Онлайн чтение книги Полный порядок, Дживз! Right ho, Jeeves
ГЛАВА 23

Дживс когда-то говорил мне, не помню, по какому поводу, может быть, просто без всякой связи, есть у него такая привычка, мол, хочешь – верь, хочешь – нет, так вот, он говорил, что в аду нет фурии страшней, чем женщина, которую презрели [47]Цитата из трагедии Уильяма Конгрива «Новобрачная вдова», акт 3, сцена 8 (1697).. И я все думал, что в этом что-то есть. Самому мне, правда, не доводилось презреть женщину, но Понго Туистлтон один раз презрел родную тетку – наотрез отказался встретить на Паддингтонском вокзале ее сына Джеральда, накормить его обедом, посадить в поезд и отправить в школу; так потом разговорам и упрекам конца не было. Письма приходили такие, он рассказывал, что своим глазам не поверишь. Да еще две телеграммы укоризненного содержания и одна открытка с фотографией памятника павшим героям в деревне Литтл-Чилбери и с язвительной надписью.

Так что до сегодняшнего вечера я эту истину не подвергал сомнению. Женщины, которых презрели, бьют абсолютный рекорд, а все прочие – бог с ними, так я считал.

Но нынче вечером я вынужден был пересмотреть свои взгляды. Если хотите знать, что может вам предложить ад по части свирепых фурий, вам надо взглянуть на беднягу, которого обманом заставили темной ночью, без фонаря, отправиться в длинную и никому не нужную велосипедную поездку.

Я специально подчеркиваю слова: «никому не нужную». Именно это обстоятельство особенно больно язвило душу. Конечно, если бы потребовалось съездить за доктором для спасения ребенка, задыхающегося от крупа, или возникла бы нужда прокатиться до ближайшего кабака ради пополнения опустевшего погреба, тогда другое дело, я первый бы схватился за руль велосипеда, как юный Лохинвар [48] Лохинвар – герой известной баллады Вальтера Скотта, входящей в его поэму «Мармион» (1808).. Но когда тебя подвергли такому испытанию, просто чтобы удовлетворить нездоровое чувство юмора твоего собственного личного слуги, это уж, знаете ли, слишком, я ехал взбешенный с самого старта и до финиша.

Так что, хотя Провидение, всегда хранящее в пути хорошего человека, и позаботилось о том, чтобы я доехал живой и невредимый (кроме выпуклых частей), убрало с дороги всех коз, слонов и даже сов, похожих на тетю Агату, тем не менее Бертрам, бросивший наконец якорь у крыльца Бринкли-Корта, был сердит и расстроен. И при виде темной фигуры, шагнувшей со ступеней мне навстречу, я уже был готов раскупорить душу и дать излиться всей горечи, которая в ней бурлила.

– Дживс, – строго проговорил я.

– Это я, Берти.

Голос, произнесший это, был как подогретая патока, и даже если бы я не узнал сразу эту чертову Бассет, все равно было ясно, что он не принадлежит мужчине, которого я так жаждал увидеть. Ибо фигура была в простом шерстяном платье и называла меня по имени. А Дживс, при всех его недостатках, никогда не стал бы носить женское платье и звать меня Берти.

Как раз эту особу мне меньше всего хотелось видеть, тем более сейчас, после нескольких часов в седле, но я все же приветливо буркнул в ответ:

– Вот так так!

Последовала пауза, во время которой я тер колени – свои,понятное дело.

– Стало быть, в дом вы проникли? – намекнул я, имея в виду перемену костюма.

– Да, через четверть часа после вашего отъезда Дживс предпринял поиски и нашел ключ от задней двери на кухонном подоконнике.

– Ха!

– Что?

– Ничего.

– Мне показалось, вы что-то сказали.

– Да нет, ничего.

И я так и остался стоять, не говоря ничего. Потому что на этом этапе, как нередко при моем общении с означенной девицей, разговор наш опять иссяк. Лепетал ночной ветерок – но не Бассет. Чирикнула пташка сквозь сон – но ни звука не сорвалось с уст Берти. Поразительно, как уже одно ее присутствие словно лишало меня дара речи, а с другой стороны, мое присутствие так же действовало на нее. Создавалось впечатление, что нашему будущему браку суждено вылиться в двадцать лет среди монахов-траппистов [49] Трапписты – с 1664 г. ветвь монашеского циспеерцианского ордена, члены которого, в частности, обязаны были всю жизнь хранить молчание..

– Дживса не видели? – спросил я наконец, всплывая из глубин.

– Видела. Он в столовой.

– В столовой?

– Прислуживает за столом. Все едят яичницу с беконом и запивают шампанским… Что вы сказали?

А я ничего не сказал. Только фыркнул. Меня как отравленной стрелой пронзила мысль, что они там пируют и веселятся, и им горя мало, а меня, быть может, волокут через поля и луга козы или пожирают слоны. Нечто в этом же духе происходило, помнится, во Франции перед революцией: спесивые аристократы в своих замках обжирались и распивали вина, а снаружи те, кому не повезло, испытывали всякого рода лишения.

Тут, прервав мои укоризненные мысли, Бассет проговорила:

– Берти.

– А?

Молчание.

– Чего? – переспросил я.

Ответа не последовало. Получалось вроде такого телефонного разговора, когда на одном конце ты сидишь и кричишь: «Алло! Алло!» и не подозреваешь, что на другом конце уже ушли пить чай.

Но в конце концов она все же прорезалась:

– Берти, мне нужно вам кое-что сказать.

– Что?

– Мне нужно вам кое-что сказать.

– Это я понял. Я спрашиваю: «Что?»

– А-а. Я подумала, вы не расслышали, что я говорю.

– Что вы говорили, я прекрасно расслышал. Но что вы собираетесь сказать?

– Понятно.

– Вот и хорошо.

С этим мы разобрались. И тем не менее она, вместо того чтобы перейти к делу, опять взяла тайм-аут. Стоит, пальцами крутит и носком туфли разгребает гравий. А когда заговорила, то я едва на ногах устоял.

– Берти, вы читаете Теннисона?

– Только при крайней необходимости.

– Вы очень похожи на одного рыцаря Круглого Стола из «Королевских идиллий».

Я, понятно, слышал про них – Ланселот там, Гала-хад и вся их компания, но в чем сходство, ума не приложу. Может быть, она подразумевает каких-то других рыцарей?

– То есть в каком смысле?

– У вас такое щедрое сердце, такой деликатный характер. Вы такой великодушный, бескорыстный, благородный. Я всегда понимала, что вы один из немногих настоящих рыцарей среди всех моих знакомых.

Ну что можно сказать в ответ на такую лестную аттестацию? Я буркнул: «Вот как?» или что-то в этом смысле и не без смущения принялся растирать выпуклые части. Опять воцарилось молчание, нарушаемое только, когда я взвизгивал, надавив чересчур сильно.

– Берти.

– Да?

Она судорожно сглотнула:

– Берти, вы будете великодушны?

– Сделайте одолжение. Всегда рад. А в чем, собственно, дело?

– Я сейчас подвергну вас самому суровому, самому жестокому испытанию, какое только выпадало на чью-либо долю. Я должна…

Это мне сильно не понравилось. Я поспешил уточнить:

– Я, конечно, всегда готов вам услужить, но я только что после зверски тяжелого велопробега, и на мне живого места нет, особенно на… ну да, как я уже сказал, живого места нет. Если требуется что-то принести сверху, я…

– Нет-нет, вы не поняли.

– Д-да, не совсем.

– Видите ли… Ах, мне так трудно сказать…Вы сами не догадываетесь?

– Нет, провалиться мне, ни в одном глазу.

– Берти… Отпустите меня!

– Я вас где-то зацепил, что ли?

– Освободите меня!

– Осво…

И тут вдруг я все понял. Это я, наверное, от усталости так туго соображал.

– Что-о?! – воскликнул я и пошатнулся. Левая педаль провернулась и стукнула меня по голени. Но в порыве восторга я даже не крякнул.

– Освободить вас?

– Да.

Но в этом вопросе мне нужна была полная ясность.

– То есть вы хотите все отменить? Вы решили все-таки выйти за Гасси?

– Только если вы будете так добры и великодушны, что согласитесь.

– Да я пожалуйста.

– Я дала вам обещание.

– Да бог с ними, с обещаниями.

– Так, значит, вы в самом деле…

– Вполне.

– О, Берти!

Она вся затрепетала сверху донизу, как молодое деревце. Кажется, это молодые деревца трепещут сверху донизу, если я не ошибаюсь.

– О, чистейший, безупречнейший рыцарь! – пролепетала она умирающим голосом.

И посколько больше тут добавить было нечего, я откланялся, сославшись на то, что две-три песчинки все же засыпались мне за шиворот и надо, чтобы слуги принесли мне перемену просторной одежды. А ей я порекомендовал немедленно отправиться к Гасси и сообщить ему, что все улажено.

В ответ она вроде как икнула, подскочила и чмокнула меня в лоб. Противно, конечно, но, как сказал бы Анатоль, можно перетерпеть неприятности вместе с приятностями. Через мгновение она уже умчалась в сторону столовой, а я, свалив велосипед в кусты, рванулся вверх по лестнице.

Как я ликовал, нет нужды распространяться, это легко себе представить. Когда человек стоит с петлей на шее и палач уже готов выбить из-под него доску, и вдруг мчится гонец на взмыленной лошади, размахивая повелением об отмене казни, – все это не идет в сравнение с тем, что пережил я. Ни в какое сравнение. Я был полон такого блаженства, что, идя через холл, даже про Дживса думал миролюбиво.

Но только ступил на первую ступеньку, как сзади меня окликнули, и я обернулся. Посреди холла у меня за спиной стоял Таппи. Похоже, он ходил в подвал за подкреплением: под мышкой у него виднелось несколько бутылок.

– Привет, Берти, – сказал Таппи. – Вернулся наконец? – Он весело рассмеялся. – Ну и вид у тебя, прямо «Гибель «Геспера» [50] «Гибель „Геспера“ (1841) – баллада Генри Лонгфелло; в ней описывается кораблекрушение.. Паровой каток тебя переехал, что ли?

В другое время его дурацкая грубая шутка меня бы возмутила. Но сейчас я был в таком приподнятом настроении, что только отмахнулся и сообщил ему радостную весть:

– Таппи, старина, чертова Бассет выходит за Гасси Финк-Ноттла.

– Да? Пожалуй, можно посочувствовать обоим.

– Ты что, совсем глупый? Не соображаешь, что из этого следует? Из этого следует, что Анджела опять свободна, тебе надо только продумать ходы, и…

Он жизнерадостно загоготал. Я заметил, что он чрезвычайно весел. Я сразу обратил на это внимание, еще раньше, но сначала приписал его настроение воздействию алкоголя.

– Господи! Как же ты отстал от жизни, Берти! Ничего удивительного, конечно, если кататься на велосипеде всю ночь напролет. Мы с Анджелой уже несколько часов как помирились.

– Ну? Правда?

– Мир, мир навсегда, все забыто, да-да-да. Минутная размолвка, и только. В таких случаях требуется лишь немного уступчивости и гибкости с обеих сторон, и все. Мы встретились с глазу на глаз, все обсудили. Она взяла назад мой двойной подбородок, я согласился с ее акулой. Проще простого. Всего-то дел на две минуты.

– Но…

– Прости, Берти. Некогда мне болтать с тобой всю ночь. Там в столовой затеялся славный выпивон, и меня ждут с боезапасами.

В подтверждение его слов из столовой сквозь закрытую дверь донесся громкий клич, и я узнал – да и кто бы затруднился узнать? – зычный голос моей тети:

– Глоссоп!

– Ay!

– Несите выпивку!

– Иду!

– Вот и идите! Гоните коней во весь опор!

– Да, да, улю-лю! И, конечно, ату-ату! Твоя тетя, Берти, сейчас вне себя от счастья. Как и что было, я точно не знаю, но в общем и целом: Анатоль заявил об уходе, а потом согласился остаться, и, кроме того, твой дядя дал ей чек на журнал. Подробности мне неизвестны, но она просто ожила. Ладно, увидимся позже. Мне надо бежать.

Сказать четко и ясно, что Бертрам остался как в тумане, значит выразить самоочевидную истину. Я совершенно ничего не понимал. Когда я выехал из Бринкли-Корта, там царила беда, всюду, куда ни глянь, – разбитые сердца; но вот теперь, вернувшись, застаю здесь прямо-таки райское благоденствие. Сума можно сойти.

Растерянный, я плюхнулся в ванну. В мыльнице по-прежнему лежал гуттаперчевый утенок, но я впал в такую задумчивость, что мне было не до него. Возвращаюсь, недоумевая, к себе в комнату, а там – Дживс. Можете себе представить, в каком я был умственном помрачении, если, вместо того чтобы бросить ему слова сурового укора, я обратился к нему с вопросом:

– Послушайте, Дживс…

– Добрый вечер, сэр. Меня уведомили о вашем возвращении. Надеюсь, вы приятно прокатились?

В любое другое время подобная шутка пробудила бы в Бертраме Вустере зверя. Но сейчас я пропустил ее мимо ушей. Мне нужна была разгадка тайны, а прочее – не имело значения.

– Послушайте, Дживс, как же так?

– Сэр?

– Что все это значит?

– Вы имеете в виду, сэр…

– Еще бы я не имел в виду! Вы же понимаете, о чем я. Что тут произошло после моего отъезда? Дом под завязку набит счастливыми концами.

– Да, сэр. Рад вам сообщить, что мои усилия увенчались успехом.

– Что значит ваши усилия? Уж не хотите ли вы сказать, что это все результат вашей дурацкой затеи с пожарным колоколом?

– Именно так, сэр.

– Не будьте ослом, Дживс. Ваш план провалился.

– Не совсем, сэр. Боюсь, что я был не вполне искренен, побуждая вас позвонить в колокол. Я не предполагал, что этого одного окажется достаточно для достижения желаемого эффекта. По моему замыслу, пожарная тревога должна была послужить лишь, так сказать, увертюрой, а далее воспоследовало бы собственно действие.

– Не заговаривайтесь, Дживс.

– Отнюдь, сэр. Было важно, чтобы дамы и господа покинули дом и я бы мог устроить так, чтобы они в течение необходимого времени оставались снаружи.

– Да зачем же?

– Мой план основывался на психологии, сэр.

– Как это?

– Общеизвестно, сэр, что никакие усилия так не сплачивают людей, имевших несчастье поссориться между собой, как совместная антипатия к одному и тому же третьему лицу. Скажем, в моем родном доме, если мне будет дозволено сослаться на столь ничтожный пример, при возникновении трений между домочадцами достаточно было пригласить в гости тетю Анни, и тут же происходило всеобщее примирение. Аксиома, сэр. Рассорившиеся члены семьи немедленно объединялись в общей вражде к тете Анни. Вот я и подумал, если дамы и господа окажутся обреченными на ночевку под открытым небом и виновником подобного неудобства удастся выставить вас, то они исполнятся к вам такого недоброжелательства, что это общее чувство в конце концов их помирит.

Я хотел было возразить, но он продолжал:

– Так и получилось. Как видите, сэр, теперь все улажено. Когда вы уехали, рассорившиеся стороны принялись так дружно вас ругать, что возникло, как говорится, в человеках благоволение, и вскоре мистер Глоссоп уже прогуливался под деревьями с мисс Анджелой и раскалывал ей всякие неприятные случаи из вашей университетской жизни, а она ему – истории из вашего детства; мистер же Финк-Ноттл тем временем, облокотившись о солнечные часы, очень успешно развлекал мисс Бассет воспоминаниями о ваших школьных годах; а миссис Траверс между тем живописала месье Анатолю…

Тут уж я не вытерпел и сказал:

– Все понятно. В результате вашей проклятой психологии тетя Далия, конечно, так на меня разозлилась, что теперь пройдут годы и годы, прежде чем я осмелюсь снова здесь объявиться, – годы, Дживс, в течение которых Анатоль ежедневно будет создавать свои шедевры, а я…

– Нет, сэр. Именно в этих видах я и предложил, чтобы в Кингем-Мэнор поехали на велосипеде вы. Когда я объявил, что ключ нашелся, и все прониклись сознанием, что вы попусту прокатились среди ночи в такую даль, общее недоброжелательство немедленно улетучилось и сменилось веселым, добродушным смехом.

– Ах, смехом.

– Да, сэр. Возможно, что вы станете на некоторое время объектом беззлобных насмешек, но и только. Все, если мне будет дозволено так выразиться, прощено и забыто, сэр.

– М-да?

– Да, сэр.

Я задумался.

– Выходит, вы все уладили.

– Выходит, что да, сэр.

– Таппи с Анджелой снова жених и невеста. Гасси со своей Бассет тоже. Дядя Том раскошелился и выдал денег на «Будуар знатной дамы». И Анатоль остается.

– Да, сэр.

– Похоже, все хорошо, что хорошо кончается, а?

– Очень метко сказано, сэр. Я еще немного поразмыслил.

– Но все равно, Дживс, ваши приемы грубоваты.

– Невозможно приготовить омлет, не разбив яиц, сэр.

Я встрепенулся.

– Омлет! Как вы думаете, вы не могли бы мне его соорудить прямо вот сейчас?

– Конечно, сэр.

– И к нему полбутылочки чего-нибудь такого?

– Несомненно, сэр.

– Тогда давайте, да поскорее!

Я улегся в постель, откинулся на подушки. Мой праведный гнев, надо признать, заметно утих. Все тело, с ног до головы, у меня болело, особенно посредине. Но зато я уже больше не был обручен с Мадлен Бассет. А ради хорошего дела можно и пострадать. Да, как ни посмотри на вещи, Дживс поступил правильно. И, придя к такому заключению, я встретил его одобрительной улыбкой, когда он возвратился с подносом.

Но он на мою улыбку не откликнулся. Выражение лица у него, как мне показалось, было довольно сумрачное. Я доброжелательно поинтересовался:

– Что-нибудь не так, Дживс?

– Да, сэр. Мне следовало признаться раньше, но сегодня вечером столько всего произошло, что из головы выскочило. Боюсь, я допустил небрежность, сэр.

– Вот как, Дживс? – отозвался я, уплетая за обе щеки.

– В связи с вашим клубным пиджаком.

Меня пробрал холодный ужас, и я чуть не подавился куском омлета.

– Весьма сожалею, сэр, но сегодня после обеда, когда я его гладил, я нечаянно оставил на нем горячий утюг. Боюсь, что больше вы уже не сможете его надеть, сэр.

Комнату наполнила так называемая многозначительная тишина.

– Я крайне сожалею, сэр.

Признаюсь, на мгновение меня снова охватил прежний праведный гнев, поигрывая мышцами и храпя ноздрями, но, как говорили на Ривьере, а quoi sert-il [51]А что проку-то? (фр.). . Праведный гнев был теперь совершенно бесполезен.

Мы, Вустеры, умеем мужественно переносить неудачи. Я печально кивнул и нацепил на вилку еще кусок омлета.

– Да ладно, Дживс.

– Благодарю вас, сэр.