Онлайн чтение книги Республика самбо
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. И ТОЛЬКО ТОТ ДОСТИГНЕТ ЕЕ СИЯЮЩИХ ВЕРШИН…

1

ПРОЦЕС С ПОЗНАНИЯ — ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА

(философическая поэма)

В пятницу вечером, когда самбисты ужинали, в дверях сараюшки неожиданно раздался сиплый голос:

— Приятно кушать честной компании!

Снаружи стоял посетитель, которого они никак не ждали: пастух Макар. Из-за его спины, остро поблескивая глазками, выглядывал Володька.

— Спасибо! Садитесь и вы с нами!

— Спасибо, хозяева, да мы сыты. Кушайте, кушайте, нам не к спеху.

— Что, Володька, решил навестить своего друга Ярыгина? — спросил Антон.

Самбисты фыркнули. Валька вперил в пастушонка злой взгляд, но тот, чувствуя себя в полной безопасности, независимо шмыгнул носом.

— Ишь ты, у Володьки здесь друзья-приятели есть, а я и не знал.

— Хм, — промычал Ярыгин.

— Кушайте, кушайте, не беспокойтесь. Нам спешить некуда, мы подождем.

Они отошли и присели на траву. Самбисты в полминуты дочистили миски, выпили чай и высыпали из сарайчика.

— Что так скоро? — удивился пастух.

— А мы объявили декаду по экономии зубов, — ответил Сергей. — Стараемся поменьше есть, эмаль, так сказать, сохраняем.

— А, это дело известное, — усмехнулся пастух. — Один цыган тоже как-то совсем было приучил лошадь не есть, говорят, да вот на десятые сутки она с чего-то околела.

Все засмеялись.

— Я, конечно, извиняюсь. Дело такое: мне свою косу у вас нужно взять.

Ему вынесли косу и другие инструменты, взятые в день заселения республики.

— С чего ж это вы, братцы, так слабо? Не вернулись деньжата со дна морского? — продолжил он разговор.

— Что верно, то верно, — вздохнули самбисты. — Не вернулись.

— Вот и доярки мне говорят, что вы меньше молока стали брать. А дух все играет?

— На высоте, — кратко ответил Антон. — Скулить не собираемся, хоть продукты и кончились.

— Не так-то сами они и кончились, — грозно добавил Валентин.

Володька опять только шмыгнул носом.

— Энтузиасты, значит, — насмешливо одобрил пастух, — вроде лошади у того цыгана.

Антон хотел резко ответить, что, дескать, лучше жить так, чем по его подобию, но Макар, почуяв, как тот мигом ощетинился, миролюбиво сказал:

— Энтузиазм — дело, конечно, хорошее, только я так рассуждаю своей головой, что сытый желудок ему не помеха. Вы подзаработать не хотите?

— Как? — всполошились самбисты.

— Луга у нас тут золотые, а народу — сами видите… Косить некому, и стадо всей травы за лето не съест, досадно будет оставлять: самое лучшее для аппетита сено. Косим помаленьку, еще гектара полтора-два осталось скосить, а остальное скот сам съест. Пойдемте хоть завтра. А? И нашим девкам дело облегчите, а то света белого они не видят: то доят, то хлев чистят, то одно, то другое, а тут еще косить приходится. Ну как, хозяева?

— Не можем, — Женька вздохнул, — у нас ведь занятия с девяти утра до семи вечера.

— А по воскресеньям тоже занимаетесь?

— По воскресеньям считается, что свободны, да вот уже два раза были заняты — нормы сдавали. Первое воскресенье будет свободное, отдохнуть хотелось бы.

— Во-во, и зубы пусть отдохнут, — поддакнул пастух.

— Макар… простите, не знаю отчества, — снова вступил в разговор Антон, пораздумав.

— Васильевич.

— А что платить будете, Макар Васильевич?

— Вот это другой разговор. Ты у них председателем ходишь? Сразу видать, деловой парень, — одобрил пастух. — Чем платить? Молоко, к примеру, вам бесплатно выдавать будем, творог. Целый рабочий день питать будем, что еще?

Самбисты оживились: колоссальное облегчение!

— Согласны, ребята? — пастух заметил поворот в их настроении. — И себе поможете, и девкам полегче будет. Хорошие, между прочим, у нас девки! — он хитро подмигнул. Уходя, крикнул уже со спуска: — Я вас в воскресенье рано подниму, до света! Слыхали поговорку: «Коси, коса, пока роса»? Вот и мы так.

Когда укладывались спать, Сергей спросил у Антона:

— Помнишь, какой был этот Макар, когда мы его в первый раз увидели? Медведь медведем! А сейчас, смотри-ка, шутит, смотрит весело.

— Верно, — согласился Антон.

— Тайна сия велика есть, — глубокомысленно заключил Сергей, — надо разобраться…

Небо только-только начало разгораться на востоке, когда они отправились на дальние луга. Было очень свежо, приходилось плотней заворачиваться в куртки. К тому же обувь сразу намокла от росы, и самочувствие у невыспавшихся, полусонных самбистов было далеко не жизнерадостным: и на черта встали в такую рань? Единственный выходной, и то без отдыха… Но пастух быстро и молча шел впереди, делать было нечего. Через полчаса пришли к помещению для скота. Девушки на лугу кончали доить коров. Володька, который уже был здесь, щелкая огромным кнутом, собирал отдоенных коров. Черный гигант Кирька пасся на опушке. Увидав незнакомцев, он уставился на них и тяжело задышал, глаза его покраснели. Потом протяжно заревел и направился к самбистам.

— Ты куда, кобель колченогий, поперся? — закричал Володька своим тоненьким голоском и щелкнул бичом у быка под носом. Тот как будто опомнился, еще раз промычал и повернул обратно. У самбистов, надо сказать, полегчало на сердце.

— Ну вот, девки, привел вам подмогу, — сказал Макар. — Смотрите не обижайте молодых людей!

— Хоть бы нас кто обидел, — девушки засмеялись, — ждем не дождемся…

— Ну, мы пойдем! — крикнул пастух, прогоняя мимо них стадо. — Полина, раздай ребятам косы и бруски, все, как положено, и отведи, куда договорились. Помнишь?

Полина, крепкая, веселая девушка, ответила:

— Иди, иди, Макар Васильевич! Мы свое дело знаем.

Она отвела ребят в избу, налила им по кружке еще теплого молока и дала по здоровенному куску свежего хлеба.

— Кушайте, кушайте, работнички, скосите нам соточек по десять на брата, и то хорошо будет.

— Что? — возмутился Женька. — Да мы знаешь как косим? Сколько у вас норма?

— Тридцать соток на косаря, а наши девки иной раз и больше дают.

— Мы больше сделаем! — решительно сказал Женька.

— Вот молодцы-то! — обрадовалась Полина.

А вы знаете, за какое место косу держат, а каким косят?

— А вот увидишь! — сказал Антон. — Пошли, ребята!

Они взяли косы и бруски и зашагали за Полиной, провожаемые шутками доярок. Край чистого голубого неба уже рдел вовсю, когда Полина привела их на большую, незнакомую им лесную поляну.

— И сколько тут гектаров?

— Около двух. Скосите, богатыри, половину, низко поклонимся, — ответила Полина, глянув на Женьку. — Отойдите-ка!

Она взяла косу, поширкала по ней бруском и сделала несколько широких взмахов. Сочная трава валилась ровными рядами. Девушка пошла вперед, делая ровные и сильные движения. Коса в ее руках летала как игрушечная.

«Эх, хороша девка, сама красота и здоровье!» — подумалось всем.

— А ну-ка, богатыри, начинайте, я посмотрю, как у вас пойдет, — сказала Полина, остановившись и заправляя волосы под косынку.

— Ладно, девочка, посмеялись и хватит, без тебя справимся, — сказал Антон. Он понимал, что Сергею и Кириллу, которым из-за уроков плавания приходилось косить не часто, позарез не хотелось срамиться перед насмешливым и симпатичным командиром в юбке. Он подошел к Полине, поднял ее на руки, отнес к лесу, бережно поставил на тропинку и тихонько подтолкнул ее.

— Иди, откуда пришла.

— И впрямь, до чего здоровущий! — Полина рассмеялась. — Чистый медведь. Ну, посмотрим, посмотрим, как косить будете, это вам не с девками воевать. Прощевайте, мальчики! Часиков в двенадцать приду за вами, обедать пойдем. А плохо будете работать — кушать не дадим! — Она опять звонко рассмеялась и ушла.

Самбисты остались одни на поляне. Деревья и кусты делили ее на три неравные части.

— Сделаем так, — сказал Антон. — Валя, возьмешь под начало Сергея. Вам эта часть. Кирилл, будешь у Пильщикова. Вам эта часть. Себе я беру дальний кусок. Согласны?

Возражений не последовало, только Женька буркнул что-то непонятное.

Было уже полпятого, когда они разошлись по участкам. Кирилл быстро схватил Женькин темп, и вскоре с их стороны стал доноситься ритмичный хруст, шаг в шаг, взмах во взмах, трава ложилась у них ровными рядами. Пройдя ряд, они точили косы, докашивали огрехи на полосе Кирилла и начинали новый заход. У Сергея и Вальки сложилось иначе. Смородинцев к Валькиному ритму приспособиться никак не мог. Тогда они разошлись по разным концам участка и стали косить каждый по-своему. Антон работал один. Он находился в углу почти прямоугольного участка. «Метров шестьдесят на восемьдесят», — определил он на глаз.

«А что, если?.. — мелькнула было мысль. — Нет, тут за день не справиться. А впрочем… Попробуем! Нажмем!» Ему приходилось раньше жесткую осоку косить почти ежедневно: пышный их ковер после борьбы сильно приминался, наверх начинали вылезать сосновые ветки, нужно было косить осоку снова и снова. «Современный вариант танталовой бочки, — разъяснял Сергей, — или, говоря иначе, самое рациональное сочетание борцовского ковра и силосной ямы. Надо послать статью в «Сельскохозяйственную газету», чтобы председатели колхозов выписывали к себе самбистов. Прямой доход: выроют яму, накосят в нее травы да еще утрамбуют ее. Представляете заголовок: «Шире распространить ценный опыт новаторов сельско-спортивного хозяйства»?»

Антон снял куртку, поточил косу, сунул брусок за пояс и сделал первый взмах. Хорошо отбитая острая коса врезалась в сочную росистую траву. Он не торопясь начал косить, ведя заглавный ряд. Через несколько минут ему стало тепло, он разделся до трусов, утренняя свежесть приятно охладила кожу. Но одно дело косить полчаса, час, а другое — целый день. «Надо найти самые точные движения. Поехали!» — решил он.

Антон не мог косить просто так, как получится. Он начал анализировать свои движения, экспериментировать, уточнять, строить в мозгу схемы усилий и проверять напряжение мышц. Сначала отметил у себя излишнюю скованность и напрасную трату сил: он разгонял косу так, что ее приходилось к концу тормозить, хотя она могла кончать движение по инерции. Стал напрягаться меньше. Чутко улавливая мышечные сигналы, он заметил, что левая рука дармоедствует за счет правой, и совершенно расслабил правую руку на полпути, заставляя левую работать как следует, а затем в конце движения за счет резкого сгибания в локте чисто срезать траву — так, чтобы край полоски получался ровным. Стал проступать четкий ритм. Так Антон прошел от одной опушки до другой. Поточив косу бруском, вернулся назад — начинать новый ряд. То, что он увидел, неприятно поразило его: первый ряд был скошен совсем нечисто, трава срезана на разной высоте, в некоторых местах коса даже прихватила землю, а кое-где в оставшейся траве могла скрыться ступня. В чем дело? Почему коса ходит на разной высоте? Он опять начал косить медленно, вглядываясь. Ага! Нужно пятку косы вести над самой землей.

«Черт побери, такое простое дело — косить, — думал Антон, — и столько тонкостей… А казалось, помахивай себе косой: размахнись, рука, раззудись, плечо…»

Некоторое время спустя, ряду на четвертом или пятом, работать стало трудно, сердце учащенно колотилось, мышцы обмякли, коса отяжелела. «Понятно, разогревание кончилось, открывается второе дыхание», — решил Антон и усилил темп. Через несколько минут дышать стало легче, вернулись быстрота и сила движений. От избытка энергии Антон как-то иначе, чем раньше, повернулся и вдруг почти не ощутил сопротивления травы. Что такое? Почему так легко? Он пробовал так и этак — нет, не легче. Наконец понял: корпусом сильней сработал, чем прежде. Взмахи стали мощнее, и он, захватывая на срез более широкий ряд, чем раньше, быстрей стал продвигаться вперед. Иногда он делал движение почти за счет одного корпуса, и тогда отдыхали руки, а порой захватывал поменьше травы, и тогда отдыхал корпус. Ряд за рядом ложилась скошенная трава. Возвращаясь к опушке, Антон каждый раз с удовольствием отмечал чистую работу.

Но вот больно начало ломить спину — дело ясное, работал в излишне наклонном положении. Пришлось снова менять все.

«Какой наглядный урок, целая философская поэма, — думал Антон. — Как сложно овладеть даже таким, относительно простым делом. Сколько открытий — и конца им не видно, за одним горизонтом уже виден другой, а там — новые. А что же в более сложных профессиях? А в неизмеримо более сложных? Нет края совершенствованию… Чтобы азы узнать, сколько надо работать, а за азами ведь только чтение по слогам, и когда еще сможешь сказать свое новое слово…»

Не зазнаваться, не зазнаваться, вжик-вжик, вжик-вжик, надо работать, надо работать… И со звоном ложились все новые ряды зеленой травы.

Прошло уже часа два или больше, солнышко, пока еще не жгучее, ласкало загорелое тело, но трава начала подсыхать, и чаще приходилось точить косу. Антон продолжал косить, взмахи его стали автоматическими, в точности похожими один на другой — сильными и широкими.

— Молодец, председатель! — услыхал он голос Макара. — Пришел посмотреть, как вы тут справляетесь. Неплохо у тебя получается. А впрочем, — он оглядел могучего, почти обнаженного атлета, — еще бы да не вышло. Дай-ка мне косу. — Он попробовал лезвие пальцем, молча взял брусок, направил косу и принялся косить.

Вот это была работа! Антон не мог скрыть своего восхищения. Почти не применяя силы, Макар делал косой огромные захваты в полтора раза шире Антоновых. Антон только теперь понял, что значит чисто косить: трава была срезана у самой что ни на есть земли. Макар шел как будто не торопясь, и, когда дошел до противоположной опушки, скошенный им широченный ряд выделялся среди других, как могучий бык Кирька в стаде коров.

«Что значит практика! — думал Антон. — Ведь наверняка Макар никогда не анализировал, что он делает левой рукой, когда правая начинает замах, а поди ж ты, насколько лучше косит, чем я! А мне практику пока заменяет теория. А великое дело все же, когда такой практик покажет, как нужно работать».

Глядя на Макара, он начал повторять его движения.

Отдавая косу, Макар сказал:

— Ну вот. Так, значит, и работай, — и пошел к другим ребятам.

Антон жадно схватился за косу и пошел вперед. Ярче всего стиль Макара отличал от стиля, найденного Антоном, — очень далекий замах правой руки назад одновременно с сильным закручиванием корпуса. Сначала медленно, а затем все быстрей, Антон пошел, как Макар. Впрочем, у пастуха он заметил ошибку — слабое участие левой руки. «Смотри-ка, не все, значит, плохо, что голова придумает».

Ряды стали получаться еще более широкими, чем у Макара. В ушах стоял только хруст скашиваемой травы. Антон не слышал жаворонка, вьющегося над ним, не видел ни голубого неба с белыми облаками, ни шелестящего, напоенного солнцем леса — он работал. Солнце уже не ласкало, а жгло, яростно жужжали налетевшие откуда-то оводы, пот заливал глаза, но Антон в такт движениям громко запел какую-то песню и сам не услышал, что пел: упоение, больше того — жгучее наслаждение несла работа. Его тело ликовало, и ряд за рядом валилась трава под звенящую косу.

Самбисты, устроив перерыв, лежали под кустом и наблюдали за ним.

— Красиво, черт, косит! — сказал Валька. — Пожалуй, столько накосил, сколько мы с Сергеем вместе.

— Поет, как язычник, даже слов не разобрать. — Женька пренебрежительно махнул рукой.

— Эй, Антон, отдохни! — закричал Сергей. — Работа не волк, в лес… — но докончить присказку ему что-то не захотелось.

Антон то ли не расслышал, то ли не захотел отвечать, он продолжал косить.

— Да, хм, — с сожалением произнес Валька и медленно начал подниматься. Кирилл, не говоря ни слова, вскочил и отправился к своему месту. За ним потянулись и Сергей с Женькой.

В начале двенадцатого пришла Полина.

— Эге-гей! Не умерли еще с устатку? — закричала она. Обходя участки, искренне удивилась: — Ай да молодцы, ай да работнички! И с чего это вы в городе живете, переселялись бы к нам, сразу бы колхоз в передовые вывели. Мы бы вам самых красивых девчат подобрали, дома бы выстроили — живите да радуйтесь!

— Не поеду, если не выделите корову! — заявил Сергей.

— Ради бога, еще и с телочкой, только приезжай.

— Вот то-то, а утром грозилась обедом не накормить.

Дойдя до Антонова участка, Полина остановилась и спросила:

— Сам, что ли, косил?

— Нет, с матерью божьей.

— Я и то думаю, что сам бы столько не скосил. Ведь, почитай, уже норму выполнил. Ну, здоров, медведь!

Выспросив у нее, где ближе пройти к озеру, косари отправились мыться. Они с разбегу бросились в воду, которая вначале показалась им, раскаленным на солнце, чуть не ледяной, но вскоре уже не хотелось вылезать. Сергей, проделав у берега свои излюбленные упражнения по взбаламучиванию тины, зашел по грудь и плавал вдоль берега, останавливаясь по временам для отдыха. Кирилл держался иной тактики: он отплывал метров пятнадцать вглубь, а потом спешно возвращался назад. Антон и Женя столкнулись в воде, отчужденно посмотрели друг на друга и поплыли в разные стороны.

Купание освежило косарей и влило в них бодрость. С пением и молодецким посвистом вернулись они на стан. Их посадили за дубовый стол. Налили по огромной железной миске супа, в котором плавало — шутка сказать — мясо, они забыли даже его запах! На второе дали по полной же миске перловой каши, а на третье — молока сколько хочешь! Девушки наперебой ухаживали за ними, самбисты чувствовали себя героями. Наевшись до отвала, они с трудом вылезли из-за стола. Полина отвела их на сеновал.

— Отдыхайте часов до трех, пока самая жара спадет, а там опять погоню на работу.

Она ушла. Самбисты упали кто где стоял ни мягкое душистое сено и заснули мертвым сном. Пришедшая через три часа Полина увидала молодцов в том виде, в каком их сразил сон, они лежали как убитые наповал, раскидав в стороны руки и ноги.

— Мальчики! — негромко позвала она.

Как всегда, Кирилл со своим тихим «а» первый открыл глаза и сразу же сел. Остальные со второго окрика начали кряхтеть, шевелиться, потягиваться. Напившись молока, снова пошли на работу. Когда пришли на место, луг уже не казался необъятно широким. Скошено было больше половины травы.

— Послушайте, ребята, — сказал Антон. — Я тут разложил косьбу на составные элементы, ну, рассчитал как будто бросок, с точки зрения биомеханики. Давайте покажу? Может быть, меня поправят, каждый ведь думал.

— Для чего это нужно? И так эти контрольные разборы в самбо надоели! — вскипел Женька. — Как я косил, так и буду, а то еще заставят рассчитывать наиболее рациональные движения по очистке носа!

— Нет, в этой операции тебе помогут многовековые навыки, — вежливо возразил Сергей.

Женька бросил на него испепеляющий взгляд, но возразить не успел, так как Кирилл сказал:

— Не хочешь — не надо, а я, например, хочу.

— От работы только отлыниваете! — буркнул Женька и ушел на свой участок.

— Что между вами произошло? — спросил Валька.

— Характерами не сошлись, — ответил Антон. — Ну, значит, я думаю следующим образом… — и показал свою схему.

— Хм, ничего не возразишь, — сказал Валька, — все логично. Дай-ка я попробую.

Все стали в деталях уточнять движения.

— Ну как, установили связь между сенокосом и диалектикой? — насмешливо крикнул Женька. — А то ведь работа стоит!

Косари разошлись по участкам.

— Чего смеешься? — спросил Кирилл. — Хочешь, я тебя обгоню?

— Ты? Меня? Ха-ха-ха-ха! — деланно засмеялся Женька. — Пролетала тут одна синица, хвалилась море поджечь…

— Ты коси здесь, а я буду с того края. Потом посчитаем!

Женька с яростью обрушился на работу. Взмахи его следовали один за другим с лихорадочной быстротой, и в каждый он вкладывал всю свою силу.

— Меня? Обогнать? Шутишь, браток! Не родился еще такой человек… — свирепо шептал он.

А Кирилл начал косить не торопясь, пользуясь биомеханической схемой. Он тщательно следил за расслаблением мышц и все время старался помнить о левой руке, чтобы она вхолостую не гуляла за счет правой. Когда Женька, обливаясь потом, кончал четвертый ряд, он только начинал свой третий. Правда, его ряды были гораздо шире. А Женька, охваченный пылом соревнования, все рвал и рвал, останавливаясь только для того, чтобы смахнуть со лба пот и лихорадочно поширкать по косе бруском.

— Я вам покажу, как косит Евгений Пильщиков! Ишь чего захотели! Меня обогнать! Философы! Теоретики!

А Валентин и Сергей, наоборот, после обеда нашли общий темп и делали столь схожие движения, что казалось, будто работает синхронный механизм, а не живые люди. Антон первый час втягивался в работу, стараясь в каждое движение вкладывать не меньше, но и не больше силы, чем нужно. Наконец нашел прежний темп, и упоение от работы снова охватило его. Он запел в такт движениям, но на этот раз слышал себя, и пение давало ему необходимый ритм. Трава ложилась теперь рядами, которые были гораздо шире, чем в начале дня.

— Поет! Теоретик от сохи, — буркнул Женька.

Он уже устал, движения его замедлились, и нет-нет он ревниво поглядывал на Кирилла, который неторопливо догонял его. Взглянув на него, он опять бросался косить с удвоенной энергией, но раз от разу все быстрее затухал.

В работе потекли часы, для кого быстрей, для кого медленней. Солнце между тем уже завершало свой дневной путь и повисло над самыми верхушками леса. Тени косарей растянулись через весь луг. Повеяло прохладой. Со стана отчетливо доносилось мычание коров. Каждый с нетерпением ждал появления Полины. Наконец, когда солнце уже спряталось за деревьями, она пришла.

— Ай да мальчики! Ну и работнички! — услыхали самбисты. — Бросайте работу, шабаш!

Но они продолжали косить, делая вид, что не слышали ее. Оставалось докосить сущие пустяки, и тогда весь громадный луг будет взят с боем! Полина пошла вдоль участков, вымахивая деревянным углом сажени и шепча: «Один, два, три…» Последние взмахи! И позади выкошенный ровный луг с уже высохшими поблекшими валками сена на дальнем конце и свежими рядами травы на этой опушке.

Самбисты медленно сошлись к тропинке, присели в ожидании Полины.

— Ну, работнички, заслужили вы не только обед, но и хороший ужин! Пойдемте!

— Сколько?

— Вот этот участок — шестьдесят соток (там работали Сергей и Валя), этот — шестьдесят пять (она показала участок Кирилла и Жени), а вот этот, где ваш Медведь Иванович косил, — пятьдесят две сотки!

Обессиленные, еле двигая ногами, но веселые и оживленные пришли они на стан.

— Тише вы! — шикнула Полина. — Девушки уже спят! — Она в темноте подвела их к столу.

— А чего вы так рано ложитесь? — громким шепотом спросил Женька. — Посидели бы при свете, поразвлекались бы.

— А у нас ни света нет, ни развлекателей, да и вставать приходится чуть заря, вот и ложимся ранехонько. Девушки наши, наверно, уже третий сон видят.

Девушки за занавеской завозились, засмеялись, зашептались.

— Смотри-ка, во сне бредят, а главное — все до одной! — с ужасом сказал Сергей.

— Ну ладно, ладно, расшумелись там, кавалеров почуяли! — прикрикнула Полина. — Спать живо!

Она положила в миски чего-то ароматного, забытого, как воспоминания нежного детства. Самбисты попробовали: «Братцы! Ведь это картошка! Ура!» Быстро были очищены миски.

— Поленька! Еще по одной!

— Варвары! Вы моих девчат без еды оставите! Девушки между тем, одевшись, подошли и чинно сели за стол напротив самбистов.

— Скажите, девушки, подружке вашей…

— Отдай им, Полина, что с такими настырными сделаешь!

Самбисты поели и еще больше развеселились.

— Садитесь с нами, девушки, будем песни петь! Эх, сюда бы Валькин аккордеон!

— Что вы, сумасшедшие! На ночь-то глядя…

— Ладно, сегодня не хотите, завтра специально с музыкой придем, тогда никуда не денетесь.

Антон подсел к Полине, обнял ее за плечи и вкрадчиво спросил:

— Поленька, а много у вас картошки?

Полина рассмеялась.

— Я-то думала, он мной интересуется, а он про картошку.

— Нет, ты скажи: мы работали?

— Ну, работали.

— Заработали?

— Так ведь уговорились — будете до конца бесплатно получать по пять литров молока и полкило творогу каждый день.

— Поленька! — Антон вложил в голос всю силу убеждения и еще нежней обнял девушку. — Бог с ним, с молоком. Мы за него деньги платить будем. Вы нам картошечки дайте!

Сергей подсел с другого бока к Полине, тоже обнял ее и сказал проникновенно:

— Душа картошки требует, Поля! Душа — понимаешь такое слово?

— Что вы со мной, разбойники, делаете? Ну разве я могу устоять? Грех ведь на себя возьму: обещала продать вашему начальнику, как же я теперь?

— Поля! Подвысоцкий один, а нас пятеро! Подвысоцкий на вас не работал, а мы работали. Поля! где же справедливость?

— Ну как, девчата? Что с ними сделаешь?

Женька, Кирилл и Валька обошли стол и подсели к девушкам.

— Милые, не погубите!

— Ох, Поля! Видно, уж такая судьба наша женская — мужчинам уступать. Отдай им эту картошку.

— Ну, ладно. Пропадай моя головушка! Берите — вон там мешок в углу.

— Ура! — закричали самбисты. — Да здравствует колхоз «Ярославец» и его молочная ферма!

— Тише! Коров напугаете!

— И правда, ребята, пора идти, пока еще дойдем, и девушкам спать нужно. Счастливо, девушки! Приходите, к нам в гости, — сказал Антон.

Самбисты подхватили мешок с картошкой.

— Значит, Поленька, за молоко мы платим, а творожок-то бесплатно? — Антон задержал ее твердую маленькую ладонь в своих руках.

— Ишь ты, Медведь Иванович, не потерял головы от радости! Ну иди, иди, как-нибудь не обидим!

Через полчаса самбисты с тяжелой ношей, которую они передавали от переднего к заднему по ходу цепочки, подходили к своим владениям.

2

ОПЯТЬ ПСИХОЛОГИЯ, БУДЬ ОНА НЕЛАДНА!

Понедельник как начался, так и пошел через пень колоду. Дежурный Женька проспал, и все проснулись без четверти девять, тут уж не до завтрака, успеть бы помыться. Во время занятий Корженевич сначала удивился, затем разозлился:

— Что вы, елы-палы, мухоморов объелись, что ли? Быстро встряхнитесь, иначе сегодня же устрою дополнительный урок! Самбисты кое-как подтянулись, но, когда началась борьба, они до того плохо боролись, что Глеб в сердцах плюнул и прекратил практические занятия. Кое-как отсидели они лекцию, но когда Корженевич раздраженно удалился, ни один не пошел на ГТО: ни Антон к штанге, ни Кирилл к беговой дорожке. Они лежали, и никто ничего не говорил. Сергей сказал наконец, ни к кому де обращаясь:

— Эхма, не завтракали, так хоть бы пообедать…

Женька, у которого болели руки и ноги, лежал, раскинувшись на траве, и молчал.

— А? Женька? — спросил Сергей.

— Отстань ты! — огрызнулся Женька.

— Что?!

— Что слышал!

Антон сел и посмотрел на него.

— Вот как? Ну, что ж, деточка мамина, нутряной демократ, как до дела, так в кусты? Ладно, я за тебя сготовлю. Отдыхай, наша радость, отдыхай.

Он встал и пошел к столовому сарайчику.

— Нехорошо, Женька, правда, нехорошо, — сказал Кирилл.

— Идите вы все, пристали! — крикнул Женька, вскочил, подбежал к удочкам, перебросил их через плечо, схватил банку с червями и бегом пустился к плотику.

— Куда ты, чудак? — закричал ему вслед Кирилл. — Сейчас не клюет, к обеду не успеешь наловить!

Женька на бегу только отмахнулся.

— Нрав он показал, а дела не сделал. Придется так: кинем жребий, кому за молоком идти, а остальные начистят побольше картошки, — сказал Антон.

Жребий пал на Сергея. Он спел трагическим голосом: «О жалкий жребий мой!» — и поплелся с ведром в руках в дальнюю дорогу. Примерно на полпути он догнал Подвысоцкого. Василий Ефремович выругал самбистов за неявку на урок.

— Разленились небось за вчерашний выходной! Передай, чтоб этот прогул был последним!

— Передам, Василий Ефремович, обязательно передам! — заверил Смородинцев. — А вы куда идете?

— Да мне доярки обещали продать молодой картошки, а то все каша да макароны, макароны да каша, надоело, понимаешь.

Сергею вдруг стало как-то неуютно, но он бодрым голосом сказал:

— Да, вам можно только позавидовать, Василий Ефремович, подумать только: молодая картошка! — и, помолчав, добавил: — Вы меня извините, я пойду быстрей, меня ребята ждут.

— Иди, иди! И чтоб больше не прогуливать!

Сергей прибавил шагу и за ближайшим поворотом побежал изо всех сил, куда девалась вялость! Запыхавшись, он подлетел к Полине:

— Душечка! Милая! Отпусти-ка меня побыстрей, там сзади Подвысоцкий идет, мне почему-то не хочется с ним тут встречаться!

— Ах прохвост! — Полина рассмеялась. — Вот уж по пословице: чует кошка, чье мясо съела!

— Чует, Поленька, чует! Наливай быстрей, роднуша!

Он встретился с Подвысоцким у входа на ферму, вежливо с ним попрощался и опять понесся что было духу, но успел еще, однако, расслышать гневно загремевший голос Василия Ефремовича. Домой он добрался, расплескав изрядную часть молока. В кастрюле уже варилась картошка. Женьки с рыбой не было. Его прождали до четырех, но голод не тетка, да и надежда на уху была уже потеряна, поели картошки с молоком. Женька прибрел без четверти пять с маленькой связкой рыбы, едва держась на ногах от усталости, и только успел выпить кружку молока, как явился Глеб.

Вечерний урок прошел немногим лучше утреннего. Глеб непрерывно ругался, раздражался и ушел за полчаса до срока.

— Где ж ты был? — спросил Кирилл Женьку. Пильщиков только рукой махнул.

— Пол-озера объездил, нигде не клюет.

— В общем, так, — сказал Кирилл после долгого молчания, нарушаемого лишь стуком ложек о миски, — надо опять комсомольское собрание. Такие отношения надо давить.

— Ну что ж, давай, — сказал Антон с неохотой, потому что приходилось говорить о Женьке, а тот все мог свести на личные счеты.

— Я долго говорить не буду, — Кирилл отставил миску. — Если пойдут ссоры и споры, тогда работать будет нельзя. А зачем мы сюда приехали? Надо спросить комсорга… — у Антона неприятно заныло сердце, — почему у них с Женькой начались такие плохие отношения. Как два волка живут. А теперь: Женька убежал ловить рыбу, когда она не клюет, а остальные должны были за него работать. Если ты нервная девочка, отпускай себе косы, тогда будем знать. Я предлагаю, чтобы завтра он дежурил снова.

Затем встал Женька.

— Я считаю, что Кирилл прав, но не во всем…

— Косы отпускать не нужно? — участливо догадался Сергей.

— Я, к примеру, обидел Антона, но потом подходил, вроде бы извинялся, а он корчит из себя персону великую…

— Во-первых, зачем сейчас грубишь? — спросил Кирилл. — Во-вторых, как это можно самому извинять себя?

— Так что ж мне, в доску перед ним расшибаться, что ли?

— Что же все-таки случилось? — спросил Валька. — И когда?

Женька глянул на него и замялся.

— Ничего особенного, — вмешался Антон. — В решении одной моральной проблемы разошлись. А в общем, конечно, Кирилл прав: надо это дело кончать.

— Ладно. Кто старое помянет, тому глаз вон, — подытожил Кирилл. — Айда спать. Смотри, Женька, завтра нас без еды не оставь.

— Ну, нет, теперь я в пять часов встану, не просплю!

— Спи спокойно, мне все равно в шесть вставать, я тебя разбужу.

3

БОРЬБА С ИНФЛЯЦИЕЙ

МЕТАМОРФОЗА ВНЕШНЕГО ВРАГА

ЕСТЬ ВАЛЮТА! СТРАННОЕ И ТРЕВОЖНОЕ ИЗВЕСТИЕ

Урок начался, как обычно, в девять.

— Ну что, елы-палы, — спросил Глеб, — очнулись? Или опять, как вчера, будете? Я-то догадываюсь, картошки, видно, объелись. Мне Подвысоцкий жаловался, а я ему отвечаю: все правильно, пожинаете плоды своего либерализма, впредь с моими самбистами не зевайте, Василий Ефремович. Жить надо так: кто пострел, тот и съел. Верно я говорю?

— Так точно! — гаркнул Сергей и закаменел, уставившись немигающими глазами на Глеба. Корженевич лишь смерил Смородинцева прищуренным взглядом.

— Так точно, так точно, — процедил он, раздумывая о чем-то своем. — Ну ладно, ладненько. Берите тетрадки, запишем тему и учебные вопросы. Э-э-э, значит так: «Снятие часового» — записали? Дальше. Первое: «Снятие часового на посту при помощи оружия». Второе: «Снятие часового на посту без помощи оружия». Дальше — быстрей записывайте — третье: «Взятие языка из засады». Записали? Четвертое: «Приемы транспортировки пленного».

Занятие увлекло всех.

— Тут терпение нужно прямо звериное, — поучал Глеб. — Скажем, десять метров до часового, а ты ползешь полчаса или даже час, да так, чтобы ничего не хрустнуло, не треснуло. Попробуем.

Действительно, это было очень трудно, — прижимаясь к земле, ползти по-змеиному бесшумно, чтобы травинка не шелохнулась.

— Ну, теперь дальше. Прыжок должен быть рассчитан точно. Порепетируем…

Конечно, сначала получалось неважно.

— Ну ничего, ничего, отработаем, — утешил Корженевич перед уходом. — А что, елы-палы, если провести практическое занятие и «снять» кого-нибудь из пловцов? А? Подумайте… Я знаю, тут некоторые, хе-хе-хе, рады кого-нибудь из художественной гимнастики унести, но я не советую, не советую, хе-хе-хе, деканат, комсомольское собрание, проработка, выговор в личное дело, хе-хе-хе-хе. А впрочем, как хотите, как хотите…

После его ухода Антон объявил экстренное заседание совета министров.

— Выношу на обсуждение кабинета следующий вопрос первоочередной важности: медицина в питании предусматривает жиры, а мы пренебрегаем ее установками. Я предлагаю изыскать в бюджете сумму, необходимую для покупки полкило масла. А чтобы заполнить брешь…

— Избежав при этом инфляции, — Сергей с серьезным видом кивнул головой.

— Я полностью согласен с министром внешней торговли, коллегой Смородинцевым, и также считаю, что выпуск новой партии бумажных денег нам сейчас ни к чему, — продолжал Антон. — Так вот, чтобы избежать финансового краха, придется расширить международную торговлю. То есть я имею в виду выменять на рыбу и ягоды у пловцов и художественной гимнастики хлеб. Если мы с этим согласимся, то вечером Кирилл и Женька отправятся на рыбную ловлю, а мы все по дороге к пловцам сейчас наберем ягод и сменяем их перед занятиями.

Министры согласились с этим проектом после двух запросов, направленных в адрес премьер-министра.

Министр обороны. Не считает ли уважаемый премьер…

Министр внешней торговли. Глубокоуважаемый.

Министр обороны. Глубокоуважаемый премьер, что кабинет, командируя меня на столь ответственную операцию…

Министр внешней торговли. От успешного проведения которой зависит, может быть, все дальнейшее наше благосостояние и будущее теоретической физики…

Министр обороны. Совершенно верно, я благодарю коллегу министра, возглавляющего наши махинации по обману доверчивых туземцев, за верную формулировку, найденную им, что кабинет мог бы меня сегодня освободить от приготовления обеда и мытья посуды.

Премьер-министр. Ваше заявление не лишено оснований. Вероятно, министр по делам искусств любезно согласится подменить вас на несколько часов.

Министр обороны. Я удовлетворен ответом.

Министр по делам искусств. Хм, вообще-то говоря…

Министр внешней торговли. Как, по мнению премьер-министра, отнесется к нам Подвысоцкий после того, как мы перехватили у него молодую картошку и пропустили несколько тренировок?

Премьер-министр. Я полагаю, что, преподнеся ему определенную толику ягод и, самое главное, продемонстрировав перед ним феноменальные успехи в плавании, достигнутые министрами просвещения и внешней торговли, мы размягчим сердце упомянутого общественного и политического деятеля.

Министр внешней торговли. Я удовлетворен ответом.

После заседания совета министры отправились на плавание, захватив с собой большую кастрюлю для ягод.

Валентин остался дежурить. Он почистил рыбу и поставил ее вариться, а сам улегся под деревом и принялся перебирать свои англо-русские карточки. Он совершенно ушел в это занятие, когда густой протяжный рев послышался где-то совсем неподалеку. В сознании Вальки молнией мелькнуло воспоминание о чем-то неприятном, связанном с этим ревом. Ах, да! Гигантский бык Кирька мычал здесь и тогда, когда Володька-пастушонок забрался к ним в столовую. «Валентин поднял голову: мираж, что ли? Он опять увидел, как Володька шмыгнул в приоткрытую дверь столовой! И, как в самый первый раз, подобно хищному тигру, подкрался Валентин, и, подобно кроткому олененку, забился у него в руках Володька. Но мгновение — и Володька перестал трепыхаться, выпрямился и с большим достоинством посмотрел на насильника. Озадаченный этим, Валька на секунду выпустил его из рук, но тут же опять схватил, однако Володька не делал никаких попыток к бегству.

— Опять? — спросил Ярыгин, переводя дыхание.

— Пусти! — Володька выдернул у него руку.

Пораженный наглостью грабителя, Валька отпустил его, и Володька стал одергивать на себе рубаху. Только тут Валентин обратил внимание на разительную перемену, происшедшую во внешности пастушонка. Он был пострижен и, видимо, помыт, ибо волосы его стали вдвое светлей. Вместо грязного ватника с отовсюду торчащими клочьями ваты на нем была почти новая чистая рубаха, заправленная в брюки без заплат.

— Ну, что скажешь?

Володька шмыгнул носом, но это был в данном случае звук, выражающий независимость.

— Ну? — грозно повторил Валька.

— А вон, принес, — Володька кивнул в угол. Ярыгин глянул туда и разинул рот: на столе лежал большой кусок сала и пучок зеленого лука.

— Ты где взял? — только и смог спросить Валька.

— А на ферму привезли, я у тети Поли попросил будто для себя, а сам погнал Кирьку, дай, думаю, вам занесу. А то где вам взять? Девки на ферме говорят, что у вас денег не стало.

— Так… — протянул Валька. — Вот, значит, как.

— Ну, я пойду, прощевайте, — сказал Володька. Валька все еще не мог ничего сообразить.

— Слушай, кто это тебя так нарядил?

— А что? — насторожился Володька.

— Да ничего, красиво стало.

— А, — успокоился Володька, — это тетя Поля. Батька ее все уговаривает к нам перейти жить — заместо матки значит, а она говорит: кончай пить, тогда перейду, а сама, значит, мне уже рубаху достала и другое кое-что. Она душевная девка, тетя Поля-то, — завершил он, подражая кому-то.

— Ну, а батька что?

— Ладно, говорит, брошу, только переходи. Тетя Поля у нас всю избу прибрала. Приходите, теперь у нас чисто, — вежливо пригласил он. — Ну, я пойду, а то Кирька сбежит.

Он прошел мимо Валентина, который так и не решил, как следует поступать в таких обстоятельствах, и вскоре гулко протопал по мосткам.

— Кирька! Ах ты негодник! Ты куда залез? — услыхал Валька его звонкий голос.

— Хм, н-да… — подытожил Валентин, свои размышления.

А в это время самбисты уже вышли напрямик через лес к заповедному зеленому холму, сплошь усыпанному крупной черникой. Изредка попадалась и земляника. Вскоре кастрюля была почти полна. Солнечный свет, рассеянный зелеными кронами деревьев, мягко падал на их загоревшую кожу — темно-коричневую у Кирилла и бронзовую у остальных. Такие все разные, они чем-то неуловимо походили друг на друга. Похудевшие лица и крутой разворот плеч, легкая, неслышная походка и спокойный взгляд людей, уверенных в своей силе, и, кроме того, какое-то сходство в повадках и жестах, какое бывает у людей, которые живут вместе, — все это придавало что-то общее столь непохожим юношам.

Миновав бурелом и болотце, они вышли к озеру. На берегу сидели Подвысоцкий и несколько пловцов. Самбисты поздоровались, пловцы весело им ответили. Подвысоцкий что-то процедил сквозь зубы.

— Виноваты, Василий Ефремович, никак не могли за это время прийти на занятия, — сказал Антон. — Приносим повинную и угощаем всю честную компанию сладкой ягодой. — И поставил кастрюлю в середину круга.

— О, молодцы ребята! — обрадовались пловцы, запуская руки в кастрюлю и полными горстями отправляя ягоды в рот. — Простим их, Василий Ефремович!

— Говорил же мне Глеб, что наплачусь я с вами за свою доброту, — пробурчал Подвысоцкий, но ягоды своим вниманием удостоил.

— Э! Ребята, потише! — закричал Сергей. — Угощаться угощайтесь, да помните, что мы вам ягоду принесли менять на хлеб. Такса обычная: пятнадцать стаканов за буханку хлеба.

— Куда вам еще? — удивились пловцы.

— Как это «куда еще»? У нас ни крошки нет.

— Вчера машина ходила в Ряйселе, — сказал один из пловцов. — Взяли мы четыре громадные буханки: три на нас, одну на вас. Так Корженевич такой шум поднял! Что, говорит, пловцы? Половина из них девочки, а у меня, говорит, пять львов, и каждый может такую буханку в один присест съесть, и взял для вас две буханки.

— Хм, странно. Он сегодня был у нас и ни словом про хлеб не обмолвился…

— Наверно, вечером принесет! — сказал Кирилл. — Ведь он видел, что мы без хлеба едим.

Когда начался урок, Сергей и Кирилл, добросовестно работая руками и ногами, проплыли на глазах у всех добрые сто метров. Пловцы бурно выразили свой восторг, у Василия Ефремовича весело заблестели глаза.

— Ну и разбойники, одно слово — разбойники. Что вытворяют, а? И хотел бы злиться, да не могу. Ну ладно, Пильщиков, иди сюда, получай: деньги на твое имя пришли.

После секундного оцепенения раздалось такое громкое троекратное «ура!», что пловцы позажимали уши. Трубя и распевая, самбисты торжественно промаршировали вокруг Подвысоцкого вслед за Женькой, который размахивал тремя красными бумажками.

— Ну, водяные, забирайте себе все ягоды, — великодушно разрешил Антон. — Теперь-то мы заживем как короли.

— А вас, Василий Ефремович, — любезно добавил Сергей, — мы приглашаем на молодую картошку. Эх, хороша она, стерва, да если еще маслица добавить да укропчику сверху покрошить!

Подвысоцкий оторопело глянул на нахала, хотел что-то сказать, вдохнул воздух, но раздраженно махнул рукой и отвернулся. Сергей за его спиной так точно передразнил его, что все прыснули. Василий Ефремович обернулся, но лицо Сергея было непроницаемо-доброжелательным. Тогда Подвысоцкий снова махнул рукой и рассмеялся.

4

ЭКСТРЕННОЕ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ЗАСЕДАНИЕ

«ЗЛО НАДО ИСКОРЕНЯТЬ!»

ПОХИЩЕНИЕ ПОХИТИТЕЛЯ

По дороге домой самбисты галдели, словно стая растревоженных галок. Получение колоссального богатства в тридцать рублей ликвидировало финансовый кризис и открывало сладкую перспективу сытой жизни. Но, с другой стороны, всех беспокоил и возмущал поступок Корженевича.

— Когда он придет, сразу надо будет его спросить, зачем он это сделал, — кипятился Женька.

— А телку что? И сам не изменится, и хлеб не отдаст, — возразил Сергей. — Семь с полтиной помните?

— Так что же — смолчать? Ты, дескать, твори подлости, а мы будем скромно улыбаться?

— У нас на Балтийском, — сказал Антон, — на такую «заначку» очень просто ответили бы…

— Вот и давайте ответим по-рабоче-крестьянски! — подхватил Сергей.

— Тут другое дело. Надо все обдумать, иначе отношения так испортим, что вся наша учеба полетит вверх тормашками.

— «Отношения испортим!» — гнусаво передразнил Женька. — А он пусть творит что хочет?

— Дурак ты, Женька! — ответил Антон. — Если для дела надо, можно и не портить отношения. Хорошее учение стоит буханки хлеба. Да я не о том. — И он задумался.

— Подвысоцкому пожаловаться, — предложил Кирилл.

— Да, как раз! — Женька захохотал. — Он скажет: ваш хлеб пошел мою картошку искать.

— А что, если… — начал Антон.

— Все-таки пожаловаться? — подхватил иронически Женька.

— А что, если, — медленно повторил Антон, — провести на Глебе практическое занятие на тему «снятие часового», которое он нам предлагал? И в итоге отобрать хлеб!

Все замолчали.

— Как, Женечка? — обратился Антон к Пильщикову.

— Да я… да… конечно… ну… в общем…

— Смотрите, смотрите, Женька-то наш, оказывается, берет уроки разговорного языка у Вальки, — съязвил Сергей.

— Нет, я не согласен! — решительно возразил Кирилл. — Мы, во-первых, комсомольцы, а во-вторых, он наш тренер. Это будет самоуправство.

— Что же, Инылькан, — сказал Антон, — ты молодец. Обдумать это дело надо, конечно, со всех сторон и тщательно.

События следовали за событиями со стремительностью кинематографа. Придя домой, самбисты увидали на столе толстый кусок присоленного сала, при виде которого каждый невольно сглотнул слюну.

— Это еще что?!

Радостно и смущенно улыбаясь, Валька сказал, что Володька-пастушонок принес им по собственной инициативе и бесплатно этот сгусток калорий в виде горячо рекомендуемых медициной жиров, о которых шла речь как раз на последнем заседании совета министров.

— Комментарии, как говорится, излишни! — воскликнул Сергей. — Солидарность неимущих и алчность богачей. Жизнь течет в соответствии с установками полного собрания сочинений писательницы Агнии Барто.

— Кончай зубоскалить, — сказал Антон. — Объявляю комсомольское собрание открытым. Ввиду особой ответственности решения, которое мы должны принять, прошу Инылькана вести протокол. На повестке дня один вопрос: о хлебе, незаконно похищенном преподавателем Корженевичем у самбистов. Записал? Присутствовали все сто процентов комсомольцев. Теперь прошу выступать по существу.

— Хм, а если он принесет хлеб? — осторожно спросил Валентин. — Выходит, зря тогда совещались?

— Не принесет, — уверенно возразил Сергей.

— Надо проучить! — воодушевился Женька. — Слушайте: имеем мы право проводить практические занятия? Имеем!

— Даже должны, — добавил Сергей.

— А как их лучше всего проводить? Ясно, на человеке, который для этого подготовлен. Значит, на Корженевиче. Это первое. Второе: а что хлеб мы отберем, так кто будет об этом знать? Не в интересах Глеба жаловаться, это факт. А мы тоже шуметь не будем, сжуем буханку потихоньку, и только.

— При чем тут «никто знать не будет»? — сказал Кирилл. — Надо, чтобы своя совесть была чистая.

— Кирилл, — проникновенно обратился к нему Сергей, — разве ты не знаешь, что комсомольцы всегда боролись за справедливость и выступали в защиту бедных?

— Бороться можно по-всякому, — твердо возразил Кирилл. — Все же Корженевич — наш преподаватель.

— Ну, вот что! — с неожиданной страстью вдруг произнес Антон. — Революцию не для того делали, чтобы мерзавцам тепло жилось! С подлостью нужно бороться всегда и везде. А мы слишком уж вежливыми и тихими стали, стесняемся подлецу прямо сказать, что он подлец, потому они до сих пор живут и процветают. Умирать буду — не прощу себе, что оробел перед Глебом, — как же, преподаватель! — когда он меня заставил уроки подписать, которых не было. Теперь — баста, научился! Зло надо искоренять повсюду, от кого бы оно ни шло!

— Ну, ты уж слишком! При чем здесь революция и все такое? — спросил Валька.

— А при том, что для того ее и совершили, чтобы волчьих отношений между людьми не было. Ясно? Все — товарищи. А Глеб твой хлеб присвоил. Он — товарищ? «Революция и все такое», — повторил Антон. — Ты думаешь, это в тысяча девятьсот семнадцатом году произошло, а к тебе никакого отношения не имеет? Имеет! Володька-пастушонок — вот кто будет настоящим человеком. Университетов не кончал, об истмате-диамате и не слыхивал, а когда увидел, что люди нуждаются больше него, сам пришел на помощь. Кстати, вот что! Я боюсь, как бы ему в конце концов папаша мозги своим нытьем не задурил. Надо Володьке доказать, что люди — настоящие, что они братья! Пусть в этом убеждении и развивается, понятно?

— Понятно, — несколько огорошенно ответил Валька.

— Мы ему на память оставим хороший подарок, — категорически предложил Антон. — И не дешевку какую-нибудь, а действительно вещь.

— Хм, да, а деньги?

— Деньги? А вот Женька получил сейчас тридцать рублей, так мы из них за двадцать пять школьную форму купим, — я видел, когда ездил в Ряйселе.

Лицо Валентина, как ясный экран, комически отобразило многокрасочную гамму чувств, связанных с известием о получении денег и тут же об их утрате…

— В общем, так, — сурово заключил Антон, — мы уже не дети и отвечаем за все вокруг. Подлость будем карать, а хороших людей поддерживать. А что без жратвы опять придется сидеть, так нам привычно.

— Я согласен с тобой, — сказал Кирилл. — И что Володьке мы форму купим, это очень хорошо. Но совсем неверно, что физическая сила — главный аргумент в борьбе с подлецами. А перевоспитание?

— А разве я так сказал: «только физическая сила»?

— Глеба ведь хочешь принудить. А он наш тренер.

— Ты согласен, что зло надо искоренять?

— С этим согласен.

— Тогда слушай. Истина всегда конкретна. Случаи все бывают разные. Если необходимо — надо жаловаться, если необходимо — убеждать, если необходимо — ругаться. А здесь — я имею в виду этот конкретный случай — надо применить насилие.

— Почему? — упрямо спросил Кирилл.

— А потому, что наказание будет сочетаться с учебой. А учиться — так учиться по-настоящему. Для этого мы сюда и приехали. Корженевич сам предложил нам провести практическое занятие. Так не девочек же умыкать! Если мы сумеем «снять» Корженевича, тогда, значит, по-настоящему научились работать, значит, не зря здесь время тратим. Вот это будет проверка! А не сумеем его «снять», грош цена нашей подготовке. Ну?

— Подожди. Дай подумать.

— Думай. А мы пока будем голосовать. Кто за насильственное изъятие хлеба? Пильщиков?

— «За». Руками и ногами. И форму купить.

— Смородинцев?

— Изъять! Беретик обязательно с блямбой.

— Ярыгин?

— Все это правильно, конечно…

— «За» или «против»?

— «За».

— Инылькан?

— «За». Только хорошенько потренироваться.

— Я тоже «за». Пиши в протокол: принято единогласно. Теперь обедать. Технические детали — позже.

Без четверти пять Ярыгин, смотревший на дорогу, крикнул:

— Корженевич идет!

— Что в руках?

— Ничего.

Самбисты кисло и в то же время многозначительно переглянулись: трижды рискованная, неприятная операция приблизилась вплотную и стала неотвратимой…

Урок прошел, как обычно. В конце его Глеб с охотой и удовольствием по просьбе Антона, ясно смотревшего на него, уточнил некоторые детали снятия часового и, снисходительно хохотнув, спросил:

— Так что же, проведем практическое занятие, а? И самим хорошо, и девушки довольны будут. А? Ха-ха-ха! А что это вы сегодня такие молчаливые? — уловил он нечто необычное в поведении своих подчиненных.

— Вот если бы у нас был хлебушек, тогда бы и веселились, — дерзко ответил ему Женька.

Глеб внимательно посмотрел на него, ничего не ответил и вскоре ушел.

Совет министров в совершенно секретном порядке тотчас же приступил к детальному обсуждению предстоящей кампании. Министр обороны выдвинул в качестве ее основы снятие из засады. Когда Глеб вечером выйдет из дому, тогда его и снять.

— А выйдет ли? — выразил сомнение министр по делам искусств.

— Обязательно выйдет, — сказал министр просвещения. — Он каждый вечер делает перед сном пробежку, три километра легким шагом. Я один раз с ним бегал.

— А где же он бегает?

— Сначала по той дороге, по которой мы первый раз шли, затем сворачивает в лес, а потом опять возвращается на дорогу тою же тропинкой.

— Здорово, — выразил удовлетворение премьер-министр. — Во сколько он бежит?

— Около десяти.

— Ясно. Еще три часа.

После ужина, почти не отдохнув, приступили к тренировке. Выбрали подходящую тропу. Каждый по очереди бегал за Корженевича, остальные пробовали себя на разных ролях. Через час вариант был отработан безупречно. Уже смеркалось, когда они выступили. В лесу было сыро и прохладно, черные деревья стояли неподвижно, загадочно темнели пни и камни. Самбисты двигались цепочкой. Валентин нес мешок и веревку. Кирилл тащил длинную жердину. На душе было тревожно. Каждому приходила в голову мысль: а может, оставить это дело? Но быстрые ноги легко несли их вперед. Вдруг недалеко от перекрестка, где тропа выходила на дорогу, Кирилл резко остановился и тихо, но уверенно сказал:

— Стой! Тише!

— Чего ты? — громко спросил Женька. — Далеко еще.

— Назад! — скомандовал Кирилл, вслушиваясь в темноту.

— Назад, ребята, — тихо повторил Антон. — Кирилл зря не скажет.

— Быстро с дороги и ложитесь! — приказал Кирилл.

Самбисты подчинились. Тишина.

— Что за шутки? — недоумевал Женька.

— Тсс. Слушай!

Через минуту все услыхали быстрые шаги. Мимо распластавшихся самбистов, чуть не задев их платьем, прошла девушка. Они узнали Полину. Еще мгновение — и она исчезла в темноте, скоро даже Кирилл перестал слышать ее шаги. Самбисты поднялись и пошли дальше, не сказав ни слова. Все с уважением поглядывали на Инылькана.

Через десять минут свернули с дороги на тропку.

— Здесь, — сказал Кирилл.

Расположились по обеим сторонам тропинки, стали ждать. Антон и Женя положили поперек нее веревку, концы которой держали в руках. Замерли. Побежали бесконечно долгие минуты. Лес жил своей жизнью. Где-то в стороне трещали сучья, кто-то ухал, шелестели вершины деревьев, по которым временами пробегал ветер. Никакой посторонний шум не примешивался к этим вековечным звукам.

— Может быть, зря ждем? — прошептал Валька.

— Терпение! Тишина! — также шепотом ответил Антон.

— Бежит! — вдруг произнес Кирилл, и сразу учащенно застучали все сердца.

— Внимание! — едва слышно сказал Антон.

Темная фигура громко и ритмично дышащего Корженевича быстро приближалась к ним. Все дальнейшее продолжалось считанные секунды. Веревка, как струна, натянулась над землей. Глеб споткнулся и, падая, успел сказать только: «О черт!» Тотчас же дюжие руки завернули его руки назад и мгновенно стянули их петлей. Сергей крепко зажал ему нос и, когда Глеб открыл рот для вдоха, с силой воткнул туда кляп. Одновременно Валька надел на голову Корженевича мешок, а Кирилл со всей своей железной силой стянул веревкой ноги пленника. Все происходило в абсолютном молчании. Глеб ничего не слышал и не мог ничего видеть. Все тело его бешено изгибалось и билось в попытках сбросить путы. К спине Глеба привязали жердину, подняли — так и понесли его лицом к земле. Он, вероятно, уже понял, что произошло и кто сыграл с ним такую шутку, и перестал извиваться. Какие мысли сменяли в его голове одна другую в этот момент, кто знает…

В полном безмолвии, по два человека с каждого конца несли самбисты на плечах прогибающуюся жердь с привязанным Глебом. Сергей шел впереди. Немного не доходя до Глебова дома, жердь поставили к дереву. Тихо подошли к дому. В комнате тускло горела керосиновая лампа. Около одного из окон стоял стол. За ним самбисты неожиданно увидели Тамару Касаткину — пловчиху. Будучи старше других студентов, она обычно держалась в стороне, глядя насмешливыми глазами пожившего человека на суетню и проделки буйной молодежи… Низко склонив голову, она медленными движениями, иногда задумываясь подолгу, зашивала куртку Глеба..

— Вот так композиция!..

Самбисты безмолвно переглянулись, энергично зажестикулировали. Затем, согласно кивнув, Антон и Женя подсадили Сергея в боковое окно, он бесшумной поступью, как призрак, проскользнул к шкафу за спиной у Тамары (бывая у Глеба, самбисты знали, где он хранит продукты) и тихонько потянул дверку. Ребята увидели, как Касаткина, может быть от скрипа дверцы, вскинулась, посмотрела по сторонам, но потом снова опустила голову и продолжала шить. Сергей, как тень, недвижно застыл в полумраке за ее спиной. Переждав минутку, он тихо взял непочатую буханку, положил на ее место полтинник, так же неслышно прошел назад и выпал на руки друзей.

Проходя мимо жерди с неподвижным Глебом, Антон сунул руку под мешок и выдернул у пленника изо рта кляп. Глеб молчал. Антон распустил узел на руках. Глеб не шевельнулся. Самбисты тихонько отошли по тропе и затем припустили что было духу домой.

5

НАЧАЛО НОВОГО ПЕРИОДА

В ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЯХ

«НАМ НЕ СТРАШЕН СЕРЫЙ ВОЛК!»

Проснувшись, они сразу вспомнили события вчерашнего вечера. Здоровенная буханка лежала на столе реальным доказательством того, что похищение Глеба — факт. С большой долей неловкости и волнения — при всем сознании своей правоты — ожидали они появления тренера. Валька даже высказал мысль, что Корженевич вообще больше не придет.

— Куда ему деваться! — возразил Сергей. — От заработка Глеб еще никогда не отказывался.

Позавтракав, самбисты улеглись загорать на утреннем солнышке. Шло время, Глеб не появлялся.

— А может быть, и впрямь не придет? — спросил Кирилл.

— Отчего же ему не приходить? — вдруг раздался голос Корженевича, поразивший их, как гром с ясного неба. Они мигом повскакивали. Глеб, неизвестно когда пришедший, сидел рядом с ними на камне и рассматривал их. Самбисты быстро выстроились.

Все так же, сидя на камне и постегивая себя прутиком по ноге, Глеб молча, с недоброй усмешкой смотрел на них.

— Так отчего, Кирилл, я не должен приходить, по-твоему? — повторил он.

Наступило неловкое молчание.

— А мы, Глеб, беспокоились, не простудился ли ты вчера, — ответил вместо Кирилла Сергей, нагловато глядя ему в глаза. — Ты ведь, говорят, бегаешь по вечерам, а нынче вечера холодные стали..

— Н-да, так, так. Бегаю, значит, по вечерам. Ясно, ясненько, — не торопясь, проговорил Корженевич, разглядывая самбистов. Они стояли навытяжку. Глеб не торопился командовать «вольно» и продолжал с недоброй задумчивостью смотреть на них.

— Ну что ж, приступим, — промямлил он, вставая.

Урок пошел так и не так, как прежде. Глеб проделывал обычные свои упражнения, и борцы повторяли их. Но теперь он совершенно не следил за ними. Он работал сам по себе, а они как хотят. Куда делись его командирские окрики и энергичные замечания, лишь изредка он ронял словечко или делал небрежный жест. Поняли — хорошо, не поняли — ваше дело.

Самбисты мечтали о том дне, когда Глеб приступит к объяснению «передней подсечки». Это был коронный бросок Корженевича, он проводил его с такой молниеносной быстротой, что они никогда не могли уследить за началом движения. И надо же случиться, что этот долгожданный прием стали проходить сейчас! Глеб, вопреки обыкновению, выбрал для показа не Антона, а Валентина. И это насторожило самбистов — значит, бросок пойдет у Глеба за счет преимущества в силе, а не за счет технического исполнения. Но нет, Корженевич дал четкое объяснение биомеханической схемы броска, которая показалась им очень убедительной: подсекать ногу противника надо, когда она выставлена вперед; руки одновременно работают так, будто перебрасывают через плечо тяжелый камень. Самбисты приступили к отработке приема, Глеб же с демонстративным равнодушием стал на краю ковра, заложив руки за спину. Боже, как отличалась их топорная работа от его виртуозных бросков!

— Глеб, где у меня ошибка? — закричал Сергей.

— Странное дело, такой талантливый ученик, вчерашний урок прекрасно усвоил, а сегодняшний не может, — удивился Глеб. Он подошел, показал и снова отошел в сторону.

— Вчерашний? — наивно удивился Сергей. — А ты откуда знаешь?

— Давай, давай, елы-палы, работай, не паясничай! — зло ответил Глеб.

Сергей пожал плечами, изображая крайнюю степень недоумения.

Антон работал в паре с Женей. Ни тот, ни другой не хотели падать, и поэтому бросок у них совершенно не получался. Ответ Глеба Сергею к дальнейшим вопросам не располагал, и они, хоть и помирившиеся по решению совета республики, боролись молча, обмениваясь только сугубо деловыми репликами.

Вдруг совершенно случайно, вытягивая упирающегося партнера, Антон резко сменил ногу и подсек не выставленную, а стоящую сзади ногу Женьки, и тот упал так, что хлопок по ковру прозвучал с пушечной силой. Антон тоже не смог удержаться на ногах.

— Смотри-ка, что-то не так, ведь я подсекал не по схеме, а до чего же легко вышло.

Они стали пробовать иначе, но получалось еще хуже, болезненно заныли от ушибов голени.

Когда урок окончился, Глеб отпустил всех, подозвав к себе пренебрежительным жестом Антона. У того в ожидании предстоящих объяснений неприятно похолодело в груди. Но Глеб молчал. Открыв журнал, он что-то туда записывал. Это продолжалось довольно долго, дольше, чем требуется записать содержание одного урока.

Поднявшись, Глеб протянул авторучку. Первое чувство Антона, когда он увидел заполненный журнал, было негодование: после вчерашнего занятия прошел только один урок, а Глеб заполнил две графы. Но, прочитав запись, он без колебания подписался. В незаконной графе было написано: «Практические занятия по снятию часового», и против всех фамилий стояли крупные пятерки.

— Правильно? — спросил Глеб не без иронии.

— Правильно! — ответил Антон, прямо и дерзко поглядев ему в глаза.

Корженевич неожиданно закашлялся, опустил голову, собрал свои вещи и ушел не прощаясь. Антон стремглав побежал к озеру.

— Ай да Глеб! — Сергей расхохотался. — Ну и торгаш, ну и деловой человек! Вот уж не теряется, так не теряется! За свое собственное похищение выписывает себе деньги. И надо ж было сообразить — ничего даром не пропадает. Сколько занятие стоит? Два рубля? Значит, в два рубля оценил оскорбление своей личности? Не дорого!

— Еще и мешок наш у него, да и за хлеб деньги получил, — добавил Валька.

— И почему это мы не тебя похитили? — посочувствовал ему Женька.

Общее мнение было, что Глеб неверно объяснил прием, однако поди докажи, что это так.

— Никогда раньше не было, чтобы ни у кого ничего не получалось, — произнес Кирилл. — Конечно, бросок сложный, однако хоть приблизительно должно было получиться.

— Ребята, у нас с Женькой вот что однажды вышло, — сказал Антон. — Давайте разберемся.

Они вернулись на ковер. Все было верно в схеме Корженевича, но чего-то существенного не хватало. Бросок не шел. То, что предложил Антон, тоже никаких ощутимых результатов не давало.

— Чем неорганизованно галдеть, — сказал Кирилл, — разойдемся по одному, по два и будем думать, а после сопоставим.

— Кирилл, — с пафосом произнес Сергей, — ты еще сам не знаешь, какая у тебя голова. У тебя в самом деле министерская голова, и ты будешь первым из великих людей Камчатки. Я отчетливо представляю такую сцену: по Камчатке уже ходят троллейбусы, и люди спрашивают друг друга: вы сходите на углу Гагарина и Инылькана? Или приедут из дома отдыха и скажут: мы приехали из Инылькана. А их спросят: как дела в Инылькане? Да что там проспекты и дома отдыха! Со временем всю Камчатку назовут Иныльканией, и мы будем рассказывать, что видели самого великого Инылькана, который с нами иногда даже здоровался!

— Замолчи ты, соня, — отмахнулся Кирилл, — а то я расскажу твоим внукам, как ты регулярно просыпал свое дежурство и заготавливал сырые сучья.

Антон и Женя опять работали в паре; памятуя о недавней ссоре, оба в осторожных выражениях оспаривали мысли друг друга. Полная противоположность их мнений способствовала, однако, тому, что все неспособное выдержать критику сразу же отметалось. Они выходили на ковер, делали бросок, обращая внимание на то или иное, и снова шли к бумажке, рисуя новые силуэты и векторы, штрихуя площади опоры, и с каждым разом бросок становился чище. Это длилось примерно полчаса.

— Эй, ребята! — закричал Антон. — Давайте подытожим. У меня как раз наоборот, чем Глеб говорит. Ну-ка, Женя!

И он довольно технично бросил Пильщикова, а затем дал обоснование схеме, по которой подсекалась стоящая позади нога противника, и, что особенно важно, в тот момент, когда она только начинала шаг. Иначе, чем советовал Глеб, работали руки. Эту схему опробовали все.

— Так, теперь слушайте меня, — выступил Женька. — А если у меня ноги короче, чем у партнера, или он стоит далеко, как я его тогда достану? Значит, надо подбивать ближайшую ногу. Только работать руками не так, как говорил Корженевич.

Критически проверив, приняли и Женькин метод, который был проще предложенного Антоном, а значит, и легче выполнялся.

На смену неустойчивому, тревожному настроению, которое угнетало утром, пришло чувство бодрое и радостное.

— Нам не страшен серый волк, — так определил Сергей причину общей приподнятости, — или, переводя разговор в сферу, доступную физикам, скажем: мы и сами с усами. Во время ужина Антон и Женя, отношения между которыми заметно потеплели, были вежливыми, как на дипломатическом приеме, и в их лексиконе появились даже такие слова, как «спасибо» и «пожалуйста».

Производственное совещание продолжалось и после ужина. На сытый желудок будущее представилось и вовсе в оптимистическом аспекте: как ни плохо Глеб к нам относится, бороться, кроме как с нами, ему не с кем. А бороться он должен обязательно — впереди первенство Союза. Это он сегодня демонстративно не боролся, а завтра будет. И по-настоящему. Значит, наблюдая за ним, надо не ворон считать, а запоминать, как и что он делает. А кто с ним борется, должен не просто нападать и сопротивляться, а перенимать его приемы, а уж если упал и не понял почему, снова стать в ту же позу, чтобы Глеб снова бросил, и второй, третий раз, но понять, в чем дело.

— И выделить специально перед ужином, как сейчас, время для анализа нового материала, — уточнил Антон.

— У меня, так сказать, мысль появилась, — начал Валька. — Нам надо не только новые приемы разбирать, но и в старых разобраться. А то, например, мне кажется, что бросок через бедро Глеб совсем иначе делает, чем нам объяснил.

— Господи боже мой! — воскликнул Сергей. — Всем сегодня в голову мысли приходят, один я, несчастный, только слушаю, восторгаюсь и больше ничего!

— Простите, вы на каком факультете учитесь? — любезно осведомился Женька. — Ах, на журналистике? И удивляетесь, что мысли в голову не приходят?

— Физиков опровергать мы будем физическими методами. — И, неожиданно подхватив Женькины ноги, Сергей перевернул его и уселся сверху.

6

ВОЛК ВСЕ-ТАКИ СТРАШЕН

ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ ОТКРЫТИЯ

ЕСТЕСТВЕННОСТЬ И ЗАКОНОМЕРНОСТЬ УЧРЕЖДЕНИЯ

АКАДЕМИИ НАУК В РЕСПУБЛИКЕ

Но развеселились самбисты, как показало развитие событий, рано. До конца курса оставалось еще немало занятий, а Корженевич продолжал своеобразно их саботировать, подчеркнуто равнодушно излагая новое. И лекции свои он также отчитывал скучно и монотонно, не оживляя их, как прежде, примерами из своей практики. Однако не бороться он действительно не мог, и самбисты пользовались этим вовсю, они пристально наблюдали за ним и дошли даже до того, что заранее ставили себе задачи: сегодня вечером он нас будет бросать преимущественно подножками, а завтра — зацепом стопой и обвивом. Привычка осмыслять заставила их по-новому отнестись к вещам известным, казалось бы непреложным, и увидеть там много неожиданного. Все это шло на пользу делу. Когда Глеб устроил им контрольную работу на тему «Комбинации, завершающиеся броском через голову», он был поражен быстротой выполнения. Процедив сквозь зубы что-то о верхоглядах, он ушел домой. Но дома ему пришлось удивиться еще раз — сданные контрольные отличались четкостью, ни одна не повторяла другие, а над работой Сергея он особенно задержался, затем достал из ящика стола толстую тетрадь в черной клеенчатой обложке, свою «святая святых», куда заносил материалы для будущей книги «Тренировка мастера в борьбе самбо», и тщательно переписал в нее разработку и обоснование одной из комбинаций, предложенных Смородинцевым. С большой неохотой поставил он пять пятерок.

Так продолжалось несколько дней, а затем стиль борьбы Глеба резко изменился: боровшийся до этого в высшей степени технично, он стал употреблять почти только силовые приемы.

Состоялось экстренное совещание совета министров.

— Вот ведь чертов сын, — возмущались самбисты, — наверняка догадался, что за ним следят, и специально сбивает нас с толку.

Они настолько были уверены в зловредности Глеба, что им и в голову не пришла простая истина: следуя своей системе тренировки, он вплотную приступил к отработке выносливости. Но как бы то ни было, метод их учебы был подорван в корне: ни верных объяснений, ни практических демонстраций. Это было тем более неприятно, что по программе пошли самые сложные приемы и комбинации.

— Ну, братцы-министры, что делать-то будем? — спросил премьер.

Министры молчали.

— Слушайте! Сегодня головой буду я! — вдруг торжественно провозгласил Сергей. — Не зря же когда-то две ночи готовился к зачету по логике.

— Итак, образец ночной логики, — подхватил Женька.

— Итак, Корженевич сейчас работает силой и натиском. Значит, наша задача — выяснить подробности этого дела, то есть понять, каким образом он умудряется работать и три и четыре схватки подряд, оставаясь свежим…

— Как молодой огурчик, — подсказал Пильщиков.

— Каждый мыслит образами, понятными и дорогими ему, — Сергей поклонился в Женькину сторону и сел.

— Сергей, ты где родился? — спросил его Кирилл.

— В Вышнем Волочке, а что?

— Быть Вышнему Волочку Смородинцевоградом!

— А разве кто-нибудь в этом сомневался? — удивился Сергей.

Началась лаборатория силового стиля Корженевича. Что бы ни делал он на ковре, за ним пристально следили внимательные глаза его противников-учеников. На традиционном совещании перед ужином выкладывались в общую кучу и обсуждались крупицы дневных наблюдений. Именно так были сделаны крупнейшие открытия. Пильщикову принадлежала честь раскрытия великой тайны Глеба, которую тот не выдал бы и под пыткой: тайны его сокрушительного рывка. Вкладывая в рывок относительно не много сил и поэтому не уставая, Глеб легко выводил из равновесия противников, и ему частенько удавалось бросать партнера на спину тягой одних только рук. И Женька разгадал секрет этого движения!

— Эврика! — вскричал он однажды со страстью первооткрывателя. — Иди сюда, — позвал он Антона. — Держись крепко, не двигайся с места. — И сильно ударил его кулаком в грудь. Антон не шелохнулся. — Держись еще крепче! — И он указательным пальцем легко и быстро два раза подряд толкнул его в грудь. Антон замахал руками и вынужден был отступить, чтобы не упасть.

— Здорово! — восхитились самбисты. — Идея ясна!

Женьке уже больше ничего не пришлось объяснять — они сами все поняли. Тут же были надеты куртки, и начались двойные рывки. Очень трудно было, правда, точно уловить необходимый ритм. Но что дается сразу?

Следующее открытие сделали одновременно Кирилл и Валька — они обратили внимание на то, как Глеб гасит рывки: моментально расслабляется и в момент рывка тянется за партнером без сопротивления. («Как макарона», — прокомментировал Сергей.) Опираясь на это наблюдение, самбисты сделали чрезвычайной важности вывод о том, что, даже борясь в самом бурном темпе, Корженевич большую часть времени держится расслабленно, но за периодом расслабления следует бурное взрывообразное напряжение отдохнувших мышц. Не то что у них, ходят как деревянные!

— Товарищи! — сказал на одном из вечерних совещаний Сергей. — Происходит невообразимая путаница понятий. Никто, конечно, не обращает на это внимания, различные там философы или физики, но мой высокоорганизованный мозг не выносит хаоса. Где вы читали или слыхали, чтобы совет министров обсуждал проблемы биомеханической схемы передней подсечки или броска обвивом? Нигде! Функции совета министров — хозяйственные, внешне- и внутриполитические. А дела научные — это функция академии наук. Товарищи! У нас давно назрела необходимость в такой организации. Совет министров должен издать постановление об учреждении в Республике Самбо академии наук. Кто «за»? Единогласно!

— Тише, товарищи! — поднятием руки остановил он клики восторга и одобрения. — Тише! Президентом академии наук нашей республики я предлагаю избрать крупнейшего нашего ученого, — он возвысил голос, — автора фундаментального, основополагающего труда «Букварь», — он еще больше возвысил голос, — министра просвещения, любимца всех наших детишек, выдающуюся голову, — набрал воздуху и прокричал — Кирилла Инылькана!

— Ура! Ура! Ура! — прокричали министры, они же академики.

— Но, товарищи, — вкрадчиво продолжал Смородинцев, — где вы встречали академию наук без вице-президента? И уж скажите по чести: подходит ли на этот пост кто-нибудь больше, чем я? А на пост временно исполняющего должность главного ученого секретаря, так и быть, предлагаю академика Пильщикова, надо же и его как-то приобщать к науке…

Таким образом, двадцать четвертое июля вошло в историю республики как дата образования академии наук, и последующие вечерние заседания пошли под новой высокой маркой.

На очередном заседании двадцать пятого июля академик Ярыгин сообщил, что хочет доложить собравшимся о важнейшем открытии. Он вызвал президента академии на ковер и сказал:

— Дело касается ухода из удержания. Сегодня, когда я боролся с Глебом, он мне сбил все дыхание таким путем, смотрите…

Валька положил Кирилла и стал его удерживать, все время стараясь закрыть ему то грудью, то плечом рот, и Кирилл стал задыхаться, ему уже было не до борьбы.

— Встать! — резко скомандовал Антон.

— А что? — спросил Валька, струсив.

— Если кто-нибудь еще заметит подобные подлые приемы, так не преподносить их с восторгом.

— Я что… — стушевался Валька. — Я, конечно, не для всеобщего употребления. Что я, не понимаю, что ли? Я думал, может быть, в боевом комплексе подойдет.

— Брось, Валька, изворачиваться, — сказал Женька. — Ничего ты не думал. А для боевого комплекса не подойдет. Если ты вставишь мне в рот плечо в боевых условиях, так я откушу у тебя полфунта мяса, и ты уж никогда не будешь щеголять в шелковой маечке. — Валька покраснел. — А насчет Корженевича — предлагаю его на лекции спросить, как быть, если противник применяет подобные приемы, а судья не видит.

В создавшейся ситуации они должны были выкладываться до конца, если хотели выполнить свой долг, а они этого хотели. Было очень трудно, но их утешало, что оставалась всего неделя. Однако они не знали, что судьба отпустила им еще далеко не весь запас заготовленных ею для них каверзных испытаний..