Онлайн чтение книги Рядом с молниями
Глава шестая

Таня Григорьева, радистка командного пункта, стояла перед большим зеркалом и причесывалась. Для нее это прямо-таки была нелегкая работа, потому что густые черные, как смоль, волосы с трудом поддавались даже крепкому костяному гребешку.

— У всех волосы как волосы, а у меня... — Таня прикусила от боли губы. Когда все же уложила прическу, то осталась довольна, полюбовалась собой, добавила даже с удовлетворением: — И в кого это я такая уродилась?

Она надела китель с ладно пригнанными погонами младшего сержанта, еще раз взглянув на себя в зеркало, улыбнулась. Таня была в хорошем настроении — сегодня ей исполнилось двадцать лет.

Офицеры штаба, девушки-радистки и телеграфистки уже поздравили ее с днем рождения, преподнесли цветы. Но Тане сегодня хотелось чего-то необычного. Ну, допустим, встретить Михаила Ивановича хотя бы на минуту.

По случаю дня рождения ей разрешили не выходить на смену, и она собралась побывать в подразделении, где служил ее земляк Ваня Низовцев.

Таня надела шинель, берет и вышла из общежития. Проходившие мимо офицеры и солдаты заглядывались на девушку. Ее высокая, стройная фигура, счастливая улыбка, большие глаза притягивали взгляд каждого, кто оказывался рядом с ней. Однако, как ни странно, за ней никто не пытался ухаживать. Она со всеми держалась одинаково ровно и приветливо, но и очень сдержанно.

— Не слишком ли ты серьезная? — шутили подруги по общежитию. Они, как и Таня, поступили в ракетные войска добровольно, по призыву комсомола. Жили они здесь уже больше четырех месяцев.

Однажды в класс, где проходили занятия с девушками по специальной подготовке, вошел подполковник. Офицер, проводивший занятия, представил его:

— Начальник политотдела части подполковник Смирнов Михаил Иванович.

Смирнов прошелся по классу, сел за стол, заговорил мягко, спокойно...

Сейчас Таня ловила себя на мысли, что Смирнов ей нравится не только как хороший руководитель. Нет, не то чтобы она вдруг, как говорится, с первого взгляда влюбилась в него, и не то, чтобы строила какие-то далеко идущие и нескромные планы, но часто вспоминала его совершенно безотчетно и было ей в минуты этих воспоминаний приятно, радостно. Смирнов представлялся ей идеальным мужчиной, еще бы: пригож собой, молод, а уже подполковник и — шутка сказать! — Герой Советского Союза. Нет, конечно, она искренне вознегодовала бы, если бы кто-нибудь сделал дурной намек, уличил бы ее в неравнодушном отношении к имеющему семью и много старше ее мужчине, но если бы кто-то потребовал от нее прямого и честного ответа на вопрос, каким она представляет себе будущего своего мужа, она обязана была бы ответить: «Таким, как Михаил Иванович Смирнов». Вот такое непростое отношение выработалось у младшего сержанта Татьяны Григорьевой к начальнику политотдела. Но, конечно же, это отношение было тайной для всех, даже самой себе боялась она в нем признаться.

Когда Таня вышла к перекрестку дорог, одна из которых вела к казармам части, ее догнал грузовик. Из кабины выглянул старшина сверхсрочной службы.

— Садись, Таня, подвезем.

Он помог девушке подняться в кабину, захлопнул дверцу.

— Давай, Валиев, по-быстрому! — скомандовал он шоферу.

Но машина покатила медленно, объезжая ухабы, кучи гравия и песка, подготовленные дорожными строителями. Водитель временами бросал на Таню быстрый взгляд, но молчал.

Он вел старательно машину, будто вез кувшины с молоком. У ворот части затормозил.

— У нас в Узбекистане тоже красивые девушки, — вздохнул он. — Мы их очень бережем! Счастливого вам пути, Таня.

Старшина и шофер смотрели девушке вслед.

— Не надо так смотреть на чужую девушку, товарищ старшина, — заметил Валиев. — Это нехорошо. Вся часть знает, что она дружит с Низовцевым.

— Откуда вы все знаете?

— Знаем. Солдаты все знают. Нехорошо, товарищ старшина. Настоящие джигиты так не делают.

— Ишь, разговорился. Давай поворачивай, и быстро! — приказал старшина.

— Это мы можем.

Валиев гнал машину и чему-то улыбался.

— Потише, товарищ Валиев, — строго сказал старшина. — Мало вам истории со свиньями. И меня хотите перевернуть?

— Есть потише! — вздохнул рядовой Валиев.

— Товарищ сержант, посмотрите, кто идет! — крикнул Зайцев Низовцеву, который в этот час проводил занятие с отделением.

Солдаты припали к окнам.

— Какая фея к нам пожаловала!

— Перерыв, товарищ сержант?

— Конечно, перерыв!

— Занятия окончены, — прервал начавшийся гвалт Низовцев. — Двадцать минут, которые мы не доработали, восполним вечером, в часы самоподготовки. Сейчас всем на обед.

Зайцев, а за ним и остальные помчались из класса встречать Таню.

— Милости просим, — Зайцев церемонно поклонился девушке.

Подошел Низовцев.

— Здравствуй! Вот не ожидал...

— Здравствуй, Ваня. Сегодня у меня день рождения. Я свободна. Пришла вот. — Под ее взглядом Низовцев смутился.

— Проходи, Таня, проходи. Давай в Ленинскую комнату.

Зайцев посмотрел на солдат, стоявших вокруг Тани, и тихо, одними губами приказал:

— Расходись, ребята.

Ребята понимающе улыбались.

Из канцелярии вышел капитан Герасимов.

— А, Григорьева... Здравствуйте. Пройдите ко мне и там побеседуйте. Я сейчас ухожу. Рядовой Зайцев, — окликнул он, — организуй обед для Низовцева и Григорьевой сюда. Передай мою просьбу старшине. До девятнадцати вы, Низовцев, свободны. Проводите Григорьеву. До свидания.

В канцелярии Таня сняла шинель, берет и села за стол.

— Когда я у тебя, Ваня, мне кажется, что вернулась домой, — задумчиво проговорила она.

...А родилась Таня в Минске. Отец ее, как часто вспоминала мать, был сильным, жизнерадостным человеком. Работал он на железной дороге.

Таня не помнила отца. Она была маленькой, когда он ушел на фронт добровольцем: у железнодорожников была бронь, но мать никогда не упрекала отца за тот поступок.

На фотографии отец высокий, широкоплечий, красивый. Три ордена Славы на его груди. Таня часто смотрела на эту фотографию, думая о том, что если бы отец остался жив, то судьба их с матерью после войны сложилась бы наверняка по-другому...

Когда немцы подошли к Минску, семьи железнодорожников были эвакуированы на Алтай. Только в сорок пятом году они вернулись в родные края. Таня помнит, как они приехали к дедушке. Его чудом уцелевший, домишко был так переполнен людьми, что ночью, выходя во двор, кто-нибудь обязательно наступал на кого-либо из спящих. Так они жили несколько лет. Дедушка любил говорить:

— Тесно, но весело. Живем, как партизаны, — одной большой семьей.

Вечерами он сажал Таню на колени, другие дети собирались вокруг на полу, и дед начинал рассказывать удивительные истории о партизанах Белоруссии.

Таня училась уже в третьем классе, когда однажды мама пришла с работы веселая, возбужденная, показывала всем ордер на квартиру.

— Две комнаты в новом доме, как семье кавалера орденов Славы.

Она плакала и сквозь слезы повторяла:

— Даже не верится, что завтра будем переезжать на новую квартиру.

Таня жила жизнью активной, некогда было скучать: школа, комсомол, занятия в гимнастической секции, а летом — работа в деревне у дальней родственницы.

Мать не могла нарадоваться на дочь.

— Ты у меня красавица, — любила говорить она. — Видел бы тебя отец.

Как-то зимой они всем классом пошли на автомобильный завод. Такие экскурсии для десятиклассников устраивали часто. Им не только показывали завод, новую технику, знакомили с передовыми рабочими, но и предлагали после окончания школы приходить работать.

Ребята стояли на площадке сборочного цеха. С любопытством смотрели, как на их глазах рождается автомобиль. К группе подошел светловолосый, голубоглазый молодой рабочий в ладно пригнанном комбинезоне.

— Я член комитета комсомола завода, — сказал парень твердым голосом. — Мне поручено побеседовать с вами о нашем заводе. Зовут меня Ваня Низовцев.

Ваня Низовцев... Слесарь шестого разряда. На завод пришел после окончания ремесленного училища. Техника ему давалась легко.

— Руки золотые. Наш потомственный, — с уважением говорили одни. — Учиться бы ему дальше.

— Легко сказать учиться, — рассуждали другие, — а кто семью кормить будет?

После гибели отца на его попечении остались мать, сестренка и двое стариков. Было трудно. Но теперь, когда он стал квалифицированным рабочим, и мать устроилась уборщицей в заводоуправление, стало легче. Забота о доме, ответственная работа на сборке автомобилей и обязанности комсомольского активиста наложили на характер Вани отпечаток серьезности и сдержанности.

Таня смотрела на молодого рабочего и думала: «Как было бы хорошо иметь такого брата. Именно брата...»

Среднюю школу Тане окончить не удалось. Тяжело заболела мать.

Как-то проходя мимо городской почты, Таня прочитала объявление о приеме на курсы радистов и телеграфистов с выплатой стипендии и последующим предоставлением работы. И она решилась: перешла из дневной школы в вечернюю и поступила на курсы.

Отличный слух позволил стать ей за короткий срок классной радиотелеграфисткой. Через шесть месяцев Таня уже работала на городском телеграфе.

Однажды летним воскресным днем молодежь города собралась на строительство стадиона. До полдня работали без перерыва. Наконец, устав, девушки присели на скамейку.

К ним подошли несколько парней, один из них наигрывал на баяне. Таня узнала баяниста. Это был Низовцев. Он тоже узнал ее. Подошел к Тане, протянул руку. «Был бы он моим братом...» — как и в первый раз, подумала она.

Низовцев смотрел на Таню в упор, смело и просительно.

— Погуляем вечером? — тихо произнес он.

Тане почему-то стало жаль парня, она рассмеялась и согласилась.

С тех пор они стали встречаться, но каждый раз это происходило после настоятельных просьб Низовцева.

Однажды днем Ваня пришел к ней на телеграф, сказал скороговоркой, как заученное, много раз про себя повторенное:

— В армию призывают. И так от своих товарищей на год отстал. Отсрочка была по-семейным. Но мы посоветовались дома и решили, что они и без меня проживут. Мать работает, сестренка тоже устроилась, пенсию дали дедушке, завод квартиру выделил. Так что порядок. С тобой только неопределенно. Вот я и подумал... Знаешь... Пойдем, Таня, распишемся!

Последние слова дались ему нелегко. Но и Таня от неожиданности даже отступила на шаг, изменилась в лице, испытывая самые противоречивые чувства. Однако ответила твердо, как давно обдуманное.

— Что ты, Ваня, — это невозможно. Ты мой самый большой и близкий друг, но женой я тебе быть не могу.

Она не объяснила, почему именно не может стать его женой, а он не решился выпытывать, чтобы не потерять хоть какую-то надежду.

Они шли по улице в сторону ее дома. У подъезда она сказала, подбирая самые бережные слова:

— Не сердись, Ваня. Иди служить, а я никуда не денусь.

И поцеловала его в щеку, осторожно, кротко, как сестра поцеловала.

 

— Кушать подано! — заглянув в канцелярию, весело сказал рядовой Зайцев.

— Так быстро? Вот бы ты и службу исполнял так сноровисто! — рассмеялся Низовцев.

Накрыт белой скатертью стол, расставлены тарелки, ложки и вилки рядом. Еда в двух кастрюлях.

Таня начала разливать по тарелкам борщ, удивилась:

— Как много принес. А мяса-то сколько!

Ужинали не торопясь. Зайцев тактично вышел, оставив их вдвоем.

— Писем из дома давно не было? — спросила Таня.

— Вчера получил от сестренки. Замуж собирается выходить на Новый год. Зовет на свадьбу. — Он со значением посмотрел на Таню, смутился, перевел разговор на другое: — Ешь. Картошка вкусная, только вот сала много...

— Да, — охотно поддержала разговор Таня, — Зайцев явно перестарался. Видно, любит он своего сержанта.

— Насчет сержанта не знаю, а что вот к девушке одной неравнодушен — это точно.

— Что за девушка? Я ее знаю?

— Вряд ли. Это художница в Снегирях, в доме культуры. Он ведь, Зайцев-то, и сам любитель рисования, ловко у него это получается.

Зайцев, словно подслушал разговор, заявился с альбомом и цветными карандашами, сказал нарочито высокопарно:

— Вам, молодые люди, по двадцать лет, а двадцать лет — это буйство мечтаний, жажда солнца, жажда любви... Эту встречу необходимо запечатлеть на века!

— Ладно, валяй, «буйство мечтаний»!.. — милостиво согласился Низовцев.

Зайцев начал делать карандашные наброски и при этом бурчал:

— Какое уж тут «буйство»!.. Если бы ко мне пришла Настя, я бы плясал и пел, а он сидит, точно на занятиях по химподготовке...

Низовцев улыбнулся, Зайцев одобрил:

— Вот это другое дело. Так держать!

Через несколько минут Зайцев объявил:

— Вольно!.. Эскиз готов, буду работать без вашей помощи.

Низовцев сходил за своим баяном, прошелся по клавишам, разминая пальцы.

— Помнится, ты любила «Амурские волны»?

— Я и сейчас их люблю.

— В честь дня твоего рождения...

Таня слушала, чуть смежив глаза, и в памяти ожили вдруг минуты недавнего прошлого. Совсем вроде недавнего.

...Она сидела в кабинете начальника отдела военного комиссариата подполковника Кудрявцева.

— Товарищ Григорьева, мы намерены предложить вам пойти служить в Советскую Армию. Конечно, это дело совершенно добровольное. Вы вправе отказаться. Вас нам рекомендовал горком комсомола. Мы попросили подобрать надежных девушек, с высокими политическими и моральными качествами. Сейчас для Вооруженных Сил, конечно, на определенное время, очень нужны специалисты вашей профессии. Вы не торопитесь, Григорьева, с ответом. Посоветуйтесь с мамой. Но мы все же просим вашего согласия.

Кудрявцев, уже немолодой, поседевший мужчина, ласково и задумчиво смотрел на Таню. Может, он вспомнил, как в годы Отечественной, будучи инструктором в разведцентре, готовил и затем отправлял за линию фронта вот таких девчат.

Таня растерялась. Предложение было так неожиданно, что девушка не могла ответить.

— Если можно, — сказала она, сильно покраснев, — я посоветуюсь с мамой. Нет, вы не подумайте, что я отказываюсь... Но если можно, я с мамой поговорю.

— Конечно, можно. О матери не беспокойтесь. Мы ей будем помогать.

Весь вечер мать и дочь обсуждали, как быть. Мать не сдержала слез, но и воспротивиться желанию дочери не смогла, только-то и сказала:

— Раз надо, раз ты хочешь...

Таня немало удивилась, когда узнала о месте своего назначения: оно оказалось местом службы Низовцева. А когда прибыла по адресу, узнала, что не рядом даже — в одной части с Ваней. Но виделись они нечасто. Сегодня была их третья встреча.

Низовцев играл вдохновенно, Таня невольно залюбовалась им. И только свел он меха, как раздался веселый голос Зайцева:

— «Все я сделаю, все я сляпаю, за вкус не берусь, но горячо состряпаю», — как говорит наш повар. А я состряпал картину, которую прошу принять по случаю дня рождения в качестве моего подарка.

— Ой, — всплеснула Таня руками. — Похожа, честное слово, похожа. Правда, Ваня? А ты какой красивый!

Последние слова она произнесла, наверное, напрасно, поняла это, когда увидела, как заблестели глаза Низовцева, и когда он сказал:

— Какое счастье, что ты, Таня, есть. Я без тебя...

— Ваня, не надо, прошу, — перебила она его. — Мы же с тобой договорились... — Таня оглянулась. Зайцева в комнате не было. — Где же художник? Спасибо надо ему сказать.

— Я скажу и за себя и за тебя. Не беспокойся. — Низовцев старался говорить спокойно, скрывая огорчение, но это ему плохо удавалось.

Они вышли во двор. Прошли к КПП. Дежурный офицер и солдат поднялись.

— Я немного провожу, товарищ лейтенант? — попросил Низовцев.

— Идите, идите, сержант. Мне звонил капитан Герасимов.

На обочинах дороги белел снег. Чтобы как-то нарушить тягостное молчание, Таня сказала:

— Говорят, зимой здесь очень много снега...

— Да, говорят... Хотя, я и сам знаю.

И опять они замолчали. Очень кстати раздался сигнал автомобиля, Рядом с ними остановился «газик». В открывшуюся дверцу выглянул подполковник Караев, предложил:

— Садитесь в машину, Григорьева. Подвезу до штаба части. Если, конечно, хотите и если не возражает сержант Низовцев.

Оба смотрели на представителя особого отдела округа не без недоумения: откуда он знает их фамилии? И они еще больше смутились.

— Поезжай, Таня, — первым нашелся Низовцев, — дорога не близкая, да и темнеет уже.

Он еще долго стоял на дороге, пока красненькие сигнальные огоньки не скрылись за поворотом.