Онлайн чтение книги Рябиновый мед. Августина
Дом

Проселочная дорога петляла среди лугов, ныряла в чащу прохладного хвойного леса, где меж раскидистых еловых лап оказывалась более гладкой и укатанной, чем на воле. Покинув лес, дорога местами становилась совсем разбитой, превращаясь в настоящее испытание для путешественника.

Июльским жарким утром, на самой заре века минувшего, по дороге той, поскрипывая и подрагивая на кочках и охая на колдобинах, продвигалась одноконная подвода.

В подводе, кроме круглолицего добродушного возчика в засаленном картузе, сидели три пассажира.

Мужчина, черная густая борода которого делала затруднительным определить его возраст, был одет по-мещански: в серый суконный сюртук, такие же штаны, заправленные в козловые сапоги. Козырек нового картуза, несмотря на жару, был надвинут на глаза, скрывая от окружающих их выражение.

Кроме него, на подводе ехали нестарая общительная монахиня в черном и девочка лет пяти-шести в длинном миткалевом платьице и белом бумазейном платочке. Девочка испуганно прижималась к монахине, время от времени поднимая на нее большие серые глаза, в которых плескался вопрос.

Монахиня, словно нарочно не замечая вопроса в глазах малышки, всю дорогу поддерживала оживленный разговор с возницей.

Бородатый мужчина в разговор не вступал, и было непонятно – опечален он чем-то или же попросту равнодушен к предмету беседы.

А разговор поначалу крутился вокруг красот здешней природы, богатой лесами и реками.

Местность эта издревле привлекала к себе сановную знать – для охоты, а мужей благочестивых – для уединения и духовных подвигов.

Монастыри, деревни, города и пустыньки соседствовали на Пошехонье и Ярославщине так тесно, что жизнь одного вплеталась в жизнь другого, смешивалась и становилась неразделимой. Отшельники устраивались в лесах недалеко от поселений, частенько бывали притесняемы суеверным темным людом, но, терпеливо неся свой крест, не роптали и потихоньку становились старцами. После смерти последних, как водится, тот же люд принимал их святость, ходил на оставленные святыми колодчики, поклонялся светлым ликам, просил о помощи. Святые, в свою очередь, не держали обид и уже с небес продолжали помогать потомкам бывших соседей. Так и жили. И чудеса случались. Об одном таком чуде и подмывало поведать попутчикам разговорчивую сестру Степаниду. Она наслаждалась нежданно выпавшей праздностью, приятной беседой и молчаливым вниманием попутчиков. И едва возница коснулся в разговоре чудесного свойства лесного ключа, возле которого им довелось остановиться, сестра Степанида с готовностью подхватила:

– И-и, мил человек, чудес в мире великое множество, и все дела Божьи!

Она обращалась одновременно и к спине разговорчивого возницы, и к угрюмой фигуре бородатого. Монахиня словно не замечала его угрюмости и расточала свою тихую улыбку на всех, не боясь не встретить улыбки в ответ.

– Взять хотя бы нашу пустынь. Сколько уж ей веков, не упомнить. Бывала она, батенька мой, и мужскою, и девичьей. А вот называлась всегда одинаково: Рябининой Ильинской.

– Это почему ж?

– В незапамятные времена стояла на том месте церковка, в честь Ильи-пророка построенная. Да стала разрушаться. Забросили ее. А в лесах недалече монастырь стоял, и игуменом в нем был преподобный Адриан. Праведник, каких поискать.

Мученическую кончину принял. Разбойники ночью ворвались в обитель, думали богатства найти несметные, а там пусто. Измывались над старцем, пытаясь дознаться, где сокровища спрятаны, только все зря. Убили старца и монахов, взяли, что нашли, и тело убиенного игумена унесли да на реке Ушломе и бросили. А на месте старой Ильиной церкви, аккурат год спустя, возьми да и вырасти известное дерево – рябина.

– Обычное дело.

– Обычное, мил человек, да не обычное. Стало то деревце смолкой истекать, вроде как медом. Люди пригляделись, а это не смолка вовсе, а миро.

– Таки и миро?

– Миро. Люди стали приходить и получали исцеление у дерева от разных хворей.

– Как так? – Возчик причмокнул языком. По всему было видно, что не слишком доверяет он словам монахини.

– А так. Поклонится человек деревцу, прикоснется к веточкам, и хвори как не бывало.

– Дерево же! – не верил возчик.

Мужчина с бородой безучастно смотрел в сторону. Не понять – слышит ли он, или же мысли его находятся в ином месте, далеко отсюда, от разговора о праведниках. Рядом с ним покоилась его поклажа – небольшой фанерный сундучок и тряпичный узел. Изредка мужчина взглядывал на ребенка, жмущегося к монахине. Взгляд этот был не ласков и не злобен. Таилась в нем думка, но о чем она?

Встречаясь с бородачом глазами, девочка прятала лицо в складках одежды сестры Степаниды.

– Дерево, – согласилась монахиня, поглаживая ребенка по голове. – Только непростое. Люди так и потекли с окрестных сел к рябине. Поток не иссякал. И издалека приезжали. А один раз пришел на сие место причетник из ближнего села и разъяснил, что по правилам святых отцов негоже кланяться дереву. Нужно, мол, на этом месте прежнюю церковь выстроить заново. Народ понял разумную речь. Обратились к боярыне, помещице местной.

– И что боярыня?

– Благочестивая была, разрешила строить, денег дала. Рябину не тронули, храм отстроили рядом, а после позвали игумена и попросили устроить монастырь. Так и стало. Постригся в том монастыре и житель ближнего села Иван. Принял имя Ионы. Тихий был и незаметный. А перед смертию открыл Иона игумену благочестивый поступок отца своего с убиенным мучеником Адрианом.

– Отец этого Ионы, выходит, знавал старца Адриана?

– Рассказал Иона, что отец его поверженные при реке Ушломе мощи убиенного старца ночью вывез и похоронил в разрушенной церкви, а на месте погребения посадил рябину, и якобы теперь на том месте и совершаются чудеса и исцеления.

– Вон оно что! – воскликнул возница. – Так это мощи Адриана-мученика миро источали!

– После, батенька мой, братия мощи святого извлекла, а рябину игумен трогать не велел. И с тех времен в приходской церкви Рябининой пустыни бывает праздник перенесения святых мощей.

– Это о какую же пору, матушка?

– В ноябре месяце, мил человек. Аккурат рябины-то в лесу огнем полыхают…

После рассказа монахини путешественники долго молчали.

Леса отступили. Подвода выехала на открытое место. По левую сторону точно море разливанное синел лен – глаз не отвести. С другой стороны дороги золотом отливала рожь. Впереди то показывалась, то пряталась река. Зигзаги ее терялись в необозримых полях. На увалах вдалеке паслись белые как снег овцы и черные, с белыми лбами коровы.

Подвода влезла на пригорок, и путешественникам открылся вид на лежащий вдали городок. Сам городок прятался за сенью деревьев, но окаймлявшая его с ближней стороны неширокая река неожиданно предстала во всей красе, разливаясь в зелени своих берегов, украшенная мостами, купальнями и лодками с рыбаками, а также россыпями ульев, то тут, то там обрамлявшими береговые луга.

Вот показались луковки церквей, сверкая на солнце позолотой крестов. Если приглядеться, можно было увидеть, что ближе к востоку река сливается с другой рекой, образуя стрелку. На этой-то стрелке и был когда-то давно выстроен город. Поначалу появилось городище за частоколом, окруженное, как водится, рвом с водой – от набегов неприятеля. Затем, конечно, город разросся, и к описываемому времени улицы его широким веером разбегались в разные стороны от городского вала, украшенные резными чердачными оконцами, чешуйчатыми шишечками своих церквей да башней пожарной колокольни.

Густые ярославские леса почти вплотную окружали город, отделяя его и пряча от остального мира в дикой, но необыкновенно красивой глуши. Местность эта, говорят, исстари была населена кочевым народом меря, дикий нрав которого, вероятно, и стал причиной того, что город с сердечным названием Любим долго не был известен истории.

Впрочем, дикость этого места была на руку многочисленным сподвижникам духа, старцам-отшельникам, подвизающимся в окрестных лесах. В посте и молитве они понемногу накапливали вокруг города незримый Дух Места, что, бесспорно, ощущался в той стороне и поныне…

Когда подвода с нашими путешественниками неспешно приближалась по дороге к кузницам и острогу, предваряющим въезд в город, навстречу стали попадаться люди, шагающие по своим делам. То и дело обгоняли подводу возки, доверху груженные душистым сеном.

Монахиня обращала внимание девочки на то, что видела сама. Но девочка вроде и не была рада выпавшему на ее долю длительному путешествию и ярким впечатлениям, до которых так жадно бывает детство.

Она не замечала ни мальчишек-рыбаков, облепивших берег, ни пасечника, колдующего над своими ульями, ни красоты разнотравья. Малышка лишь с опаской взглядывала на бородатого мужчину, молчаливо сидевшего впереди.

Но вот с другой стороны моста, куда уже намеревалась въехать наша телега, показалось красочное семейство местного батюшки. Впереди бежали мальчики с корзинками в руках, обгоняя друг друга и дурачась. За ребятами степенно шагал поп в широкополой шляпе. Батюшка держал на обеих руках по младенцу, добродушно улыбался и кивал возчику, мол, проезжай, пропускаю. Рядом с ним, так же добродушно улыбаясь, стояла матушка с корзиной.

– Отец Сергий по грибы собрался, – пояснил возчик и, поравнявшись с попом и попадьей, приподнял картуз и поклонился. А потом добавил: – Душа-человек. Но – строгий.

Поп и попадья улыбались, оба младенца тоже улыбались и резво махали ручками. Только тут девочка-путешественница выглянула из своего укрытия и несмело улыбнулась в ответ.

– Строгий, но справедливый, – сам себе добавил возчик и легонько ударил лошадку вожжами.

Когда подвода миновала каменное здание острога и город стал очевиден, надвинулся своими, в основном деревянными, строениями, девочка вдруг порывисто обхватила монахиню обеими руками и спрятала лицо у нее на груди.

– Ну-ну, моя… – наклонилась к ней сестра Степанида. – Господь милостив, ласточка, свыкнешься.

Подвода въехала на улицу, мощенную булыжником, и сразу от колес прибавилось шума, а копыта отчетливо застучали: цок! цок! цок!

Проехали мимо каменных казенных зданий. У ворот двухэтажного тесового дома с каменным цокольным этажом возница остановил лошадь.

Девочка открыла глаза, только когда большие руки бородатого человека подняли ее с телеги и поставили на землю. Она хотела было вырваться и убежать к монахине, но бородатый крепко держал ее за руку.

Ворота, скрипнув, распахнулись. Перед приехавшими предстал мощенный гладким камнем двор, широкое парадное крыльцо, на котором, как перед треногой заезжего фотографа, колоритно выстроилось семейство обитателей дома.

Дама в светлом длинном платье с высоким воротом и длинными рукавами держала за руку карапуза в кружевной рубашонке. Рядом с ними стояли удивительно похожие на даму и друг на друга девочки в соломенных шляпках. Одна – ростом с нашу путешественницу, другая – на голову повыше. У обеих девочек волосы были неестественно белые, белее пшеничных колосьев, пожалуй, как тополиный пух. Такие же белые у них были брови и ресницы.

Сзади стояла деревенская нянька с младенцем на руках.

Бородатый человек поклонился и подтолкнул вперед себя девочку.

Она споткнулась, остановилась в растерянности. Поняла, что должна что-то сделать, но что? Дама на крыльце и обе девочки выжидательно смотрели на приехавших.

Малышка оглянулась, ища глазами сестру Степаниду… и не увидела ее!

Глаза, всю дорогу успешно боровшиеся со слезами, подвели. Мгновенно наполнились чем-то горячим, затем переполнились…

Затмившая свет влага безудержно побежала по щекам.

– Поздоровайся с господами, – подсказал сзади бородатый человек, но девочка ничего не могла с собой поделать. Слезы катились тяжелыми горячими горошинами, прокладывая чистые полоски среди серого налета дорожной пыли на щеках.

Девочка на крыльце, та, что постарше, скривилась, поджала губы. Проговорила негромко, но так, что гостья расслышала:

– Плакса!

Положение поправил хозяин дома.

Крупный высокий мужчина с красным от загара лицом и большими пушистыми усами, в синем мундире с золотыми пуговицами, появившись на крыльце, немедленно разрушил неловкую статичность, возникшую минуту назад. Он остановился, повел плечами. Лицо его расплылось в довольной улыбке.

В его движениях присутствовала важность, диктуемая чином. В то же время чувствовалась в нем некоторая простота, располагающая к нему людей, расположения коих он мог искать.

– Тихон Макарыч! – пророкотал хозяин, широко шагая навстречу гостям. – Давно ждем! А я уж было решил, что ты, каналья, передумал!

– Как можно, ваше благородие… Обещал ведь!

– А то не бывает? Хорошего повара ведь и сманить могут. Ну, рад. Рад. Где твоя поклажа? А это что? Дочка твоя?

Не замечая слез перепуганной крохи, важный мужчина поднял ее высоко над головой и опустил уже на добела выскобленные доски крыльца.

– Подружкой будешь воображалкам моим. Знакомьтесь.

Все пришло в движение, с телеги сняли незатейливую поклажу; монахиню и бородача повели в дом, а к заплаканной девочке повернулись обе хозяйкины старшие дочки.

– На вот, утрись. – Та, что поменьше, протянула девочке белый кружевной платок. – Тебя как зовут?

– Августина, – проговорила девочка, растерянно разглядывая нарядный кружевной платочек и явно не решаясь приложить его к перепачканному лицу.

– Августина… как длинно! – снова скривилась старшая. Выдернув из рук гостьи платок, сама вытерла ей лицо и вернула грязный сестре.

– Можно – Ася, – понемногу успокаиваясь, добавила девочка.

– Меня – Анна. Можно Анхен. А ее – Эмили. У нас мама немка, а папа русский. А у тебя?

– Что… у меня? – заморгала Ася.

– Ну, у тебя мама русская?

– Мама? Не знаю…

– У тебя вообще хоть мама-то есть?

Ася молча пожала плечами.

– Не знаешь? – в унисон спросили белесые девочки, одинаково расширив глаза. – С кем же ты жила?

– С сестрами, – улыбнулась девочка. Улыбка неожиданно преобразила ее смуглое личико, обозначив на щеках привлекательные ямки.

– У тебя есть сестры? А где они?

– В монастыре.

– Ты… жила в монастыре?

Глаза девочек совершенно распахнулись, и обе шляпки, склонившись над гостьей, образовали соломенный навес.

– Да. Я жила с сестрой Степанидой в келье, но иной раз меня забирали к себе сестры Аксинья и Феоктиста. Они добрые.

– Вот это да! – выдохнули девочки, разглядывая новую знакомую с неподдельным интересом. – И что ты делала там… в монастыре?

– Гусей пасла с сестрой Агафьей, курочек кормила. А то вышивать училась. У нас сестра Аксинья лики вышивает.

– Что?

– Лики святые. И лен хаживала молотить. Коробочку разотрешь, в ней семечки. Вкусные…

– Лен молотить! – передразнила Анна, впрочем, не так уверенно, как прежде. – Ты же маленькая!

– А сестры меня всюду с собой брали. И по грибы, и по ягоды.

– Вот жизнь!

Сестры вцепились в обе руки новой подружки. Было ясно, что каждая хочет заполучить Августину себе. Еще бы! Она была столь не похожа на них самих, что не могла не вызвать интереса.

– Идем, мы тебе что-то покажем.

Сестры потащили Асю за собой. Обогнули большой дом и оказались в саду.

В сад выходило черное крыльцо, дорожка от него вела к деревянной уборной. Вдоль забора росли кусты смородины. Сам сад состоял из трех деревьев – черемухи, рябины и одинокой яблони.

Девочки подвели Асю к забору, соединяющему сад с соседним участком.

Эмили вынула из доски сучок.

– Смотри!

Ася приложила глаз к образовавшейся дырке. За забором был точно такой же садик, и в нем играли несколько детей.

– Это наши враги! – зловеще прошипела Анхен за спиной у Аси.

– Но иногда мы с ними играем, – грустно вздохнула Эмили. – Когда не воюем.

– А как вы… воюете?

– Мы им камни бросаем в огород и еще обзываемся! – хвасталась Анна. – Наш папа главнее ихнего. Они нам ничего не сделают.

– А кто ваш папа?

– Начальник полиции. Он самый главный в городе и еще в уезде. Уездный исправник. Поняла?

Ася кивнула. Она впервые слышала слова «уезд» и «полиция».

– А у них отец – земский доктор.

– Он нам лекарство горькое давал, – пожаловалась Эмили.

– Наш папа может ихнего запросто арестовать, – добавила Анна. – Теперь у нас повар будет, а у них всего-навсего – кухарка! У них только нянька старая, а нам гувернантку из Германии выписали.

– Кого? – осторожно переспросила Ася.

– Ну, такую даму, которая станет кругом с нами ходить.

– Как сестра Степанида со мной, – поняла Ася. – Это послушание такое?

Сестры переглянулись. Вышла заминка. Затем Анна уверенно добавила:

– Конечно. Если эта гувернантка слушаться не станет, маменька ее назад отправит.

Анна отодвинула Асю и наклонилась к дырке забора:

– В огороде пусто, выросла капуста!

Сию же минуту раздался удар камня о доски забора. Визгливый девчачий голос ответил:

– Анка, Анка, дырявая баранка! Дохлую Эмили покормить забыли!

– Слыхала? – удовлетворенно кивнула Анхен. – Они еще не знают, что нашего полку прибыло!

Потрясенная Ася молчала.

Военные действия пришлось прервать – сестер позвали в дом. Ася побежала было следом, но Анна показала ей на черное крыльцо:

– Тебе сюда!

Совершенно придавленная обилием впечатлений, Ася вошла в дом с черного хода и сразу увидела сестру Степаниду – на кухне ее поила чаем толстая улыбчивая нянька.

Ася подошла.

– Хорошо тебе здесь будет, ласточка, – грустно улыбнулась монахиня. – Дом большой, богатый…

– Что правда, то правда! – согласилась нянька. – Прислуги одной сколько! Две горничные приходящие, конюх, повар… А теперь еще немку барышням привезут…

На последних словах нянька обиженно поджала губы, и Асе стало ясно, что скорый приезд немки няньку отчего-то не радует.

– И деток много, – продолжала монахиня. – Скучать тебе не придется.

– Зачем скучать? – подхватила нянька, подвигая девочке табурет. – Мы с ней вместе деток нянчить будем. Грету и Петеньку. Они детки маленькие, а она девочка большая уже.

Нянька с монахиней переглянулись, и Асе это не понравилось. Она молча пила предложенный нянькой чай, понемножку откусывая от круглого сдобного бублика.

Потом ей наскучило слушать разговоры няньки и монахини, она вышла в сени. Деревянная лестница вела наверх. Ася, стараясь не шуметь, поднялась по ней. Наверху была дверь, створки ее чуть приоткрыты. Ася заглянула и увидела большую светлую залу. За столом, накрытым белой скатертью, обедали хозяева дома. Отец девочек сидел во главе стола. Под высокий ворот мундира была подоткнута салфетка. Хозяин с аппетитным хрустом расправлялся с куриной ножкой. Его супруга сидела рядом с дочерьми. Все трое чинно и неслышно ели суп. Посередине стола стояла чудная посудина, которую прежде Асе видеть не доводилось. Посудина эта была белая, пузатая, на выгнутых ножках, по бокам изящно изгибались белые же ручки. Сверху посудина закрывалась дутой крышечкой. Женщина в белом переднике, как догадалась Ася – та самая приходящая прислуга, снимала крышечку, запускала в посудину блестящий половник, не иначе – серебряный и наливала суп в тарелку с золочеными краями.

Ася постояла немного, с затаенным восхищением созерцая чужую удивительную жизнь, и вернулась назад, в сени. Из сеней она попала в темный коридор, где имелось несколько дверей.

Толкнула одну дверь – и… от неожиданности застыла, прижав руки к груди. Посреди каморки размером с келью возле топчана стоял бородатый и разбирал свои вещи.

– Что стоишь? Входи, – кивнул он.

Девочка не двинулась с места. Бородатый едва уловимо изменился в лице. Ася подумала, что рассердила его. Но голос прозвучал не сердито:

– Не бойся. Я – твой отец. Теперь стану служить вот… в этом доме. И ты будешь жить здесь, со мной. Называй меня папенькой. Поняла?

– Да, папенька, – пролепетала девочка и попятилась в коридор.

Ночевала она в каморке няньки, вместе с сестрой Степанидой. А наутро, проснувшись, не увидела монахини. Сердце стукнуло больно, подбросило Асю на ноги. Выскочила в коридор – нет. В сени – нет! Босиком во двор, в сад – нигде нет…

У крыльца незнакомая баба в платке толкла в жестянке кирпич. Рядом стоял медный самовар.

– Что мечешься как угорелая?

– А вы сестру Степаниду не видали?

– Укатила твоя Степанида спозаранку. И чаю не стала дожидаться.

Ася задохнулась. Как так? Не простилась! Уехала!

Слезы душили, подкатывали к глазам.

– Будить тебя не захотела, – примирительно добавила баба. – А ты не реви. Помогай мне самовар чистить. Бери-ка тряпочку, макай сюда и три вот так. Вот так.

Когда новый повар семейства Сычевых вышел во двор наколоть щепок для плиты, его дочка уже вовсю натирала медный самовар тертым кирпичом.

В ту же зиму ей довелось сильно захворать. Приходил сосед-доктор, давал микстуру, качал головой, пожимал плечами. Нянька приносила куриный бульон, но Ася не хотела есть. Ей совсем ничего не хотелось, только спать.

Один свой сон она запомнила – само собой отворилось окно, и в комнату вплыл ангел. Он был в длинной белой рубахе. Крылья за спиной доставали до пола. У ангела было женское лицо.

Ася попыталась улыбнуться, потому что ангел улыбался, но не вышло – пересохшие губы не слушались. Вдруг испугалась, что ангел исчезнет, а она так и не успеет спросить о чем-то важном!

Мешал разговор, звучащий до того назойливо, что стучало в голове. Говорила нянька с пришедшей к хозяйке портнихой. Ася различала размытые пятна их лиц в резком свете керосиновой лампы и хотела сказать, чтобы замолчали.

При этом ангела она видела четко, даже детально, а вот няньку с портнихой – смутно, в виде двух размытых пятен. Разговор их, крутившийся возле нее самой, хоть и не понимала вовсе, отчего-то запомнила четко, чтобы потом, через время, вдруг вспомнить все до единого словечка и задуматься.

– Плоха, видать, девчонка-то?

– Плоха. Не иначе – мать к себе забирает.

– А мать у ней отчего померла?

– Да кто ж знает? Нездешние они. Сам-то у господ служил, в имении под Питером. А к нам один приехал, с дочкой. Так бобылем и живет.

– Хозяйка небось расспросила его, что да как?

– Не знаю, как фрау Марта, а я дак с ним двух слов не сказала. Он молчит все. Хоть вроде мужик и незлой, но молчун, никто о них ничего не знает.

– А девчонка бы рассказала.

– Она сама не знает. В монастыре росла, пока отец не забрал.

– Вона как…

– То-то и оно. Говорят, любовь с тамошней барыней имел. От нее и дочка.

Портниха почмокала губами, ее изображение стало раскачиваться туда-сюда, как игрушка ванька-встанька.

– Выходит, девчонка-то не из простых? С голубыми кровями?

– Что толку-то? Горшки-то за чужими детьми выносить? Тут хоть голубая, хоть синяя.

– А барыня-то, говоришь, померла?

– Может, и не померла. Но может, и померла…

Разговор смешался, поплыл. Асе хотелось пить, но вместо слов получался лишь слабый стон. Брала досада – для чего так жарко натопили печь? Она кричала, но нянька не слышала.

Ангел шевельнулся, приблизился. От его одежд веяло прохладой. Она вспомнила – так и должно быть, ведь он зашел с мороза.

Ангел стал удаляться, а прохлада осталась. Ася начала поправляться.

Свой горячечный бред она вспомнила гораздо позже, когда подросла. Ей сравнялось десять, когда, делая свою обычную работу – вынося ночные горшки за хозяйскими детьми Петькой и Гретой, пробегая босиком по утоптанному снегу до уборной во дворе, она вдруг отчетливо вспомнила весь разговор.

«Что толку-то? Горшки за чужими детьми выносить? Тут хоть голубая, хоть синяя!»

Это о ней! Она, Ася, – голубая кровь! Она достойна лучшей доли, чем прислуживать детям градоначальника. Ее мама – владелица богатого имения, и… никто в точности не уверен, что она умерла. Смерть обманчива. Ася тоже умирала, но не умерла.

Все эти мысли в какое-то мгновение острыми иголками прокололи затылок. Иголочки поменьше вонзились в спину. Ноги холода не ощущали, они привыкли. Вычистив горшки снегом, девочка вернулась в дом и села причесываться.

Старая няня, которую все продолжали называть по-молодому – Маришей, кончив молитвы перед закопченным ликом Богородицы, взяла гребень и повернулась к усевшейся на табурете Асе. Когда нянька справилась с упрямыми, пытающимися закрутиться в кольца густыми Асиными волосами и сумела разделить их на пряди, девочка, глядя в зеркало поверх своей головы, спросила:

– Мариша, а это правда, что я – голубая кровь?

Нянька выронила гребенку.

– Что несешь хоть?

Но Асю было не так-то просто провести. Она хорошо знала Маришу, все оттенки ее голоса, все выражения круглого морщинистого лица. И теперь наблюдала за ней в осколок зеркала.

– Я все слышала. Я болела, а вы с портнихой говорили, что я – голубая кровь, потому что папенька любил графиню.

– Тьфу ты! Вот напридумала! При папеньке своем не вздумай хоть, не скажи!

– А чего ты испугалась, Мариша?

– Да с чего ты взяла, что я испугалась? В горячке ты была, привиделось тебе!

– Не бойся, Мариша, я папеньке не скажу. Я только хочу знать, это правда?

Нянька в сердцах бросила гребень и, переваливаясь, поковыляла к выходу.

Мариша в глазах Аси выглядела старой и толстой. Она вырастила двух старших детей хозяина и теперь ходила за младшими. Заодно свою ворчливую любовь распространяла и на Асю, хотя была не обязана.

Постепенно Ася привыкла к жизни в большом доме Сычевых. Хозяйка дома, фрау Марта, любила идеальный порядок во всем и поддерживала культ чистоты. В ее доме с утра до вечера натирали зеркала, чистили посуду и вытирали пыль.

В обязанности Аси входила помощь няне Марише, а также кое-какая работа в кухне. Отец доверял ей поначалу лишь начищать серебряные ложки и вилки, но некоторое время спустя она уже ловко управлялась с большими тарелками столового сервиза, чистила речным песком большие кастрюли, терла дресвой широкую парадную лестницу и мыла полы в нижнем этаже, у прислуги. Но ее манил верхний этаж, где жили хозяева и куда она могла подняться только по делу. Там, наверху, царила невиданная роскошь – на окнах висели тяжелые занавеси с кистями, кругом стояли кресла и диванчики, обитые точно такой же тканью, как и занавеси. У стены стояли высокие узкие часы с маятником, которые били каждые полчаса. В углу гостиной, на тумбочке, стоял волшебный ящик с чудным нездешним названием – герофон. К ящику прилагались картонные пластины с ровными дырочками. Пластины ставились дырочками на торчащие сверху иголочки, крутилась прилаженная сбоку ручка, и герофон издавал чудную музыку!

Герофоном пользовались по праздникам или же когда приходили гости.

Ася решила, что непременно, когда вырастет, устроит у себя такую же гостиную с музыкой.

Все было бы хорошо, если бы не гувернантка.

Воспитательница Анны и Эмили, Фрида Карловна, приехала в дом в то же лето, что и повар с дочкой, и сразу внесла изменения в прежние отношения. Вопреки ожиданиям Анны слушаться гувернантку должны были они с сестрой, а не наоборот. Родители даже слушать не желали жалоб на эту нескладную сухопарую особу с поджатыми губами, велели во всем ей подражать и говорить в ее присутствии только по-немецки.

Фрида Карловна сидела теперь между Анной и Эмили во время обеда и без конца делала им замечания. Она занималась с ними в детской, сопровождала во время прогулок и даже в саду, в беседке, они должны были гулять только в ее присутствии. Для Анны это было настоящее испытание. Как она злилась, бушевала и протестовала! Тщетно.

А как радовались враги! Теперь дети доктора злорадно хихикали, наблюдая из-за забора за муками сестер.

Зато Ася вдруг проявила большой интерес к гувернантке, быстро переняла ее манеру держать спину, научилась носить толстую книгу на голове не роняя. Таким образом тренировалась безупречная, на взгляд Фриды Карловны, походка.

– Здорово ты ее передразниваешь! – одобрила Анхен, наблюдая за тренировками Августины.

– Я не передразниваю, – возразила та. – Я тоже хочу научиться…

Анна усмехнулась:

– Это ты Карловне сказки рассказывай. Она, кстати, уверена, что ты ее передразниваешь.

Ася растерялась.

Она не сказала девочкам, призналась только себе самой, что очень хотела бы, чтобы это у нее была гувернантка, которая учила бы манерам. Но Фрида Карловна вела себя так, словно Аси просто не было рядом. Та, выбрав минутку, прибегала в сад, чтобы послушать стихи на немецком языке, что нараспев читала гувернантка позевывающим Анне и Эмили. Ася даже наизусть выучила две первые строки и хотела продемонстрировать свои успехи, но Фрида Карловна лишь скользнула по ней невидящим взглядом и сразу обратилась к Эмили. Так было несколько раз. Обида, зародившаяся и неясная, росла и искала выхода. За что? Ведь даже хозяйка дома не скупилась на похвалу и отмечала Асину старательность. Даже хозяин, Богдан Аполлонович, не позволял себе скользить по прислуге таким холодным невидящим взглядом! А Фрида Карловна всего лишь гувернантка!

Няня Мариша не скрывала своей антипатии к Фридке, как потихоньку за глаза звала ее.

– Злыдня! – шептала нянька, вышивая крестиком наволочку. – Без году неделя в доме, а уж нос-то дерет!

Однажды, когда Анна уже перешла в четвертый класс гимназии, к ней в гости пришла соученица и подруга Липочка Карыгина. Что это была за девочка! На ней была шляпка с лентами и ботиночки с блестящими черными пуговками. На руках девочки были митенки – такие ажурные летние перчатки, глаз не отвести! Липочка была чудо как красива.

Она весело щебетала, поднимаясь по лестнице, весело щебетала в горнице, едва кивнув гувернантке, не переставала щебетать, когда Анна провела ее в детскую и захлопнула дверь перед самым носом у Фриды Карловны.

Та постучала было в дверь, но ей не открыли. Анна не собиралась делить Липочку ни с кем, тем более позориться перед подругой зависимостью от гувернантки.

Потерпевшая первое поражение Фрида Карловна развернулась и наткнулась на Асю, протирающую толстые листья фикуса.

– Кто эта девочка? – впервые обратилась воспитательница к ней. Немка говорила по-русски с сильным акцентом, тщательно отделяя слова одно от другого, словно те могли испачкаться друг о друга.

– Это Липочка, дочка городского головы, купца Карыгина, – не без тайного удовольствия произнесла Ася. К тому времени она уже окончила церковно-приходскую школу и научилась четко и грамотно говорить. Ася догадалась, что статус Липочки должен каким-то образом повлиять на действия гувернантки. Либо она побежит докладывать о поведении Анны фрау Марте, либо оставит все как есть.

Не побежала. Но смотрела на Асю уже обычным своим взглядом, не видя. Тогда Ася оставила фикус и сказала, глядя ей в лицо:

– А моя мама – графиня. У нее большое имение, лес и озеро. Она умеет говорить не только по-немецки, но и по-французски и по-итальянски.

Гувернантка наклонилась к девочке, словно плохо слышала и хотела расслышать получше.

– Она скоро вернется из-за границы и заберет меня отсюда!

Гувернантка наклонилась к самому лицу Аси, и та увидела волоски, торчащие у дамы из носа.

– Маленькая дикая лгунья! – проговорила гувернантка. – Ступай вниз!

Ася никому не сказала об этом разговоре. Обида выросла в ней как большая грозовая туча. Она не могла понять до конца, что именно так обижает ее в поведении гувернантки, но слезы, которые она позволяла себе крайне редко, просто душили в тот день, когда Фрида Карловна обозвала ее лгуньей.

Она убежала к реке, сидела там до темноты.

– Я не лгунья, не лгунья! – повторяла она, кусая губы.

Тучи ползали над ее головой, словно желая усилить настроение. Ася знала – это всего лишь вновь собирается гроза, не первая за неделю. Но именно сегодня девочка решила – пусть гроза застанет ее здесь, пусть ей будет еще хуже, пусть льет дождь, сверкает молния, и пусть вспомнят, что она не приходила на кухню ужинать, пускай спросят эту Фриду, не видела ли она… Пусть ищут!

И тут Ася вспомнила про волшебное свойство молнии, о котором рассказывала девочкам все та же Фрида. Спасительное решение озарило голову!

Ася тут же поднялась, побежала к дому. Она решила не спать сегодня. Дожидаться грозы.

Долго не спала, а заснув, то и дело просыпалась от ночной колотушки сторожа. Было необходимо застать молнию, встретиться с ней лицом к лицу.

Стихия смилостивилась. Девочка проснулась от того, что в окно будто бросили ком земли. Открыла глаза. Каморку, где она спала вместе с Маришей, озарил прозрачный синий свет. Неестественный звук, похожий на треск сухого дерева, прорезал ночь.

Ася обрадованно вскрикнула, спустила ноги с лавки, спрыгнула на пол.

В одной длинной, до пят, ситцевой ночной рубашке босиком выбежала на крыльцо.

Ветер с силой стукнул дверью за спиной. Стихия бушевала – ветер трепал юбку, забытую на веревке, норовя сорвать, закружить, унести. Остатки соломы носились по двору, кружась вместе с пылью, бились о забор, а то поднимались выше и уносились на улицу. Было совсем темно.

В углу у конюшни скулил хозяйский пес Север – боялся грозы. У ворот на столбе скрипел фонарь.

Ветер подхватил подол, задрал к коленям.

Чтобы устоять на ногах, Ася ухватилась за перила, при этом вся устремилась вверх. Ориентируясь на скрип фонаря, наметила место, где, по ее предположению, должна появиться молния.

Собака, почуяв девочку, загремела цепью, заскулила, жалуясь.

Молния появилась сбоку, над конюшней. Прорезала небо наискось. Оно разорвалось неровным белым зигзагом, и, прежде чем последовали грозные раскаты грома, девочка выпалила в ослепительный режущий свет:

– Пусть моя маменька окажется жива и мы встретимся!

Страстно выговорив заготовленную фразу и видя, что молния не успела до конца растаять, торопливо добавила, жадно глядя в бело-голубые всполохи:

– И пусть у меня будет шляпка с лентами, как у Липочки Карыгиной!

Едва девочка выпалила заготовленные тайные желания, новые угрожающие раскаты вывернули рваное небо наизнанку, сотрясая летнюю ночь.

– Августина!

Грозный голос прогрохотал сверху. Он был столь громок и неожидан, что немудрено было принять его за глас с небес.

Колени подкосились. Она присела, отпустив перила, и зажмурилась. Все, ее час настал! Она как последняя язычница дерзнула обратиться с просьбой не к Божьим угодникам, а к стихиям… Кары не миновать. Разверзнутся хляби небесные, и…

Она открыла один глаз. Темнота у крыльца зашевелилась. Девочка дрожа прижалась к перилам. Язык не повиновался ей.

Темнота дохнула дымом и табаком. Затем в темноте возник огонек.

Затеплился, задрожал, стал расти, приобретая очертания ручного керосинового фонаря. За стеклом фонаря блеснули глаза, обрисовалось суровое лицо под картузом. Ниже носа лицо пряталось в густой черной бороде. Отец!

Ася открыла второй глаз, но осталась сидеть, прижав колени к подбородку.

– Ты чего тут? – строго спросил отец, приближая к дочери фонарь. – Отвечай, коли спрашивают!

Ася облизала губы и, не сводя глаз с фонаря, призналась:

– Фрида Карловна сказывала, будто на молнию можно желание загадать. Успеешь проговорить – сбудется… Я только… Я хотела…

– Тьфу, немчура! – шепотом выругался он и поставил фонарь под навес. Отец редко высказывал свое мнение об окружающих, но Ася догадывалась, что он недолюбливает гувернантку. Или, точнее, относится к ней с некоторым пренебрежением. Может быть, потому, что та свысока взирала на русскую прислугу, считала себя выше по рангу. Немка обедала за одним столом с хозяевами и жила во втором этаже, тогда как вся прислуга обитала внизу. Отец же – повар и знает себе цену. Гувернанток, тех, по его словам, пруд пруди, а вот хорошего повара по нынешним временам еще поискать надо.

Ася мучительно ожидала дальнейших расспросов, гадая, слышал ли отец только вторую часть ее желания или же разобрал все, от начала до конца?

– Чтобы из головы выбросила эти глупости! Шляпки… ленты… Это для барышень! Твое дело – по хозяйству помогать, делать, что скажут. Уяснила?

– Да, папенька…

– Ступай спать!

Она поднялась и сразу увидела – на том самом месте, где только что сверкала молния, вспыхивали оранжевые всполохи. Далеко над крышами, в стороне Учи, взлетали в небо рыжие снопы искр.

– Пожар!

Ее слова подтвердил тревожный тяжелый набат. Звонили в церкви, что на рву. Север, услышав набат, жалобно завыл.

– Запри за мной, – бросил отец, широкими шагами пересекая двор.

Ася закрыла за отцом ворота, задвинула тяжелый засов.

– Сейчас, Северка, я тебя отпущу, – кинулась к собаке, отвязала ошейник, обняла огромную лохматую голову. Крупная палевая сторожевая торопливо лизнула девочку в лицо и тут же пригнула голову к земле, виновато поскуливая. Собака стеснялась своего страха, и Ася подбодрила пса: – Я тоже грозы боюсь. И еще – пауков. Идем со мной.

Ася толкнула дверь конюшни. Собака и девочка пробрались внутрь. Лошади беспокойно топтались в стойлах, фыркали. Собака легла на солому, свернулась клубком.

– Ты полежи тут, а я залезу на сеновал, погляжу, что горит.

Ася забралась по деревянной лестнице наверх, стала пробираться через ворохи сена к окошку. Вдруг наступила на что-то упругое, отпрыгнула в сторону.

– Кто здесь? – раздалось в темноте.

– Это я, Ася. А ты кто?

– Кто, кто. Дед Пихто!

Но Ася уже и сама поняла, что наступила на Егора, который служил в доме одновременно конюхом и дворником.

– Я пожар хотела поглядеть.

– Пожар? Ну гляди…

Зевнув, Егор перевернулся на другой бок и засопел.

Хорошо было видно зарево вдалеке, изредка выбрасывающее кверху острые языки рыжего пламени. Набат на рву усилился, его подхватили в Богоявленском соборе на площади. Гул стоял над деревянным спящим городом. Ася слышала, что в тот год, когда родилась Эмили, а это как раз год рождения Аси, в Любиме выгорело полгорода. Тогда пожар сожрал весь центр и Нижний посад. Сгорели два завода, мельница, еще много чего. Всей губернией потом собирали средства, чтобы восстановить Любим. Город отстроили заново.

Представить такое трудно. И тем не менее сейчас на глазах у девочки пламя разрасталось, подтверждая свою мощь и неукротимость силою набата. А шестнадцатилетний здоровый детина Егор плевать хотел на весь пожар. Он даже не проснулся, когда Ася перебралась через его длинные ноги, чтобы спуститься вниз.

Она уже собиралась вернуться в дом, но в щель меж досок заметила, что парадная дверь дома отворилась, на крыльцо выплыл ореол керосиновой лампы. За ним – в ночном чепце заспанная старая дева Фрида Карловна. Позади нее появилась хозяйка. Неизменная длинная юбка, блуза под горлышко, узкие рукава.

Поразительно, но даже ночью хозяйка умудрялась выглядеть так, будто и не ложилась! Вот вроде как вышла к обеду и сейчас станет отдавать распоряжения. Блеснули стеклышки пенсне, фрау Марта вгляделась в зарево. По легким царапающим звукам Ася догадалась, что начинается дождь.

По двору разнесся громовой бас хозяина, а затем появился он сам. Богдан Аполлонович успел уже облачиться в форменный китель с золочеными пуговицами.

– Егор-р! – пророкотал хозяин, и немедленно сверху над головой девочки скрипнули доски, послышалась возня, и парень кубарем скатился с сеновала. На ходу натянул рубаху, пятерней пригладил вихры. Подмигнул Асе и вылетел из конюшни на мощеный двор. – Пожар проспишь, соня! – добродушно пошутил хозяин.

Ася слышала, как открылись ворота, простучали подковы по мостовой – за хозяином прислали бричку. Сапоги исправника протопали к воротам, снова цоканье копыт, скрип колес, стуканье дверей в соседних домах. Город просыпался.

Ася шмыгнула на черный ход, сверху ее окликнули:

– Эй, Аська! Поднимайся к нам!

Сверху, перевесившись через перила лестницы, на нее смотрели Анна и Эмили. Она взлетела наверх, все трое бесшумно пересекли столовую и скрылись в комнате девочек.

– Ты видела, что горит?

В темноте обе девочки – старшая, четырнадцатилетняя Анна, и ровесница Аси, Эмили, в белых ночных чепцах и длинных батистовых сорочках походили на привидения. Белесые брови и ресницы делали в темноте их бледные лица совсем плоскими.

– Кажется, трактир, – предположила девочка, боясь даже думать, что горит чей-то жилой дом. Трактиры горели довольно часто.

– Сильно горит?

– Полыхает! Искры так и летят!

– Ты пожарных видела?

– А пламя от нас далеко?

– За папа́ бричка приехала или тарантас?

Ася перевела дух. Внимание девочек ее опьянило.

– Видела, – соврала она про пожарных. – Каски блестят, колокол гремит. Мой отец сразу на пожар пошел, как только началось. Соседи тоже побежали. А за Богданом Аполлоновичем – бричка. Так горит! Я поднималась на сеновал и все видела.

Не скрывая зависти, сестры вздохнули. Фрау Марта не позволяла своим дочерям лазить на сеновал. Это была привилегия Аси.

– Вот бы гимназия сгорела! – вдруг сказала Анна, скрипнув пружинами кровати.

– Ты что?! – ужаснулась Эмили, которая только еще готовилась сдавать вступительные испытания в первый класс. Ей должны были заказать форменное платье с фартуком и манжетами у лучшего портного в городе.

Ася завидовала Эмили. Она, не задумываясь, отдала бы все свои привилегии и свободы – ходить в лес с ребятами без взрослых, купаться в реке не на территории купальни, а там, где вздумается, гулять по городу без гувернантки – все это она отдала бы не моргнув глазом за возможность учиться в гимназии для девочек и носить форменное платье с манжетами.

– Зачем? – спросила она у Анны в полном недоумении.

Анна, похоже, была удовлетворена произведенным на младших эффектом. Она любила уязвить ближнего, но даже не представляла, насколько расстроила своим заявлением подругу своих детских игр, поварову дочку Асю.

– Фи! Вы мальки и еще не знаете, каково это, учиться там! Одна латынь чего стоит! А математика? Уж я не говорю о географии. Зубришь, зубришь все эти названия… Забудешься на уроке, а тебя классная дама линейкой по пальцам – хрясь!

Анна проворно выставила вперед, в направлении сестры, длинную худую руку. Эмили с визгом отпрыгнула.

Глаза ее от испуга стали, как у кошки Маруськи.

– Маленьких не бьют, – неуверенно возразила Эмили.

Ася не знала, что тут можно возразить, но ей ужасно хотелось что-нибудь сказать в защиту гимназии.

– А у нас в церковно-приходской школе все учителя добрые были. Батюшка Федор нас в лес водил и про птиц рассказывал.

– Сравнила! То школа, а то – гимназия! Вот у нас в прошлом году одну девочку из третьего класса на всю неделю без обеда оставили!

Видя, что наказание не произвело должного трепета на девочек с плохим аппетитом, Анна продолжала:

– А первоклашку одну стоять поставили на весь урок! А потом к директору вызывали!

– За что? – угрюмо спросила Ася, чувствуя, что глаза наливаются горячим. Она уже сожалела, что зашла к девочкам.

– А вот за то! – злобно подытожила Анна. – Забыла латинские глаголы!

Асе не хотелось продолжать разговор, тем более Эмили уже начинала хныкать, совершенно расстроенная рассказами сестры.

– Ну, зареви, плакса! – подначивала старшая.

Эмили угрожающе усилила тон зарождающегося плача. Ася буркнула «спокойной ночи» и юркнула за дверь. Нянька спала, прихрапывая. За окном хлестал ливень. «Значит, пожар не разрастется», – успокоенно подумала Ася.

Маришин храп мешал заснуть. Ася лежала и думала.

Не может быть, чтобы в гимназии было так плохо, как расписывает Анна.

Всякий раз, когда Асю посылали в булочную или же в лавку, она выбирала дорогу так, чтобы пройти мимо гимназии. Здание женской гимназии – двухэтажное, каменное, с широким парадным крыльцом. На переменах веселые гимназистки стайками высыпают на улицу и принимаются парами ходить по дощатым дорожкам, а в сухую погоду и бегать по всей улице в догонялки.

Гимназистки бывают разные. Те, что победнее, ходят в платочках, зимой – в шалях. Но большинство носит шляпки с лентами в тон форменному платью и высокие кожаные ботики на каблучках, со шнуровкой по всей высоте или на пуговках.

У Аси дух захватывало, когда она любовалась гимназистками. Особенно шикарно выглядела, конечно же, Липочка. В отличие от белесой Анны Липочка была яркой – чернобровой, румяной, в меру округлой. Красавица. Ее платья, а в особенности шляпки, всегда были самыми лучшими и очень шли к ее свежему личику и фигуре.

Ася не раз останавливалась напротив гимназии, чтобы полюбоваться Липочкой. Вот если бы ей, Асе, выпало счастье дружить с такими девочками, иметь форменное платье чуть ниже колен, с фартуком, с белым кружевным воротником, белый шелковый передник с оборками и пальто с пелериной!

Сотни раз рисовала она себе картину: вот она важно прогуливается с подругой по узким дощатым мосткам, даже не глядя в сторону простых смертных, бегущих по своим делам по пыльной улице…

Мечты терзали ее больше тем, что им не суждено было сбыться. После того как Ася окончила третий класс церковно-приходской школы, отец однозначно заявил:

– Все, выучилась. Теперь дело знай.

А разве раньше она не «знала дело»? Учеба в школе никоим образом не освобождала ее от домашних обязанностей. Летом она пасла гусей на лужайке у пруда, ходила на Обнору полоскать белье, вышивала вместе с Маришей. Заодно тайком схватывала и то, чему учила девочек Фрида Карловна.

– Фрейлейн! Спина! Голова!

Спину нужно было держать так, будто к ней привязана доска. Эмили эта наука давалась с трудом. У Аси получалось.

Она научилась держаться прямо и изящно, высоко держать голову и всегда чинно ходить, без лишних суетливых движений. Так, по мнению Фриды Карловны, должны вести себя барышни. И все же гимназия, ставшая сущим наказанием для Анны, оставалась недосягаемой мечтой для Августины. За гимназию нужно было платить, а отец считал это излишней роскошью.

Слизав соленую слезу, Ася скороговоркой помолилась Богу – попросила прощения за легкомысленные желания и зависть. Напоследок она попросила Бога позаботиться о маменьке – где бы та ни была – на земле или на небесах.

Этой же ночью, в то самое время, когда Ася выбежала на крыльцо, узрев синие отсветы молнии, в доме отца Сергия, священника Троицкой церкви, что на рву, не спали. Горело совсем недалеко, в двухэтажном деревянном доме причта. Внизу жил псаломщик Юрьев, уволенный тремя днями раньше за воровство. Во втором этаже – дьякон с женой и ребятами.

Пламя вырывалось из нижнего этажа, звенели стекла, летели вещи.

– Бегите на колокольню, – велел отец Сергий старшим сыновьям, Владимиру и Артему. – Звоните в набат! А ты, – взглянул на подлетевшего среднего, Алешу, – беги к бочке, снимай замок!

Алексей схватил ключи, метнулся во двор за братьями. Впереди мелькнули светлячками их фонарики. Наклонившись у крыльца за ботинками, услышал скрип качелей. Алексей заглянул за угол дома – на качелях, повернувшись лицом к пожару, сидел младший братишка, Ваня, и, держа перед собой икону, горячо молился.

Алексей улыбнулся, но не окликнул брата, побежал к церкви, возле которой когда-то был сооружен насос на случай пожара. Пока возился с замком, сверху, с колокольни, раздались первые удары среднего колокола. Ему вторил тот, что побольше. Удары вначале получились зловещие, мороз по коже, а затем колокола зазвонили без всякого ритма – беспокойно, тревожно и немножко весело. Ни разу Алексею не удавалось звонить заполошный! И вот снова без него. Ему не терпелось оказаться рядом с братьями, попробовать раскачать самый большой колокол. Просто руки чесались! Он вприпрыжку помчался к церкви. Отсюда хорошо был виден пожар. С гулом и треском бушевал огонь. Гром и то и дело вспыхивающие молнии усиливали общую картину. Алексей чувствовал, как внутри закипает какая-то шальная буйная сила. Взлетел по лестнице на колокольню. Там, наверху, хозяйничал ветер – рубашку так и сдирало с тела, волосы рвались куда-то. Вот где силища!

Братья вовсю трудились – колокола гудели над самыми головами.

– Дай я попробую! – попросил Алексей Владимира.

Старший брат уступил место.

– Почаще бей, чаще, – уже исчезая в люке, наставлял Владимир.

– А ты куда?

– На кудыкины горы!

Ясное дело, Владимир помчался на пожар. Вот ведь досада! И почему Алексею не пришло это в голову раньше? Вечно старший брат опережает его на несколько шагов! Наверняка тому удастся помочь пожарным, а может, даже спасти кого-нибудь!

С колокольни как на ладони было видно все. Возле горящего дома колготятся люди – кто с баграми, кто с лопатами. Пожарные вытащили со второго этажа дьяконовых младших ребят – двух перепуганных девочек. Сам дьякон передавал из верхнего окна свое богатство – клетки с певчими птицами. Старший сын отца Федора, Митька, таскал из дома иконы. Начальник охраны в серебристой каске, судя по всему, страшно ругался и приказывал дьякону спускаться самому, а не спасать птах небесных. Тот в ответ лишь кашлял в дыму, делая дело.

Видели мальчики и своего отца, который подхватил на руки дьяконовых малышей и отнес их подальше от пожара.

Но больше всего внимание Алексея привлекали пожарные. Вот уж кто действует без всякой суеты!

– Вот бы в такой каске да на пожарной машине! – вырвалось у мальчика.

– Пожарным хочешь стать? – подхватил Артем, двигаясь в такт набату, почти повиснув на веревках.

– Я еще не решил, – небрежно бросил Алексей. Он несколько кривил душой, ибо в мечтах уносился далеко, видел себя у походных костров, среди боевых товарищей, преследующих коварного неприятеля. Он давно решил, кем хочет стать, но пока держал это в тайне, не хотел огорчать отца. Тот не уставал повторять, что видит Алексея священником.

– А вот Володька решил, – сказал Артем, бросая веревку. Колокола теперь звонили в городском соборе, этого было достаточно.

– Что? – осторожно поинтересовался Алексей, внутренне напрягаясь. Он предчувствовал и потому боялся услышать ответ.

– Родители ждут в гости дядю Георгия, тогда Володька и объявит.

– В военное? – выдохнул Алексей, отчего-то мучительно краснея. Будто кто-то выведал его тайну. – После семинарии?

– Ну да. Будем спускаться?

Увалень Артем не придавал значения тому, что так взволновало брата. Алексей же не мог успокоиться. Так он и знал! Владимир здорово придумал! Приедет дядя Георгий, полковник и герой Японской войны, он поможет Володьке уговорить отца. А когда подойдет очередь Алексея, родители напомнят о традиции, о том, что один из сыновей должен продолжить дело отца и все такое… Настроение Алексея, до того боевое и решительное, было поколеблено.

Отец, конечно, ни о чем не подозревает, надеется, что старший сын, Владимир, как принято в роду Вознесенских, отучившись в семинарии, станет священником, примет у отца приход. Так было в семье деда, где старший, Сергей, пошел по стопам отца, служит Богу, а младший стал офицером и служит царю и Отечеству. Жизнь отца протекала перед глазами и казалась обычной, даже – обыденной, а жизнь дяди проходила где-то там, далеко, и долетала до патриархального Любима яркими заманчивыми картинками, отзвуками героических событий на страницах газет, насыщенными рассказами дяди.

Семья дяди жила в Петербурге, а сам он со своим полком где только не побывал! В свои приезды к брату в Любим непременно затевал охоту, таскал за собой племянников, учил их стрелять и тешил армейскими байками. Теперь Алексею казалось, что он чуть ли не с пеленок мечтал о карьере военного, представлял себя на коне, в красивом мундире, как у дяди Георгия, во всей офицерской выправке! Теперь Владимир втихомолку присвоил себе его мечту, а что остается ему, Алексею?

Спустившись, братья попали под первые крупные капли начинающегося дождя. Пожарные сворачивали шланги. Дьякон, окруженный своим семейством и многочисленными клетками с птицами, сиротливо взирал на догорающий дом.

Остаток ночи Вознесенские устраивали погорельцев. Им отвели церковную сторожку, и мальчики носили туда из своего дома одеяла, подушки, кое-какую утварь.

Вернулись, когда небо посветлело. Слышался в конце улицы бич пастуха и протяжный зов его дудки.

Мать раскатывала тесто на белой доске.

Владимир подошел, поцеловал мать. Алексей и это заметил. Понятно, старший брат теперь особенно ласков с родителями, будто уже прощается. Но еще неясно, согласятся ли они, отпустят ли его?

– Чаю хотите?

– Нет, мам, не хочется.

У открытой двери в детскую стоял отец, любовался малышами. Владимир подошел, Алексей тоже.

Десятилетняя Манечка во сне походила на куклу – румяные щечки, рассыпанные по подушке волосы. Единственная девочка в семье, она была всеобщей любимицей, слабостью отца.

– Манюня как ангелочек, – прошептал Владимир.

Отец ничего не ответил, но Алеша угадал сквозь усы его улыбку.

Ванечка спал в одежде, поверх одеяла, левой рукой прижимая к себе Иверскую икону Богоматери.

– А Ванька струхнул, – беззлобно пошутил Алеша. – Полночи на качелях с иконой просидел.

И сразу почувствовал, что отцу не понравились эти слова.

Отец прикрыл дверь и повернулся к Алеше:

– Кто-то должен пожар тушить, а кто-то – молиться. И что полезней – не нам судить.

И больше ничего не сказал, ушел к себе. Артем щелкнул младшего брата по носу. Тот в ответ толкнул увальня. Пока братья возились, Владимир появился в дверях с удочками.

– Я с тобой! – выпалил Алексей и метнулся в чулан за своими рыбацкими снастями.

– Ну, вы как хотите, а я – спать! – Артем зевнул и ушел к себе.

Отец Сергий стоял у окна в горнице, перебирая четки. Он видел, как сыновья с удочками вышли за калитку. Владимир шагал широко, Алешка копировал его осанку и походку, старался выглядеть старше. Отчего-то грусть коснулась сердца священника, когда он смотрел в удаляющиеся спины сыновей. Отец Сергий попытался отыскать причину своей грусти, и мысли привели его в детскую. Впечатлительность младшего сына сегодня согрела его. Если бы каждый человек мог или хотя бы старался сохранить в себе душу ребенка, не дать обрасти ей коркой черствости, как это бывает… Давно ли старшие дети были такими, как Иван? Плакали над рассказом, который читала им мать, таскали домой бездомных котят? Теперь же зачерствели или же стремятся выглядеть черствыми. Даже Алеша, которому всего-то двенадцать, уже не плачет над погибшим птенцом, над книгой или во время пасхальной всенощной. Старшие сыновья все больше норовят удрать на охоту, любят бродить с ружьем. Все трое пока еще поют в церковном хоре, помогают во время службы, но душа их ищет чего-то острого, вольного, чего сам он никогда, даже в ранней юности, не искал.

Он жаждал духовного служения, подвига. И еще – одобрения отца, потомственного священника, которого боготворил и даже немного побаивался. Всегда стремился быть похожим на него. Вот Георгий выбрал ратную службу и преуспел. И карьера дяди, пожалуй, прельщает молодых Вознесенских. Что ж, в вопросах воспитания отец Сергий диктатором не был и не собирался изменять своим принципам.

Захватив для погорельцев собранные женой продукты, священник вышел на улицу. Мокрая после дождя трава щедро сверкала на утреннем солнце. Рябина в палисаднике мелко вздрагивала, сбрасывая лишнюю влагу. Отцу Сергию достаточно было перейти дорогу, чтобы оказаться в возлюбленной обители. На улице, идущей вдоль Учи, на взгорке была когда-то давно воздвигнута живописная группа, состоящая из трех церквей и колокольни. Старшая из них, Троицкая, что на рву, церковь больше походит на костромские храмы, увенчана пятиглавием. Наружное убранство Троицкой церкви великолепно. Отец Сергий не уставал любоваться – дивное узорочье окон, барабаны глав церкви украшены поясками и рельефами. У самого края рва – приземистая теплая Казанская церковь. Декор здесь поскромнее. А у дороги – целый комплекс: одноглавая Тихвинская церковь, выдержанная в традициях московского барокко, с луковичной главкой на двухъярусном световом барабане, да у северо-западного угла Тихвинской церкви возведена надвратная колокольня. Всякий раз, проходя по многочисленным галереям церковных зданий, отец Сергий ощущал в себе некий трепет, сродни вдохновению или же восторгу художника. Потемневшие от времени росписи молча взирают со стен, и кажется – само время дышит у тебя за спиной. Вот и сейчас, поднявшись на второй этаж и направляясь в библиотечную комнату, он поймал себя на мысли, что особенно любит эти редкие мгновения, когда остается наедине с храмом.

Не зажигая лампы, он нашел среди книг на отдельной полке толстую самодельную тетрадь из пергамента, поставил на стол чернильницу. Перелистав исписанные каллиграфическим почерком страницы и найдя последнюю запись, обмакнул перо в чернила. Записал:

Священник вновь обмакнул перо в чернила и добавил:

Кончив запись, священник вернул тетрадь на место, перекрестился на образ Святой Троицы и спустился вниз – готовиться к службе.

«Скорое в реках водоразлитие», которое предугадал отец Сергий, и подготовило то небольшое, но важное событие, что перевернуло жизнь нашей маленькой героини. Хотя на укладе старинного, удаленного от железной дороги провинциального города Любима это событие никак не отразилось, все же остановимся на нем, ибо жизнь человеческая – вечная загадка, а история полна белых пятен.

В городке, основанном в XV веке самим Иваном Грозным, любившим охотиться в этих благодатных местах, протекали две реки – Уча и Обнора. Конечно, теперь они заметно обмелели и наводили грусть на случайно попавшего сюда путешественника, все же бесспорно, что когда-то эти реки, гармонично вписываясь в ландшафт, приводили человека в трепет, побуждая любоваться собой и задумываться о величии Творца.

Уча и Обнора весело текли, местами выходя из берегов, затейливо извиваясь, у мельниц завьючиваясь в омуты, в тот день, когда начальник местной полиции Богдан Аполлонович Сычев ждал с визитом в город большое начальство. Ехал губернатор в сопровождении главы полицейского управления губернии.

Губернатор со свитой, по своему обыкновению, собирался посетить присутственные места, отстоять позднюю обедню, переночевать у городского головы, а наутро отправиться на охоту в Соколену.

Сопровождающий губернатора начальник полиции, как правило, оставался обедать у своего подчиненного Богдана Сычева, которого горожане по старой привычке звали городничим, хотя давно уж должность эта была упразднена[1]Должность городничего была упразднена в 1862 году в результате судебной реформы.. Любимцы отлично понимали, что, хотя и считается главой города выбираемый раз в три года городской голова, но все же настоящей властью обладает лишь назначаемый губернатором начальник уездной полиции – исправник.

Гость Сычевых, полицмейстер Турукин, после рюмки водки делался таким ругателем, что присутствие в доме детей становилось крайне нежелательным. Наследник городничего, шестилетний сын Петька, как губка впитывал любые бранные слова и мог выдать их в самый неподходящий момент, что забавляло самого Богдана Аполлоновича и ужасало фрау Марту.

Было решено отправить детей в сопровождении гувернантки и работника Егора на пикник.

Маршрут разрабатывался загодя. Отец семейства предлагал детям пешком пройти до Троицкой церкви, спуститься к Уче и на лодке прокатиться вниз по течению, до моста. Затем подняться к Валу и там расположиться на пикник. Петька, которого фрау Марта неизменно называла «мой Петер», заупрямился:

– Плохой маршрут! Короткий!

– Ах ты, мой отважный путешественник! – с удовольствием крякнул Богдан Аполлонович и высоко поднял щуплого белобрысого наследника.

Ася раскусила хитрость Петьки – на самом деле он страшно боялся заучских мальчишек, те – драчуны и кидались камнями.

«Отважный» путешественник важно нахмурил брови. Гувернантка втайне надеялась, что прогулка ограничится ближайшей набережной Обноры, но не тут-то было. Вступили барышни:

– За Обнору, в останковский лес!

– В рощу!

– В рощу нельзя, там трава ядовитая, забыла?

– На колодчик Геннадия Любимоградского!

– На колодчик далеко, пешком малыши устанут!

Наконец общими усилиями маршрут был разработан, собрана корзина со снедью, взяты удочки, зонтик для Фриды Карловны, сачок для Греты.

– А что же ты, Ася? Разве ты не хочешь пойти со всеми?

– Я… я хотела помочь сервировать стол! – выпалила она и прикусила губу.

Трудно объяснить, почему ей иногда так невыносимо хочется выделиться, сделать не как все. Например, остаться одной из детей, чтобы вдвоем с фрау Мартой накрывать стол. Аккуратно скрипят ступеньки лестницы, когда она с ворохом начищенных до блеска вилок поднимается наверх, в столовую. Там на столе уже выставлен парадный сервиз с картинками. Фарфор тонкий, почти как бумага. Кайма по краю золотая, а в серединке – целая картина из сказки. Зеленые деревья, домики с красными крышами, человечки в чудных одеждах… На большую тарелку кладется еще одна, поменьше. Рядом – нож, ложка, стройный ряд серебряных вилок. Она умеет сервировать стол и любит это делать. Фрау Марта останется довольна.

Ася не просто сервирует стол, она играет. Представляет. Вот она – хозяйка дома и ждет гостей к обеду. Дом у нее, как у фрау Марты или даже лучше, но стол – непременно такой. И несколько сервизов.

На каждый день – белый, с каймой. Для торжественных обедов – непременно с картинками. Сама она, Ася, – дама. Иногда – графиня, иногда – княгиня. А бывает, и королева. Это ее тайная игра, никто о ней не знает.

Но стол накрыт, и ее отсылают на реку. Мариша собирается полоскать белье. Ася идет с ней. У них большая плетеная корзина с бельем. На мостках бабы полощут, Мариша и Ася пристраиваются к ним. Носовые платки, нижние юбки девочек, штаны Петера, кухонные полотенца… Ася быстро расправляется с бельем и, побросав его в корзину, садится на склон.

– Сходи погуляй, – советует нянька. Ей хочется поболтать с бабами.

День жаркий, безветренный. У воды роятся стрекозы. Синие, поменьше, и зеленые, большие, пучеглазые.

Ася начинает играть. Вот она – принцесса и поджидает принца на берегу реки. Ей нужен зонтик. Дочь короля непременно должна сидеть под зонтиком. В сказках, которые им с Эмили иногда читает Фрида Карловна, живут короли, рыцари и принцессы.

Покрутив головой, она находит подходящий лопух и срывает его. Она сидит на склоне неподвижно, немного свысока взирая на плещущихся у берега ребятишек.

Внизу на мостках бабы продолжают полоскать белье. О том, что она сама только что, стоя на коленках, теребила в воде платье Гретхен, Ася уже не помнит.

По левую руку от нее длинный наплавной мост через Обнору. Телега ползет по мосту, и на круглых его бревнах выступает вода, мост почти весь скрывается под водой, и пешеход вынужден отойти на самый край, ждать, пока проедет телега. На другом берегу – Останково. Река после дождей разлилась, рыбаки на том берегу кажутся букашками. Но для Аси ничего этого нет. За деревьями – сказочный замок, лес, населенный колдуньями, а она ждет принца.

Бабы гомонят, колотят белье, это отвлекает. Ася встает и отправляется вдоль берега подальше, туда, где Обнора сливается с Учей, где лодочные катания и много интересного можно увидеть.

Найдя подходящее местечко, Ася уселась на траву, продолжая держать над головой свой «зонтик».

В это время сбоку показались одна за другой две лодки. На одной в окружении нарядной молодежи сидела дама в белой шляпе. В руках у дамы гитара. На веслах разместился веселый военный в великолепном мундире с аксельбантами. Военный шутил, а молодежь отвечала звонким смехом на его шутки. Вторая лодка шла следом за первой, в ней тоже была нарядная молодежь. На веслах сидел батюшка. Рядом с ним – девочка не старше Аси с букетом водяных лилий на коленях. И батюшка, и молодые люди в его лодке были в прекрасном расположении духа и перебрасывались шутками с компанией из лодки военного.

Погруженная в свои мечты, Ася не обратила бы внимания на отдыхающих, если бы мальчик из второй лодки не показал на нее пальцем. Подросток-увалень рядом с ним взглянул в сторону Аси, затем оба они обидно захохотали.

Ася опустила лопух и отвернулась. Когда лодки отплыли подальше, она не удержалась от соблазна взглянуть на веселую компанию еще раз.

Дама с гитарой, веселый красивый военный, катание на лодке в компании хорошо одетых людей – все это было из той жизни, о которой она грезила. И она ясно представила, как выглядела сама для тех мальчишек с лодки: босая девчонка в ситцевом выгоревшем платьице под лопухом вместо зонтика.

Как было бы хорошо, умей мы быстро избавляться от мимолетных неприятных впечатлений! Нет, теперь она станет рассматривать исчезнувшую картинку чужой благополучной жизни, додумывать и складывать как мозаику.

Размышления привели ее к тому, что стало ясно: в лодках столичные гости Вознесенских, поскольку в священнике она узнала отца Сергия, который по воскресеньям служит литургию в Троицкой церкви. А противный мальчишка, показавший на нее пальцем, прислуживает в алтаре, облачившись в вышитый золотом стихарь. Подумаешь…

Она уже немного успокоилась, когда показалась другая лодка. Да это же Сычевы!

На веслах, спиной к Асе, восседал Егор. Рубаха на его спине потемнела от пота. Со спины он выглядел совсем взрослым. Прямо перед ним – Грета и Петер, за ними на скамейке – Анна и Эмили, а завершала картину Фрида Карловна под зонтиком. У Анны в руках были водяные лилии, которыми она прикрывала лицо, что-то говоря Егору.

– Ася! Ася! – закричали младшие Сычевы.

Она поднялась и махнула им рукой.

– Причаливать! Причаливать! – скомандовал Петька, Анна что-то возразила ему, и на лодке возникли пререкания. Все же орущего Петьку трудно переспорить. Ася уверена была, что лодка сейчас повернет к берегу.

Так и вышло. Лодка причалила, Егор выпрыгнул, размял ноги.

Все спрыгнули на берег, кроме Анны.

– Хочу в купальню! – громко сказала она, ни на кого не глядя.

– Я буду рыбачить! – заявил Петер. Он разматывал свои удочки, не обращая никакого внимания на слова старшей сестры.

– В купальню! – еще более грозно повторила Анна.

– Но как же так, дети? – растерялась Фрида Карловна. Она не знала, кого слушать. Ася подозревала, что гувернантка и сама не прочь доплыть на лодке до купальни, чтобы освежиться в жаркий день.

– Я буду ловить стрекоз, – уверенная в победе брата, объявила Грета.

– Я здесь старшая, и я решаю! – краснея от досады, повторила Анна. – Егор, поплыли!

Егор, улыбаясь, сидел на травке.

– Ась, хочешь в купальню? – предложила Эмили, желая поддержать сестру. Но Ася прикинула – сейчас с той стороны должны возвращаться две лодки Вознесенских с противным мальчиком на борту. Хотелось бы ей встретиться с ним снова, покрутить в ответ пальцем у виска, показать, что он дурак и выскочка. И она отказалась.

– Киндер, цузаммен! – умоляла Фрида Карловна. Ее не слушали. Петер уже размотал свои удочки и, закатав коротенькие штанишки – на манер останковских рыбаков – до самой попы, искал место для ловли. Грета носилась с сачком за стрекозами. Анна решила сменить тактику.

– Фрида Карловна! – вкрадчивым голосом заговорила она, играя букетом лилий. – Вы оставайтесь с малышами, а мы с Эмили проплывем до купальни. Егор нас быстренько отвезет.

Фрида Карловна поколебалась для виду и сдалась.

В воздухе носились стрекозы, по траве ползали божьи коровки. Слышно было, как на том берегу скрипит телега, груженная сеном. Гувернантка под зонтиком клевала носом. Грета тихо кралась за стрекозой. Ася присоединилась к ней – стала охотиться за большими, зелеными. Ловля стрекоз оказалась занятием увлекательнейшим! Выследить, дать приземлиться у твоих ног, не спугнуть! А еще не протянуть руку раньше времени, иначе все пропало…

– Эй! Там пацан ваш тонет!

Кричали с противоположного берега. Ася и Грета заинтересовались. Мальчишки, недавно с увлечением рыбачившие, побросали удочки. Они махали руками и кричали все разом.

– Мальчишка ваш тонет, кажись! Как бы в омут не затянуло!

– Петька! – ойкнула Грета и прикусила край сетки сачка.

Вот тогда Ася увидела перепуганное лицо Петера и его руки – то появляющиеся над водой, то исчезающие совсем.

Ася оглянулась. Далеко вокруг не было видно никого из взрослых. Гувернантка мирно дремала под зонтиком.

Грета громко заревела.

Белое лицо Петера снова на миг показалось над водой. Глаза, полные ужаса, смотрели прямо на Асю.

Она не вспомнила потом, как освободилась от фартука и верхней юбки, как оказалась в воде. Они столкнулись головами. Мальчик мертвой хваткой вцепился ей в плечо и потянул вниз. Она хлебнула воды. Петька неожиданно проворно стал лезть ей на голову. Ася оказалась внизу. Попыталась высвободиться, изловчилась, ухватила мальчика за рубашку, свободной левой рукой отчаянно помогая себе плыть наверх. У тщедушного Петьки оказались невероятно сильные руки – они упрямо тянули ее вниз, под воду. Она оттолкнула его, пытаясь сообразить, в какой стороне берег. Но все было не так просто – Петька упрямо пытался влезть ей на голову. Она вынырнула, увидела бегающую по берегу немку, набрала воздуха и нырнула снова. Она выталкивала Петьку прочь от себя, к берегу. Он мешал ей, но она отчаянно продолжала толкать, еще и еще! Она поняла, что глотать воду нельзя ни в коем случае. Нырнув, задерживала дыхание, а когда уже не могла больше дышать, отталкивала мальчика и, вынырнув, жадно хватала ртом воздух.

Она делала так, пока были силы, пока чьи-то руки у самого берега не приняли у нее Петьку. Тогда она, не чувствуя ни рук, ни ног, выбралась на берег и упала в изнеможении на песок.

Вечером в гостиной дома Сычевых собралось все семейство. Фрау Марта стояла у стола в своей обычной позе – прямая спина, немного назидательный, требовательный взгляд. Только пальцы, теребящие край вышитого платка, говорили, что она не совсем спокойна. Рядом, на обитом шелком канапе, сидели три сестры в одинаковых платьях. Из коридора выглядывала прислуга. Петьки не было. Он лежал в детской в своей кровати, ему пришлось вызвать доктора.

Ася стояла посреди гостиной, робея, не зная, куда деть руки. Больше всего ее напрягало непонятное выражение на лице отца, когда он велел ей подняться к хозяевам. Что он? Сердится?

Она никогда не могла в точности определить, как относится к ней отец. Любит ли он ее? Эмили и Анна много раз при ней произносили фразу «папа́ мне не откажет» или «папа́ обожает меня». Она никогда бы не осмелилась заявить такое. Вот и сейчас, проходя мимо по коридору, он взглянул в ее сторону, и она не успела понять – что же таится в его взгляде.

В гостиную важной походкой вошел Богдан Аполлонович. Он приблизился, наклонился к Асе и пророкотал над ее головой:

– Ну, Августина!

Отойдя к окну, он, будто примериваясь, еще раз окинул взглядом девочку с головы до пят.

– Проси чего желаешь! Я у тебя в долгу!

Ася не понимала, чего от нее хотят. Ей было неловко стоять тут под взглядами. Хотелось уйти, но никак нельзя.

Насупившись, она исподлобья взирала на исправника.

– Августа, – обратилась к ней фрау Марта, сжав в кулаке платок. – Сегодня ты… ты спасла нашего сына Петера…

Фрау Марта, обычно такая сдержанная, полная достоинства, вдруг не смогла говорить, стала хватать ртом воздух, совсем как Петька, когда тонул.

Ася опустила глаза.

Хозяйка быстро справилась с собой, поправила кружева на груди, продолжила:

– Богдан Аполлонович желает отблагодарить тебя. Не бойся, дитя, скажи, чего бы ты хотела.

Ася машинально взглянула туда, где стояла прислуга, но отца там не оказалось.

Тогда она быстро выпалила:

– Я хотела бы учиться в гимназии.

Испугалась повисшей паузы. Тишина оглушила на миг. Но вот уже городничий стремительно приближается к ней, большими своими ручищами поднимает и ставит на стул.

– Августина! Считай, что ты – гимназистка, уж я об этом позабочусь!

Асю вместе с Эмили повели к портному! Впервые ей предстояла примерка у настоящего портного. Она шла, ошарашенная внезапно свалившимся на нее счастьем, и все люди, встречающиеся на этом волшебном пути, казались ей необычными, сказочными.

Вот в конце улицы показался кузнец. Высокий, сильный. От работы в кузнице его лицо казалось бронзовым. Он громко ругался на кого-то, размахивая руками. Не он ли победил трехголового змея? Вполне мог быть и он.

Когда кузнец приблизился, стало ясно, что он пьян. Фрау Марта даже бровью не повела. Ася тоже постаралась держаться с достоинством и все же не удержалась – взглянула в налитые кровью страшные глаза кузнеца.

Жуть, а не глаза!

Заметив, что на него смотрят, кузнец остановился и изобразил руками в воздухе что-то эдакое.

Но они уже прошли мимо. Вдруг из-за угла выскочил черт!

Девочки остановились как вкопанные. Фрау Марте все нипочем – идет себе, покачивая полями шляпки.

Страшное существо приблизилось и подмигнуло девочкам.

Сверкнули в улыбке розовые губы. Трубочист!

Фрау Марта и трубочиста не удостоила вниманием. Голова высоко, нос кверху.

Ася и Эмили взялись за руки. Читали вывески и шепотом сообщали друг другу, кто живет в домах на этой улице: нотариус, врач-окулист, полковник, купец, бывший царский повар.

И вот еще одна встреча.

– Сумасшедший пьяница! – страшно шепчет Эмили и сжимает Асе руку.

Прохожий поет и сам себе командует рукой, как регент в церковном хоре.

Вот он останавливается у дома церковнослужителей и поет:

Девочки переглянулись, сдерживая смех.

Возле дома купца Шаповалова он снова останавливается. До девочек доносятся его складные вирши:

Эмили не выдерживает, прыскает в кулак. Фрау Марта строгим взглядом осаживает дочь.

Они почти пришли. Но сумасшедший уже поравнялся с ними, и Ася понимает, что сейчас он споет что-то, относящееся лично к ним. Девочки смотрят на чудака во все глаза.

Девочки переглядываются, им весело.

А вот из переулка показалась нищенка по прозвищу Скорлупка. Она приходит в город в конце лета, после Петрова поста, обходит все дома на центральных улицах. И у Сычевых утром была, фрау Марта велела вынести ей пирога и отдать старый вязаный жилет. Теперь же Скорлупка, наряженная в этот жилет, идет с полной котомкой и тоже улыбается!

Ах, до чего же волшебный день! Асе будут шить настоящее гимназическое платье с манжетами. Может, это всего лишь сон?

Но – нет!

Проснувшись однажды утром, она обнаруживает рядом с собой на табурете удивительные богатства: ранец, перья, карандаши, ножичек для разрезания бумаги, пенал!

Солнечным прохладным утром вместе с Анной и Эмили в сопровождении Фриды Карловны Ася шествует в гимназию. Уже на березах листья золотятся, трава подернулась инеем. Зябко. Девочки невольно ежатся.

– Фрейлейн, спина! – шипит сзади гувернантка.

Анна кривит личико, изображая вечно брезгливое выражение лица наставницы. Эмили и Ася выпрямляются. После того случая на реке Фрида Карловна была вынуждена изменить свое отношение к Асе. Не спаси Ася Петьку, что было бы с гувернанткой? Можно представить.

В коридоре гимназии они расстаются. По результатам испытаний Асю зачислили во второй класс, Эмили идет в первый. Анна же сразу делает вид, что с девочками ее ничего не связывает. У нее свой круг. Анна обнимает Липочку Карыгину, подруги принимаются упоенно щебетать. Эмили уводит гувернантка.

Ася входит в класс и в растерянности останавливается. Так много девочек!

Все одинаково одеты, все улыбаются, разговаривают, а на нее никто не смотрит.

Все парты заняты, некуда сесть. Вот уже и звонок, а она все стоит у порога, никем не замеченная. Уже дрожит что-то внутри, закипают слезы…

О, спасение! В класс входит учительница, внося с собой облако аромата лаванды и жасмина. Хлопают крышки парт.

Учительница кладет руку на плечо новенькой.

– У нас новая ученица? Как тебя зовут?

– Августина.

– Какое красивое имя. Правда, девочки?

Девочки молчат. Прямо напротив Аси знакомое приветливое лицо. Где она видела эту девочку?

– Я буду звать тебя Инной. Можно?

Ася механически кивает.

– Девочки, с кем же мы посадим Инну?

Несколько рук поднимаются одновременно. В том числе и знакомая девочка подняла руку. И ее соседка.

Ася села между ними, третьей, за парту.

– Я тебя знаю, – прошептала знакомая девочка. – Мне папа рассказывал, что ты спасла утопающего мальчика. Ты смелая.

– А кто твой папа?

– Отец Сергий.

Ася сразу вспомнила. Та самая девочка, с кувшинками, в лодке.

– Меня Маней зовут. Но Зоя Александровна называет Мари.

– А меня – Соня. Софи, – прошептала другая соседка.

Учительница сделала замечание, и разговор прервался. Но уж зато на перемене!..

Девочки торопились расспросить друг друга обо всем. От новых подруг Ася узнала имена всех учителей, названия предметов и еще много полезного.

Оказывается, отец Манечки преподает в гимназии закон Божий, а их классная дама, Зоя Александровна, настоящая графиня, живет в Любиме с отцом. Приехала из Петербурга и стала учительницей.

Страхи, которые напускала Анна, развеялись в первую же неделю. Никто в классе линейкой по пальцам не бил, никого не приходилось строго наказывать.

Учеба Асе давалась легко. Переделав домашние дела, она садилась за книги. Больше всего ей нравились уроки географии и истории, которые вела Зоя Александровна.

В один из теплых весенних дней после Пасхи, когда уже солнце припекало и не усидеть было в душном классе, Зоя Александровна повела своих воспитанниц любоваться природой. Выстроившись по парам, длинная вереница второклассниц шествовала через торговую площадь в сторону Заучья. Возле небольшой каменной часовни учительница остановила их.

– Девочки, кто из вас знает, в память о каком событии построена часовня?

Манечка первая подняла руку:

– В память о том дне, когда плохие люди убили государя Александра II.

Кто-то громко ахнул.

– Правильно, Мари.

Учительница всех девочек называла по-своему. На французский манер. Асе это очень нравилось.

– К сожалению, всегда находятся люди, которых не устраивает существующая власть. – Учительница оглядела лица детей. – Но мы с вами будем молиться за здоровье нашего государя, и с ним ничего не случится.

Повернувшись к часовне, Зоя Александровна перекрестилась. Дети последовали ее примеру.

Дальше мимо большого каменного собора она повела своих питомиц к мосту. За мостом они расположились на берегу Учи со стороны слободы, откуда открывался прекрасный вид на городской Вал. Отсюда просматривались торговые ряды, хорошо были видны здания собора и Троицкая церковь, даже верх каланчи торчал над домами. Птицы галдели в ветвях деревьев на противоположном берегу, строили гнезда. Река – широкая, вобравшая в себя все весенние снега, – бурлила и важно текла, ныряя под мост. На берегу среди травы уже попадались первые цветы ветреницы, мать-и-мачехи, медуницы.

– Взгляните, девочки, как красив наш край, – сказала учительница.

Гимназистки послушно завертели головами. С места, где они стояли, в обе стороны открывалась широкая панорама. Две реки, сливаясь в одну, образовывали стрелку. Кругом их опоясывали луга в яркой молодой зелени. Дома по обе стороны стояли в окружении деревьев. Березы, елки, рябины, сирень в произвольном порядке тесно соседствовали с домами, украшенными резьбой и декоративными балкончиками под крышами, и соседство это придавало картине несколько сказочный вид.

– Смотрите внимательно вокруг, а потом расскажете мне о своих наблюдениях.

Девочки разбрелись по берегу. Ася стояла у самого моста и смотрела вдаль. С противоположного берега, сверкая на солнце позолотой куполов, красовался Троицкий ансамбль. Маковки его отражались в Уче и тихо плыли в ее водах, никуда не уплывая. Наверху же, окутанные первой зеленью деревьев, купола словно парили над землей. А прямо напротив, через реку, на том берегу, где сейчас стояла Ася, словно отвечая на величавую красоту красных кирпичных церквей Троицкого, красовалась белая красавица – кладбищенская церковь с высокой колокольней. Они стояли на двух берегах и словно живые смотрелись друг в друга. От этой красоты замирало сердце и что-то тоненько и знакомо начинало петь в груди. Ася вздохнула, ей не хватало воздуха.

Когда учительница позвала класс, все стали тянуть руки, как на уроке.

– У нас в городе много мостов! Отсюда видно два, но их больше!

– Кругом лес! Вон там – еловый, а дальше, за Обнорой, – смешанный.

– Правильно. Кто еще?

– И еще здесь много рябин, – сказала Соня. – Осенью от них так красиво!

– Вот это ты хорошо заметила, Софи. Рябина украшает эти места.

Ася хотела сказать про церкви, но вдруг поняла, что не сумеет выразить так, как чувствует. Для этого не хватает слов.

– Журавли прилетели! – крикнул кто-то, и все задрали головы.

Вдалеке, со стороны останковского леса, высоко летели журавли. Они летели косяком. Приблизившись к городу, птицы стали делать круг, чтобы опуститься у леса, на болотце. И прежде чем скрыться из виду, журавли издали приветственный клич, гортанный и радостный. Он полился с неба, как пасхальный звон – торжественно, светло. Сонечка Круглова сняла с шеи косынку и взмахнула ею, приветствуя птиц. Девочки сняли шляпки и тоже стали весело махать птицам, покуда те не скрылись за деревьями.

– Ой, смотрите! – Одна из девочек показывала совсем в другую сторону. На противоположном берегу Учи, над самым обрывом, бегали несколько человек – взрослый мужчина с бородой и ребята.

Мужчина держал натянутую веревку, которая завершалась цветным бумажным змеем.

Большущий змей с длинным мочальным хвостом и кистью на конце рвался в небо, словно стремясь во что бы то ни стало догнать журавлей.

Длинный хвост извивался, дразнил бегущих за ним людей.

Это было настоящее чудо.

Мимо девочек проходила баба-крестьянка с корзиной, остановилась, задрала голову.

– Вот чуда какая! – крякнула она.

– Это дьякон, отец Федор, – узнала Манечка. – Он наш сосед, сам змеев мастерит.

Мужчина носился за своим детищем резвее ребятишек. Ветер трепал его бороду, и было трудно представить этого человека чинно стоящим у аналоя.

Кто-то из девочек засмеялся.

Баба поставила корзину на землю, прищелкнула языком:

– У него вся имущества сгорела, а он скачет себе… – И, помолчав, добавила: – Божий человек…

Змей весело парил над деревьями, и Асе нестерпимо захотелось самой подержать за нитку, побежать за ним по берегу.

К дьяконовым ребятам присоединились еще несколько мальчиков. Маня узнала кого-то, поднялась на носочки, отчаянно замахала рукой. На том берегу не заметили знаков.

– Это кто?

– Мои братья, Алеша и Артем. И кажется, Ванечка с ними.

Змея передали одному из подошедших мальчиков. Громко треща, змей бросался из стороны в сторону, как бы желая сорваться и улететь. Потом пошел плавно вверх, все выше и выше.

Змей рвался в небеса, мальчишка едва справлялся с ним. Ему пришлось ускорить шаг, а потом и побежать следом. Дьякон двигался позади, отчаянно жестикулируя и что-то объясняя на ходу. Ребятня бежала вдоль берега. Компания остановилась как раз напротив гимназисток. Все любовались змеем, который плавно парил в небесах. Вдруг под порывом ветра с усиленным жужжанием змей круто поднялся вверх, а затем начал садиться и завилял хвостом, петляя из стороны в сторону.

Теперь мальчик заметил зрителей, покосился, но сделал вид, что ему все равно. Манечка вновь махнула братьям. На этот раз ее заметил самый младший, Ванечка, сорвал фуражку, ответил на приветствие сестры.

Ася узнала в держащем змея того самого мальчишку из лодки, показавшего на нее пальцем.

Мстительная мысль на миг закралась в голову: что, если бы мальчик не справился с веревкой и веселый хвостатый змей вырвался бы у него…

Не успела додумать до конца, порыв ветра рванул бумажное чудо, мочальный хвост взвился, веревка натянулась… Мальчишка упустил сокровище!

Змей, освобожденный, рванулся в небеса, дразня хвостом, вильнул влево, понесся над рекой…

Дружное «а-ах» прокатилось среди гимназисток.

Мальчик на том берегу схватился за голову. Ребята помчались вдоль берега вниз против течения. Дьякон вприпрыжку бежал следом.

– Девочки! Кажется, змей направляется к нам, – заметила учительница. Повторять не пришлось. Стайка гимназисток сорвалась с места и полетела вдоль линии воды. С соборного моста прохожие могли наблюдать, как по двум противоположным берегам, устремившись в одну сторону, несутся две ватаги – мальчиков и девочек.

Правда, одна девочка посчитала неприличным для себя нестись сломя голову. Она важно и неторопливо шла, словно вся эта суета ее никоим образом не касалась. Спина прямая, нос – кверху. Вот еще, заниматься ерундой!

Учительница и все девочки были уже далеко, когда вдруг капризный ветер сменил свое направление. Бумажный змей завис над Учей, покачался в вышине и, словно повинуясь минутной слабости, поплыл в противоположную сторону. Туда, куда и устремлялась сама река, – вверх по течению.

Мальчики, бородатый дьякон, а также гимназистки и учительница – все остановились, удивленные, и повернули головы.

Бумажный проказник потанцевал, качая хвостом, над самой головой одинокой важной девочки и… приземлился у ее ног.

На секунду и мальчики, и дьякон, и девочки с учительницей, бабы на мосту – все замерли. Но снова все пришло в движение. Только теперь в обратном порядке.

Ася подняла змея. Он был довольно тяжелый. Сразу и не поверишь, что это сооружение способно летать.

Она неторопливо шествовала к мосту, краем глаза наблюдая, как туда же направляется делегация мальчиков. Среди них был и ее недоброжелатель, Алексей Вознесенский.

Интересно, что он теперь скажет? Ведь она может и не отдать ему змея. Пройдет мимо, будто и не заметила, не удостоит даже взглядом.

Шла и думала, что бы такое сказать этому выскочке… Придумывая обидные фразы, даже не слышала, что кричат ей девочки. Войдя на мост, она остановилась, словно решив подождать подруг. Мальчики на том берегу замешкались. Дьякон сидел на травке, улыбаясь в усы.

Ася, склонив голову набок, выжидательно поглядывала на мальчишек. Ее поза говорила: подойдите сами, вам нужнее. Должен был подойти тот, кто упустил змея. Но вероятно, он подозревал, что в голове гимназистки уже крутится язвительная фразочка… Он остановился, нарочно небрежно облокотившись о перила моста, и вызывающе уставился на нее. Выражение лица его было насмешливым и даже несколько высокомерным. Он легонько подтолкнул вперед младшего брата. Ступай, мол, забери!

«Не отдам!» – решила Ася.

Ванечка уже бежал к ней, широко улыбаясь.

– Девочка! Спасибо, что вы его поймали!

Не успела она рта открыть, мальчик принял у нее из рук змея, развернулся и – только его и видели.

Ася невольно подалась следом, словно желая задержать парламентера.

Едва братья поравнялись, старший отделился от перил, усмехнулся и сквозь зубы залихватски плюнул в реку. Ася отвернулась и пошла навстречу девочкам.

Как приятно дружить втроем! Еще в первую неделю гимназического ученичества подружки уединились под лестницей во время большой перемены и поклялись дружить вечно и делить на троих все свои тайны.

– И никого не принимать в наш кружок! – добавила Сонечка, на что Ася, которую подруги называли не иначе как Инна, торопливо кивнула, не желая делить новых подружек ни с кем.

– Теперь мы – три подружки-неразлучницы, – серьезно вздохнула Маня Вознесенская и добавила: – Нужно есть землю…

Повисла пауза, во время которой Асина уверенность в собственной стойкости слегка поколебалась. Кушать землю она не рассчитывала.

– Землю только парни едят, – живо возразила Сонечка. – Для девочек достаточно съесть один бублик на троих и запить чаем.

И повела подруг в чайную. Там их напоили чаем со сдобными калачами. Ася долго сомневалась – удалось ли столь странным образом закрепить их клятву дружбы, поскольку калачи были непростительно пышные, а услужливый половой так подобострастно увивался вокруг их стола, что совершенно не было возможности придать ритуалу необходимую таинственность. Впрочем, эта чайная стала на долгие годы местом их маленьких пиршеств… Ася – аккуратистка и молчунья, надежная хранительница чужих секретов, Манечка – добрая душа, напрочь лишенная эгоизма и зависти, и Сонечка – огонь и ветер. Только втроем они ощущали себя по-настоящему счастливыми и на протяжении гимназических лет оставались неизменной неразлучной троицей.

Отец Сонечки, Данила Фролович Круглов, держал чайную с постоялым двором на углу торговой площади. Дом Кругловых находился в Останкове, за Обнорой. Там же Кругловы имели землю, на которой трудились старшие братья девочки и наемные работники. Сонечку привозили в гимназию на двуколке.

В просторном ореховом шифоньере, что стоял в светелке верхнего этажа дома, чего только не было! Платья, шляпки, капоры, пелерины, капоты и палантин. А лент, бисера, цветных пуговиц!

Но сама-то Сонечка была абсолютно равнодушна к содержимому своего шифоньера и однажды призналась Асе, что хотела бы родиться мальчиком и всегда сожалеет, что это невозможно.

– Честно говоря, я до самой гимназии надеялась, что когда-нибудь стану мальчиком, как братья, – со вздохом сказала она, наблюдая, как Ася перед зеркалом крутится в ее капоре.

– Зачем?

– Да затем, что мне нравилось все, что нравится им. Лазать по деревьям, скакать на лошади, играть в войну! А меня наряжают в эти неудобные длинные платья, которые вечно цепляются за ветки да колючки.

Ася находила интересным такой взгляд на вещи, но не больше. К тринадцати годам ее начала немного смущать растущая грудь, но в остальном роль будущей женщины ее вполне устраивала. Она подозревала, что богатая подружка немного кокетничает, и легко прощала этот маленький грех. Сонечка, в свою очередь, находила в аскетизме тоненькой гордой Инны что-то притягательное. Старалась перенять у той манеру держаться, двигаться, говорить.

Уклад дома Кругловых существенно отличался от хозяйства Сычевых, где жила Ася.

Из всех детей Кругловых в гимназии училась лишь одна дочь. Мальчики же, окончив начальную школу, становились помощниками отца, работали в многоотраслевом хозяйстве Кругловых. Голос Данилы Фроловича – зычный, густой – раздавался то там, то здесь. Хозяину до всего было дело. Порой казалось, что этот неутомимый беспокойный дядька находится одновременно в нескольких местах – только что распекал кого-то во дворе, вот он уже в кухне, а замешкаешься, его и след простыл – только мелькает на дороге в город из легкой брички его высокий картуз с лаковым козырьком.

Просторный бревенчатый дом, обшитый тесом, как большинство домов в этом лесном краю, выкрашенный коричневой краской, с двумя парадными крыльцами, под железной оцинкованной крышей, был просторен, наряден и удобен. В этом доме чувствовалась особенная основательность и надежность.

Ася бы назвала его дом-склад. Однажды ей пришла мысль, что если бы Данила Фролович решил строить ковчег на манер Ноя, то длительное путешествие вполне могли бы обеспечить запасы собственного дома.

В кладовых, погребах, ледниках, подвалах хранились продукты. Здесь висели мясные окорока, лежали рулоны колбас, в бочках хранились соленое сало, сельдь. Стояли на полках высокие крынки со сметаной, желтые кругляши масла.

Чего здесь только не было! Рыба, соленья, варенье, овощи, моченые яблоки… Бывая здесь вместе с Софи, Ася почтительно оглядывала плоды трудов семьи, и это налаженное хозяйство вызывало невольное почтение.

Никто в доме Кругловых не сидел без дела. Все – от хозяина до самого младшего Сонечкиного братца, Кирьки, – были вечно чем-то заняты. Работали в поле, на конюшне, во дворе, в чайной, на постоялом дворе, в доме.

Одной только Сонечке разрешали гулять с подружками или заниматься уроками, что тоже, по подозрению Аси, в этом доме считалось забавой. Она смутно догадывалась почему: единственную дочку в семье баловали, как в доме исправника баловали Петера.

Ася невольно сравнивала эти два хозяйства и постепенно пришла к выводу, что для фрау Марты главным является порядок, а для Данилы Фроловича Круглова – достаток.

Сонечка в учебе не блистала, поэтому Асе и Мане приходилось частенько подтягивать подругу по разным предметам. Как-то раз подружки сидели в комнате Сонечки, пытаясь втолковать ей премудрости математики. Но Сонечка ухитрялась ловко уводить своих наставниц далеко от темы, время шло, а по-други топтались все на том же месте.

– Софи! Если вы не возьметесь за ум, – произнесла наконец Маня голосом Зои Александровны, – вам грозит переэкзаменовка!

В это время за окном послышались шум подъехавшей подводы, голоса, скрип отворяемых ворот. В ту же секунду Соня оказалась на окне, перегнулась через подоконник.

– Мари, за тобой батюшка приехал, а на козлах – Алешка.

Маня и Ася вмиг оказались у окна. Навстречу отцу Сергию вышел хозяин, степенно поклонился и, по-видимому, пригласил в дом. Батюшка развел руками, пытаясь отказаться и что-то объясняя хозяину.

– Мне пора, – засобиралась Манечка, но Соня остановила ее:

– Если папенька вышел, он уж не отпустит. Отец Сергий аккурат к чаю прибыли. Теперь уж не отвертеться! Вот увидишь – уговорит. И вы оставайтесь! Они тебя, Ася, после домой отвезут.

Соня как в воду глядела – переговоры окончились тем, что отец Сергий сдался. Алешка спрыгнул с козел, и Вознесенские направились в дом следом за хозяином.

– Варвара! Накрывай на стол! – рокотал внизу голос хозяина.

Дом пришел в движение. Собственно, в нем никогда не бывало особой тишины, разве что ночами, – разговаривали здесь громко, перекрикивались, все обитатели дома шумно ходили, наступая на пятки, отбивая каждый шаг. А уж визит священника совершенно взбудоражил дом Кругловых. От образовавшейся суматохи отец Сергий пришел в некоторое замешательство. Круглолицая улыбчивая Сонечкина мать пригласила подружек к чаю. Те не посмели отказаться. К тому же Асе было любопытно взглянуть, как происходит чаепитие в других домах. То, что она увидела, сильно озадачило.

В большой зале стол был накрыт мятой по краям и не слишком свежей скатертью. На ней стояли разного калибра бокалы вперемежку со стаканами и гора блюдец. Заварочный чайник с отколотым носиком по форме и расцветке не подходил ни к сахарнице, ни к молочнику. Посреди стола безо всякой симметрии и порядка стояли блюда с плюшками, возле большого куска сыра лежал нож, здесь же находились неровный кусок масла на блюде, а не в масленке, коробка сардин, открытая банка с вареньем и, прямо на бумаге, внушительный осколок сахарной головы. Чайные ложки лежали горой посередине стола и тоже, как и чашки, были все разные, не из набора.

– Благословите трапезу, батюшка, – не без важности попросил хозяин.

Отец Сергий прочитал молитву. Все уселись. Подружек разместили в конце стола, напротив мальчиков – Алешки Вознесенского и Кирьки Круглова. Мать Сони, Варвара Власьевна, села у самовара – разливать чай.

Старшие парни Кругловы сидели рядом с отцом, были серьезны и молчаливы. Говорил за столом в основном Сонечкин отец. Ему изредка отвечал отец Сергий. Прямо напротив Аси сидел Алешка, и выражение лица у него было такое, будто какая-то каверза так и зудит внутри его существа. Ася сделала, как она полагала, неприступное и гордое лицо и решила не обращать на врага внимания, что бы он ни затеял.

Речь за столом шла о видах на урожай, о делах в земстве и незаметно перешла на предметы конкретные.

– Я вот, Данила Фролыч, сейчас проведывал учеников наших на Вшивой горке… – поделился отец Сергий. – Какое все же бедственное положение во многих домах! Удручающее впечатление…

Данила Фролович шумно подул в блюдце, отхлебнул и с хрустом разгрыз кусок сахару.

– Я, батюшка, на этот вопрос так смотрю, – отозвался он, обстоятельно и не спеша намазывая маслом толстый кусок сдобной булки. – Есть инвалиды, вдовы и сироты. Я всегда готов помочь им, и вы знаете, что не только на словах.

Отец Сергий согласно кивнул.

– Но у нас развелось лодырей, что не счесть, которые хотят на боку лежать да вкусно кушать. А пьяниц? Он пустит свое состояние по ветру, пропьет, а потом нальет зенки да еще вирши про меня сочиняет. Да чтобы я ему хоть копейку? Не будет этого!

– Возможно, вы правы, – соглашался отец Сергий, скромно потягивая чай из белой кружки, не притрагиваясь ни к крупно нарезанной колбасе, ни к сардинам. Он помнил, что дома к ужину ждет его матушка Сашенька, как он называл супругу, и ее пирожки с капустой, и чай со смородиновым листом. Хозяйка не любила, когда он чаевничал у прихожан.

Ася догадалась, что Данила Фролович имеет в виду городского сумасшедшего, которого дразнили дети и который кричал в своих стихах то, что за глаза говорили многие. Круглов разошелся:

– Я сам тружусь не покладая рук и своей семье спуску не даю. Мы с петухами встаем. А Васька Утехин спит до полудня, печь только к обеду затапливает! Разве он будет сыт? А вы говорите – беднота. Оттого и беднота. Ты трудись от зари до зари, тогда никак беднотой не будешь.

– Я, Данила Фролыч, на заседаниях благотворительной комиссии всегда вас в пример привожу, – сказал отец Сергий, пытаясь увести разговор от осуждения ближних. – Вы ведь не только церкви помогаете, но, кажется, и богадельню не обделяете.

– Правда ваша, – охотно согласился Круглов. – Стариков жалею. Все там будем. По части продуктов богадельне хорошо помогаю. И в городскую казну вношу не меньше, чем другие. С Карыгиным, почитай, наравне. Хотя он купец, а я так, считай, крестьянин.

– Господь не оставит вас в трудах ваших, – отозвался отец Сергий.

Кругловы шумно дули в блюдца, большим ножом кололи сахар и громко стучали ложками, размешивая его. Дети, которым за общим столом полагалось сидеть тихо, заметно скучали. Алешке, похоже, не терпелось выдать каверзу, и он откровенно уставился на Асю, даже стакан свой отставил в сторону. Поскольку стол был широк и достать девочку он не мог, она до поры чувствовала себя в относительной безопасности. Однако едва она поднесла чашку к губам, намереваясь отпить глоток, Алешка на своей стороне шумно хлебнул. Только снова Ася собралась запить пряник чаем, как Алешка с шумом изобразил за нее этот глоток и даже зачавкал! Кирька громко засмеялся. Маня и Соня в недоумении уставились на него. Взрослые повернулись в сторону детей. Ася готова была сквозь пол провалиться! Зато Алешке удалось сделать совершенно невинное лицо и чистыми глазами взглянуть на отца.

– Сынок-то большой уже, – заметил Данила Фролович, стараясь сделать приятное гостю. – В семинарию определять будете? По стопам батюшки?

Алешка опустил глаза в стол. Ну ягненок, да и только! Ася кипела внутри, ужасно желая отомстить противному мальчишке.

– Не хочет он у нас в семинарию, – с улыбкой отвечал отец Сергий.

– Как так? А куда же, извините за любопытство, они хотят?

– По военной части, – коротко ответил батюшка, взглянув в сторону сына. – Мнение родителей им нынче не указ.

Асе показалось, что отец Сергий сказал последнюю фразу не для Данилы Фроловича, а для Алешки, словно продолжая их неоконченный спор.

Хозяин дома покачал головой, подвинул жене свою кружку и отколол себе большой кусок сахару.

– Ну вот здесь, батюшка, я с вами не могу согласиться, – покачал он головой. – Дети должны во всем слушаться родителей. Отцу, я полагаю, виднее, что хорошо для сына, а что – нет.

Отец Сергий не возражал, отхлебывал чай и хитро поглядывал в сторону сына.

– Я своим сыновьям воли не даю. У меня – слушай знай! Да они и понятия такого не знают – отцу перечить. У меня кто из воли выйдет – пущай пеняет на себя!

На категоричное высказывание Данилы Фроловича Алешка упрямо дернул плечом.

– Что ж, пусть ратно послужит Отечеству, – сказал отец Сергий, и глаза его осветились любовью и нежностью. Это отчего-то раздосадовало Асю. Она подумала, что хулиган Алешка не заслуживает такого взгляда и такого поощрения.

Отец Сергий поблагодарил за чай и стал откланиваться. Маня и Ася поднялись. После благодарственной молитвы спустились во двор.

Алешка забрался на козлы, Ася и Маня залезли в телегу. Всю дорогу Ася думала о том, что увидела во время чаепития. Она вполуха слушала разговоры, успела отойти от Алешкиной проказы. Ее заботило другое – насколько порядок в доме Кругловых отличался от того, к чему она привыкла у Сычевых!

Она еще не отдавала себе отчета в том, насколько глубоко внедрилось в нее воспитание фрау Марты, но осознавала, что ни за что не хотела бы иметь в своем доме стол такой, как у Кругловых. Ибо было совершенно понятно, что стол – центр любого дома.

И какие бы яства ни были выставлены на нем, гораздо важнее, как они преподнесены. В ее представлении любое застолье – это крахмальная скатерть, одинаковые чашки, подходящие друг к другу остальные приборы. В доме Сычевых варенье непременно разливалось по специальным вазочкам, кроме того, каждому подавалась стеклянная розетка. Нужно упомянуть, что с того памятного случая на реке Ася стала обедать вместе с хозяевами, но дело не в этом. Она постоянно неукоснительно сама воспитывала себя соответственно своим детским фантазиям и добилась результатов.

Эстетическое чувство по-настоящему страдало, когда жизнь посылала ей испытания, подобные чаепитию у Кругловых.

Совершенно иначе обстояло с Вознесенскими.

Здесь было не все так просто, и Ася так до конца и не поняла, что именно притягивало и грело ее в этом доме. Было что-то такое, что не ограничивалось порядком и не исходило из особого достатка, хотя в известной мере здесь имелось и то и другое.

Впервые Ася попала в дом к Вознесенским в воскресенье, сразу после ранней обедни. Маня догнала их с отцом на крыльце церкви и обратилась к нему со своей всегдашней мягкой улыбкой:

– Тихон Макарович, отпустите, пожалуйста, Асю со мной ненадолго. Мама пригласила ее к нам на завтрак.

Ася не ожидала, что отец отпустит. Сама бы она не дерзнула обратиться к нему, но Манечке он не отказал. Манечка всегда вела себя как маленькая учительница, эта манера удивительным образом помогала ей управляться с разными людьми.

Так Ася оказалась в просторном доме напротив Троицкой церкви. Здесь на стенах кругом были иконы, а на полу поверх выскобленных досок лежали длинные тканевые дорожки и круглые половички из лоскутков.

– Идем ко мне, – пригласила Манечка и привела подружку в свою светелку. Здесь стояла узкая железная кровать, застеленная белым покрывалом, этажерка с книгами. Широкий подоконник был весь заставлен цветами в горшках. На длинной полочке в ряд сидели Манины куклы.

– Девочки, помогайте-ка мне накрывать на стол! – позвала матушка Александра.

Кухня у Вознесенских располагалась внизу, в большом полуподвальном помещении. Там стояли плита, большой разделочный стол, буфет с посудой, по стенам на крюках были развешаны дуршлаги, половники, сковородки. На столе, накрытые чистыми полотенцами, стояли противни с пирожками, а рядом, присыпанные мукой, ждали своей очереди слоеные треугольнички и звездочки песочного печенья.

– Берите, девочки, тарелки из буфета и несите наверх.

Ася и Маня со стопками тарелок поднялись на верхний этаж. Посередине большой комнаты стоял длинный стол, накрытый белой вышитой гладью скатертью. Манечка принесла льняные крахмальные салфетки и положила стопкой рядом с тарелками.

– Я сейчас.

Маня убежала зачем-то вниз, а Ася начала привычно накрывать на стол. Расставила тарелки – большую вниз, маленькую плоскую – наверх, на каждую водрузила сложенную горкой салфетку, положила рядом ножи и вилочки. До блеска натерла принесенные Маней стаканы.

– Какая же ты молодец, Ася!

Матушка Александра стояла в дверях с большим блюдом пирожков.

– Как у тебя все ловко получилось! А салфетки-то! Надо же… Я так не умею.

От похвалы Маниной матери у Аси голова закружилась. Она не нашлась что ответить и принялась раскладывать пирожки в принесенные Маней плетеные корзинки. Вниз – салфетку, чтобы углы свисали по краям, а затем – пирожки. Сладкие в одну корзинку, с капустой и картошкой – в другую. Затем фигурно разложила на блюде подоспевшие слоеные треугольнички, а вокруг – звездочки печенья.

– Папе понравится, – шепнула Маня, и, легок на помине, вошел отец Сергий в сопровождении сыновей.

– Мам! Мы голодные как звери! – с порога крикнул Алексей, но, увидев гостью, осекся и покраснел. От досады не сдержался и показал Асе язык. Она отвернулась.

– Со Светлым воскресеньем вас, девицы! – вроде бы серьезно проговорил батюшка, но не успела Ася и рта открыть, как отец Сергий подхватил их с Маней на руки и закружил по горнице, рискуя опрокинуть приборы на столе.

Вот уж тут пришел черед Аси конфузиться! Вот уж не ожидала она от серьезного и степенного отца Сергия подобной выходки… Платье задралось, обнажив нижнюю юбку! Какой кошмар!

– Папочка! И меня! И меня! – скакал вокруг Ванечка. А Маня знай себе хохочет, вцепившись отцу в бороду.

Хорошо хоть матушка подоспела и отослала старших мальчиков за самоваром.

– Кто же это так красиво стол сегодня устроил? – хитро прищурился отец Сергий. – Или помощницы у матушки объявились?

– Это она, она! – хохотала Маня, показывая на подружку.

Наконец батюшка опустил их на пол. Ваня тут же взобрался отцу на руки.

– Что же вы гостью работать заставили? Молодцы…

– Она не гостья, она своя. – И матушка Александра погладила девочку по голове. И Ася словно уплыла куда-то. В доме Сычевых были не приняты подобные нежности…

От начищенного до блеска медного самовара, на который из окна лился щедрый солнечный свет, отскакивал солнечный зайчик. Он скользил по скатерти, прыгал в стакан с чаем, полз по руке. Отчего-то всем было весело. Наверняка виной тому являлся шаловливый посланец солнечного луча.

– Папа, ты видел, Ванькина яблоня зацвела! – объявил Артем, поглядывая на младшего братишку. Тот скромно дул в блюдце, делая вид, что разговор его не касается.

– Не может быть! – воскликнул отец Сергий. – Георгий грозился спилить ее еще в прошлый свой приезд! Выходит, напугалась?

– Это не яблоня напугалась, папа, это наш ботаник напугался, – возразил Алексей. – Поверил дядиным угрозам и давай яблоню уговаривать!

– Пять лет не цвела! – добавила матушка Александра, пододвигая Асе печенье. – Думали – все, засыхать начала.

– И уговорил-таки? – с прищуром вопросил отец Сергий.

– Да ты сам посмотри, папа! – не выдержала Маня. Цветение яблони являлось сюрпризом для родителей, а Артем проговорился! Ей не терпелось вывести всех в сад.

– А я, как снег сошел, стал с ней разговаривать, – признался польщенный вниманием Ванечка. – Ты, говорю, цвети давай, а то спилят.

– А она тебе что? – с хитрецой поддел Алексей.

– А она слушала, слушала, да и зацвела! – радостно закончил мальчик.

– Ты бы, Ванятка, соседкину кошку уговорил пореже котят приносить, – подсказал Артем. – А то соседка всякий раз грозится их утопить, а нам с Алешкой приходится бедных котят спасать и пристраивать в надежные руки.

– А надежных рук все меньше… – притворно вздохнул Алексей.

– Кошка не послушает, – серьезно ответил Ванечка. – Она своих котят любит…

И матушка Александра погладила младшенького по голове.

Став взрослее, Ася стала подозревать, что ходила к Вознесенским именно за этим – чтобы матушка Александра погладила ее по голове. Когда Вознесенские собирались за столом, то создавалось ощущение, что они не проголодались, а просто соскучились. Они подшучивали друг над другом, рассказывали новости о котенке, запутавшем нитки; о цветке, который наконец расцвел аккурат к приезду гостей из Питера; о носке, который связала Маня и который потерялся, а потом оказалось, что его облюбовала для себя мышь… О старшем, Владимире, который пожелал выучиться на трубе и теперь играл в учебном оркестре…

Здесь не велось скучных взрослых разговоров, в которых не могли бы участвовать дети.

Отец Сергий, которого Ася обычно видела в церкви и в гимназии, приоткрылся для нее с новой стороны. Раньше она была убеждена, что священник, отягощенный ответственностью перед Богом и знанием чужих грехов, должен всегда быть суровым, величественным и несколько отстраненным от людей. Именно таким он виделся ей в церкви. В гимназии он оказался тем учителем, которого обожают гимназистки. На его уроках всегда стояла идеальная тишина, ловилось каждое его слово. Он говорил так, словно обращался лично к каждой из них, и Ася всегда была уверена, что говорит он для нее и отвечает на ее вопросы. И ей казалось, что из всего класса отец Сергий выделяет ее и особенно рад, когда она обращается к нему с вопросом. Став старше, поняла: он относится так ко всем своим духовным чадам. К каждому – особенно.

Дома же отец Сергий бывал весел, живо интересовался делами детей, называл жену «матушка Сашенька», а с маленьким Иваном вел долгие серьезные беседы вечерами, сидя на ступеньках крыльца.

Как-то раз Маня под большим секретом рассказала, что за матерью раньше ухаживал брат отца, Георгий, офицер царской гвардии. А мать предпочла будущего священника.

– Жила бы ты сейчас в столице… – сказала Ася.

Манечка лишь с улыбкой недоумения взглянула на нее.

– А разве у нас в Любиме плохо?

Ася пожала плечами.

– Это место… Ну, ты же слышала про Геннадия Любимоградского?

– Это старец, что жил когда-то в лесу недалеко от города. Так?

– Да, но говорят, однажды на переправе с него потребовали плату, а когда денег не оказалось, то перевозчики со святого сняли в уплату рукавицы. А было холодно, и…

– Ну да, старец рассердился и напророчил – быть городу Любиму не сыту, не голодну, не бедну, не богату. Так здесь с тех пор люди и живут – не бедные, не богатые.

– А ты хочешь стать богатой, Ася? – улыбнулась Манечка. Сони при этом разговоре не было.

Ася задумалась. То, чего она ждала от жизни, не вмещалось в грубое и ограниченное слово «богатство».

– Я… Я хочу чего-то необыкновенного! Понимаешь?

– Мама говорит, что необыкновенное – это для мужчин. А нам нужно мечтать о самом обычном.

– Как это скучно!

Так или иначе, благодаря дружбе с Маней у Аси появилась своя компания, которая организовывалась на каникулах и состояла из подруг Манечки, мальчиков Вознесенских и их товарищей. Зимой непременно на Обноре по тонкому прозрачному льду катались на коньках. Можно было разогнаться и докатиться до ближнего омута. Потом постепенно снег засыпал ледяное поле, и молодежь отвоевывала у снега территорию – напротив Вала расчищался каток, где компания весело проводила все дни. Каждый день до темноты молодежь выделывала фигуры на льду. Катались по одному и парами, взявшись за руки крест-накрест. Часто старший брат Манечки, Владимир, затевал цепочку – все вставали друг за другом и, держась за одежду, скользили за ведущим. Бывало, ведущий зазевается, столкнется с кем-нибудь, и вся цепочка посыплется друг на друга. Смех, суматоха!

Хозяйский Петер шустро носился по катку, подобно жуку-плавунцу. Он подталкивал сестер, ставил подножки знакомым и незнакомым девочкам. Когда проделки Петьки надоедали, девочки бросались за ним вдогонку, стремясь поймать. Юркий как ртуть, Петер крутился юлой, зная, что девочки мечтают посадить его в сугроб. Впрочем, хозяйский сын был не так уж страшен для Аси.

У нее на катке имелся личный преследователь.

Ей то и дело портил настроение Алешка Вознесенский. Так и норовил толкнуть ее в сугроб или поставить подножку на льду. Он тут же подавал руку, делая вид, что это вышло случайно, но она-то знала! Не глядя на протянутую руку, Ася кое-как поднималась сама и старалась оказаться как можно дальше от него. Но он, похоже, нарочно преследовал ее, словно задался целью извести. Однажды после очередной подножки Ася схватила его за руку и посмотрела в лицо. Глаза у него были цвета темного льда. Он не мигая смотрел на нее.

– Послушай, за что ты меня так ненавидишь? – негромко спросила она. Он моргнул, лицо его вытянулось. Ася что-то хотела добавить, но, увидев приближающегося к ним Артема, развернулась и уехала.

С этих пор Вознесенский не приставал к ней на катке. Он вообще стал вести себя так, будто ее не было. Ася решила, что ее это вполне устраивает.

К Рождеству каток обычно заваливало снегом, и молодежь перебиралась на гору – кататься на санях.

Здесь тоже не было покоя от парней. Они так и норовили перевернуть сани с девочками. В этот раз Ася приехала на гору с Сычевыми. Катались в небольшой лодке с обледенелым днищем.

Их привез на Орлике Егор, за эти годы ставший совсем взрослым. Девочки попрыгали в снег, Егор собрался развернуться, чтобы ехать домой, но его остановила Анна. В свойственной ей манере склонила голову набок, прищурилась и, играя мехом своей пушистой муфты, предложила:

– Прокатись с нами, Егор!

– Что я, маленький, что ли… – пожал плечами Егор, даже не думая подчиняться Анне.

– Нас парни переворачивают! – настаивала она и незаметно дернула за руку Эмили. Та сейчас же стала уговаривать Егора не отказываться. Ася совершенно не понимала, зачем Анна донимает Егора. Она замечала, что с некоторых пор Егор испытывает неудобство от внимания старшей дочки хозяина. Она все чаще являлась в конюшню под предлогом интереса к лошадям. Вызывала Егора по разным придуманным надобностям. Было в цепляниях Анны что-то такое, что вызывало неодобрение Аси. И она была солидарна с Егором и желала, чтобы он отказался и спокойно уехал по своим делам. Но не такова была Анна, чтобы отступить. Ее поддержал Петер:

– Егор, Егор, миленький, прокатись с нами! Ну пожалуйста!

Петька повис на рукаве Егорова тулупа. Егор уже мялся, склоняясь остаться. Ася поняла, что Анна добилась желаемого. Но зачем? Что за каприз?

– Ну, забирайтесь в лодку.

Девочки попрыгали, Егор оттолкнул обледенелую посудину, разбежался и прыгнул внутрь. В это же время с горы вниз устремились еще несколько саней, полных румяными пассажирами. Визг стоял на горе.

На самой середине горы в лодку врезались чьи-то тяжелые сани. Посудина накренилась влево, все полетели в снег. За Асю уцепилась Эмили, сверху колобком в них врезался Петер, их настигла Грета. Клубок из тел, шуб, валенок покатился вниз.

Наверху остались лишь Анна, упавшая навзничь, и Егор, возящийся с перевернутой лодкой.

Анна лежала в снегу на спине и наблюдала за Егором. Ей было шестнадцать, пора расцвета. Но это всеобщее правило коснулось ее лишь отчасти. Анна оставалась все такой же худой, плоской и белесой. Эта бесцветная оболочка никоим образом не была способна отобразить тот пожар, который вспыхивал всякий раз, когда рядом оказывался красивый парень. К сожалению, интересным парням не было дела до переживаний бесцветной Анны. Ее затмевала подружка Липочка. Лишь дома, осознавая свою власть, Анна давала волю желаниям. Она привыкла, что ее капризы удовлетворяются.

– Помоги же мне подняться, медведь!

Егор оставил лодку и подошел к ней. Едва он протянул Анне руку, она ловко дернула его на себя. От неожиданности парень не устоял и повалился, совершенно вмяв Анну в глубокий мягкий снег. Она же быстро обхватила руками его курчавую голову, приподнялась и впилась губами в его губы.

– Смотрите! Они целуются! – заорал Петер снизу.

Девочки Сычевы, Ася, Соня и Манечка, а заодно все, кто к этой минуте столпился у подножия горы, задрали головы.

Егор, бросив хозяйскую дочь в снегу, шагал наверх. Анна смеялась ему вслед.

Сестры Сычевы побежали на помощь своей Анхен.

– Не понимаю, зачем она это делает, – пожала плечами Ася.

– А может, у них любовь? – предположила Сонечка. Этой зимой она влюбилась в бравого Володю Вознесенского и вздыхала по нему издали. Теперь во всех проявлениях человеческих отношений ей грезилась любовь.

– Тогда уж совсем не понимаю, – фыркнула Ася. – Как может девушка ее круга полюбить конюха? Это недопустимо.

Она рассуждала совсем как фрау Марта. Подруги не нашлись что возразить на это разумное замечание.

На другой день вечером за чаем у Сычевых, когда все семейство собралось за столом и разговор шел совсем обычный, вышло неожиданное.

Говорили о погоде, о предстоящих крещенских морозах и водосвятии. Вспомнили о том, что на Рождество нужно ждать церковный причт с иконой и по этому случаю необходимо заказать у Круглова особой рождественской ветчины, какую любит дьякон. Кстати, Богдан Аполлонович припомнил тот самый пожар двухгодичной давности и обратился к супруге:

– Так ведь все-таки дом-то поповский тогда псаломщик поджег, каналья!

– Но как же так, папа, ведь Юрьев сам пострадал от пожара? – немедленно встряла Анна, которой разрешалось участвовать во взрослых разговорах.

– Думал, что это обстоятельство отведет от него подозрения. Его батюшка от службы отстранил за нерадение, а он, значит, решил таким образом отомстить. Сперва хотел было Вознесенского поджечь, ему сумасшедший пьяница помешал, застукал, когда тот паклю подкладывал. Тогда Юрьев решил дом причта подпалить, чтобы хоть дьякону досталось!

– Как веревочке ни виться… – вспомнила фрау Марта русскую поговорку.

– Вот именно! – подхватил Богдан Аполлонович. – Так намедни этого Юрьева взяли на воровстве.

– Что на этот раз?

– В деревенской церкви кадило украл, с позолотой. В скупку приволок. Ну а скупщик, наш человек, донес…

Петер томился за столом. Он очень не любил, когда нельзя было поучаствовать в разговоре взрослых. Он уже несколько раз дернул Грету за косу и получил замечание от Фриды Карловны. Под столом он искал ногой ногу Аси, чтобы наступить, но перепутал с ногой maman, и вышел конфуз. Пришлось извиниться. Зато эта Анхен сидела по правую руку от папеньки и вовсю щебетала со взрослыми как большая!

– А я вчера кое-чего видел, – склонив голову к самому столу, пропел свою ябеду наследник. Затем он хитро взглянул на папеньку и перевел взгляд на старшую сестрицу. Та окатила проказника столь испепеляющим взглядом, что он едва не подавился бубликом.

Хозяин, обычно чуткий и внимательный к своему единственному сыну, немедленно повернул голову в сторону чада:

– Ну-с, Петр Богданович, весьма и весьма интересно…

– Я, папенька, вчера видал, как Анхен с Егором…

Ася заметила, как у Эмили загорелись кончики ушей, словно это о ней, а не о сестре сейчас во всеуслышание объявят ужасное.

– Как Анхен с Егором на горе…

Фрау Марта повернула лицо и устремила свой вопрошающий взор на старшую дочь.

– Ах, ах! – передразнила братца порозовевшая до самых волос Анна. – Мы свалились в снег с саней, а ты и рад!

Она поднялась и, проходя мимо, больно ткнула в шею Петера ногтем.

– Папенька, будет у нас вечер на Рождество или нет? – Анна дошла до окна, и когда повернулась, краска несколько поблекла на лице, оставшись пятнами лишь на шее. – Я хочу, чтобы в этот раз непременно был у нас, а то всегда у Карыгиных!

Разговор горячо поддержала Эмили, которая тоже мечтала, чтобы у них собралась молодежь, а не та мелюзга, которую приглашали на елку для Греты и Петеньки. Начался горячий спор, и о Петькиной ябеде забыли. До поры.

На Святки девочки уговорились гадать. Нужно было в полночь выйти на улицу и бросить валенок. Анна и Эмили спустились к Асе. Осенью няня Мариша вернулась в деревню, и теперь комната полностью принадлежала Асе. Сначала гадали на воске – лили горячий воск в миску с водой и долго разглядывали тень от полученного застывшего изображения.

– Рыба?

– Какая же это рыба? По-моему, волк. Глянь, пасть какая.

– Вот у рыбы как раз и пасть.