Онлайн чтение книги Перезагрузка Reboot
Глава вторая

– Как думаешь, симпатичные ребята будут? – спросила Эвер, когда я заправляла в брюки черную рубашку.

– А Семьдесят два был не симпатичный? – отозвалась я и обернулась, приняв веселый вид. Ей нравилось, когда я улыбалась.

– По мне, так придурок, – сказала она.

– Согласна.

– Мне кажется, наше воздержание как-то слишком затянулось.

Я зашнуровала ботинки, раззадорившись уже искренне. Новые рибуты прибывали каждые шесть недель, и многие видели в этом шанс пополнить резерв партнеров.

Свидания нам не разрешали, но исключить их полностью не могли – судя по противозачаточному чипу, который вживляли в руку всем рибутам женского пола в первый же день.

Лично для меня новые рибуты означали всего-навсего начало очередного тренировочного цикла. На свидания я не ходила.

Дверной замок щелкнул, как бывало каждое утро ровно в семь, и прозрачная дверь отъехала в сторону. Эвер вышла первой и в ожидании меня принялась собирать в узел длинные каштановые волосы. Она часто ждала меня по утрам, чтобы вместе пойти в столовую. Я считала это проявлением дружеских чувств – так делали и другие девушки – и не возражала.

Когда я присоединилась к ней, очень бледная женщина, стоявшая сразу за нашей дверью, отшатнулась. Крепче прижав к груди стопку белья, она явно ждала нашего ухода, чтобы бросить простыни на наши койки. Никто из работавших в КРВЧ людей не хотел оставаться со мной наедине в тесном замкнутом пространстве.

Мы направились по коридору, глядя прямо перед собой. Люди построили стеклянные стены, чтобы следить за каждым нашим движением. Рибуты пытались урвать себе хоть крупицу обособленности. По утрам в коридорах было тихо, и тишина нарушалась лишь редкими приглушенными голосами и вкрадчивым гудением кондиционеров.

Столовая находилась этажом ниже за высокими красными дверями. Яркий кричащий цвет словно предупреждал о скрытой за ними опасности. Мы вошли в помещение, полностью белое, не считая прозрачного стекла в верхней части одной стены. За ним маячили вооруженные сотрудники КРВЧ.

Почти все рибуты уже пришли, и теперь сотни их сидели за длинными столами на круглых пластиковых стульчиках. Ярко-зеленые глаза на бледных лицах напоминали вереницы огней. Здесь витал запах смерти, и входившие люди неизменно морщили носы. Другой реакции я почти никогда не замечала.

Мы с Эвер питались раздельно. Получив пищу, она понесла поднос к столу для унтер-шестидесятых, а я села за стол сто двадцатых и выше. Самым близким к моему номеру был Хьюго из числа сто пятидесятых.

Мария Сто тридцать пять и еще несколько рибутов коротко кивнули мне, однако те, кто преодолел планку в сто двадцать минут, не отличались общительностью. Мы почти не разговаривали. А вот за другими столами разговоры шли довольно бойко, и шум голосов рибутов вскоре заполнил столовую.

Едва я принялась за бекон, как красная дверь в конце помещения открылась и вошел охранник, ведя за собой салаг. Я насчитала четырнадцать. До меня доходили слухи, что люди разрабатывают вакцину от Перезагрузки. Непохоже, что они преуспели.

Взрослых среди новичков не было. Рибутов старше двадцати убивали сразу после Перезагрузки – если она происходила. Случалось это редко.

– Они дефектны, – сказал мне однажды один учитель, когда я спросила, зачем отстреливать взрослых. – От детей в них не остается ничего, но взрослые… дефектны.

Даже издалека я видела, что некоторые салаги дрожали. Им было от одиннадцати-двенадцати лет и больше, но от всех исходил одинаковый ужас. Должно быть, с Перезагрузки и месяца не прошло, а времени на то, чтобы принять случившееся, требовалось намного больше. В родных краях их на несколько недель помещали в больничные изоляторы для адаптации, после чего корпорация приписывала их к какому-нибудь городу. Старели мы как обычные люди, поэтому рибутов младше одиннадцати лет держали под замком, пока они не достигали трудоспособного возраста.

Я провела в изоляторе всего несколько дней, но это время было едва ли не худшим во всей Перезагрузке. Здание, где нас держали, ничем не отличалось от того, где я жила теперь, разве что размером, но там постоянно царила всепоглощающая паника. Мы все отлично знали, что стать рибутом после смерти (а в трущобах это почти неизбежно) было хорошим шансом, но действительность все равно оказалась кошмаром. Во всяком случае, на первых порах. Лишь когда я справилась с шоком и приступила к подготовке, я поняла, что рибут из меня получился лучше, чем человек.

Сама Перезагрузка была всего лишь измененной реакцией на вирус КДХ. Этот вирус погубил большинство людей, однако на некоторых – сильных и молодых – он повлиял иначе. Перезагрузиться могли даже те, кто умер от других причин, но когда-то переболел инфекцией, вызванной КДХ. Вирус перезапускал организм после смерти и делал его более крепким и выносливым.

Но также – более холодным и бесчувственным. Злым подобием тех, кем мы были раньше, – так говорили о нас люди. Большинство предпочитало умереть безвозвратно, чем стать перезагруженным «везунчиком».

Охранники приказали салагам сесть. Те подчинились мгновенно, благо успели узнать, что за неповиновение заработают пулю.

После этого конвоиры торопливо ушли, дверь за ними с громким стуком захлопнулась. Даже нашим вооруженным стражам бывало не по себе в присутствии такого скопления рибутов.

Смешки и тычки начались сразу после ухода людей, а я невозмутимо вернулась к своему завтраку. Единственным новичком, который меня интересовал, всегда был лишь мой очередной стажер, но до завтрашнего дня нас в пару не поставят. Девяностым номерам нравилось учить новобранцев уму-разуму чохом. С учетом скорости, с которой мы излечивались, я не видела беды в том, что салаг немного помнут. Пусть закаляются с первой же минуты.

Сегодня девяностые вели себя до странности буйно. Когда я положила в рот последний кусок бекона, шум возрос уже до неприятного уровня. Я бросила поднос в мусорный бак и направилась к выходу.

По белому полу пронеслось что-то яркое и через секунду пискнуло у моих ног. Это был салага, которого прокатили по скользкой плитке, словно детскую игрушку. Я чуть не наступила ему на голову и резко впечатала ботинок в пол.

Из носа новичка текла кровь, под глазом наливался фонарь. Длинные тощие ноги раскинулись на полу, а тонкая белая футболка прилипла к костлявому телу. Он явно недоедал в свою бытность человеком.

У парня были коротко остриженные черные волосы и такие же угольно-черные глаза, в которых растворялись зрачки. Наверное, раньше они были карими. После смерти карие глаза обычно приобретают золотистый оттенок, но мне понравилась эта бездонная чернота. Она напрочь не сочеталась с белизной столовой и блеском глаз остальных рибутов.

Теперь, когда он очутился возле меня, ни один не решился подойти к нему, но кто-то выкрикнул: «Двадцать два!» – и расхохотался.

Двадцать два? Не может быть! Уже несколько лет я не встречала никого ниже сорока. Ну да, в прошлом году была Тридцать семь, но через месяц она умерла.

Я пнула его руку, чтобы взглянуть на штрихкод. Каллум Рейес. Двадцать два.

От удивления брови мои взлетели. До Перезагрузки он оставался мертвым всего двадцать две минуты. По сути, он все еще был человеком. Я снова посмотрела на его лицо и с удивлением увидела, что он улыбается. С чего бы это? Для веселья время не слишком подходящее.

– Привет, – сказал он, приподнявшись на локтях. – Похоже, Двадцать два – это я.

– Это твой номер, – ответила я.

Улыбка его стала еще шире. Мне захотелось сказать ему, чтобы прекратил скалиться.

– Знаю. А у тебя какой?

Я подтянула рукав и повернула руку, чтобы он увидел число: «178». Его глаза расширились, улыбка увяла. Я почувствовала удовлетворение.

– Ты Сто семьдесят восемь? – спросил он и рывком встал.

Обо мне даже люди слышали.

– Да, – ответила я.

– Серьезно? – Он быстро окинул меня взглядом. Улыбка вернулась.

При виде его сомнения я нахмурилась, и он рассмеялся:

– Извини. Я представлял тебя иначе… не знаю какой. Повыше, может?

– Я не могу управлять своим ростом, – отрезала я, пытаясь вытянуться на лишнюю пару дюймов. Впрочем, это не помогло бы. Он нависал надо мной, и мне пришлось задрать подбородок, чтобы смотреть ему в глаза.

Он рассмеялся, хотя я понятия не имела из-за чего. Что смешного в моем росте? Его громкий, искренний смех разнесся по залу, где успела воцариться тишина. Это был нездешний смех. И сам он был не из нашего числа, со своими пухлыми губами, которые ухмылялись в неподдельной радости.

Собравшись уйти, я шагнула в сторону, но он поймал меня за руку. Несколько рибутов так и ахнули. Никто и никогда не прикасался ко мне. Никто даже не приближался, за исключением Эвер.

– Не расслышал твоего имени, – сказал он и повернул мою руку так, чтобы рассмотреть надпись, не обращая внимания на дикость своего поступка. – Рен, – прочел он и отпустил меня. – А я Каллум. Приятно познакомиться.

Я пошла к выходу и уже возле двери мрачно оглянулась на него. Как оценить это знакомство, я понятия не имела, но слово «приятно» здесь совершенно не годилось.

День прибытия салаг был моим любимым днем. Утром, войдя с остальными тренерами в спортзал, я ощутила волнение. Я даже почти улыбнулась.

Почти.

Новички сидели посреди просторного помещения на сияющем деревянном полу возле нескольких черных матов. Когда мы вошли, они отвернулись от инструктора и посмотрели на нас, их лица были напряжены от страха. Похоже, никого еще не стошнило.

– Не смотреть на них! – гаркнул Мэнни Сто девятнадцать.

Мэнни отвечал за первые дни муштры. Он занимался этим дольше, чем находилась здесь я, и связано это было, по-моему, с тем, что он жалел об упущенной возможности хоть на минуту стать тренером.

Все салаги уставились на Мэнни – кроме номера Двадцать два, который успел послать мне очередную нелепую улыбочку.

У стены, за спиной Мэнни, выстроились медики КРВЧ, держа наготове свои планшеты и какие-то приборы, в которых я ничего не смыслила. Сегодня их было четверо – трое мужчин и одна женщина, все в неизменных белых лабораторных халатах. Врачи и ученые всегда приходили понаблюдать за новичками, а после уводили их на медицинские этажи зондировать и колоть.

– Добро пожаловать в Розу, – произнес Мэнни, скрестив на груди руки и сдвинув брови, словно хотел напугать. Меня он не обманул ни сейчас, ни в мою бытность двенадцатилетней салагой. – Ваши тренеры заберут вас завтра, – продолжил Мэнни. – Сегодня они будут только наблюдать.

Его голос гулко разнесся по залу. Это было огромное пустое помещение с грязными стенами – когда-то белыми, а теперь сплошь заляпанными кровью.

Мэнни начал перечислять номера, указывая на салаг, чтобы нам было видно, кто есть кто. Высшим номером был Сто двадцать один – накачанный подросток старшего возраста, который, наверное, и человеком выглядел грозно.

В корпорации были охочи до больших номеров. Я знала это не понаслышке. У моего организма было больше времени приспособиться к изменениям, поэтому я регенерировала и выздоравливала быстрее всех в филиале. Перезагрузка происходила лишь после полного прекращения жизнедеятельности. Мозг, сердце, легкие – все должно было отключиться, чтобы начался процесс. Я слышала, что проведенные после жизни минуты называли «отдыхом» – временем, за которое организм перестраивался, восстанавливался и готовился к дальнейшему. Чем дольше отдых, тем лучше рибут.

В тот день все происходило как обычно. Мэнни разбил салаг на пары и велел драться, давая им шанс произвести на нас впечатление. Сто двадцать один быстро увлекся и за считаные минуты превратил своего партнера в кровавое месиво.

Двадцать два пролежал на полу дольше, чем простоял перед своим более низкорослым и более юным напарником. Он был неуклюж и бестолково, без всякой пользы, совал всюду свои длинные руки-ноги. Двигался он как человек, словно вообще не перезагружался. Низшие номера выздоравливают медленнее, да и остаточных людских эмоций у них перебор.

Когда люди впервые начали восставать из мертвых, они назвали это «чудом». Рибуты были спасением от вируса, который выкосил большую часть населения. Они были сильнее, проворнее и почти неуязвимы.

Затем нас прозвали монстрами, когда выяснилось, что рибут переставал быть прежним человеком и превращался в его холодное, искаженное подобие. Люди отгородились от рибутов, повыгоняли их из домов и в конечном счете решили, что единственный выход – истребить их всех до единого.

Рибуты дали отпор, но их было меньше, и войну они проиграли. Теперь мы стали рабами. Проект начался почти двадцать лет назад – вскоре после войны, когда в КРВЧ сообразили, что приспособить нас к труду гораздо выгоднее, чем просто уничтожать каждого воскресшего. Мы не болели, обходились меньшим количеством воды и пищи, чем люди, и у нас был более высокий болевой порог. Мы, может быть, и монстры, но все равно сильнее, быстрее и намного выгоднее, чем любая людская армия. Ну, большинство из нас. Малые номера чаще гибли на местности, превращая мой тренерский труд в напрасную трату времени. Я всегда выбирала высшие.

– Даю этому Двадцать два шесть месяцев, – проговорил стоявший рядом со мной Росс Сто сорок пять. Он был немногословен, но я догадывалась, что тренерскую работу Росс любит не меньше, чем я. Увлекательное это дело – превращать перепуганного, бесполезного рибута в нечто более пригодное.

– Три, – возразил Хьюго.

– Замечательно, – прошелестела Лисси. Ее номер был сто двадцать четыре, она была младшим тренером и имела право выбирать новичков в последнюю очередь. Двадцать два мог стать ее наказанием.

– Возможно, твои салаги не лишились бы голов, учи ты их лучше, – сказал Хьюго.

Двумя годами раньше он был моим стажером, а теперь уже почти год сам работал тренером. У Хьюго уже был превосходный послужной список в том смысле, что многие его новички остались в живых.

– Голову отрубили только одному, – парировала Лисси, приглаживая непослушные кудри.

– Остальных застрелили, – подхватила я. – А номеру Сорок пять пробили череп ножом.

– Сорок пять был безнадежен, – огрызнулась Лисси, уставившись в пол. Испепелить меня взглядом ей, очевидно, не хватило смелости.

– Сто семьдесят восемь! – провозгласил Мэнни и подал мне знак.

Я прошла через спортзал в середину круга, образованного салагами. Большинство старались не смотреть мне в глаза.

– Добровольцы есть? – спросил Мэнни.

Взметнулась рука номера Двадцать два. Одна-единственная. Знай он, что его ждет, вряд ли вызвался бы.

– Встать! – скомандовал Мэнни.

Двадцать два вскочил с приклеенной улыбкой, изобличавшей неведение.

– Сломанные кости будут срастаться от пяти до десяти минут, в зависимости от твоего личного времени восстановления, – сказал Мэнни и кивнул мне.

Я схватила Двадцать два за руку, завела ее за спину и сломала одним быстрым движением. Он завопил, выдернул руку и прижал ее к груди. Салаги вытаращились, взирая на меня со смешанным чувством ужаса и восхищенного изумления.

– Попробуй врезать ей, – приказал Мэнни.

Двадцать два посмотрел на него. Лицо его исказилось от боли.

– Что?

– Врежь ей, – повторил Мэнни.

Новичок сделал нерешительный шажок в мою сторону. Потом слабо замахнулся – я отклонилась назад, избежав удара. От боли он согнулся, из горла вырвался слабый стон.

– Ты уязвим, – сказал Мэнни. – Мне плевать, что ты слышал, когда был человеком. Ты чувствуешь боль, тебя можно ранить. А на местности пять-десять минут – слишком большой срок для недееспособности.

Он подал знак остальным тренерам, и у салаг вытянулись лица, едва они поняли, что последует дальше.

Мне никогда не нравилось это упражнение. Слишком много крика.

Задача заключалась в том, чтобы отвергнуть и превозмочь боль. Переломы болят всегда как в первый раз; отличием рибутов было умение преодолеть страдания. Человек валялся бы на земле, заливаясь слезами. Рибуты же не признавали боли.

Я посмотрела на Двадцать два, который корчился на полу. Он взглянул на меня, и я удивилась, что он не воет. Обычно салаги выли, когда я ломала им руки.

– Ты ведь не сломаешь мне что-нибудь еще? – спросил он.

– Нет. Не сейчас.

– А, значит, позже? Класс. Буду ждать с нетерпением. – Он скривился, покосившись на свою руку.

Мэнни отправил тренеров назад к стене и подозвал салаг.

– Ты должен встать, – сказала я улыбчивому новичку.

Не замечая свирепого взгляда Мэнни, Двадцать два медленно поднялся на ноги и вопросительно вскинул брови.

– Теперь нога? – спросил он. – А можно в следующий раз сначала предупредить? Скороговорочкой, типа: «Эй, соберись, сейчас я голыми руками переломаю тебе кости».

Кто-то из стоявших позади меня тренеров фыркнул, и Мэнни нетерпеливо щелкнул пальцами.

– Двадцать два, двигай сюда и садись. Живо!

Я присоединилась к тренерам, коротко глянув на Двадцать два, который плюхнулся в круг. Он все еще следил за мной своими лучистыми глазами, и я быстро отвела взгляд. До чего же странный!