Онлайн чтение книги Рикша
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Как-то раз госпожа поругалась со служанкой, тетушкой Ян – та разбила один из четырех только что купленных горшочков с хризантемами. Тетушка Ян, женщина деревенская, не считала цветы драгоценностью, но все равно чувствовала себя виноватой, потому что разбила чужую вещь. Когда же госпожа принялась обзывать ее по-всякому, тетушка Ян не выдержала. Деревенские в гневе не помнят себя, и служанка ответила госпоже самой отборной бранью. Топая ногами, госпожа велела ей собрать свои пожитки и немедленно убраться вон.

Сянцзы никогда не приходилось мирить людей, тем более женщин, поэтому он не вмешивался. Но когда тетушка Ян обозвала госпожу проституткой, он понял, что ее песенка спета, и решил, что настал его черед: госпожа вряд ли оставит рикшу, который знает о ней больше, чем положено. И он ждал, когда ему откажут от места. «Скорее всего, – думал он, – это случится, когда возьмут новую прислугу». Однако Сянцзы не особенно печалился. Жизнь научила его спокойно предлагать свои услуги и не огорчаться, выслушивая отказы. Не стоило из-за этого переживать.

Но как ни странно, после ухода тетушки Ян госпожа стала с ним особенно приветлива. Теперь ей приходилось стряпать самой, а за продуктами посылать Сянцзы. Когда он возвращался, она просила его что-нибудь почистить или помыть, а тем временем резала мясо и готовила еду. В такие минуты она не упускала случая заговорить с Сянцзы.

Госпожа обычно ходила в трикотажной кофточке розового цвета, голубых штанах и расшитых домашних туфлях из белого шелка. Сянцзы не решался на нее взглянуть. Его влекло к этой женщине; крепкий запах ее духов дурманил голову: так цветы привлекают ароматом бабочек и пчел. Порой Сянцзы не выдерживал и бросал на госпожу жадные взгляды.

Он не презирал эту женщину, это падшее создание, эту красавицу. И готов был сойтись с ней хотя бы для того, чтобы досадить господину Ся, этой полудохлой обезьяне. При таком муже госпожа была вправе делать что хотела, да и он мог не стесняться, имея такого хозяина. Сянцзы постепенно смелел, однако женщина не обращала на него внимания.

Как-то раз, приготовив обед, она села на кухне поесть и позвала Сянцзы.

– Ешь! А потом вымоешь посуду. Когда будешь встречать господина, заодно купи чего-нибудь на ужин, чтобы еще раз не ездить. Завтра воскресенье, господин дома, и я пойду искать служанку. Может, ты кого-нибудь знаешь? Теперь так трудно найти прислугу! Ну ладно, ешь, а то остынет!

Она была так великодушна, так просто говорила с ним! Даже ее трикотажная кофточка показалась Сянцзы много скромнее, и ему стало стыдно. Где же его порядочность? До чего он дошел!

От расстройства он съел целых две чашки риса. Затем вымыл посуду, ушел к себе в комнату и принялся курить сигарету за сигаретой:

Встречая в этот раз хозяина, Сянцзы испытывал к нему особую ненависть. Его так и подмывало бросить на ходу коляску, чтобы угробить эту тварь. Он нарочно дергал ручки, встряхивая старую обезьяну. Но обезьяна молчала, и Сянцзы опять стало стыдно. Он не мог себе простить, что хотел совершить подлость просто так, без всякой причины. Раньше с ним этого не бывало.

Но вскоре он успокоился и, вспоминая об этом случае, лишь посмеивался. Надо же, как он тогда разозлился!

На другой день госпожа пошла искать прислугу и при вела женщину, которую взяла на испытательный срок. Сянцзы перестал надеяться на благосклонность хозяйки, и теперь все в этом доме его раздражало.

Но в понедельник после обеда госпожа отказала служанке: та, мол, недостаточно чиcтoплoтнa. Затем послала Сянцзы купить жареных каштанов, а когда он вернулся крикнула:

– Неси ко мне!

Сянцзы вошел. Госпожа пудрилась перед зеркалом. На ней была все та же розовая кофточка, но голубые штаны она сменила на светло-зеленые. Увидев Сянцзы в зеркале, она быстро повернулась и встретила его улыбкой.

Неожиданно Сянцзы увидел перед собой Хуню, но молодую, прекрасную! Он остановился как вкопанный… Страх, осторожность – все исчезло, осталось лишь горячее, непреодолимое желание. Сянцзы потерял голову…

Дня через три Сянцзы со своей постелью вернулся в прокатную контору. Случилось то, чего он боялся больше всего. Прежде Сянцзы постыдился бы об этом говорить, но теперь со смехом рассказывал всем, как подцепил дурную болезнь.

Рикши наперебой советовали ему, какое лекарство купить, к какому врачу пойти. Никто не считал это позором, напротив, все сочувствовали Сянцзы и, немного смущаясь, делились с ним своим опытом. Молодые рикши заражались этой болезнью в публичных домах – за деньги. Пожилые подхватывали ее у старых потаскух считай что даром. А те, кому не пришлось переболеть, знали истории, приключившиеся с их хозяевами. У каждого было о чем рассказать.

Болезнь сблизила Сянцзы с товарищами. Гордиться нечем, но и стыдиться не стоит: он принял свою болезнь так же спокойно, как легкую простуду или расстройство желудка.

На лекарства и всевозможные снадобья ушло десять с лишним юаней, но вылечиться окончательно Сянцзы не удалось. Он относился к лечению небрежно, считал, что, раз полегчало, можно не принимать больше лекарств. Поэтому в пасмурную погоду и при смене сезонов у него начинали болеть суставы. Тогда он снова глотал лекарства пли старался сам как-нибудь побороть болезнь. Раз жизнь так горька, к чему ее беречь?

Сянцзы начал сутулиться, нижняя губа отвисла, в зубах неизменно торчала сигарета. Иногда лихости ради, он закладывал окурок за ухо. Он по-прежнему не очень любил говорить, но теперь мог отпустить даже некстати крепкое словцо. Ему на все было наплевать!

Сянцзы все еще считался неплохим рикшей. Иногда он вспоминал прошлое, и ему хотелось снова стать порядочным, чистым и трудолюбивым; он очень страдал от того, что так опустился. Конечно, жизнь обошлась с ним жестоко, надеяться больше не на что, но зачем же себя губить?

В такие минуты возвращались мечты о собственной коляске. Из своих неприкосновенных юаней он истратил во время болезни более десяти. Ах, как он о них жалел! Но у него сохранилось еще двадцать с лишним юаней, а это лучше, чем ничего. Когда он вспоминал о коляске, ему хотелось выбросить все недокуренные сигареты, никогда больше не притрагиваться к вину и, стиснув зубы, копить деньги. От коляски мысль его переходила к Сяо Фуцзы. Он чувствовал себя перед ней виноватым. С тех пор, как съехал со двора, ни разу ее не навестил. Ей не помог, свою жизнь не наладил, да еще подхватил дурную болезнь.

Однако с друзьями он по-прежнему курил, выпивал и забывал о Сяо Фуцзы. Он не был заводилой, просто не хотел отставать от приятелей. В беседе за водкой можно было на время забыть о тяжелом труде и обидах. Хмель прогонял сомнения. Хотелось поразвлечься, а потом забыться тяжелым сном. Кому от этого вред? Жизнь до того серая, беспросветная! Ее гнойные язвы лучше всего лечить водкой, никотином и распутством. Как говорится, клин клином вышибают. Да и кто может предложить что-либо лучшее взамен?

Чем меньше Сянцзы работал, тем больше заботился о себе, искал заработка полегче. В ветреные и дождливые дни он вовсе не выезжал. Если ломило кости, отдыхал два-три дня. Он становился все более эгоистичным. Перестал давать людям взаймы, все тратил только на себя. Табаком и водкой угостить еще можно, а дать взаймы – это дело другое. Самому понадобятся – у кого возьмешь?

Сянцзы становился все ленивее, но безделье его тяготило. В поисках развлечений он пристрастился к вкусной еде. Иногда какой-то внутренний голос ему говорил, что нельзя попусту тратить время и деньги, но тут же находилось оправдание: «Я стремился выбиться в люди, был порядочным, а чего добился?» Нет, никто не разубедит Сянцзы, никто не помешает ему жить в свое удовольствие.

Лень портит человека, и Сянцзы стал по-другому относиться к людям. Нечего быть покорным, вежливым, уступать пассажирам и полицейским! Когда он работал не покладая рук, был честным и покладистым, то все равно не видел справедливости. Теперь он знал цену своему поту и ни с кем не желал считаться. Если одолевала лень, Сянцзы останавливал коляску где придется. Полицейский его гнал, Сянцзы огрызался, но не трогался с места, лишь бы выгадать минуту-другую. На ругань отвечал руганью и не боялся, что полицейский его ударит. Пусть только попробует! Сянцзы сумеет дать сдачи. А тогда и в каталажке посидеть не обидно.

В драках Сянцзы отводил душу; чувствовал себя сильным и ловким, как прежде, опять ему улыбалось солнце. Он не жалел, как бывало, тратить силы на потасовки, они стали привычным делом, более того, доставляли радость. Так смешно было потом вспоминать!…

Не только на полицейских, Сянцзы перестал обращать внимание и на машины. Мчится, громко сигналя, автомобиль, прямо на Сянцзы, а тому хоть бы что – он и шагу не сделает в сторону, как бы ни волновался пассажир в коляске. Приходится шоферу сбавлять скорость. Меньше скорость – меньше пыли. Лишь тогда Сянцзы уступит дорогу. Если машина появляется сзади, он поступает так же. Расчет точный: шофер не рискнет задавить человека! Значит, можно не торопиться и не глотать пыль. Полицейские стараются пропустить машины побыстрее, но Сянцзы не служит в полиции, ему на машины плевать. В общем, Сянцзы то и дело докучал полицейским, но они боялись с ним связываться.

Бедняк, когда его усердие не вознаграждается, становится ленив, начинает бесчинствовать, когда всюду видит несправедливость. И в этом его трудно винить.

С пассажирами Сянцзы тоже не церемонился. Куда велят, туда и везет, ни шагу дальше. Если скажут – к началу переулка, а потом просят проехать еще немного, ни за что не согласится! Пассажир кричит, а Сянцзы еще громче. Все эти господа боятся испачкать свой дорогой европейский костюм, все они нахальны и скупы. Ладно же! Сянцзы хватает господина всей пятерней за рукав, оставляя на нем грязное пятно, да еще требует положенную плату. И господин платит. Он боится этого здоровенного парня, который может его согнуть в бараний рог одним движением могучей руки.

Бегал Сянцзы все еще быстро, но щадил себя. Если пассажир торопил, он замедлял шаг и спрашивал: – Быстрее? А сколько прибавишь? Он продавал свою кровь, свой пот и мог не стесняться. Он теперь не надеялся, что пассажир раздобрится и прибавит несколько монет. Хочешь быстрее – плати! А так чего зря тратить силы!

С тех пор как Сянцзы распростился с собственной коляской, чужие коляски перестали его интересовать. Коляска – это всего лишь средство зарабатывать на жизнь. Возишь ее – сыт. Не возишь – голоден. Есть деньги – можно вообще не работать. Только так и надо смотреть на коляску. Конечно, Сянцзы не портил чужих колясок, но и не очень-то их берег. Если его коляска оказывалась поврежденной при столкновении с другой, он нисколько не волновался, не скандалил, а спокойно возвращался в прокатную контору. Потребует хозяин за порчу коляски пять мао, Сянцзы отдаст два, и дело с концом. Пусть попробует возразить – ничего не получит. А полезет с кулаками – пусть на себя пеняет!

Жизнь учит! Какова жизнь – таков и человек! Всем известно: в пустыне не растут пионы. Сянцзы жил теперь, как все рикши, не лучше и не хуже других, и вел себя так же, как все. Это было куда спокойнее. И люди стали к нему приветливее. Он больше не был белой вороной, а черных, своих, в стае не клюют.

Зима выдалась суровая. Бедняки по ночам погибали от холода. Ветер дул из пустыни, и, прислушиваясь к его тоскливому вою, Сянцзы натягивал на голову одеяло. Он вставал, лишь когда ветер стихал, но сразу выезжать не решался. Страшно было браться за ледяные ручки коляски, бежать навстречу ветру, от которого дух захватывало. Но к четырем часам становилось тише. Предвечернее небо окрашивали лучи заходящего солнца. И тогда, наконец, Сянцзы, скрепя сердце, вывозил коляску.

В один из таких дней он уныло плелся, навалившись грудью на перекладину ручек, с неизменной сигаретой в зубах. Быстро темнело, как всегда бывает после сильного ветра. Сянцзы решил отвезти еще одного-двух пассажиров и вернуться пораньше. Фонарик он зажег лишь после неоднократных предупреждений постовых – лень было.

На слабо освещенном перекрестке подвернулся пассажир, и Сянцзы повез его в восточную часть города. Он даже не снял ватный халат и трусил нехотя, еле передвигая ноги. Знал, что поступает нехорошо, но ему было безразлично. Он вспотел, однако халат снимать не стал: как-нибудь довезет! В узком переулке на него с лаем кинулась собака – видимо, ей не понравился рикша в длинной одежде. Сянцзы остановил коляску, схватил метелку и замахнулся. Собака бросилась наутек, Сянцзы подождал немного – может, еще вернется, – да где там, и след простыл. Сянцзы ухмыльнулся:

– У, проклятая! Попадись еще мне!

– Эй, разве так возят? заворчал пассажир. – Слышишь? Я тебе говорю!

Сердце Сянцзы дрогнуло: голос показался знакомым. Но в переулке было темно, а свет фонаря на коляске падал вниз. Сянцзы не мог разглядеть пассажира, к тому же тот нахлобучил шапку и так закутался шарфом, что виднелись только глаза. Сянцзы напряг память. Но в это время пассажир подал голос:

– Это ты, Сянцзы?

Лю Сые! Сянцзы вздрогнул.

– Где моя дочь? На том свете!

Сянцзы не узнал собственного голоса – таким он был жестким!

– Что? Померла?

– Померла, – зло повторил Сянцзы.

– Будь ты проклят! Да разве с тобой можно жить? Любая околела бы!

Сердце Сянцзы зашлось.

– А ну, слезай! – закричал он. Ты слишком стар и подохнешь от одного моего удара! Неохота руки марать! Слезай!

Лю Сые, дрожа всем телом, вылез из коляски.

– Где хоть она похоронена?

– Не твое собачье дело!

Сянцзы побежал прочь. На углу обернулся: черная тень все еще маячила посреди переулка.