходки и давали повод для сплетен. Самое неприятное, что он не мог даже заикнуться об этом. Дарья просто подняла бы его на смех. Но если кто-то из знакомых в Куала-Солор увидел, как они вместе купались в таком виде, совершенно нагие, то их никакими силами нельзя было бы убедить, что ничего непристойного не случилось. Нил, как всегда рассудительный, не мог не признать, что у них был повод так думать. Действительно, возмутительная выходка. Дарья не имела права ставить его в такое дурацкое положение. Нил чувствовал себя круглым идиотом. В конце концов, есть же элементарные приличия!

На следующее утро отряд длинной вереницей тронулся в путь. Впереди шли носильщики с плетеными корзинами за спиной, потом слуги, проводники и охотники. Тропа бежала по предгорью, через кустарники и высокую траву. Временами попадались речушки, через которые были переброшены шаткие бамбуковые мостки. Солнце палило нещадно. После полудня путники добрались до тенистой бамбуковой рощи и с облегчением перевели дух, укрывшись от слепящего солнца. Тонкие и стройные стволы бамбука уходили, казалось, в самое поднебесье, а разлитый здесь зеленоватый сумрак делал рощу похожей на освещенное солнцем морское дно. Вскоре начался тропический лес. Буйно разросшиеся лианы обвивали исполинские деревья, образуя непроходимую стену, и перед этой первозданной мощью человеческую душу охватывал благоговейный ужас. Отряд шел вперед, прорубая дорогу в густом подлеске. Кругом царил полумрак, и только изредка сквозь плотную листву пробивался солнечный свет. Навстречу не попадался ни человек, ни зверь — обитатели джунглей пугливы и прячутся, едва заслышав шаги. Высоко в кронах деревьев щебетали птицы, но на глаза попадались только нектарницы, порхавшие в подлеске вокруг цветов. Пора было устраиваться на ночлег. Носильщики соорудили настил из веток и на нем раскинули водонепроницаемую ткань. Повар-китаец приготовил обед, и, поев, они легли спать.

В ту первую ночь в джунглях Нил не сомкнул глаз. Кромешная тьма обступала лагерь со всех сторон. В ушах звенело от непрерывного жужжания незримых насекомых, но подобно тому, как в большом городе не замечаешь шум транспорта, так и этот оглушающий звон вскоре уже казался Нилу мертвой тишиной. И когда внезапно раздавался визг обезьяны или крик ночной птицы, Нил едва не вскакивал от неожиданности. Его не покидало мистическое чувство, что объявший их мрак полон живых существ, которые не сводят с него глаз. Там во тьме, за кострами лагеря, шла жестокая война, и трое людей на ложе из веток были беззащитны и одиноки перед первозданным хаосом природы. Рядом спокойно дышал во сне Манро.

— Вы не спите, Нил? — прошептала Дарья.

— Нет. А что?

— Мне страшно.

— Не бойтесь. Все в порядке.

— От этой тишины можно с ума сойти. Уж лучше бы я осталась дома.

Дарья закурила.

Под утро Нил задремал. Разбудил его стук дятла. Перелетая с дерева на дерево, он самодовольно хохотал, словно насмехаясь над лежебоками. Наспех позавтракав, путешественники отправились дальше. Высоко в ветвях прыгали гиббоны, раскачивались на лианах, пили утреннюю росу с листьев, и их странные крики напоминали птичьи голоса. Дневной свет разогнал ночные страхи Дарьи; несмотря на бессонную ночь, она была бодра и весела. Тропа уходила все выше в гору. К середине дня они дошли до места, где, как уверяли проводники, удобнее всего разбить лагерь. Здесь Манро и решил ставить дом. Закипела работа. Мужчины, орудуя длинными ножами, рубили пальмовые листья и ветки и вскоре построили хижину из двух комнат на сваях. В ней было светло, чисто и приятно пахло свежей зеленью.

Супруги Манро везде чувствовали себя как дома — Ангус не раз бывал в таких экспедициях, а Дарью долгие странствия научили с кошачьей легкостью приноравливаться к обстоятельствам. За день они все наладили и устроились. Жизнь потекла по неизменному распорядку. Утром Нил и Манро, каждый своим маршрутом, уходили в джунгли для сбора коллекции. Днем они накалывали насекомых на булавки и помещали их в коробочки, раскладывали бабочек между листьями бумаги, потрошили птиц. Дарья занималась домом, распоряжалась по хозяйству, шила, читала и без конца курила. Дни текли один за другим, монотонные, но полные событий. Нил упивался такой жизнью. Он исследовал окрестности вдоль и поперек. Однажды он нашел неизвестную разновидность кровососки и был этим несказанно горд. Манро назвал ее Cuniculina Macadami. Это была слава. В свои двадцать два года Нил понял, что не напрасно прожил жизнь. Но на следующий день его едва не укусила гадюка. Она пряталась в зеленой траве, и, если бы не охотник-даяк, неизвестно, чем бы это кончилось. Змею они убили и принесли в лагерь. Увидев ее, Дарья содрогнулась. Она так боялась всяких диких тварей, обитавших в джунглях, что почти что впала в истерику. От лагеря она не отходила дальше чем на несколько ярдов, опасалась потеряться.

— Ангус не рассказывал вам, как он однажды заблудился? — спросила она Нила как-то вечером, когда они сидели втроем, отдыхая после обеда.

— Да, приятного было мало, — улыбнулся Манро.

— Расскажи, пусть Нил послушает.

Ангус замялся, ему явно не хотелось вспоминать.

— Случилось это несколько лет назад. Я ловил в джунглях бабочек, и везло мне невероятно. Попалось несколько редких экземпляров, за которыми я давно охотился. Вскоре я почувствовал голод и понял, что пора возвращаться. Повернул назад и через некоторое время увидел, что места вокруг незнакомые, я еще ни разу не забредал так далеко. И вдруг на глаза мне попался спичечный коробок, тот самый, который я бросил, когда повернул к лагерю. Значит, я сделал круг и оказался на том самом месте, где был час назад. Мне стало не по себе. Но я осмотрелся и снова пошел. Приблизительно представляя, в каком направлении находился лагерь, я искал свои следы, чтобы убедиться, что иду правильно. Мне даже показалось раз или два, что я вышел на старую тропу. Страшно хотелось пить. Я продирался через коряги и стелющиеся по земле лианы, и вдруг меня пронзила страшная мысль: я понял, что заблудился. Если бы я шел правильно, то давно был бы уже в лагере. Признаюсь, меня это потрясло. Но я знал, что нельзя впадать в панику, сел и постарался обдумать свое положение. Жажда терзала меня. Полдень давно миновал, и часа через три-четыре должно было стемнеть. Перспектива провести ночь в джунглях меня совсем не радовала, и я решил, что надо попытаться найти какой-нибудь ручей. Если идти по его течению, он в конце концов выведет меня к другой речушке, а та в свою очередь к большой реке. Разумеется, на это потребуется не меньше двух дней. Я проклинал себя за глупость, но не оставалось ничего иного, как отправиться на поиски ручья. По крайней мере, хотя бы напьюсь. Но нигде не видно было даже слабенькой струйки. Я уже не на шутку встревожился, представив, как буду блуждать до тех пор, пока не свалюсь от усталости. В окрестностях много охотились, и, если мне попадется разъяренный носорог, моя песенка спета. Мысль, что я петляю в каких-нибудь десяти милях от лагеря, сводила меня с ума. Усилием воли я заставлял себя сохранять присутствие духа. День угасал, и в чаще уже сгущались сумерки. Будь при мне ружье, я бы выстрелами дал о себе знать. В лагере конечно же поняли, что я заблудился, и ищут меня. Подлесок был очень густым, ничего нельзя было разглядеть дальше чем на шесть футов, и вдруг — не знаю почему, то ли у меня разгулялись нервы, то ли еще по какой-то причине — я совершенно отчетливо почувствовал, что кто-то крадется за мной. Стоило мне остановиться, и зверь тоже замирал. Я двигался дальше, и он за мной. Как я ни старался, не мог заметить никакого движения в кустарнике. Ни одна ветка не хрустнула, не слышно было, чтобы кто-то пробирался через подлесок, но я знал, какими бесшумными умеют быть обитатели джунглей, и не сомневался, что по моим следам идет, какой-то зверь. Сердце бешено стучало, казалось, оно вот-вот выпрыгнет из груди. Я был в панике и, только собрав все свое самообладание, не позволил себе обратиться в бегство, ведь тогда я погиб. Через какие-нибудь двадцать ярдов споткнусь о корягу, упаду, и тут уж точно зверь набросится на меня. К тому же если я побегу, то, Бог знает, в какие дебри меня занесет, а нужно беречь силы. Я чуть не плакал. И еще эти муки жажды. В жизни своей не испытывал я такого ужаса. Поверьте, будь у меня револьвер, я бы застрелился. Хотелось только одного — чтобы этот кошмар кончился. Я устал до изнеможения и едва переставлял ноги. Даже самому ненавистному врагу не пожелаю подобной муки. Вдруг я услышал два выстрела. Сердце мое оборвалось. Меня искали. И тут я действительно потерял голову. Кинулся бежать в направлении выстрела, крича как сумасшедший, спотыкался, падал, снова бежал и все время вопил так, что легкие, казалось, разорвутся. Где-то близко раздался еще один выстрел, я закричал и услышал, как кто-то кричит в ответ. Через заросли пробирались люди. Минуту спустя меня окружили охотники-даяки. Они пожимали мне руки, целовали их, смеялись и плакали. Я сам чуть не плакал. Я не мог стоять на ногах от усталости, весь был в ссадинах и царапинах. Мне дали напиться. До лагеря было всего лишь три мили. Когда мы вернулись, уже совершенно стемнело. Я спасся чудом.

Дарья вздрогнула.

— Не дай Бог еще раз заблудиться в джунглях.

— А что бы случилось, если бы вас не нашли?

— Это легко представить. Я мог бы лишиться рассудка. Даже если бы меня не укусила змея и не напал носорог, шел бы вслепую, не разбирая дороги, пока не выбился бы из сил. Мог умереть от голода или от жажды. Дикие звери обглодали бы мой труп, а муравьи очистили бы кости добела.

Наступило молчание.

Так они прожили почти месяц на горе Хитам, когда Нила, несмотря на хинин, который Манро заставлял его регулярно принимать, свалила лихорадка. Приступ был не из самых сильных, но Нил очень огорчался, что приходится лежать в постели. Дарья ухаживала за ним. Ему было совестно доставлять ей столько хлопот, но она ничего не хотела слушать. Сиделкой она была превосходной, и Нилу пришлось уступить, хотя вполне можно было обойтись услугами боя-китайца. Нила трогало внимание Дарьи, ее участливая забота о нем. Когда начинались приступы, она протирала влажной губкой все его тело, и, хотя это приносило невыразимое облегчение, Нил ужасно стеснялся. Но Дарья стояла на своем и повторяла эту процедуру утром и вечером.

— Не зря же я работала в британском госпитале в Иокогаме, по крайней мере научилась ходить за больными, — говорила она, улыбаясь.

Закончив процедуру, она каждый раз целовала его в губы. С ее стороны это был жест дружеского участия, не более того. Нилу это даже нравилось, но он не придавал этим поцелуям особого значения. И однажды осмелел настолько, что даже пошутил, а это случалось с ним крайне редко:

— Больных в госпитале вы тоже целовали? — спросил он.

— Вам не нравится, что я вас целую? — улыбнулась Дарья.

— Мне это не вредит.

— А может быть, поможет исцелиться, — сказала она насмешливо.

Однажды ночью ему приснилась Дарья. Нил очнулся в поту, его била дрожь. Во всем теле ощущалась блаженная легкость, температура явно упала, кризис миновал. Но не это взволновало Нила. Его жег стыд. Если ему может такое присниться, значит, он просто грязное чудовище. Светало, и Нил услышал, как в соседней комнате встает Манро. Дарья поднималась поздно, и Ангус старался не потревожить ее. Когда он проходил через комнату Нила, тот тихонько окликнул его.

— Вы не спите?

— Да, кризис миновал, и теперь я здоров.

— Вот и прекрасно. Сегодня вам лучше полежать, а завтра и думать забудете о болезни.

— Пришлите мне Ах Тана после завтрака, хорошо?

— Непременно.

Нил слышал, как Манро уходил в джунгли. Как и обещал, он прислал ему боя-китайца. Через час проснулась Дарья и пришла сказать ему доброе утро. Нил не мог смотреть ей в глаза.

— Я позавтракаю, а потом вымою вас.

— Не стоит беспокоиться. Ах Тан уже все сделал.

— Почему?

— Не хотелось затруднять вас.

— Но мне это совсем не трудно. Напротив, доставляет удовольствие.

Дарья подошла к постели и наклонилась, чтобы поцеловать его, но Нил отвернулся.

— Не надо.

— Почему?

— Глупо как-то.

Дарья взглянула на него с удивлением и, пожав плечами, вышла. Немного погодя она заглянула снова, чтобы узнать, не нужно ли ему чего-нибудь. Нил притворился, что спит. Дарья нежно погладила его по щеке.

— Ради Бога, не делайте этого, — воскликнул он.

— Я думала, вы спите. Что с вами сегодня?

— Ничего.

— Почему же вы так грубы со мной? Я чем-то обидела вас?

— Нет.

— Тогда объясните, что случилось.

Дарья присела на край кровати и взяла его за руку. Нил отвернулся лицом к стене. Стыд жег его и почти лишал дара речи.

— Вы как будто забываете, что я мужчина. Обращаетесь со мной как с мальчишкой.

— Неужели?

Нил залился краской. Он ругал себя и досадовал на Дарью, — ей следовало вести себя с большим тактом. Нил нервно комкал простыню.

— Я знаю, для вас это не имеет никакого значения, и не должно волновать меня. Так оно и есть, когда я здоров и обхожусь без посторонней помощи. Но мы не властны над своими снами, а они говорят о том, что кроется у нас в подсознании.

— Я вам приснилась? По-моему, в этом нет ничего дурного.

Нил посмотрел на Дарью угрюмым, виноватым взглядом. Ее глаза оживленно блестели.

— Вы не знаете мужчин, — произнес Нил.

Дарья рассмеялась. Она наклонилась и обняла его за шею. На ней ничего не было, кроме саронга и рубашки.

— Дорогой мой, — воскликнула она. — Расскажи мне твой сон.

Нил страшно испугался и оттолкнул ее.

— Что вы делаете? Вы не в своем уме.

Нил чуть не упал с кровати.

— Разве ты не видишь, что я люблю тебя? — сказала Дарья.

— О чем вы?

Нил сел. Он просто обомлел от неожиданности. Дарья хихикнула.

— Как ты думаешь, почему я оказалась в этом кошмарном месте? Чтобы быть рядом с тобой, чудо мое. Ведь ты же знаешь, я до смерти боюсь джунглей. И здесь просто умираю от страха, когда думаю обо всех этих змеях, скорпионах и прочих мерзостях. Но я обожаю тебя.

— Вы не смеете говорить мне подобные вещи, — оборвал он ее сурово.

— Не будь таким ханжой, — улыбнулась Дарья.

— Пойдемте отсюда.

Нил вышел на веранду, Дарья последовала за ним. Он рухнул на стул, она опустилась рядом на колени и попыталась взять его ладони в свои. Нил отдернул руки.

— По-моему, вы сошли с ума. Вы не понимаете, что говорите.

— Ничего подобного, я могу повторить каждое свое слово, — улыбнулась Дарья.

Нила бесило, что она, казалось, не отдавала себе отчета, сколь чудовищны ее признания.

— Вы забыли о своем муже.

— При чем тут он?

— Дарья!

— Мне сейчас нет никакого дела до Ангуса.

— Значит, вы низкая женщина, — медленно проговорил Нил, нахмурив гладкий лоб.

Она захихикала.

— Это потому что я в тебя влюблена. Радость моя, тебе не следовало быть таким возмутительно красивым.

— Ради Бога, не смейтесь.

— Я ничего не могу с собой поделать, ты действительно смешон, но все равно прекрасен. Я люблю твою кожу и эти блестящие вьющиеся волосы. Люблю за то, что ты такой ханжа, такой шотландец до мозга костей, за то, что у тебя совсем нет чувства юмора. Я люблю твою силу. Люблю твою молодость.

Ее глаза сверкали, она часто дышала. Внезапно наклонившись, Дарья поцеловала его обнаженные ноги. Протестующе вскрикнув, Нил резко отдернул их, и шаткий стул едва не опрокинулся.

— Женщина, ты сошла с ума. Где твой стыд?

— У меня его нет.

— Что вам нужно от меня?

— Любви.

— За кого вы меня принимаете?

— За мужчину, — спокойно ответила она.

— И вы думаете, после всего, что Ангус Манро сделал для меня, я, как последняя скотина, заведу шашни с его женой? Да я преклоняюсь перед ним! Он замечательный человек и стоит дюжины таких, как мы с вами. Я скорее убью себя, чем его предам. Как вам могло прийти в голову, что я способен на такую низость?

— Радость моя, перестань болтать чушь. Какой ему от этого вред? Не надо так трагически смотреть на вещи. В конце концов, жизнь коротка, и глупо отказываться от удовольствий, если она их нам дарит.

— Говорите что угодно, но зло останется злом.

— Не берусь судить, но полагаю, данное утверждение весьма спорно.

Нил взглянул на нее с удивлением. Дарья, невозмутимая и спокойная, сидела у его ног, и, похоже, происходившее доставляло ей удовольствие. Она словно бы не понимала всей серьезности ситуации.

— Я ударил в клубе человека, который говорил о вас гадости.

— Кого же?

— Бишопа.

— Мерзкая тварь. Что он сказал?

— Сказал, что у вас было много любовников.

— Не понимаю, какой интерес совать нос в чужие дела. Но в конце концов, пусть болтают, что хотят. Я люблю тебя. Я еще никого так не любила. Я просто больна этой любовью.

— Успокойтесь, прошу вас.

— Послушай, когда Ангус заснет, я приду к тебе. Он спит очень крепко. Мы ничем не рискуем.

— Вы не посмеете.

— Почему?

— Нет, нет, нет.

Нил похолодел от страха. Внезапно Дарья поднялась и ушла в дом.

Манро вернулся к ленчу, и день прошел, как обычно. Дарья помогала им разбираться с образцами и была в прекрасном настроении. Ее веселость бросалась в глаза, и Манро сказал, что, судя по всему, она почувствовала вкус к походной жизни.

— Действительно, в ней что-то есть, — согласилась Дарья. — Ну а сегодня я просто счастлива.

Она то и дело поддразнивала Нила, будто не замечая, что, он отмалчивался и избегал смотреть на нее.

— Нил очень тихий сегодня, — заметил Манро. — По-моему, вы еще слабы после болезни.

— Нет, просто хочется помолчать.

Нила снедала тревога. Он знал, что Дарья способна на все. Ему вспомнились истерики Настасьи Филипповны в «Идиоте», — так и Дарья при ее взбалмошности не остановится ни перед чем. Она могла совершенно потерять, контроль над собой. Нил несколько раз был свидетелем, как она вне себя кричала на слугу-китайца. Сопротивление лишь распаляло ее. Если Дарья сразу же не получала желаемого, то приходила в исступление. К счастью, она быстро забывала о своих капризах, и, если ее удавалось отвлечь, она уже не настаивала на своем. Выдержка Манро в таких ситуациях особенно восхищала Нила. Он нередко смеялся про себя, наблюдая, с какой иронией и в то же время с каким нежным лукавством Манро укрощал жену, когда с ней случились истерики. Подумав о Манро, Нил снова вскипел от негодования. Ведь этот человек чуть ли не святой, вызволил ее из нищеты и бесправия, избавил от унижения, сделал своей женой! Она всем обязана ему. Он защищает ее своим именем, обеспечивает ей положение в обществе. Элементарная благодарность должна была бы удержать ее от признаний, подобных тем, которые она обрушила на него сегодня утром. Ухаживать и добиваться любви — это привилегия мужчин, когда же подобным образом ведут себя женщины — это отвратительно. Скромность Нила была оскорблена. Его шокировала откровенная страсть, которой пылало лицо Дарьи, неделикатность ее поведения.

Неужели Дарья действительно придет к нему ночью? Нил не верил, что у нее достанет на это дерзости. Но когда они легли спать, его охватил страх, он не мог сомкнуть глаз, весь обратившись в слух. Тишину нарушали только монотонные крики совы. За тонкой перегородкой, сплетенной из пальмовых листьев, раздавалось ровное дыхание Манро. Вдруг Нил услышал, что кто-то тихо крадется к нему в комнату. Он заранее придумал, как поступить.

— Это вы, мистер Манро? — громко спросил он.

Дарья остановилась как вкопанная. Манро проснулся.

— Здесь кто-то ходит по комнате. Я подумал, что вы.

— Нет, это всего лишь я, — сказала Дарья. — Мне не спится, захотелось покурить.

— И все? — спросил Манро. — Смотри не простудись.

Дарья прошла на веранду через комнату Нила. Он видел, как вспыхнула спичка, когда она закуривала. Вскоре Дарья вернулась. Он слышал, как она ложилась.

На следующее утро они не встретились. Нил отправился в джунгли, когда Дарья еще спала, и постарался пробыть там как можно дольше, чтобы не вернуться раньше Манро. Он всячески избегал оставаться с ней наедине, но когда стемнело, Манро пошел ставить ловушки для мотыльков.

— Зачем ты ночью разбудил Ангуса? — сердито прошептала Дарья.

Нил пожал плечами и, ничего не ответив, продолжал заниматься своим делом.

— Испугался?

— У меня есть свои понятия о порядочности.

— Какой же ты ханжа!

— Лучше быть ханжой, чем грязной свиньей.

— Ненавижу тебя.

— Вот и оставьте меня в покое.

Ни слова не говоря, Дарья дала ему пощечину. Нил вспыхнул, но промолчал. Вернулся Манро, и оба сделали вид, что поглощены своими занятиями.

После этого случая Дарья несколько дней разговаривала с Нилом только когда они встречались за столом или втроем коротали вечера. Оба не сговариваясь старались скрыть от Манро, что между ними пробежала кошка. Однако наигранность, с какой Дарья заставляла себя прерывать натянутое молчание, бросилась бы в глаза любому человеку, но только не Ангусу, наивному и доверчивому. К тому же Дарья нередко не могла сдержаться, чтобы не сказать Нилу какую-нибудь колкость, она вроде бы подшучивала над ним, но ее шутки больно его ранили. Она умела задеть за живое, но юноша старался не подавать виду, что ей удалось достичь цели. Он смутно подозревал, что его невозмутимость выводила ее из себя.

Однажды Нил вернулся из джунглей совсем поздно, оттянув возвращение до самого завтрака, и с удивлением обнаружил, что Манро еще нет. Дарья лежала на циновке на веранде, потягивала джин и курила. Она не заговорила с ним, когда Нил прошел к себе в комнату. Немного погодя бой-китаец позвал его к завтраку. Нил вышел на веранду.

— А где же мистер Манро? — спросил он.

— Ангус не придет, — ответила Дарья. — Он прислал сказать, что напал на замечательное место и не вернется до вечера.

В то утро Манро отправился к вершине горы. Внизу не удалось обнаружить никаких интересных млекопитающих, и Манро задумал перенести лагерь повыше, если удастся найти подходящее место рядом с питьевой водой. Завтрак прошел в молчании. Затем Нил отправился к себе и вскоре появился в тропическом шлеме и с принадлежностями для ловли насекомых. Обычно он никогда не уходил днем.

— Куда это вы направляетесь? — резко спросила Дарья.

— В джунгли.

— Зачем?

— Я не устал. А здесь у меня особых дел нет.

И вдруг Дарья разрыдалась.

— Как можно быть таким бессердечным? — причитала она. — Это жестоко, так мучить меня!

Нил смотрел на нее с высоты своего роста, и на его красивом лице застыло недоумение.

— Что я вам сделал?

— Это бесчеловечно! Пусть я гадкая, но я не заслужила такого отношения. Я же была готова для тебя на все! Любое твое желание исполняла с радостью. Как я несчастна!

Нил в растерянности замялся. Слова Дарьи больно его задели. Он боялся и проклинал ее, но в нем еще сохранилось прежнее уважение к ней не только как к женщине, но главным образом, как к жене Ангуса Манро. Дарья громко рыдала. К счастью, охотники-даяки ушли вместе с Манро. В лагере осталось только трое слуг-китайцев, но после завтрака они спали в своей хижине. Нил и Дарья были одни.

— Я не хочу причинять вам огорчения. Но это же глупо и смешно, когда такая женщина, как вы, влюбляется в кого-нибудь вроде меня. Вы ставите меня в дурацкое положение. Неужели вы не в состоянии владеть собой?

— О Господи, владеть собой!

— Будь я и вправду небезразличен вам, вы бы не стали принуждать меня вести себя подло. Неужели вас не останавливает то, что муж вам так слепо доверяет? Уже одно это взывает к нашему чувству долга. Мистер Манро никогда и мухи не обидит. Я презирал бы себя, если бы отплатил ему за доверие предательством.

Дарья подняла глаза.

— Мухи не обидит? Да все эти баночки и коробочки забиты невинными созданиями, которых он умертвил.

— В интересах науки. Это совсем другое дело.

— Ты просто глуп. Глуп!

— Уж какой есть. И оставьте меня в покое.

— Разве я виновата, что влюбилась в тебя?

— Вам должно быть стыдно.

— Стыдно? Какая чушь! Боже мой, почему я должна страдать из-за этого надутого осла?

— Вы говорите, что все делали для меня. А вы подумали, скольким я обязан Манро?

— Мне до смерти надоел твой Манро. Я устала от него. До смерти устала.

— Значит, я не первый?

После ошеломляющих признаний Дарьи, его мучила мысль, что все сплетни, ходившие о ней в Куала-Солор, были правдой. Тогда он не верил ни единому слову, да и сейчас не мог до конца поверить, что она распутна. Страшно подумать, неужели Ангус Манро, этот доверчивый и добрый человек, живет в блаженном неведении? Нет, не может быть, она не настолько порочна. Но Дарья по-своему поняла его вопрос и улыбнулась сквозь слезы.

— Разумеется, нет. Какой же ты глупый! Радость моя, не будь таким невыносимо серьезным. Я люблю тебя.

Значит, это правда. Он-то старался убедить себя, что ее страсть к нему всего лишь наваждение, временное помрачение рассудка, и они вместе поборют его. Но оказывается, она просто-напросто развратна.

— Вы не боитесь, что Манро обо всем узнает?

Дарья больше не плакала. Она обожала говорить о себе, и ей показалось, что сопротивление Нила наконец сломлено.

— Мне иногда приходит в голову, что он догадывается, если не умом, то сердцем. У него поистине женская интуиция и очень тонкая натура. Бывают моменты, когда я почти не сомневаюсь, что он все знает, и чувствую в его страдании какую-то утонченную духовную экзальтацию. Не доставляет ли ему эта боль странное наслаждение? Знаешь, есть души, для которых нет ничего слаще мучений.

— Какой ужас! — Нил больше не мог слышать этих самодовольных разглагольствований. — Вас может оправдать только одно — вы безумны.

Но к Дарье уже вернулась ее прежняя уверенность. Она смело посмотрела на Нила.

— Разве ты не находишь меня привлекательной? Я нравилась многим мужчинам. Пусть в Шотландии у тебя была куча любовниц, но уверена, ни одна не была так же хорошо сложена, как я.

Она горделиво оглядела свою статную, соблазнительную фигуру.

— У меня никогда не было женщины, — мрачно проговорил Нил.

— Правда?

Дарья даже подскочила от удивления. Он пожал плечами. Мог ли он сказав ей, как отвратительна для него сама мысль о близости с женщиной, как презирал он своих эдинбургских приятелей-студентов за их грязные случайные связи? В своей чистоте он находил своего рода мистическую радость. Любовь — это святое таинство, а половой акт представлялся ему омерзительным. Оправдать его могло только продолжение рода и законный брак. Между тем Дарья словно в оцепенении не сводила с него глаз. Грудь ее вздымалась, и вдруг с каким-то рыдающим стоном, в котором слились восторг и необузданное желание, она рухнула на колени и, схватив его руку, стала покрывать ее страстными поцелуями.

— Алеша, — задыхалась она. — Алеша.

Плача и смеясь, она скорчилась у его ног. Странные, почти нечеловеческие звуки вырывались из ее горла, судорожная дрожь сотрясала тело, словно по нему пробегали электрические разряды.

Нил не знал, что с ней — истерика или приступ эпилепсии.

— Перестаньте, — взмолился он. — Перестаньте.

Он поднял ее и усадил на стул. Но чуть только он попытался отойти, как она обвила его шею руками и повисла на нем, целуя его лицо. Нил отбивался, увертывался, загораживался рукой. Внезапно она укусила его. Боль была такой пронзительной, что он непроизвольно наотмашь ударил ее.

— Сатана, — закричал он.

Сильный удар заставил Дарью разжать объятия. Нил взглянул, на руку. Дарья прокусила ему сбоку ладонь, и на ней выступила кровь. Глаза Дарьи сверкали. Она вся была как натянутая струна.

— С меня хватит. Я ухожу, — сказал Нил.

Дарья вскочила.

— Я с тобой.

Нил надел шлем и, подхватив снаряжение, бросился прочь. Перемахнув через три ступеньки, он спрыгнул на землю. Дарья последовала за ним.

— Я иду в джунгли, — сказал он.

— Мне все равно.

Охваченная безумием, она забыла свой панический страх перед джунглями. Забыла о змеях и диких зверях, не замечала, как ветки хлещут ее по лицу, а лианы цепляют за ноги. Нил знал каждый ярд в окрестном лесу. Он усмехнулся про себя, — пусть побегает, поделом ей. Нил стремительно шел напролом сквозь заросли. Дарья бежала за ним спотыкаясь, но не собираясь сдаваться. Ослепленный яростью, он ломился сквозь кусты, и она неслась следом. И говорила не переставая. Он не слушал ее. Дарья то умоляла пожалеть ее, то кляла свою судьбу, то впадала в кротость и рыдала, заламывая руки, то пыталась улестить его. Слова лились из нее непрерывным потоком. Это был бред сумасшедшей. Наконец на небольшой поляне Нил внезапно остановился и резко повернулся к женщине.

— Это выше моих сил! — закричал он. — Я сыт по горло! Когда вернется Ангус, я скажу ему, что завтра возвращаюсь в Куала-Солор и оттуда в Англию.

— Он не отпустит тебя, ты ему нужен. Он считает тебя незаменимым.

— Мне наплевать. Что-нибудь придумаю.

— Что же именно?

Нил неверно истолковал ее слова.

— Вам не стоит беспокоиться, я не скажу Ангусу правду. Если хотите, можете сами разбить его сердце. А я не собираюсь.

— Ты боготворишь его, да? Этого скучного флегматика?!

— Да вы ногтя его не стоите.

— Вот будет забавно, если я скажу ему, что ты уезжаешь, потому что я отвергла твои ухаживания.

Нил вздрогнул и заглянул ей в лицо, пытаясь понять, не шутит ли она.

— Глупости! Вы прекрасно знаете, что Ангус этому не поверит. Он знает, что мне такое и в голову не придет.

— Ошибаешься.

Дарья сказала это случайно, распаленная ссорой, но от нее не укрылся испуг Нила, и с инстинктивной жестокостью она постаралась воспользоваться его замешательством.

— Ты ждешь от меня пощады? Ты унижал меня выше человеческих сил. Втаптывал в грязь. Клянусь, если ты заикнешься об отъезде, я скажу Ангусу, что ты воспользовался его отсутствием и пытался взять меня силой.

— Я могу это опровергнуть. В конце концов, это лишь ваши слова.

— Да, но им поверят. И я могу привести доказательства.

— Какие?

— У меня легко появляются синяки. Я покажу Ангусу синяк от твоего удара. А посмотри-ка на свою руку. — Нил быстро опустил глаза. — Откуда этот след от зубов?

Нил тупо уставился на нее. Кровь отхлынула у него от лица. Как он объяснит, откуда этот синяк и шрам? Чтобы оправдаться, ему придется сказать правду, но можно ли надеяться, что Ангус поверит ему? Дарью он обожает и скорее послушает ее. Какая черная неблагодарность в отплату за добро, какое предательство в ответ на доверие! Манро сочтет его гнусным подлецом и будет прав. Мысль, что тот, за кого он готов с радостью отдать жизнь, дурно подумает о нем, потрясла Нила. Он почувствовал себя таким несчастным, что недостойные мужчины слезы подступили к глазам. Дарья увидела, что он сломлен, и ликовала. Она отплатила ему за все мучения, которые ей пришлось вынести. Теперь он у нее в руках, в полной ее власти. Она упивалась победой, но, несмотря на все свои терзания, в глубине души смеялась над этим болваном. В тот момент она даже не знала, любит его или презирает.

— Теперь ты будешь пай-мальчиком? — сказала она.

Нил издал рыдающий вопль и, повинуясь внезапному порыву, кинулся прочь от этой безумной. Он мчался сквозь джунгли, словно раненый зверь, не разбирая дороги. Наконец, тяжело дыша, он остановился в изнеможении. Вынул платок и вытер пот, слепивший глаза. Юноша дрожал от усталости и потому присел, чтобы перевести дух.

«Осторожно, так и заблудиться недолго», — сказал он себе.

Хотя это казалось Нилу не самым большим несчастьем, он все же порадовался, что при нем был компас и он знал, в каком направлении идти. Тяжело вздохнув, Нил устало поднялся и двинулся в путь. Он педантично выверял дорогу по компасу, но в то же время где-то в глубине сознания сверлил мучительный вопрос, как же ему теперь поступить. Он не сомневался, что Дарья исполнит свою угрозу. Им предстояло пробыть в этом проклятом месте еще три недели. Нилу не хватит духа уехать, но и остаться выше его сил. Мысль его лихорадочно работала. Лучше всего вернуться в лагерь и спокойно все обдумать. Через четверть часа Нил вышел на знакомое место, а через час был в лагере. Войдя к себе в комнату, он в отчаянии упал на стул. Он думал об Ангусе, и сердце его разрывалось от сострадания к нему. Все, что раньше таилось во мраке, теперь предстало во всей своей беспощадной очевидности. Нил в горьком прозрении понял все. Понял, почему женщины в Куала-Солор терпеть не могли Дарью и почему так странно смотрели на Ангуса. Они вроде бы сочувствовали ему и в то же время посмеивались над ним. Раньше Нил объяснял это тем, что Ангус ученый и, значит, в их глазах смешной чудак. Теперь стало ясно, что вызывало у них жалость и смех. Дарья сделала мужа всеобщим посмешищем, а он не заслуживал такого позора. Вдруг Нил похолодел. Он с ужасом понял, что Дарья не знает дороги, ведь он бежал куда глаза глядят и сам не представлял, куда завел ее. Что, если она заблудится? Она с ума сойдет от страха. Нил вспомнил кошмарный случай с Ангусом в джунглях. Надо вернуться и найти ее, и в первом порыве он вскочил на ноги. Но тут же слепая злоба захлестнула его. Нет, пусть выбирается как знает. Никто не тянул ее в джунгли. Пусть сама ищет дорогу назад. Эта бесноватая заслужила свою участь, что бы с ней ни случилось. Нил с вызовом откинул голову и, гневно нахмурив гладкий юный лоб, сжал кулаки. Мужайся. Будь твердым. Если она никогда не вернется, так будет лучше для Ангуса. Нил сел и принялся выделывать кожу горного трогона. Но шкура расползалась, как мокрая папиросная бумага, под его дрожавшими пальцами. Как ни пытался он сосредоточиться, неподвластные ему мысли отчаянно метались, будто мотыльки в ловушке. Что происходит там, в джунглях? Что она стала делать, когда он сорвался и убежал? Нил то и дело невольно поднимал глаза. В любой момент Дарья могла возникнуть в просвете между деревьями и спокойно направиться к дому. Тут нет его вины. Это перст судьбы. Нил вздрогнул. Небо затягивали тучи, быстро спускалась ночь.

Едва стемнело, вернулся Манро.

— Еле-еле успели, — сказал он. — Надвигается страшная буря.

Манро стал с воодушевлением рассказывать, что нашел замечательное плато, там много питьевой воды и великолепный вид на море. Он поймал там несколько редких бабочек и белку-летягу. Лагерь надо непременно перенести на новое место. В окрестностях он видел множество звериных следов. Затем Манро пошел в дом, чтобы снять тяжелые походные ботинки. Но тут же вернулся.

— Где Дарья?

Нил сжался, но как можно естественней разыграл удивление.

— Разве она не у себя в комнате?

— Нет. Наверное, пошла к слугам.

Манро спустился по ступенькам и отошел на несколько ярдов.

— Дарья! Дарья! — позвал он. Ответа не было. — Бой!

Подбежал слуга-китаец, но и он не знал, где хозяйка. После завтрака он ее не видел.

— Куда же она запропастилась? — недоумевал Манро.

Он зашел за дом и позвал ее.

— Уйти она не могла. Да и некуда. Когда вы в последний раз видели ее, Нил?

— Я отправился в джунгли сразу же после завтрака. Утром мне не везло, и я решил еще раз испытать удачу.

— Странно.

Они обыскали весь лагерь. Манро предположил, что Дарья где-нибудь уютно устроилась и заснула.

— Нехорошо с ее стороны нас пугать.

В поисках участвовали все. Манро все больше охватывала тревога.

— Не могла же она пойти в джунгли! За все время, что мы здесь, Дарья не отходила от дома дальше чем на сотню ярдов.

Нил увидел страх в глазах Манро и отвел взгляд.

— Пожалуй, надо ее искать. Одно утешает, далеко уйти она не могла. Дарья знает: если заблудишься, главное — оставаться на месте и ждать, пока тебя найдут. Бедняжка, она, наверное, до смерти перепугалась.

Манро позвал охотников-даяков, велел слугам принести фонари и дал сигнал, выстрелив из ружья. Они разделились на две группы, одну повел Манро, другую Нил, и двинулись по двум извилистым тропам, которые проложили за этот месяц. Было условлено, что тот, кто найдет Дарью, сделает подряд три выстрела. Нил шел с окаменевшим лицом, стиснув зубы. Совесть его была чиста. Он словно нес в руках приговор высшего суда. Нил знал, что Дарью не найдут. Обе группы встретились. На Манро невозможно было смотреть. Он был убит. Нил чувствовал себя хирургом, которому приходится в одиночку делать опасную операцию, чтобы спасти жизнь любимого человека. Нужно быть твердым. Слабость в таких ситуациях губительна.

— Она не могла уйти далеко, — повторял Манро. — Нужно вернуться и прочесать джунгли в радиусе мили от лагеря шаг за шагом. Ее что-то напугало, она могла потерять сознание или ее укусила змея.

Нил молчал. Они снова начали поиски. Растянувшись цепочкой, громко крича, прочесывали кустарник. То и дело стреляли из ружья и прислушивались, нет ли ответа. Потревоженные светом фонарей, птицы шарахались от них, громко хлопая крыльями. Порой в темноте мелькали какие-то звери или это был только обман зрения — олень, носорог, кабан убегали при приближении людей. Гроза разразилась внезапно. Налетел сильный ветер, а затем молния, пронзительная, будто женский крик, расколола мрак и изломанные ослепительные вспышки одна за другой в каком-то сумасшедшем дьявольском танце обрушились на землю. В их неземном свете раскрылся весь первозданный ужас леса. Небо сотрясали раскаты грома, точно неистовые первобытные валы бились о берега вечности. Леденящий душу рев заполнил пространство вокруг и, казалось, всей своей тяжестью навалился на землю. Дождь низвергался бешеными потоками. Увлекаемые водой, камни и исполинские деревья с грохотом неслись вниз по склону горы. Это бушевал хаос. Охотники дрожали от страха, в стенаниях бури им слышался голос злых духов, но Манро уговорил их продолжать поиски. Дождь лил всю ночь, сверкали молнии, грохотал гром. Гроза утихла только к рассвету. Озябшие и промокшие до костей, они вернулись в лагерь. Сил у них почти не осталось. После завтрака Манро собирался возобновить отчаянные попытки найти Дарью. Но он знал, надежды нет. Живой он ее больше никогда не увидят. Манро в изнеможении опустился на землю. На его бледном осунувшемся лице застыла гримаса боли.

— Бедное дитя! Бедное дитя!