Онлайн чтение книги Расстаемся ненадолго
VI

Анну Степановну Трутикову война застала в одном из небольших городков бывшей Западной Белоруссии. Около четырех дней уходила она оттуда, шла почти без отдыха, не выбирая дорог. Шли люди, шла и она.

Узелок в руках, а что в узелке – не до того. Не хлеб, понятно, не вода, без чего не обойтись в дороге.

И не вспомнить, была ли во рту за эти дни хоть махонькая маковка?.. Мучила жажда, в горле – противная горечь. Перед встревоженным мысленным взором часто вставали сыновья, Никита Минович со своими добрыми беспокойными глазами. Хватит ли сил, успеет ли добраться до дома, повидать, обнять сыновей?.. Представлялся родной дворик, будто все еще ухоженный, зеленый, не тронутый войной. И колодец в углу дворика, под сенью старой груши-дички. Во всей деревне не сыскать такой прозрачной, студеной воды. Один бы маленький глоточек сейчас из своего колодца!..

На рассвете пятого дня дороги Анна Степановна попала под бомбежку. Военные подобрали ее, раненую, тут же, на машине, оказали первую помощь, довезли до одной из областных больниц.

Больница вскоре эвакуировалась, и Анна Степановна очутилась в далеком тыловом городке. Больше месяца ее лечили здесь. А когда и этот городок стал прифронтовым, эвакуационные органы направили ее в Воронеж.

Жизнь в то время в Воронеже была напряженно-кипучей, тревожной. Сверх всяких мощностей, круглые сутки работали предприятия, хотя вокруг них и на подступах к городу уже стояли зенитные батареи. Посты противовоздушной обороны дежурили беспрерывно. В какое учреждение ни зайди, в любое время дня и ночи застанешь там людей: работа не прекращалась.

В областном отделе народного образования Анну Степановну приняла молодая женщина в темно-коричневом, ладно скроенном платье, со скромной гладкой прической, с бледным, усталым лицом – отдыхать, бывать на свежем воздухе, видно, доводится урывками. Просмотрев документы Анны Степановны, она посоветовала ей податься в Анненский район области, заметив, что туда уже направлены некоторые учителя из Белоруссии.

Могла ли Анна Степановна не поинтересоваться, не узнать, кто туда направлен!

И женщина начала поспешно, вроде как нервно даже, переворачивать кипы бумаг на столе, в шкафах, перелистывать подшитые и неподшитые листы в папках. Копалась она в них долго, и Анна Степановна уже поняла, что не так-то просто найти тут что-либо из искомого: память у женщины, видать, неплохая, а вот любви к порядку в делах нет.

– Не ищите уж очень-то, – попробовала Анна Степановна остановить ее, – стоит ли время тратить!

– Нет, почему же? – не согласилась женщина. – Здесь у меня все должно быть.

А Трутиковой как-то не по себе стало: вспомнила – в коридоре, за дверью этого кабинета, в ожидании приема толпятся люди…

– Вот, нашла одного! – довольно воскликнула женщина. – Балашов Иван. Не знаком?

Анна Степановна разочарованно покачала головой.

– Короче говоря, поехали туда ваши, – заверила женщина, – несколько человек поехало.

Вечером того же дня Анна Степановна села в пригородный поезд. В вагоне было тесно, темно, широкие верхние полки опущены так, что получились чуть не сплошные нары. Люди наперебой стремились занять их, потому что там, хоть и в темноте, и пожитки свои можно пристроить, и самим прилечь.

Анна Степановна тоже протиснулась на полку, возле самой стенки. Рядом, уткнувшись в мешки, лежали две женщины, за ними какой-то старик с петухом в кошелке, дальше – парень в старой шинели и толстушка-молодица. Эти двое, разместившись, долго и восторженно о чем-то шептались, как видно, радуясь, что повезло рядком лечь, занять местечко поуютнее.

Из кошелки, прервав сладкий шепот молодых, подал свой голос петух.

– Что тут еще такое? – как-то смешно возмутился парень из-под шинели, которой и сам успел укрыться, и молодицу укрыть. Старик промолчал, а одна из соседок ответила:

– Курица. Не слышишь, что ль?

– Не курица, а петух, – раздраженно уточнил старик.

– Спихну я тебя отсюда вместе с петухом! – незлобиво пригрозил парень.

– Смотри, чтоб я тебя не спихнул!

– Ну-ну! – парень резко поднял голову.

– Ти-их-хо, – зашептала на него молодица, – зачем он тебе, этот старик?

С минуту они лежали молча, но вот парень снова накинулся на старика:

– Сверну я голову твоему петуху, икнуть не успеешь!

– Смотри, чтоб я тебе не свернул.

– Что-о?

– Ти-ихо ты, тихо!

Кто-то из тех, что рассаживались в конце полок, придавил парню ноги, и он, забыв о старике, обрушился на него:

– Куда лезешь, морда? Ослеп, что ли? Расселся!

– А ты разлегся. Гляди, а то за ноги да вниз!..

– А ну попробуй! – парень приподнялся на локте. – А ну тронь!

– Ти-их-хо! – опять послышалось из-под шинели. Молодица высвободила свою пухлую короткую руку и, словно крюком, зацепила парня за шею, притянула к себе.

Но вот послышались дробный стук по полкам и голос кондуктора. За кондуктором шел контролер, проверяя билеты.

Парень тотчас закутался в шинель, притих.

– Ваши билеты, граждане, ваши билеты! – оповещал кондуктор, светя фонарем и постукивая свернутыми флажками по полкам. – Ваш билет, гражданин! – обратился он к парню в шинели и постучал флажками по каблукам его сапог.

Тот не отозвался, притворившись спящим. Проводник еще раз постучал по его каблукам, и тогда подхватилась молодица: – Вот наши билеты!

Она протянула контролеру картонку.

Контролер взял билет, поднес к фонарю, проверил на свет компостер с одной и другой стороны и спокойно заметил:

– Так это один билет, а где второй? Гражданин! – уже громче произнес он. – Гражданин, проснитесь!

– В чем дело? – отозвался наконец парень, подбирая под себя ноги.

– Проверка билетов, гражданин, прошу ваш билет!

– Я вам не гражданин, а военнослужащий. Не видите?

– А темно, товарищ, темно. Кто вас знает, кто вы такой. Нам ваш билет, и только.

– Я военнослужащий, ясно?

– Все равно, билет…

– Нету у меня никакого билета. Я имею право!..

– Предъявите ваш воинский документ, – потребовал контролер.

Парень ответил, что он не показывает документы всяким штатским, и с головой накрылся шинелью.

Вскоре пришли двое военных и сняли его с полки как самозванца.

– Ага, кто кого спихнул? – возликовал ему вслед старик.

Анна Степановна в гневе наблюдала за всем этим из своего угла. Парень в старой шинели – и ростом невысок, худенький, с чистым и приятным лицом – показался ей омерзительным, страшным. Вспомнился случай, рассказанный соседкой по больничной палате. Шла она, эта соседка, на восток пробиралась… Сколько таких шло! Присоединился к ней парень, вроде вот этого, в военной форме, с перевязанной рукой. Два дня шел. Прикинулся раненым в бою, помогал нести, везти. А потом, ночью, обокрал и исчез.

Когда, наконец, Анна Степановна сошла на станции, ей показалось, что в вагоне, в котором только что ехала, совсем не было воздуха. Так легко теперь дышалось, так легко шагалось! Ночь выдалась нетемной, потому хоть и нет нигде фонарей, и дощатый перрон, и маленький вокзальчик просматривались довольно хорошо. На фронтоне вокзала белела вывеска с большими черными буквами: АННА. Вот ведь как – станция-тезка! Никогда и не слышала о ней. А довелось приехать… Кто знает, может, и работать приведется тут…

Анна Степановна получила направление в деревню Старая Чигла, что в тридцати километрах от районного центра, в школу-семилетку. Учителей там не хватало и до войны, а в войну так и подавно.

Где на лошадях, где на волах добиралась она в эту Старую Чиглу. И пешком порядком прошагала. Не раз по дороге набегали тучи, хлестал дождь, Анна Степановна промокала до нитки и снова просыхала. И когда наконец, после очередного дождя, встречные люди подсказали, что за следующей горкой – Чигла, она почувствовала такую усталость, такую тяжесть в ногах, что казалось, с места не сдвинуться, а чтоб на пригорок забраться – страшно и подумать.

Выбрала зеленую прогалинку у дороги, опустилась на колени, на руки, легла. Трава мокрая, но ведь и одежда – хоть выжимай, так что все равно… Полуденное солнце светило весело, грело и сушило старательно, и холодок от мокрой одежды почти не ощущался. Потянуло даже на дрему, тихую, истомную.

Но Анна Степановна переборола себя, поднялась. На ноги больно ступить, в плечах ломота, правый бок, раненный, в каком-то тупом одеревенении.

Сколько же нынче пройдено? И сколько случалось проходить, пробегать до ранения? Наверняка меньше… Намного меньше! Значит, силы уже не те. Да и во рту со вчерашнего дня – ни росинки…

Есть не хотелось. Мучила жажда, хоть день дождливый, в колее и обочь дороги поблескивают лужи. Зачерпнуть бы пригоршней из лужи, напиться, да вдруг хвороба какая привяжется? Совсем некстати – в чужих-то местах, где и работы будет по горло, и, понятно, трудностей всяких тьма.

С пригорка в самом деле открылась деревня. Большой зеленый выгон тянулся к речке, прямо-таки белея от гусиных стад. Речка сверкала за выгоном и исчезала за постройками, за густыми изумрудными зарослями каких-то деревьев – издали не определить. По рассказам спутников Трутикова знала, что это речка Битюг. Кое-где с пригорков она и раньше проглядывалась.

Где же тут школа? Вон церковь, высокая, белая, без крестов. Поодаль от деревни желтеет новый амбар. А дома, который можно было бы принять за школу, не видно.

Подле деревни ни души, не у кого спросить. Лишь мальчуган лет шести гоняется с хворостиной за гусями. Анна Степановна и подозвала его:

– Есть тут у вас школа?

– Есть, – мальчишка махнул хворостиной в сторону улицы, – вон она!

Анна Степановна еще раз посмотрела на деревню, но и теперь ничего, похожего на школу, не увидела.

– Это Старая Чигла? – спросила она.

– Нет. Новая.

– А где же Старая?

– Да вон же! – И малыш снова махнул хворостиной куда-то в сторону деревни.

Только на деревенской улице Анна Степановна узнала, что до Старой Чеглы еще три километра. Она испугалась их больше, чем утром тридцати. Ни за что не дойти… Может, спуститься к речке, разуться, напиться воды и полежать часок-другой, отдохнуть? А в Старую Чиглу прийти вечером. Не сегодня ведь занятия в школе…

За деревней речка отдалилась, и Анна Степановна уже было повернула к ней, как вдруг увидела – по дороге, боковой, кто-то едет на арбе, подгоняя волов длинным прутом.

– Цоб-цобе, цоб!

Анна Степановна прошла к этой дороге, остановилась: если погонщик повернет в Новую Чиглу, она спустится-таки к речке, а если в Старую, то попросит подвезти.

– Цоб-цобе, цоб!

Волы брели медленно, лениво помахивая хвостами. Повозка приближалась.

А голос у погонщика вроде бы знакомый… Но… мало ли что может померещится в таком-то состоянии да еще в чужих краях!

…На арбе ехала Вера. Анна Степановна, враз забыв об усталости, жажде, обо всем на свете, с радостным криком бросилась навстречу. Вера не сразу догадалась, что это к ней бегут, не узнала своего завуча.

– Вера Устиновна! Верочка, милая!..

Анна Степановна ухватилась за грядки арбы, заплакала. Вера остановила волов, спрыгнула, обняла ее и целовала, целовала, как родную мать.

Потом сели рядышком на арбу, поехали. Анну Степановну уже не волновало, куда повернут волы, в Старую Чиглу или в Новую: она никак не могла унять буйной радости, что после таких-то дорог, после стольких мытарств нежданно-негаданно повстречала землячку. Где б ни жила Вера, близко ли, далеко, все равно теперь будут они вместе, а значит, все идет к лучшему.

Волы повернули на Старую Чиглу.

– Вы там, Верочка?

– Там, в школе, – Лагина махнула прутом на правого вола, повернувшего было с дороги. – Это ж мы горох в скирды свозили, да вот дождь навалился…

– А меня тоже сюда направили, – радостно сообщила Анна Степановна. – Будем вместе, как дома. – И вдруг помрачнела: – Как-то сейчас у нас дома?

Взгляд ее упал на свежую траву, которой была выстлана арба, на свои стоптанные туфли. Рядом – чьи-то старые чувяки из прелых шнурков иль веревочек, подшитые сыромятной кожей. Босые, исцарапанные стерней ноги Веры успели загореть до черноты…

– Как здорово, что вы приехали, – вздохнула Лагина, и в голосе ее столько душевности, тепла, что Анна Степановна снова обнимает Веру и едва не плачет от радости.

– Вы будете у нас вместо матери, – говорит Вера, – здесь, кроме меня, еще две молодые учительницы из Белоруссии. Попали сюда и не знаем, за что браться, с чего начинать. А делать что-то надо: школа здешняя далеко не из передовых.

Анна Степановна снова, уже мельком глянула на чувяки и с болью подумала: «Неужели это Верина обувка?» Рядом с ними ее туфли выглядели совсем роскошно. И чтобы Вера не разгадала ее мыслей, заговорила о другом:

– Почему у вас вожжей нет?

– А волы и так идут. Махни прутом с правой стороны – пойдут налево, махни с левой – вправо пойдут.

Издали Старая Чигла выглядела беднее Новой Чиглы, хоть деревня эта была намного большей. Лежала она в лощине меж холмов, пологими склонами сходящих к самой речке. С околицы – несколько маленьких, доживающих свой век изб. Ни выгонов, ни лесных угодий. Ухабистая дорога вползала прямо в улицу и тут раздваивалась, виляла, обминая телеграфные столбы и лужи. И все же, когда въехали, Анна Степановна почувствовала, что в этой деревне есть что-то симпатичное, уютное, есть то, к чему быстро привыкаешь, а потом долго вспоминаешь, жалеешь, когда приходится расставаться. В каждом дворе – фруктовые деревья. Хоть и небольшие они, и, пожалуй, не лучших сортов – ранеты, сливы, вишни, однако украшают дворы, палисадники, улицу. За гумнами, особенно в сторону речки, тянутся черноземные, видно, щедрые на урожай огороды. А дальше зеленеет бахча. Сторожка, словно копна сена, стоит посреди огромной плантации…

Переехали мостик на улице, под которым тонким ручейком струилась ключевая вода, и волы остановились, хотя ярмо под напором арбы полезло им на рога.

– Цоб-цобе-е! – закричала Вера, угрожающе взмахнув прутом. Волы равнодушно мотнули хвостами и пошли дальше.

– Здесь кооператив наш, – объяснила Вера, – вот в этом доме с закрытыми ставнями. Кооперативщица, верно, на обед ушла. Мужики, как едут, частенько останавливаются здесь, забегают… Вот волы и привыкли.

Анну Степановну это рассмешило.

– Неужто такие понятливые?

– О, хитрые! А сильные какие! Не знаю, почему это у нас не додумаются использовать волов на полевых работах.

– И бегать умеют?

– У нас, женщин, нет, не бегают. Только мужчины, бывает, поднимают им настроение. Есть тут один старый вол, большущий, как слон, так его никакими силами не заставишь бежать. Живет по своим законам: хочет – везет, не хочет – развалится на дороге и будет лежать. Хоть тресни – не поднимешь! Бывает, послушается, встанет, если принесешь чего-нибудь вкусненького, а иной раз и это не помогает… А вон и школа наша! – Вера приподнялась, села на било. – Там и сельсовет, и почта, и медпункт. Главный центр! Трибуна посреди площади. Видно, и митинги здесь проходят, и все…

В конце улицы, на самом высоком месте, Анна Степановна увидела одноэтажное, но довольно приметное здание школы. Некогда оно было покрашено охрой и, верно, украшало всю площадь. Теперь охра облезла, лишь в пазах остались желтые полосы. И все-таки здание издали радовало глаз, выглядело почти новым.

Подле школы паслись свиньи, утки, куры.

– Директорская ферма, – кивнула Вера.

– Ничего себе фермочка! – засмеялась Анна Степановна. – Пожалуй, побольше, чем у нашего Жарского.

Подъехали к небольшому домику с высоким крыльцом.

– Тпру-у, – протянула Вера. – Вот здесь мы и живем! – Ловко соскочила с воза. – Пошли к нам! – Взяла чувяки, подхватила Анну Степановну под руку.

От входных дверей сквозной коридор вел к другим, через которые можно выйти на огород. В коридоре стояли ведра с водой, на стене висели подойник, решето, несколько пучков укропа, связка чеснока. По правую руку – двое дверей: одна в большую комнату, где жил хозяин, старый фельдшер, с женой, и вторая в меньшую, Верину.

В продолговатой, еще не оклеенной обоями комнате с одним окном на огород женщин встретила черноглазая девушка с ребенком на руках. Босоногая, как и Вера, но в хорошо отутюженном платье с узеньким пояском. Прическа гладкая, с проборчиком посередине, на плечи спадают две красивые темно-каштановые косы.

– Моя сестра, – представила Вера, – будет преподавать здесь математику.

– Алла, – назвалась девушка, когда Трутикова с ласковой и чуть удивленной улыбкой подала ей руку.

– А это Анна Степановна, – сказала Вера сестре, – заведующая учебной частью прежней нашей школы. Садитесь, Анна Степановна, небось, обезножили с такой-то дороги. Я молочка принесу… А может, перекусить чего-нибудь? Алина, ты варила затирку?

– Варила, она и сейчас еще тепленькая: я недавно малыша кормила.

– Нам пшеничной муки выписали в колхозе, «пашаничной», как здесь говорят. Вот и варим затирку.

– Ничего мне не надо, девочки, – с благодарностью отказалась Анна Степановна. – Водички разве малость: жажда всю дорогу мучила.

Вера все же принесла гостье молока. Анна Степановна взяла жестяную кружку, поднесла к губам и тут же опустила руку.

– Ну зачем вы мне молока? – с укором произнесла она. – Есть ведь на него у вас охотник, было бы ему вволю.

– Ничего, ничего, – успокоила Вера, – молока пока что здесь хватает, и не дорогое. Люди, спасибо им, сами приносят. И у хозяйки нашей, Антонины Глебовны, корова есть.

Анна Степановна выпила.

– Ну, а теперь посидите, поговорите без меня чуток, – попросила Вера, – а я загоню волов.

Алина ходила по комнате, от русской, с широким шестком, печи до окна, и тихо баюкала на руках ребенка.

– Почему вы его не положите? – посочувствовала Анна Степановна. – Спал бы себе в кроватке…

– Не спит, плачет, – озабоченно ответила Алина. – Приучили к рукам, а теперь еще и мамки нет…

На добром, ласковом лице Анны Степановны отразилось недоумение.

– Извините меня, Аллочка… Алина Устиновна, – тотчас поправилась она. – А я смотрю, смотрю и спросить не осмелюсь… Знаю, что у Веры Устиновны не было детей. Ну, а вы… Вы еще вовсе не похожи на маму.

– Это одной нашей учительницы ребенок, – покраснела девчина. – Вдруг бросила все и уехала. Даже нам ничего не сказала.

Вернувшись в комнату, Вера застлала газетой столик у окна и снова исчезла. Спустя минуту принесла целый кувшин молока.

– Свеженькое, парное! Тут два раза на день коров выгоняют, не так, как у нас.

И принялась выставлять на стол все, что было из посуды: миску, жестяную кружку, три ложки. Поискала глазами, что бы еще подать, но ничего больше не нашла. Хоть бы еще одну миску!

И опять куда-то выбежала. Наверное, к хозяйке.

А когда вернулась, неся тарелку, Анна Степановна упрекнула:

– Ну зачем еще тарелку? Обошлись бы и миской. Что тут у нас, званые гости?

– Но ведь одной не хватает, – оправдывалась Вера. – Вы уж извините, Анна Степановна…

– Не извиню. Почему нет сервиза на двенадцать персон? Почему эвакуировались без серебряных подносов и хрустальных ваз? Эх, Вера Устиновна, будто вы не знаете! Да я и дома не больно-то переборливой была! Где ваша затирка?

Анна Степановна живо сняла с себя еще влажную жакетку и сразу словно бы помолодела. Запросто, по-домашнему подошла к печке, взяла горшок с затиркой.

– Давайте ложку, – приказала она, ставя горшок на стол. – Вот это Алине с малышом… Как зовут его?

– Владик.

– Алине с Владиком, – продолжала Трутикова, накладывая густую белую затирку в миску, – а это нам с вами. Будем есть из одной. Мало – добавку сообразим…

– А я молочка подолью, – сказала Вера. – Чем не обед?

– Еще какой! – улыбнулась Анна Степановна и, зачерпнув ложкой, попробовала затирку, даже губы облизнула. – Еще какой обед!

Кто-то тихо постучался в дверь. Вера поднялась:

– Да-да, войдите!

Вошел мужчина лет под шестьдесят, в соломенной шляпе, в рыжеватом поношенном костюме. Вошел – не пригнулся, как это делают очень высокие люди, но и на порог, как низкорослые, не встал. Лицо, чуть одутловатое, почти без морщинок, на первый взгляд производило впечатление, будто человек этот давно знаком тебе, что с ним ты где-то уже встречался, разговаривал и остался доволен встречей.

– Не помешаю? – спросил он, закрывая дверь.

– Заходите, Любомир Петрович, – пригласила Вера, – заходите!

– Доброго дня вам, – поздоровался Любомир Петрович и снял шляпу. Редкие, подернутые сединой волосы его, видимо, утром были зачесаны набок, с пробором, но сейчас растрепались и жидкими прядями спадали на лоб.

– Ну, как моя теща? – улыбнувшись, спросил он. – Еще ничего или уже это самое?..

– В силе еще, Любомир Петрович, – в тон ему ответила Вера. – Вот начали трапезничать. Присаживайтесь, прошу вас.

– Спасибо. Мне говорят – учительница новая на волах приехала, ну вот я и решил: дай загляну, проведаю, познакомлюсь.

– Это наш директор, – представила его Вера Анне Степановне. – А новая учительница, как видите, перед вами. Прошу знакомиться.

– Вы обедайте, обедайте, – забеспокоился директор, заметив, что все прервали «трапезу». – Я очень рад, Анна Степановна, вашему приезду… Обедайте, пожалуйста, а я тут займусь чем-нибудь. Вот мы с малышом… – Он подошел к кроватке, застланной постилкой. – Ага, спит? Ну, пускай, пускай. А то я за няньку мог бы сойти.

– Любомир Петрович! – Вера глянула на Анну Степановну, Алину, как бы приглашая их помочь ей. – Любомир Петрович, может, и вы с нами ложечку затирки? А?

– Нет-нет, спасибо, я обедал.

– Ну, за компанию, Любомир Петрович!

– За компанию? – Директор в дружеской усмешке прищурил глаза. – Разве что за компанию, вас не обидеть. Я, значит, такой человек, люблю хорошую компанию.

Вера выбежала из комнаты, а Анна Степановна, чтоб поддержать директора, сказала:

– В самом деле, и нам веселее будет!

На столе появилась еще одна тарелка, ложка. Директору отдали табуретку, а Вера с Анной Степановной устроились на второй. Любомир Петрович, едва попробовав затирки, сразу начал хвалить и обед и хозяйку.

– Эх, хорошо! Куда тем макаронам!.. Особенно мне, беззубому… Моя вот старуха не сообразит такую вкуснятинку, да и не сумеет…

– Что вы, Любомир Петрович, – рассмеялась Вера, – варить затирку, как и репу парить, всяк сумеет.

– А моя жена – нет…

Тут рассмеялась и Анна Степановна.

После обеда директор сообщил, что намедни принял по телефону свежую сводку Совинформбюро, и грустно покачал головой.

– Сдали наши Кривой Рог и еще несколько населенных пунктов. Да, да… В голове не укладывается! Мне вначале послышалось: Таганрог. Еще горше, ведь я родом оттуда… Впрочем, сердцу одинаково больно… Одинаково… А вы, Анна Степановна, из каких краев?

Трутикова коротко поведала, как и откуда она попала сюда.

– Ну, тогда я вам квартирку подыщу, – пообещал директор. – А завтра прошу к нам. Познакомитесь со школой, с учителями. Думаю, вам понравится здесь. Люди у нас хорошие, правда, Вера Устиновна? Вы уже пообжились…

Вера молча кивнула.

– Хорошие у нас люди, – продолжал директор, – коллектив дружный. Правда, многие в армию ушли… Ну, и от директора вам очень-то попадать не будет: я человек тихий, со всеми в ладу живу. У меня и фамилия под стать характеру: Тихонравов.

Анна Степановна улыбнулась!

– В больнице я встречалась с одним человеком по фамилии Черт, а он был мягок, добр, внимателен – ну чистый ангел!

– Бывает, конечно, и так, – согласился директор. – Значит, уже четверо у нас из Белоруссии? Что ж, мы рады… А где ваша четвертая? Ей дополнительно конституцию придется вести: языка и литературы на вас двоих, Вера Устиновна, не хватит.

Любомир Петрович подумал еще о чем-то, втянул воздух сквозь зубы, будто обжегся.

– Человек никогда не может знать, как сложится его судьба. Когда-то вот тоже, только при иных обстоятельствах, попал я в здешние края. Учился в Таганроге, там одно время и работал. И теперь там многие родственники живут. Молод был, крепок. Казалось, вся жизнь впереди, всего успею достичь! А вот пролетели годы…

– Так вы и на меня тоску нагоните, – мягко улыбнулась Анна Степановна. – Я ведь тоже старуха…

– Ну, вы – другое дело. Во-первых, вы моложе меня, а во-вторых, я думаю, и здоровьем покрепче. Своему врагу не пожелал бы я такого здоровья, как у меня. И куда все девалось? Кажется, и жил вроде бы не так уж плохо. Да-а… Бывало, с двухпудовой гирей одним пальчиком жонглировал. Да что гиря! Вот стол… Побьемся, бывало, об заклад под чаркой, грохну кулаком – и угла нет.

Вера с Анной Степановной переглянулись. Алина отвернулась, пряча улыбку, пересела на кровать, поближе к ребенку.

– Раньше я как-то меньше задумывался над этим, – продолжал Любомир Петрович, – а теперь часа не проходит, чтоб не помянуть. Война, весь народ воюет, а я на что гожусь? Коснись, так ни в армию, ни в партизаны… Да-а… А хочется, поверьте, ой как хочется взять в руки винтовку! Хотя, признаться, и не держал ее ни разу.

– Но в тылу человек… люди нужны, – сбивчиво проговорила Алина, склонилась над малышом, будто спохватившись, что несуразное что-то сказала.

– Так-то оно так, – согласился Любомир Петрович, – однако я и в тылу работничек неважнецкий. Недавно вот взяли да секретарем партийной организации избрали. Кроме школы, надо еще и на территории бывать… А каково это мне, если день хожу, день лежу?.. Ох, заболтался я у вас совсем! Извините, что явился незваным. – Директор встал, взял в руки шляпу. – Спасибо за гостеприимство, за угощение. Пойду уже, а то старуха моя со свету сживет. Не пускает никуда без особого на то разрешения, хоть плачь.

– Хороша старуха! – с легким раздражением заметила Алина, когда директор вышел. – В два раза моложе его.

– Правда? – Анна Степановна сдержанно рассмеялась. – Я так и подумала. Когда человек на каждом шагу подчеркивает, что жена у него старая, значит, жди обратного.

– Молодая у него жена, – подтвердила Вера. – Но видно – под каблуком у нее он, хоть с виду такая уж тихоня! Говорят, и в школе не против покомандовать.

– Кулаком по столу – и угол отлетает! – Анна Степановна снова рассмеялась, теперь уже громко, всласть. – Старик, видно, любит прихвастнуть, когда о себе речь ведет.

Ребенок завозился в кроватке, закряхтел, засопел спросонья.

– Ой, простите, – спохватилась Анна Степановна, – совсем забыла о нем. У нас в доме давно уже нет маленьких, отвыкла.

Алина покачала, сколь было возможно, кроватку, что-то прошептала, что-то пропела, и малыш успокоился, опять заснул.

Не менее часа еще сидели они втроем, тихо, задушевно разговаривая.

И не были они в этот час в Старой Чигле, не потчевались пшеничной затиркой… Они были в Белоруссии – в Красном Озере, где осталась семья Анны Степановны, в далеком рабочем поселке, где родители Веры; в той воинской части, где Андрей…

Смеркалось.

Но света не зажигали: нечего зажечь, нечем и окна завесить.

Удивительная тишина… Даже в больнице Анне Степановне не всегда бывало так тихо и покойно. И так захотелось подольше побыть в этой тишине, в этом дивном покое, ни о чем не говорить, не думать…

Дрогнуло окно. Один раз, второй.

Неужто и здесь?..

Послышались взрывы, далекие, глухие, словно из-под земли.

– Бомбят? – тихо спросила Вера, всматриваясь в окно. – И что тут бомбить-то? Кажется, на десятки верст в округе нет ничего…

– И здесь бомбят, – Анна Степановна встала, нащупала на стене жакетку, набросила на плечи.

Вдруг резко распахнулась дверь – в комнату вбежала соседка Валентина Захаровна, здешняя учительница географии.

– Вера Устиновна, Верочка! – панически закричала она. – Боюсь я одна!.. Бомбят! Слышите?

Завидев незнакомую женщину, осеклась, закончила чуть спокойнее:

– Они и сюда могут прилететь. Куда нам тогда деваться?

– А что они бомбят? – спросила Вера. – Как вы думаете? Что в той стороне?

– Там станция и конезавод, – ответила Валентина Захаровна. – Километров пятнадцать отсюда.

Окно засветилось, замерцало.

– Пожар! – подхватилась Валентина Захаровна.

– Далеко горит, – вздохнула Анна Степановна, – но пожар большой.

Они смотрели в окно, представляя, как где-то там полыхает безжалостный огонь. Взрывы слышались все ближе.

– И где это наши самолеты? – с тоской прошептала Валентина Захаровна.

– На каждую деревню самолетов не наберешься, – заметила Анна Степановна. – На фронтах они, а в тылу – более важные объекты охраняют.

Дверь открыл фельдшер, коротко бросил:

– Если что, так тут у нас погреб на огороде!

Вера начала одеваться.

– Алина, возьмешь Владика. А мы в погреб не полезем. Надо бы ведра приготовить.

– И я так думаю, – поддержала Анна Степановна.

– А мальчик спит? – спросила Валентина Захаровна и подошла к кроватке.

Владик не спал, он уже сидел на постельке, держась ручонками за пеленку, которой были спеленуты ножки. Рассмотрев Алину, радостно засмеялся.

– Надо его покормить, – забеспокоилась девчина.