Онлайн чтение книги Равнодушные
Глава двадцать пятая

Чтобы пробыть несколько лишних минут с Никодимцевым перед разлукой на неопределенное время, Инна Николаевна приехала на Николаевский вокзал за полчаса до отхода курьерского поезда.

В том новом настроении, в каком находилась Травинская, ее тоскливо тревожил отъезд единственного человека, который не только любил и понимал ее, но и верил прочности ее нравственного обновления, поддерживал в ней веру в себя и в возможность счастливого будущего их совместной жизни.

Она знала, что с отъездом Никодимцева ее ждет полное одиночество и назойливое напоминание о том, что она так хотела бы забыть и чего не забывали родные и знакомые ее, мужа и Козельских.

Об этом прошлом напоминали добрые приятельницы и родственницы, передававшие с видом негодования и участия о позорных слухах, ходивших о ней.

Эти слухи особенно усилились, распространяясь далеко за пределы того круга, в котором вращалась Инна Николаевна, с тех пор как стало известным о том, что она разводится с мужем, чтобы сделать блестящую партию, выйдя замуж за Никодимцева.

Ей простили бы охотно дюжину любовников, но этого простить не могли и потому обливали ее грязью, разбавляя частицу правды клеветой. О ней распространяли легенду, как о порочной, циничной женщине, насчитывая ей столько любовников, сколько позволяла пылкость фантазии и степень зависти возмущенных клеветниц.

Нечего и говорить, что знавшие и не знавшие Травинскую, — и в особенности женщины, не отличавшиеся строгостью нравов, — изумлялись, что Никодимцев, тайный советник Никодимцев и директор департамента, а не то что какой-нибудь обыкновенный смертный, не заслуживший бы, разумеется, изумления, — женится на «такой женщине», когда мог бы оставаться ее любовником при таком покладливом господине, как Травинский.

В том, что Никодимцев любовник Травинской, никто, конечно, не сомневался, и об этом говорили громко, с таким легким сердцем, с каким говорят о погоде, и с такою уверенностью, точно каждый из говоривших присутствовал на тайных свиданиях.

Когда в министерстве узнали, что Никодимцев женится, то, собравши справки о невесте, решили, что директор департамента делает великую глупость, так как рискует своей блестящей карьерой. По крайней мере, когда один из коллег, недолюбливавший Никодимцева и умевший разнообразить свои доклады пикантными анекдотами, сообщил графу Волховскому о хорошенькой барыньке, на которой собирается жениться Григорий Александрович, и кстати рассказал о рыцарском поступке Никодимцева, чуть «не побившего двух молодых людей у Донона», то граф неодобрительно покачал головой и заметил, что директору департамента рискованно ввязываться в истории, а тем более жениться бог знает на ком да еще на разведенной жене.

Инна Николаевна знала, что главным источником позорных слухов был ее муж.

Озлобленный на жену, он еще более озлился, когда узнал об ее выходе замуж за Никодимцева, что продешевил, согласившись на развод за пятнадцать тысяч, и всячески поносил жену, всем называл имена ее поклонников и жаловался, что благодаря Никодимцеву ему приказали дать развод и отняли дочь. Но он им еще покажет себя!

Войдя на вокзал, Инна Николаевна искала Никодимцева у билетной кассы, не нашла его там и направилась в залу, где ожидают пассажиры.

Проходя мимо столовой, среди снующих взад и вперед пассажиров, провожавших и носильщиков, она вдруг увидала мужа. Слегка выпивший, он шел навстречу с Привольским, тем самым приятелем и сослуживцем, который был мимолетным увлечением Инны Николаевны после нескольких бокалов шампанского за ужином вдвоем и потом, выгнанный ею, рассказал мужу об этом ужине и, чтобы отплатить отвергнувшей его женщине, советовал ему не давать развода и не отдавать дочери.

При виде этих господ, напомнивших молодой женщине весь ужас недавней ее жизни и неразборчивость прежних знакомств, она торопливо отвернулась, испытывая чувство отвращения и гадливости к ним и невольное презрение к себе.

Но она успела заметить, с какою наглой усмешкой оба они оглядели ее с ног до головы, и до нее долетели грубо позорные слова, которыми они довольно громко обменялись по ее адресу, упомянув и Никодимцева.

Побледневшая, невольно склонив голову, словно бы под тяжестью позора, торопливо прошла она в залу и стала искать глазами Никодимцева среди публики.

Никодимцева не было.

И вдруг ей пришла в голову мысль, что муж и его приятель пришли на вокзал не случайно, а с целью устроить скандал.

Сердце ее замерло от ужаса и, охваченная страхом за Никодимцева, она бросилась назад, чтобы встретить его у подъезда и предупредить.

Но в дверях она встретилась с ним и чуть не вскрикнула от радости.

— Что с тобой, Инна? Ты испугана? — тревожно спрашивал Никодимцев, пожимая невесте руку.

— Ничего, ничего…

— Но ты бледна, взволнованна?..

— Сейчас я имела неприятную встречу… Встретила мужа с его другом…

— Привольским?..

— Да! — проронила, краснея, Инна Николаевна. — Ты их не видал?

— Не видал. Надеюсь, они не осмелились подойти к тебе? — взволнованно спросил Никодимцев, чувствуя внезапный прилив злобы.

— Нет, нет! — поспешила успокоить его Инна, заметившая, как гневно блеснули его глаза. — Они догадались даже не поклониться мне.

— То-то! — произнес, успокаиваясь, Никодимцев.

— Пойдем, сядем туда, подальше…

Они присели на диванчик в глубине залы.

— Ты меня долго ждала?

— Я только что приехала…

Они торопились наговориться. Каждому из них казалось, что надо не забыть сказать что-то особенно важное и значительное в эти полчаса.

Слушая, как Никодимцев сообщал ей утешительные вести о ходе развода, — адвокат, которого вчера вечером видел Григорий Александрович, сказал, что через два месяца все будет кончено, — Инна Николаевна, все еще полная тревоги от встречи с мужем, по временам кидала беспокойные взгляды на двери.

И в этом страхе она чувствовала и унизительность своего положения, и тяжкую расплату за прошлое, и виноватость перед Никодимцевым, который из-за нее может иметь неприятную историю с этими господами, которые и ей и Григорию Александровичу были омерзительны и сами по себе и, главное, как напоминание…

— А ты будешь писать мне часто, не правда ли?.. — возбужденно и порывисто спросила Инна Николаевна.

— Каждый день… И ты пиши… хоть несколько строк… Ты что это все взглядываешь на двери, Инна? Опять боишься встречи?..

— Не боюсь, а неприятно! — проговорила Инна Николаевна, скрывая истинную причину своего страха.

— Надеюсь, ты не ждешь какой-нибудь выходки с их стороны?

— Разумеется…

— Они не осмелятся… И ведь я с тобой… Так не волнуйся, родная! — нежно успокаивал невесту Никодимцев.

Но тревога Инны Николаевны сообщилась и ему, отравляя эти немногие минуты прощального свидания, И, несмотря на внешний спокойный вид Никодимцева, он был нервно возбужден и сам стал взглядывать на двери.

— Отсюда ты уедешь с Николаем Ивановичем… Он обещал приехать… Он ведь приедет?..

В голосе его звучало беспокойство.

Инна Николаевна поняла, что он тревожится за нее, как она за него.

— Папа будет.

— Наверное?

— Он сказал, непременно будет!

Двери на перрон открылись, и публика торопливо двинулась, по обыкновению, спеша и толкаясь.

У Никодимцева было место в спальном вагоне. Он не торопился и продолжал разговаривать с Инной в опустевшей зале. Он снова повторял, чтобы Инна писала, берегла свое здоровье, снова говорил о том, как она ему дорога и как без нее ему будет сиротливо, и словно бы дополнял все эти слова взглядом, полным нежности и любви.

— А главное, не хандри, Инна. Не терзай себя напрасно…

— Скорей возвращайся, милый…

— Это не от меня зависит… Богу — богови, кесарю — кесареви… Однако пора и идти… Пожалуй, Николай Иванович нас у вагонов ищет…

Он поднялся, подал ей руку, и они вышли на перрон, направляясь к спальному вагону. Идя с Никодимцевым под руку, Инна испытывала приятное горделивое чувство уверенности, что у нее есть близкий друг и защитник, и в то же время беспокойно вглядывалась в публику, боясь новой встречи с мужем и его приятелем.

Какой-то военный генерал и какой-то статский поклонились Никодимцеву, с жадным любопытством оглядывая его даму. Инна Николаевна заметила эти взгляды, поняла их значение и вспомнила, что про нее говорят. Ей это было все равно, но ему, любимому человеку?..

Она взглянула на лицо Никодимцева и просветлела — такое оно было счастливо-горделивое, точно оно говорило: «Смотрите, как я счастлив, что иду со своей невестой!»

Носильщик встретил Никодимцева у вагона и сказал, что вещи положены и что в купе едет только один пассажир. Подошел и Егор Иванович и, почтительно снимая фуражку, доложил, что багажная квитанция у него, и спросил, не будет ли каких приказаний. А сам искоса поглядывал на будущую барыню, которую уже заранее невзлюбил. Он находил, что разведенная жена не пара Григорию Александровичу; кроме того, и до него дошла худая молва об Инне Николаевне.

— Вот, Инна, тот самый Егор Иваныч, про которого я говорил! — сказал Никодимцев.

Егор Иванович снова снял фуражку и поклонился Инне Николаевне, принимая самый официальный вид и как-то смешно поджимая губы и вытаращивая глаза.

Но Инна Николаевна с такою чарующей ласковостью улыбнулась ему, сказав несколько приветливых слов, что Егор Иванович отошел, если и не окончательно побежденный, то во всяком случае менее враждебно настроенный и вынужденный признать, что невеста очень «прельстительная» и немудрено, что Григорий Александрович «втемяшился» в такую до умопомрачения.

«Она его облестит в лучшем виде!» — решил Егор Иванович и почему-то успокоился за положение свое и жены при Никодимцеве.

— Ну что, Инна, нравится тебе Егор Иванович?

— Очень…

— Он славный… И я рад, что он тебе понравился… Значит, он останется у нас…

— А он думал, что я захочу заводить новые порядки у тебя?

— Кажется…

— И Егор Иваныч, верно, недоволен твоим выбором? — улыбаясь, спросила Инна.

— Теперь будет доволен.

Он вошел в вагон и, вернувшись, проговорил:

— Никогда я не уезжал из Петербурга таким счастливым, Инна…

Пробил второй звонок.

— А что же Николай Иванович? — беспокойно спросил Никодимцев, втайне тревожась, что Инна Николаевна может снова встретить и они, чего доброго, позволят себе неприличную выходку. — Обещал быть, а его нет! — прибавил он с раздражительной ноткой в голосе.

— Да ты не волнуйся, милый!.. Со мной ничего не случится… Я не из трусливых! — сказала Инна, понимая, отчего Никодимцев вдруг так захотел видеть отца. — А вот и папа!

— Еще не опоздал… Простите, дорогой Григорий Александрович, что поздно… Задержали… Неприятный деловой разговор в правлении… Мне так надоела эта клоака… С каким удовольствием ушел бы я из нее, если б не пять тысяч! — говорил Козельский, запыхавшись и взволнованный, с каким-то испуганным выражением в глазах и далеко не спокойно-великолепный, каким бывал всегда.

Инна сразу догадалась, что с отцом случилась серьезная неприятность.

«Верно, срочный долг и нет денег!» — подумала она и втайне боялась, что отец обратится за ними к Никодимцеву.

А Козельский, пожимая руку будущему своему зятю и задерживая ее в своей руке, между тем продолжал возбужденным гоном:

— Если б вы знали, родной, что делается в наших правлениях… Порядочному человеку там служить нельзя. Сейчас про него выдумают какую-нибудь пакость… Мне жаль, что я до вашего отъезда не поговорил с вами… Но я вам напишу… Позволите?.. И дадите добрый совет?

— Очень буду рад… Очень рад чем-нибудь услужить вам, Николай Иванович!

«Ведь ты отец Инны!» — казалось, досказывало его лицо.

— Спасибо… спасибо, дорогой! — с какой-то особенной горячностью проговорил Козельский, словно бы торопясь заранее обязать Никодимцева своей задушевной благодарностью. — И возвращайтесь скорее, а то моя Инночка стоскуется! — прибавил Козельский, нежно взглядывая на дочь.

Инна невольно покраснела за отца.

— Однако пора и в вагон… Сейчас третий звонок! — проговорил Никодимцев.

И он несколько раз поцеловал руку Инны, с которой она сдернула перчатку, облобызался с Козельским, уже оправившимся от волнения и принявшим серьезный и в меру опечаленный вид, какой полагается иметь на проводах, взошел на площадку и глядел на невесту восторженно-проникновенным взглядом.

И Инна не спускала взгляда с Никодимцева.

— Так я завтра же напишу вам, Григорий Александрович. Вы в Москве не остановитесь?

— Нет. Пишите в Приволжье. А потом я сообщу Инне, куда писать… Мой привет Антонине Сергеевне и Татьяне Николаевне!..

— Спасибо… Они жалеют, что не могли проводить вас. Жена нездорова, а Тина хандрит…

Раздался третий звонок. Обер-кондуктор свистнул, и с паровоза разнесся ревущий свист.

Никодимцев простился еще раз с Инной долгим, серьезным и грустным взглядом, поклонился Козельскому и взволнованно проговорил:

— Берегите Инну!

Поезд тронулся.

Никодимцев еще раз поклонился, взглядывая на Инну, и вошел в вагон.

— Чудный человек Григорий Александрович! Какая ты счастливица, Инна, что у тебя будет такой муж. И как он тебя любит! — проговорил вдруг Козельский.

Инна Николаевна ничего не ответила.

Прошли последние вагоны. Козельский подал дочери руку, и они направились к выходу среди толпы провожатых. Козельский несколько раз приподнимал цилиндр, кланяясь и отдавая поклоны знакомым.

— Едем вместе, Инна. У меня карета. Я тебя завезу домой! — сказал он, когда они вышли на подъезд.