Онлайн чтение книги Реквием по монахине
2 - 2

В начале уже была предопределена эта округлая выпуклость, этот позолоченный прыщ, еще до и помимо парообразной светотени, вневременных, хаотичных, теплых миазмов не только воды, земли или жизни, но всего вместе, единого и нераздельного; того слитного бурленья – зарожденья – чрева, той цельной неистовой утробы, одновременно отца и матери, той единой громадной зародышевой эякуляции, тут же превратившейся в неугомонный хлам с экспериментального небесного Верстака; того начала медленного, неторопливого движения, покрывающего трехпалыми следами мастодонта свежезеленые пеленки угля и нефти, над которыми головы рептилий с крошечным мозгом бороздили густой, колышущийся воздух;

Затем лед; и опять-таки эта выпуклость, этот прыщ-купол, эта невидимая полусфера; земля кренилась, медленно смещая в темноту длинный бок континента, втягивая под полярную шапку ту неистовую экваториальную колыбель, ставня-крышка холода обрывала единый последний звук, единый крик, единое многоустое, уже замирающее обвинение, оставляя полную, невнемлющую пустоту, и потом ничего, слепая и безъязыкая земля продолжала вращаться, описывая длинную бесследную астральную орбиту, замерзшая, без признаков жизни, но все же продолжало существовать это мерцание, эта искра, эта позолоченная крупица вечного людского стремления, этот золотой купол, предопределенный и неколебимый, более твердый, чем лед, и крепкий, чем мороз; земля накренилась опять и превратилась в болото; лед с бесконечно малой скоростью проложил долины, оцарапал холмы и исчез; земля продолжала крениться, оттесняя море наслоениями из панцирей моллюсков, идущими ряд за рядом, наподобие концентрических колец пня, говорящих о возрасте дерева, продвигая все дальше на юг, к тому немому и манящему отблеску, образующуюся континентальную низину, открывая свету и воздуху для первого штриха регулярных записей широкую чистую страницу посреди континента – лабораторно-заводское покрытие того, что будет двадцатью государствами, созданными и посвященными образованию одного: упорядоченный и неторопливый круговорот сезонов, дождя, снега, мороза, оттепели, солнца и засухи проветрил и напоил землю, сотни речек, сливаясь в единого громадного отца вод, несли все дальше и дальше на юг плодородную грязь, богатую житницу, ваяли утесы для длинного марша приречных городов, заливали низины Миссисипи, создавая тучную аллювиальную почву за пластом слой, за футом дюйм, за веком год повышали поверхность земли, которая со временем (уже недалеким по сравнению с этой неподписанной летописью) будет содрогаться от проходящих поездов, как подвесной мостик, по которому идет кошка;

Тучная, глубокая, черная аллювиальная почва, где хлопчатник будет подниматься выше головы всадника, уже представляла собой единые джунгли, единую чащу, единую непроходимую гущу шиповника, тростника и лиан, обвивающих высоченные камедные деревья, кипарисы, хикори и ясени, теперь ее покрывали следы недиковинной формы – там обитали олени, медведи, пантеры, бизоны, волки, аллигаторы, множество животных помельче, и недиковинные люди, видимо, для того, чтобы давать им названия, – безымянные (сами), хотя и вошедшие в летопись, они воздвигли курганы, чтобы спасаться от весенних разливов, и оставили скудные вещественные памятники; несовременные и изгнанные, изгнанные теми, кто в свою очередь был изгнан, потому что тоже был несовременным: дикий алгонкин, чикасо и чокто, натчез и паскагул глядел в первобытном изумлении на чиппевейское каноэ, несущее трех французов, – и, едва успев обернуться, увидел, как десяток, потом сотня, потом тысяча испанцев выходят из Атлантического океана на сушу: приток, прибой, тройной прилив и отлив движения столь быстрого и стремительного в неторопливой аллювиальной летописи этой земли, что оно походило на неуловимые манипуляции фокусника с колодой карт: на миг появляется француз, потом, возможно, на два, испанец, потом еще на два француз, потом снова испанец, и еще на одну, последнюю, секунду едва живой француз; потому что тут явился англосакс, пионер, смельчак, читающий во все горло протестантское Писание и гонящий виски, с Библией и кувшином в одной руке и (большей частью) с местным томагавком в другой, драчливый, буйный не по злобе, а просто из-за перегруженных желез; любвеобильный и распутный; женатый неукротимый холостяк тащил беременную жену и большинство тещиной родни в непроходимый, кишащий врагами лес: жена рожала ребенка, скорее всего, за ощетинившейся винтовками бревенчатой баррикадой, невесть где и за сколько миль откуда бы то ни было, потом он делал ей еще одного, не успев достичь своей конечной, не дающей покоя ногам цели, и в то же время разбрасывал свое бьющее ключом семя по сотням смуглых чрев в тысячемильных дебрях; наивный и недалекий, не знающий пределов алчности, свирепости, незнающий и предусмотрительности, он изменял лицо этой земли: валил двухсотлетнее дерево, чтобы добыть из-под него медведя или набрать шапку дикого меда;

Тоже несовременный: он продолжал валить двухсотлетние деревья, когда медведи и дикий мед уже исчезли, и там могли оказаться лишь енот или опоссум, чьи шкуры стоили от силы два доллара, превращал землю в ужасающую пустыню, с которой сам исчез первый, даже не вслед за чуть более смуглыми людьми, а одновременно с ними, потому что, как и они, мог жить и кормиться только в дебрях; исчез, отгулял с довольным видом свой сытый, разгульный час и перестал существовать, оставив своего призрака, отверженного и объявленного вне закона, уже без Библии и вооруженного лишь разбойничьим, бандитским пистолетом, обитал он на опушках дебрей, которые сам помог уничтожить, потому что приречные города уже шагали по веренице обрывов все дальше на юг: Сент-Луис, Падука, Мемфис, Хелена, Виксберг, Натчез, Батон-Руж, их населяли люди, громко говорящие о законе, одетые в тонкое сукно и яркие жилеты, у них были черные рабы, ампирные кровати, инкрустированные шкатулки и часы из позолоченной бронзы, покуривая сигары, они разгуливали на обрывах, под которыми в трущобах из лачуг и плоскодонок он бесчинствовал свой последний роковой вечер, снова и снова теряя свою никчемную жизнь под яростными ножами таких же, как сам, пьяных и никчемных людей – это в перерывах между преследованиями и травлей его исчезающих воплощений в образах Харпа, Хейра, Мейсона и Мюррела, когда в него либо стреляли, едва завидев, либо затравливали собаками и вытаскивали из сохранившихся в дебрях у сухопутной натчезской тррпы тайных притонов (однажды кто-то принес в этот край странное семя, зарыл его в землю, и теперь широкие белые поля покрывали не только пустынные места, оставленные его бессмысленным и беззаботным топором, но уничтожали, оттесняли дебри еще быстрее, чем он, так что у него едва было прикрытие для спины, когда, притаясь в своих зарослях, он глядел на своего экспроприатора в бессильной, недоверчивой и непонятной ярости), потом волокли в города для официального обвинения в судебном зале, а потом на виселицу или на сук дерева;

Потому что прошли те дни, давние, прекрасные, наивные, буйные, разгульные дни без будущего; последние плот и килевая лодка (Майк Финк был легендой; вскоре даже деды не будут уже заявлять, что помнят его, героем реки стал теперь пароходный шулер, сходящий на берег в пышном, измазанном до взъерошенных волос наряде там, где капитан высаживал его) были проданы по кускам на дрова на Шартрез-, Тулуза-, и Дофин-стрит, а смельчаки чикасо и чокто, коротко стриженные, в комбинезонах, вооруженные кнутами погонщиков вместо дубинок войны и уже собирающиеся уезжать на запад, в Оклахому, смотрели, как пароходы бороздят даже самые мелкие и отдаленные лесные речки, где под гребные колеса неслышно падали жертвы Хейра и Мейсона, ограбленные и нагруженные для тяжести камнями; наступало новое время, новый век, новое тысячелетие; приречные области континента опутала и пронизала единая обширная торговая сеть; Новый Орлеан, Питтсбург и Форт-Бриджер, штат Вайоминг, стали пригородами друг друга, судьба их была неразрывна; люди разглагольствовали о законе и порядке, у всех на устах были деньги; все безграничное, неизмеримое утро нации не смолкало единодушное прекрасное утверждение: выгода плюс система правления равны безопасности: нация всеобщего процветания; та крупица, тот купол, тот позолоченный прыщ, та Идея уже возникла, она висела, словно воздушный шар, или предзнаменование, или грозовая туча над тем, что когда-то было дебрями, притягивая, привлекая все взоры: Миссисипи, штат, суверенность; триумвират законодательного собрания, судопроизводства, исполнительной власти, но без столицы, действовал как бы из полевой штаб-квартиры, управлял как бы по пути следования к тому высокому постоянному месту в галактике штатов, и в 1820 году на тайном полевом совете в Колумбии законодательное собрание отобрало, снарядило и отправило трех уполномоченных: Хиндса, Лэттимера и Пэттона, не политиканов и тем более не приспособленцев, а солдат, инженеров и патриотов – солдат, чтобы управляться с действительностью, инженер, чтобы управляться с вдохновением, патриот, чтобы крепко держаться за мечту, – и трое белых людей медленно поплыли в индейской пироге вверх по пустым плесам лесной реки, подобно тому, как два столетия назад трое французов плыли вниз на своем северном берестяном челноке по более широким и пустым;

Но эти люди плыли не по воле течения; они гребли, потому что путь их лежал вверх по реке, они двигались не безвольно к неизвестным таинствам и силам, а учреждали в дебрях центр сознательного и добровольного сплочения людей, они тоже пристально всматривались, вглядывались в густо заросшие, непроницаемые берега, возможно, и сами ощущали на себе чужие ожесточенные взгляды, но уже не обращали на них внимания, и не потому, что смуглые обитатели дебрей, уже лишенные своих владений, стали менее злобными, а потому, что это каноэ несло не смиренный и окровавленный крест Иисуса и Людовика Святого, а весы, повязку на глаза и меч – вверх по реке к утесу Ле Флера, лавке фактории, основанной на высоком, тихом мысу канадским путешественником, чье имя, писавшееся и произносившееся теперь «Ле-флор», будет носить первый наследственный вождь чокто, полуиндеец-полуфранцуз, на Совете Плящущего Кролика он примкнул к белым и остался в штате Миссисипи, когда его, племя отправилось на запад, со временем он станет одним из крупнейших рабовладельцев и плантаторов, оставит после себя имение с усадьбой, названной его именем, и плантацией, названной в честь любовницы французского короля, – и наконец остановились, хотя продолжали неторопливо грести, чтобы пирогу не сносило течением, глядели не вверх на темные лица обездоленных, смотрящих с вершины утеса, а изумленно переглядывались друг с другом в стоящей на месте пироге, говоря: «Это город. Это штат»;

В 1821 году генерал Хиндс, его «уполномоченные и в качестве советника Абрахам Дефранс, директор общественных зданий в Вашингтоне, заложили город в соответствии с планом, который Томас Джефферсон семнадцать лет назад составил для Клейборна, губернатора территорий, и выстроили здание Законодательного собрания: тридцать на сорок футов кирпича, глины и местного известняка, однако достаточно большого, чтобы вместить мечту; первое заседание состоялось там в канун нового, 1822 года;

И назвали город в честь другого старого героя, доблестного собрата Хиндса по оружию в победоносных сражениях с британцами и семинолами, который вскоре станет президентом, – старого дуэлянта, драчливого, сухопарого, неистового, шелудивого крепкого старого льва, который ставил благоденствие нации выше Белого дома, жизнеспособность своей политической партии – выше того и другого, а превыше всего этого он ставил не честь своей жены, а принцип, что честь необходимо защищать в любом случае, есть она или нет, так как защищенная она в любом случае есть: Джексон, этот новый город, созданный не как город, а как центр руководства людьми, разделял мужество, стойкость и удачу доблестного солдата, местность же вокруг него была названа «округом Хиндс», в честь менее славного воина, так как приют героя, даже пустой, не только разделяет его величие, но даже укрепляет и усиливает оное;

И он нуждался в них, по крайней мере в удаче: в 1829 году сенат принял билль, санкционирующий перенос столицы в Клинтон, Дом отменил его; в 1830 году Дом сам голосовал за перемещение в Порт-Гибсон на Миссисипи, но тут же передумал, отрекся, на другой день голосовали за перемещение ее Виксберг, но из этого тоже ничего не вышло, не сохранилось никаких записей (Шерман сжег их в 1863 году и уведомил этом своего начальника, генерала Гранта, запиской, написанной от руки с утешительной и ободряющей краткостью), говорящих о том, что происходило в то время: возможно, проба, репетиция, или, может быть, то была проложенная неделями и месяцами колея привычки, или, возможно, старческий, рассеянный, так или иначе неуслышанный голос, или присутствие трех патриотов-мечтателей, которые боролись с течением и несли мечту, словно ребенка вместе с динамитом: у него не было собственной власти для совершения перемен: и лишь в 1832 году, возможно, в самозащите или, может, просто от усталости, была написана конституция, именующая Джексон столицей, если и не навечно, то по крайней мере на время до 1850 года, когда (возможно, то была лишь надежда) более зрелое законодательное собрание будет состоять из более зрелых людей, освоившихся с управлением или хотя бы привыкших к нему;

И в то время этого было вполне достаточно; Джексон оказался в безопасности, стал недоступен простому легкомыслию; прочно основанный и неколебимый, он всегда будет твердо держаться; люди перебирались туда жить, и за ними тянулись железные дороги, зачеркивая стальными линиями век пароходов: в 1836 году в Виксберге, в 1837 в Натчезе, потом в конце концов пересечение обеих создало маршрут из Нового Орлеана в Теннесси и Южную дорогу до Нью-Йорка и Атлантического океана; спокойный и неколебимый: в 1836 году Старый Хикори обращался к законодательному собранию в том самом здании, пять лет спустя под его крышу вошел Генри Клей; оно знало конвенцию, созванную, чтобы рассмотреть последний компромисс Клея; в 1861 году оно видело ту Конвенцию, которая провозгласила Миссисипи третьей звездой в новой галактике штатов, преданной тому принципу, что добровольные сообщества людей должны быть не только избавлены, но и гарантированы от федерального вмешательства, но знало генерала Пембертона во время защиты этого принципа и права, и Джозефа Джонстона; и Шермана: и огонь: и полное разорение; Городом Печных Труб (когда-то на улицах рылись свиньи, теперь стали рыться крысы) правили генералы Соединенных Штатов, и в него тем временем вливалась новая кровь: люди, которые шли, прижимаясь к федеральным войскам, с порченым зерном, гнилым мясом и хромыми мулами, теперь жались к начальникам военной полиции с саквояжами, набитыми чистыми бюллетенями для голосования, на которых освобожденные рабы могли ставить вместо подписи X;

Но город выстоял; правительство, бежавшее от Шермана в 1863 году, вернулось в 1865-м и даже усилилось, несмотря на то, что городское самоуправление саквояжников держалось долго и после того, как Штат в целом изгнал их; в 1869 году был основан Тугалу-колледж для негров, в 1884 году колледж Джексона для негров был переведен из Натчеза, в 1898 году колледж Кэмпбелла для негров был перемещен из Виксберга; негритянские вожаки, учившиеся в этих заведениях, вмешались, когда в 1868 году некто «Стервятник» Эгглстоун настаивал на применении войск для изгнания губернатора Хемфриса с должности и из особняка; в 1887 году женщины Джексона устроили трехдневную ярмарку-карнавал, чтобы собрать деньги на памятник павшим конфедератам; в 1884 году Джефферсон Дэвис последний раз выступал публично в старом Капитолии; в 1890 году самая крупная конвенция Штата приняла нынешнюю конституцию;

И опять люди и железные дороги: Новоорлеанская и Большая Северная шли по долине реки Перл-ривер, Галф Мобайл и Северная – на северо-восток; до Алабамы и восточных гористых прерий был буквально один шаг, а линия до Язу-сити и верхних приречных городов сделала из Великих озер пять загородных водоемов; Галф энд Шип-Айленд открыла на юге штата Миссисипи лесопромышленный бум, и чикагский говор зазвучал среди магнолий и ароматов жасмина и олеандра; население за десять лет удвоилось и утроилось, в 1892 году Миллсэпс-колледж распахнул двери и занял место среди первых заведений для высшего образования; потом природный газ и нефть; техасские и оклахомские лицензии понеслись над землей, словно птицы в перелет, и высокие языки пламени из вытяжных труб встали, будто сверкающие оперения, над столетним пеплом лагерных костров племени чокто и исчезнувшими следами оленей; и в 1903 году был выстроен новый Капитолий – золотой купол, выпуклость, светящаяся точка, позолоченный прыщ, более древний, чем миазмы и гигантские эфемерные ящеры, более стойкий, чем лед и предночная стужа, парящий, висящий как единый слепящий сфероид над центром Штата, не могущий ни укрыться от взора, ни открыться полностью: властный, непреложный и сулящий надежду.

В реестре фамилий штата Миссисипи:

Клейборн. Хемфрис. Диксон. Мак-Лорип. Барксдейл. Ламар. Прентисс. Дэвис. Сарторис. Сатпен.

В реестре городов:

ДЖЕКСОН. Высота над уровнем моря 294 фута. Население (1950г.) – 201.092.

Железные дороги: Иллинойс Сентрал, Язу-энд Миссисипивэлли, Алабама энд Виксберг, Галф энд Шип-Айленд.

Автобусные компании: Три-Стейт-Трэнзит, Банардо, Томас, Грейхаунд, Дикси-Грейхаунд, Текс-Грейхаунд, Оливер.

Авиакомпании: Делта, Чикаго энд Саузерн.

Транспорт: Городские автобусы, такси.

Пристанища: Отели, туристские лагеря, меблированные комнаты.

Развлечения постоянные: Общество деятелей прикладного искусства, Баскетбольные матчи, Музыкальные фестивали, Выходки рядовых женского вспомогательного корпуса, Майский фестиваль, Первенство штата по теннису, Водный парад Красного Креста, Ярмарка штата, Демонстрация мод рядовыми женского вспомогательного корпуса, Скачки герл-скаутов. Праздник песни.

Развлечения острые: Религия, Политика.