Онлайн чтение книги Редактор Люнге Redaktor Lynge
VI

В доме у фру Илен все были прямо охвачены счастьем по случаю появления работы Фредрика. Всякие надежды были уже оставлены. Фредрик сам, уныло покачивая головой, говорил, что статья, конечно, была брошена в корзину для бумаг. Мать ничего не смыслила в этих делах, но, если статью не напечатали, значит, она, вероятно, не годилась. И её руки работали усерднее, чем когда-либо. Всё стало казаться доброй женщине в немного более мрачном свете, чем обыкновенно. Она совсем не понимала, что стало с Шарлоттой за последний месяц, её дочь совершенно потеряла всякое желание работать, всё время только и думала, как бы одеться в голубое платье и разъезжать на велосипеде. А этот молодой человек, Бондесен, всё время увивался вокруг неё; это, конечно, было хорошо, потому что Шарлотта была ему тоже рада; но, Боже, если этот молодой человек не будет усерднее заниматься науками и не выбьется на дорогу, то дело тоже не сложится так, как оно должно было бы быть. У него, правда, отец был богатым землевладельцем, но это ещё не давало сыну возможности жениться.

К тому же фру Илен немало огорчала ещё одна вещь. Дело в том, что её жилец, господин Гойбро, пришёл к ней однажды и отказался от угловой комнаты. Это было на другой день после собрания в рабочем союзе, на котором присутствовала вся семья. Тогда она всплеснула руками и спросила, почему он хочет их оставить; он чем-нибудь недоволен, чем-нибудь определённым? Она исправит это, снова всё уладит. И когда Гойбро увидел, как неохотно она с ним расстаётся, он взял свой отказ обратно, но при этом с какой-то печальной миной, с сожалением. Он, правда, сказал, что ничего лучшего не желает, как остаться там, где он теперь находится, но что он только предпочёл бы жить немного ближе к банку, в котором работает. Он остался, но нельзя было ручаться за то, что он в один прекрасный день не повторит своего отказа совершенно серьёзно; он очень редко входил к хозяевам, сидел в своей комнате и был очень молчалив.

Всё это заставляло фру Илен смотреть немного печально на будущее.

Ведь она так много ожидала от Фредрика, когда тот кончил своё учение. Правда, она догадывалась, что он не был гением, он был самым обыкновенным молодым человеком со средними способностями; это она поняла благодаря Софии, которая, в сущности, была гораздо смышлёнее его. Но человек, выдержавший экзамены, не мог, во всяком случае, на этом и успокоиться, он должен был бы стараться найти приложение своим познаниям, искать себе то или иное занятие и иметь хотя бы самые скромные доходы. За последнее время Бондесен и девушки возлагали очень много надежд на статью Фредрика, но фру Илен совсем не верила, что она когда-нибудь появится. Она даже подумывала о том, чтобы отправить Фредрика в Америку, если здесь из него ничего не выйдет. В сущности, ведь так много хороших людей отправлялось туда, она знала некоторых.

И вдруг дело сразу получило иной оборот. «Газета» выпустила в один прекрасный день настоящий иленовский номер, прежде всего со статьёй Илена, затем с заметкой о самом Илене. Весь дом пришёл в движение, даже Гойбро пожал руку хозяйки со странным выражением лица, когда она ему рассказала о том, что случилось. А Бондесен кричал настолько громко, насколько это было в его силах, в пламенном восторге, гордясь тем, что он был причиной всего этого. Хотя им и в самом деле пришлось долго ждать, и даже у Бондесена уверенность в удаче стала колебаться, но не успел выйти иленовский номер, как он вскочил на велосипед и, беспрестанно звоня, примчался к Иленам. Вот видите! Разве он всё время не говорил? Ни на один день он не терял уверенности в Люнге. Разве когда-нибудь видано было, чтобы Люнге не исполнял своего дела? Разве не он первый открыл студента Ойена, писателя Ойена, и нашёл в нём талант? Ничто не ускользало от наблюдательности Люнге; тот, кто говорил иное, видно, не читал «Газеты».

Бондесен в особенности гордился тем, что всё случилось точно таким образом, как он предсказывал по отношению к заглавию статьи Илена. Она уже не называлась: «Нечто о сортах наших ягод». Разве можно было предложить это читателям? Было три заглавия, громадными буквами, одно под другим: «Ягоды. Два миллиона сбережений. Народный вопрос». Посмотрите, вот это были заглавия, которые бросались в глаза. Благодаря им великий редактор сделал статью достойной внимания, облагородил её. Пусть читатели теперь попробуют пропустить эту статью, если сумеют, это им ни за что не удастся, ведь дело идёт о народном вопросе в два миллиона; это была, так сказать, сама жизнь.

И наряду с этой жирной статьёй бросалась в глаза напечатанная мелким шрифтом, на шпонах, редакционная заметка на первой странице о самом Илене. «Господин Илен, которому принадлежит сенсационная статья о сортах наших ягод, напечатанная сегодня в нашей газете, опубликовал в последней книжке «Letterstedtska Tidskrift» очерк о грибах, который как в научном, так и в стилистическом отношении был прямо превосходен и возбудил большие споры. Это был блестящий анализ съедобных и ядовитых грибов, грибов с запахом и грибов с ядовитой окраской. Если господин Илен имеет в виду выпустить в свет ещё такие же исследования, то Норвегия будет обладать одним человеком науки более».

Сам Илен читал эту заметку с большими сомнениями и с недоверием, он был честен и чувствовал свою незначительность. Но Бондесен смёл в сторону все его сомнения: — Как, он ещё был недоволен? Ведь это же напечатано в «Газете»! И Бондесен телеграфирует своему отцу, землевладельцу, об экстренной присылке нескольких крон, чтобы отпраздновать это событие.

Между тем друзья пришли к решению, что Илен должен отправиться к Люнге и поблагодарить его за отличие. И Илен пошёл. Но в городе он случайно наткнулся на Гойбро, который ему не советовал ходить. «Лучше не делайте этого, — сказал Гойбро. — Бог знает, стоит ли вам это делать; мне кажется, что нет». Однако оказалось, несмотря на Гойбро, что лучше всего было сделать это, Люнге принял его в высшей степени любезно, осведомился, над чем он теперь работает, и просил о дальнейшем сотрудничестве. Под конец Илен получил от кассира очень щедрую ассигновку за свою статью. Да, Илен был чрезвычайно доволен, что пошёл к Люнге и поблагодарил его.

У Гойбро всегда ведь были свои мнение обо всём; он, видно, не сознавал того, что это делает его странным, даже почти смешным. После того вечера, когда он обратил на себя такое внимание своей неудачею в рабочем союзе, он стал совсем иным — сделался бледным, молчаливым, почти робким. Все в доме старались по мере сил заставить его забыть о своём фиаско, но Гойбро смеялся над этими детскими попытками и продолжал по-прежнему упорно издеваться над громкими либеральными фразами о свободе, демократизации и прогрессе, произносившимися в рабочем союзе.

Он встретился с Шарлоттой однажды утром на лестнице, они оба невольно остановились, и она вдруг покраснела. Гойбро не мог удержаться и спросил, улыбаясь:

— Фрёкен ещё не в голубом платье? — И в то же время посмотрел на часы и добавил насмешливо: — Уже половина девятого.

Но это было для Шарлотты уж слишком. Может быть, если дело на то пошло, она больше не получает от голубого платья такого удовольствия, как всем кажется. Но что же ей было делать? Бондесен звал её на прогулки, велосипед был вычищен, и платье приходилось надевать. Она умолкла, углы её рта слегка подёргивались.

Он увидел, что оскорбил её, и хотел снова всё уладить, всё исправить. Она ведь была самой прекрасной на земле, и, хотя он был полон злобы, она простила ему и стояла у перил, не уходя. Это было больше, чем он заслуживал.

— Простите меня, — сказал он. — Я не скажу, что я не намеревался обидеть вас, ведь я этого хотел. Но я раскаиваюсь.

— Мне кажется, — сказала она, — что вам должно быть всё равно, хожу ли я в голубом или в сером платье.

— Да, да, — ответил он.

Это ведь были искренние слова. Он взялся за шляпу и хотел удалиться.

— Я только думала, — сказала она, — что для вас это совершенно безразлично. Вы ведь у нас совсем больше не бываете.

О, он понял эту вежливость, которой она старалась смягчить предшествующие слова. Он ответил так же осторожно, так же холодно:

— Да, у меня масса разных дел, я работаю в настоящее время очень усердно.

При этом он слегка улыбнулся и поклонился очень низко.

В тот же вечер вся семья отправилась в театр на деньги Фредрика, и Гойбро сидел дома один. Он смотрел в книгу, но не читал. Шарлотта стала бледнее. Она от этого не подурнела, нет, её тонкое лицо с полными губами сделалось ещё нежнее, ещё красивее от этого; не было ничего, что не шло бы к ней. Но, может быть, что-то мучило её, беспокоило. Гойбро казалось также, что он открыл известную перемену в её отношениях к Бондесену, они стали друг к другу ближе. Однажды он видел, как они шептались в передней. Ну, во всяком случае, ему до этого не было никакого дела, ведь она не из-за него покраснела на лестнице давеча утром, это выяснилось также из того, что она ему потом сказала. А дальше что? Стисни зубы, сожми кулаки, Лео Гойбро! Теперь для него остаётся только загладить свой подлый поступок в банке и затем постараться найти успокоение при помощи работы и чтения. Впрочем, он мог бы уж скоро разделаться с банком, если бы добрая фру Илен не пришла к нему в один прекрасный день и не попросила одолжить ей денег на время, пока она не получит свою пенсию за полгода. В этой услуге Гойбро не мог ей отказать, он видел в этом как бы доказательство доверия с её стороны и был поэтому очень рад. Ещё, может быть, удастся рассчитаться с банком каким-нибудь иным способом, может быть, он сумеет немного сократить свои расходы, откажется иногда от обеда. Кроме того, у него есть часы и пальто, в которых он не особенно нуждается. Банк должен, во всяком случае, получить своё вовремя.

Хотя отец Бондесена, землевладелец в Бергенском округе, не послал так много, как просил в этот раз его сын, но он всё же не совсем закрыл своё сердце, присланной суммы хватило бы и на то и на другое, а Бондесен не отложил в сторону ни одного шиллинга и пустил в ход все деньги.

— Нет, дай мне, дай мне открыть бутылки, — сказал он и отнял штопор у Илена. — В телесных упражнениях я так же ловок, как ты в духовных, ха-ха!

Сразу же создалось весёлое настроение. Фру Илен предложила уговорить Гойбро, чтобы он пришёл; но Гойбро уже, вероятно, услышал хлопанье пробок, он стоял со шляпой, готовый уходить, когда фру Илен вошла. Он очень благодарен, но не может, он приглашён сегодня вечером в город, на карты, и вернётся домой слишком поздно.

Бондесен закричал из соседней комнаты:

— Идите сюда, идите! Я нисколько не обижаюсь за то. что вы говорили против меня в рабочем союзе, я всегда привык уважать искренние убеждение всякого человека.

Тут Гойбро разразился коротким, беззвучным смехом и спустился с лестницы.

— Какой медведь! — сказал Бондесен спокойно. — На любезность он отвечает грубым смехом...

Немного спустя в передней раздался звонок. Илен сам пошёл отворять и оставил дверь в комнаты открытой: это, конечно, почтальон, пожалуйста, спасибо.

Но это был не почтальон, это был редактор Люнге.

Илен в изумлении отступил назад; но Люнге улыбнулся и сказал, что у него только одно очень маленькое дело к нему, просьба, он зашёл сюда мимоходом.

Растерявшись от такой большой чести, Илен кричит через открытую дверь:

— Мама, это редактор Люнге, иди-ка сюда...

Фру Илен тотчас же выходит и сердечно просит редактора войти. Это ведь удовольствие, честь...

И Люнге наконец уступает просьбам.

Дело в том, что спекуляция с именем Илена оказалась удачной. Не говоря уже о том, что публику прямо поразило открытие нового гения и та новость, что деятельное использование различных сортов наших ягод могло бы сделать человека капиталистом и обогатить страну двумя жирными миллионами, — Люнге ещё обратил на себя внимание своей непартийностью и предупредительностью, с которой он оценил человека даже из лагеря противоположной партии. Всюду Люнге и только Люнге; кто другой захотел бы это сделать? Он был и остался несравненным. Имелись, впрочем, и раньше доказательства беспристрастности этого человека; он открыл писателя Ойена, о котором, в действительности, не знал ничего другого, кроме того, что он гений, но вместе с тем мог быть самым крайним правым, или — он отрёкся от своего собственного Лепорелло, когда тот совершал ночные похождения. Да, Люнге, в самом деле, сознавал высокое призвание печати! И таким способом он привлекал к себе многочисленных подписчиков.

Теперь его находчивость привела его к превосходной идее, и поэтому он явился к Иленам без всяких стеснений. Правда, благодаря этому он принуждён был отказаться от присутствие на политическом собрании в P. L. K., где должен был говорить председатель одельстинга, но нельзя же быть везде. Кроме того, он присутствовал на большом собрании рабочего союза, ведь должен быть и предел того, что можно требовать от одного человека.

Но Илен уже отослал свою статью в журнал, в жалкий популярный журнал, где печатались самые разнообразные вещи, надеясь, что там её возьмут. Он сказал всю правду, что она отослана.

Тогда Люнге ответил:

— Верните её телеграммой. Мы, конечно, за всё заплатим.

И Илен с признательностью в душе обещает телеграфировать.

Тут добрая фру Илен не могла больше удержаться и поблагодарила Люнге с сияющими глазами за всё, что он сделал для Фредрика. Он всех их очень обрадовал, и они многим обязаны ему, это было так неожиданно и незаслуженно.

— Милая фру Илен, мы исполнили только наш долг, — отвечал Люнге. — ...

— Но всё-таки не нашлось никого, кроме вас, кто сознавал бы, что на нём лежит этот долг.

— Да, — сказал он, — у различных редакторов бывают иногда более, а иногда менее ясные представления о призвании печати.

— Да, это, конечно, так. Но мы вас от души благодарим, мы не забудем, что первое поощрение явилось от вас.

И Люнге ответил шутливо, с улыбкой:

— Меня радует, фру, что в этот раз на мою долю выпало счастье воздать должное таланту. Мы, левые, совсем не людоеды.

Тут Эндре Бондесен громко захохотал и ударил себя по колену. До этого мгновения он сидел, онемев от восхищения, и не шевелился. Замечательно было то, что он уже наполовину опьянел к приходу Люнге, но хмель быстро прошёл. По счастливой случайности оказалось, что они ещё не всё выпили, не все ещё бутылки опустели, и когда Люнге предложили выпить стаканчик, он тотчас же согласился, откровенно и с благодарностью. Он был в этот вечер в хорошем настроении.

Он сказал Шарлотте комплимент за её изящную езду на велосипеде и заставил её покраснеть. Два раза он наклонялся к ней и любовался её рукоделием, в остальном он был очень сдержан и говорил большей частью с мужчинами, словно не за чем иным и не пришёл, как за статьёй Илена. Все его взгляды со стороны на Шарлотту не должны были ничего означать. А как она была прекрасна, такая молодая и цветущая! Рыжеватые волосы сияли, словно золото, при свете лампы, он никогда не видал ничего подобного, а брови почти сливались над переносицей. Даже маленькие, розовато-красные прыщики на её лице приводили его в восторг. Юность забурлила в этом пожилом господине, его задорные глаза блестели, и он всё время улыбался от влюблённости. К тому же, как он себя хорошо чувствовал в этом уютном семейном кругу, где комната была полна молодыми девушками и поклонниками! Старое, доброе имя семьи чувствовалось везде, в резьбе на старой мебели, в двух-трёх фамильных портретах на стене, в каждом слове, которое произносили эти люди, — они были рождены благородными, воспитанность была в их крови. Люнге не видел, каким бедным и изношенным всё стадо у фру Илен, он не замечал недостатков, он нашёл успокоение, как человек, который добрался до миски и наслаждается. Картины на стенах были, конечно, старинной хорошей художественной работы, рюмка, из которой он пил дешёвое шампанское, была из тонкого гранёного стекла. А как приятно пить из гранёных рюмок.

Он с неохотою встал, собираясь уходить, поблагодарил от чистого сердца за большое удовольствие, которое получил, и направился к двери.

— Значит, я буду надеяться, что вы принесёте мне статью в самом непродолжительном времени, — сказал он Илену. — До свидания.

Люнге пошёл дальше по Гегдегаугену, всё более удаляясь от своего дома, на окраину города, где улицы были словно поля, а дома находились далеко друг от друга. Он искал господина Конгсволя, своего школьного товарища, который служил в департаменте юстиции. Люнге хотелось выведать у него одну тайну, когда для этого настанет время; у него мелькнула в голове эта удачная мысль в то время, как он сидел у Иленов. Даже здесь, в этой обстановке, которая ему нравилась, находясь лицом к лицу с молодой женщиной, которая на него так сильно действовала, даже здесь Люнге сохраняет самообладание, и его живой ум продолжает работать. Недаром он был великим редактором.

Он наконец находит скромное жилище Конгсволя и входит в него.

— Не пугайся, — говорит он тотчас же и улыбается, у него ведь ещё светлое настроение и поэтому он шутит, — я не пришёл тебя интервьюировать.

Но Конгсволь, который чувствует себя польщённым этим посещением и в то же время очень смутился, стоит совсем безмолвно, даже не может припомнить, чтобы он когда-нибудь был с редактором на «ты». Люнге по-товарищески пожимает его руку и кажется привлекательным, по обыкновению. Немного спустя двое знакомых ещё со времени студенчества сели у стола и начали беседовать.

Их судьбы были различны. Люнге посчастливилось, он стал одной из наиболее известных в стране личностей, могущественным человеком, который одним словом мог склонять головы и проводить свои желания. Конгсволь лет двенадцать-четырнадцать сидел и искривлял свои пальцы перепиской в департаменте, его жалованье было и осталось ничтожным, а рукава его мундира блестели от ветхости. Да, слишком уж медленно подвигается дело повышения на государственной службе.

Люнге спросил:

— Как ты живёшь? Хорошо тебе?

— О, нет, — отвечает Конгсволь, — кое-как перебиваюсь изо дня в день.

— Вот как!

Люнге осмотрелся в комнате. Здесь было далеко не роскошно, в этом жилище королевского чиновника. Эта довольно просторная комната была единственной у своего владельца. Среди этих стульев, этого письменного стола, этого буфета, постели, он принуждён был всё время находиться, когда был дома. На одной из стен висело его пальто и покрывалось пылью.

— Мне кажется, Конгсволь, что ты подвигаешься вперёд по службе несколько медленно, — говорит Люнге.

— Да, к сожалению, — отвечает тот, — можно было бы, конечно, подвигаться быстрее.

— Ну, дело ещё поправится, после того, как в один прекрасный день правительство падёт, а у тебя, конечно, больше надежд выдвинуться при правом правительстве. Ты ведь, вероятно, правый?

— Да.

— Да, правительство уйдёт, оно должно уйти. Мы не будем оказывать ему ни малейшей доли пощады.

— Вы ведь и до сих пор его совсем не щадили.

— Да, настолько-то мы ещё единодушны, к счастью. Мы можем простить левому правительству, если оно колеблется, если оно из слабости делает одну единственную уступку противоположной партии, мы прощаем честный грех от бессилия. Но здесь речь идёт о личном бесчестии, о нарушении верности и законов, о сознательном вреде; этого мы никогда не простим.

Между прочим, Люнге пришёл, чтобы попросить его об одной услуге, о небольшой любезности, и он сомневается, уж не напрасно ли его посещение?

Для Конгсволя будет большим удовольствием оказать редактору услугу, если он только сумеет.

— Дело идёт о назначениях на должность присяжных, — говорит Люнге. — Тебе ведь, вероятно, придётся быть в каком-нибудь отношении к этому делу, будешь отправлять его в экспедицию?

— Я этого не знаю.

— Ну, это дело совсем не спешное, до того времени, вероятно, ещё долго ждать. Но мне бы хотелось сделать уговор. Если тебе придётся отсылать назначения, ты сумеешь оказать мне услугу.

— Каким образом?

— Так, чтобы я получил от тебя лист в тот момент, когда его надо будет отправить в Стокгольм.

Конгсволь молчит.

— А если не тебе придётся отправлять эту вещь, то ты во всяком случае легко сумеешь узнать в департаменте, кого назначают. Мне бы очень желательно было первым сообщить эту новость, понимаешь, ничего другого я не хочу.

Конгсволь продолжает обдумывать.

— Я не знаю, могу ли я совершить такой поступок, — говорит он. — Но ведь это, вероятно, не так уж опасно.

Люнге засмеялся.

— Само собою разумеется, что ты лично нигде не будешь назван. Ты, надеюсь, не боишься, что я тебя выдам, старый друг? Я, в самом деле, пришёл исключительно ради моей газеты; эти назначения сильно интересуют всю страну, и я хочу, чтобы «Газета» первая сообщила секрет. Ты мне окажешь только дружескую услугу, больше ничего.

И вот тут Люнге помогло, что он принял Илена, человека с упроченным многими поколениями консервативным именем, в качестве сотрудника в свою газету. Он прямо же назвал Илена; он, конечно, был политическим противником Илена, но это не мешало ему признать его талант. Он, в действительности, не похож на некоторых других левых, которые слепо стоят на своём. Да, в принципах он непоколебим, но, Боже, есть люди и среди правых, он научился уважать многих из них!

Конгсволь с радостью увидел, что Илен был оценён «Газетой». Его сердце правого прониклось к Люнге глубокой благодарностью за этот поступок. В этом Конгсволь признаётся улыбаясь, почти смущённо.

К тому же есть одна вещь, о которой Люнге будет помнить, как о своём нравственном долге; дело в том, что, если Конгсволь ищет повышения по службе, он не должен остаться без поддержки «Газеты», не прямо, в качестве вознаграждения за эту дружескую услугу, но вообще, с точки зрения справедливости. «Газета» ведь не была совсем уж без влияния и не собиралась, по всей вероятности, его лишиться.

И товарищи пришли к соглашению в этом маленьком деле.

Конгсволь нашёл в буфете бутылку шерри, и Люнге оставил его только двумя часами позже. Он потирал себе руки. Он был деятелен, и ему везло, день был хорошо использован.

Идя домой, он стал припоминать, что должно завтра появиться в «Газете». Да, он был в духе, когда писал эту маленькую остроту по адресу собрания правых в Трондъеме; это была очень удачная острота, всего из нескольких презрительных слов, вся его прежняя пламенность овладела им, когда он писал её. В общем этот номер, который должен был появиться завтра, был хорошо составлен, в особенности он ждал многого от статьи в четыре столбца про агента Йенсена в Осло, который занимался не совсем честной торговлей суконными товарами и не хотел показать своих книг представителю «Газеты». Нельзя безнаказанно стеснять современную печать в её деятельности.


Читать далее

Редактор Люнге
I 07.04.13
II 07.04.13
III 07.04.13
IV 07.04.13
V 07.04.13
VI 07.04.13
VII 07.04.13
VIII 07.04.13
IX 07.04.13
X 07.04.13
XI 07.04.13
XII 07.04.13
XIII 07.04.13
XIV 07.04.13
XV 07.04.13
XVI 07.04.13
XVII 07.04.13
XVIII 07.04.13

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть