Онлайн чтение книги Рассказы, сценарии, публицистика
<Фрагменты сценария по роману Н. Островского «Как закалялась сталь»>*

Немцы на Украине

По шоссе через Шепетовку, отбивая шаг, идут войска Вильгельма II. Они в темно-серых мундирах; на головах — стальные шлемы; на винтовках — широкие, как ножи, штыки. Впереди рядов, выбрасывая длинные ноги — офицеры; на тонких шеях вздрагивают маленькие белесые окаменевшие лица; бесцветный взгляд устремлен прямо перед собой — мимо прижавшихся к стенам людей. Люди эти — местечковое население тех годов: искривленные евреи в ермолках и сюртуках, подпоясанных веревками; мальчики из хедера, уже истомленные «принцы Торы» с каштановыми пейсами вдоль большеглазых и скорбных лиц; жены рабочих в тяжелых платках; селяне в белых свитках и широкополых шляпах из грубой соломы. Уродливо перекрещенный, рядом с ними горько скривился мир сгнивших перекладин, хасидских избушек, деревянных синагог, узко вытянутых к небу.

Барабанная дробь. Прямолинейный рев оркестров летит вдоль сломанных улиц. На шоссе, грохоча, вступает артиллерия.

— Сила… — вздыхает старик в рваной кофте.

— Как взяться… — неопределенно отвечает старику молодой парень и пропадает в толпе.

На станции Шепетовка немцы в касках с орлами тащат к теплушкам упирающийся скот — серых украинских волов, обиженно визжащих свиней, кротких телок. В другой состав грузят орудия, пулеметы, солдат.

Из-за станционной будки за погрузкой войск наблюдают два украинских «дядьки».

— А хочь бы и партизаны взялись, — медленно говорит один из них, — когда ж такую силу пересилишь?..

Вдоль вагонов, по перрону, яростно шагает широкогрудый багровый комендант, в новых ремнях, в высоком, прусского образца, сером картузе с лакированным козырьком.

Двери теплушек медленно сдвигаются. Комендант вскакивает на подножку классного вагона. Впереди состава сотрясается, окутанный паром, масляный, синий паровоз. Комендант подносит к губам свисток.

— Abfahr![60]Отправление ( нем .).

Состав не двигается.

— Donner wetter![61]Черт возьми ( нем .). — бормочет немец, багровея.

Тряся задом, неся на неподвижной шее лиловое мясистое лицо, комендант бежит по перрону. Задыхаясь, он взбирается на паровоз. Нестерпимо резкий звук вырывающегося пара, качающиеся стрелки на приборах. Паровоз пуст, оставлен.

— Das ist Russland[62]Это Россия ( нем .)., — оборачивается комендант к ординарцу и, держась за поручни, дергая толстыми ногами, спускается с паровоза.

В железнодорожном депо, у стоящих рядом слесарных, станков, работают два человека — Артем Корчагин, гигант с всегда виноватым от доброго сердца лицом, и Жухрай — хорошо сбитый коренастый человек в косоворотке, с ровным и сильным блеском в спокойных глазах.

— Как ты, Артем, насчет коммунистической партии рассматриваешь?.. — в упор глядя на Артема, спрашивает Жухрай.

Лицо у Артема становится еще более виноватым, чем всегда.

— Слабовато я, Федор Иванович, в самых этих партиях разбираюсь, — говорит он нетвердо. — Надо помочь — помогу…

— Бастовать будешь? — все так же в упор допрашивает Жухрай.

— Как люди, Федор Иванович, так и я…

— А ты бы впереди людей, — и Жухрай вопросительно, одним глазом взглядывает на машиниста.

В это время ворота депо с грохотом раскрываются. Сияя аксельбантами, пряжками, ярко вычищенными сапогами, по цеху, гулко отбивая шаг, идет комендант. Две ожившие колонны, два прусских фельдфебеля, нечеловечески громадных, движутся вслед за ним, и сбоку на жидких ногах в обвалявшихся брюках вьется личность с обвислыми усами и шевелящимся кончиком носа.

Рубя слова, не ворочая шеей, комендант лающим голосом выкрикивает тираду по-немецки.

— Übersetzen, ilbersetzen sie, bitte[63]Переводите, переводите, пожалуйста ( нем .)., — говорит он через плечо человеку с шевелящимся кончиком носа.

Переводчик. Ну, каже господин германский офицер, що так как вы, рабочий народ, мечтает, щоб воно було, но так воно не буде.

Комендант (снова тирада по-немецки — хриплая, рубленая, лающая; можно разобрать отдельные фразы: eine Majestät Kaiser und König)… Его величество император и король… Его высокопревосходительство фельдмаршал и командующий… Сопротивляясь Германии, вы сопротивляетесь богу. Сопротивляясь богу, вы сопротивляетесь Германии.

Переводчик. Ну, каже, давайте машинистов и составы, бо надо Германию кормить…

Комендант тычет пальцем в Артема Корчагина.

Переводчик (Артему). Ты…

Как колонны, переставленные с места на место, оба фельдфебеля приближаются к Артему.

Комендант тычет пальцами в Полентовского — сутулого, сухощавого старика с серебряно-седой стриженой головой.

Переводчик (Полентовскому). Так же само ты, старик…

Артем (глядя в землю). Ну, чего я…

Переводчик. Пошли…

Артем (глядя в землю). Куда это пошли?

Переводчик. Воинский состав поведете…

Артем (отворачиваясь). Хворый я…

Переводчик (показывая на фельдфебелей). Для хворых мы докторов маем…

Комендант (наливаясь лиловой кровью). Германия, don-ner wetter, умеет ценить услуги. Übersetzen, übersetzen sie, bitte.

Переводчик. Ну, каже, на чай получите…

Артем. Кажут тебе — хворый.

Переводчик (фельдфебелю). А ну, доктор…

По цеху, погруженному в серые, железные сумерки, идут Артем с повисшими большими руками и седой Полентовский; фельдфебели и комендант с неворочающейся шеей замыкают шествие.

— Артем, — негромко говорит Жухрай и смотрит прямо перед собой.

— Ще и душу мотать, — тоскливо шепчет Корчагин.

— На усмирение ведут, — еще тише говорит Жухрай. Болезненно резкая барабанная дробь. Лес широких коротких ножей движется мимо железнодорожных мастерских.

Подпрыгивая на узких рельсах, съезжаются ворота депо, и сразу — яростным шумом взрывается громадный цех.

— А ну, хлопцы, кончай базар, — говорит Жухрай грубоватым обычным своим голосом и бросает на пол спецовку, — пошли, хлопцы, до дому…

— Сережка, бастуем, — весело летит через цех чей-то мальчишеский и звонкий голос.

— Пропадем, Федя, — подходит к Жухраю задумавшийся пожилой рабочий в переднике, с черным кожаным ремешком на чистом высоком лбу.

— А не повезем, — отвечает Жухрай, — против рабочего класса ничего не повезем…

— Ты ж чему народ учишь, смертельная твоя душа… — вырастает перед Жухраем раскаленное малиновое лицо с толстыми усами, — я ж сам восемь, окаянная твоя голова…

— Не повезем, — негромко говорит Жухрай, поднимает голову и бледнеет. Глухое, разрастающее шипение, лязг железа, судорога подземного гула надвигаются все ближе.

Лебединое облако пара пролетело в окне, пышно разрослось, пропало. Синий паровоз с маслеными потемневшими боками проплывает в окне.

— Как же это у нас получилось, Артем? — произносит про себя Жухрай.

Мимо окна медленно проходят площадки с орудиями, грозящие небу короткие хоботы, броневики со слепо блистающими фарами, наглухо закрытые теплушки с запечатанными в них человеческими душами.

Состав прошел. Ночь в окне очистилась: над ней загорелся мертвенный, узкий фонарь. Замирающий шелест трансмиссий в цеху, замедляющее движение станков…

Во тьме, по степям Украины, несется поезд с войсками Вильгельма II. Мелькнул лес, овраги, деревушка — голубые под луной хаты, голубые деревья в цвету.

— На усмирение поехали, — говорит Артем, подбрасывая в топку уголь, — клятая жизнь, батько…

Озаренный розовым золотом огня, он захлопывает железную дверцу, отирает рукавом испачканное углем и потом лицо, садится на табурет, роняет черные руки. На тендере, свесив жирные ноги, сидит немецкий солдат в каске с орлом. Ночь, блещущая луна утонула в озере, на земле склонились темные головы подсолнухов.

— Верстов двадцать отъехали, — говорит Артем.

— Кривая Балка, — выглядывает в окно Полентовский.

Артем. Она. (И вдруг — с отчаянием темной, доброй души.) Ну и он же человек, батько!..

Немец надул щеки, закурил черную, длинную, грошовую сигару.

Артем. Ну и он же богу не виноват…

— А мы чем богу виноваты? — спрашивает Полентовский.

— Когда ж грех, — тоскуя говорит Артем.

— Нема греха, — отвечает Полентовский.

Немец, надув толстые щеки, сосет сигару, сопит, и, обняв ружье, задремывает. Над ним, закрывая небо, вырастает Артем с ломом. Тело солдата сваливается в проход.

— Кажу тебе, сынок, нема греха, — сутулый Полентовский выпрямился, глаза его блеснули.

Поезд мчится по лугу, среди неясно светящихся цветов. За темной, грохочущей громадой, без усилия, плывет луна. Две тени отвалились от паровоза и скатились по насыпи.

Освобожденный, никем не управляемый, поезд вздрогнул, рванулся, взлетел на пригорок, поскрежетал по мосту и, ломая стрелки, обезумев, осветился и поднялся в воздух.

В груде пылающих обломков рвутся зарядные ящики — один за другим.

В тюрьме у Петлюры

На нарах, в окутанных мглою углах, застыли люди. Слабый свет пробивается из окошка под потолком. Привалившись к стене, косо разинув рот, спит старик: одна щека его заросла диким мясом. Против окна женщина в платке на круглых жирных плечах ищет в волосах у положившей голову на ее колени девочки. В дальнем углу на выщербленном земляном полу лежит с рассеченным лицом Корчагин. К нему неслышно, пугливо приближается крестьянская девушка в платочке, в деревенских башмаках.

— Звать как? — хрипло говорит старик, просыпаясь.

— Христя, — чуть слышно отвечает девушка. Храп старика снова оглашает камеру. Присев на корточки, Христя подает Павлу кружку с водой. Худая рука Корчагина вздрагивает, зубы стучат.

— Верно ж люди говорят, что бога нет, — шепчет Христя, не отрывая глаз от простертого на полу Корчагина. — Разве ж есть он, когда таке молоде страдает?..

Она разложила по-крестьянски юбки на полу, пригорюнилась, положила голову на ладонь. За стеной раскатываются громкие голоса, взрывы солдатского смеха. Грохот отодвигаемого засова заставляет Христю вздрогнуть, подняться. Гремя неумело вделанными шпорами, в подвал входит комендант с оселедцем, в синем жупане — жирный юноша с обвислым розовым лицом. Прикрыв один глаз, он манит к себе пальцем Христину. Та подходит кружась, зигзагами, как подбитая птица.

— Хиба ж мы, дивчина, будем тут век вековать? — И комендант трогает девушку жирным плечом.

— Пустыть мене, пане, — говорит Христина и поднимает на коменданта глаза, нестерпимо сияющие страданием.

Краснощекий петлюровец наклоняется ближе, снова прикрывает один глаз и мертво глядит прямо перед собой другим — открытым:

— Когда по доброму согласию — можно и отпустить…

— Не надо, пане, — шепчет Христя.

— А не надо, — повторяет за Христей комендант, — казакам отдам…

Позванивая шпорами, как бубенцами, комендант выходит, широкий, толстоногий, с круглой спиной. Христина смотрит ему вслед, жалобное, детское недоумение выступает у нее на лице — потом беззвучно, с размаху, она падает на пол.

— Знущаються над дивчиной, — вздыхает женщина в платке.

— Было б чего плакать, — довольным голосом говорит выспавшийся старик, — предоставь начальству, что начальству требуется, оно и помягшает…

— Старый вы, диду, — отвечает женщина, роясь у девочки в густых волосах, — старый, а дурный…

Горящий взгляд Корчагина прикован к женщине. Мысль бьется в этих глазах. Павел приподнимается на локте, запекшиеся губы его разлепились:

— Не поддавайся, Христя…

Зарыв голову в колени, Христя раскачивается безутешным, однообразным нескончаемым движением:

— Ой, когда ж сила ихняя, — чуть слышно, как будто издалека, доносится ее голос. — Ой, же ж, тяжко жити на свете, хлопчику… Замучают Христю, проклятые…

— Давно б дома была, — равнодушно хрипит растворенный сумраком старик и удобнее приваливается к стене, — когда б не дурость твоя…

— Так я ж еще барышня, диду, — говорит Христя и поднимает голову.

Снова гремит засов открываемой двери. Сутулый, громадный, тощий, настороженный, принюхивающийся входит в камеру писарь. В руке у него сгибается исписанный лист бумаги.

— Гнатюк Христина Филипповна?

И шаря вспыхивающими глазами по бумаге:

— Какой волости?

Христя пятится, прижимается к стене.

— Киевской губернии, Шепетовской волости.

— Православная?

— Православная.

— Земли сколько?

— Безземельная…

— Расписаться умеешь? Христя молча кивает головой.

— Спасибо вам, пане…

Девушка бросается к сутулому писарю в пенсне, целует его жилистую большую руку, выпрямляется и, обернувшись к остающимся:

— Прощайте, люди добры…

И к Павлу:

— Прощай, голубе…

Дверь за нею закрывается, гремит засов. Старик закуривает козью ножку и выпускает бурную струю дыма.

— Придет это она сейчас до себя в село, до батькиной хаты… Наделает это она себе галушек с полета…

За дверью — пронзительный крик Христины, топот ног, падение тел. Старик поднял голову, вслушался:

— Испортили барышню…

Глухие удары тела Корчагина о дверь.

Он бьется об нее обезумев, мотая головой, стуча кулаками. Волчок у двери приоткрывается, показывается лицо часового:

— Не иначе — приклада захотел?