ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Онлайн чтение книги Робеспьер Robespierre
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

КАРТИНА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Конвент. Заседание 9 термидора. Прямо против публики, посредине сцены, на помосте[18]На самом деле помост был, вероятно, совсем не высок. На гравюре Дюплесси-Берто, по рисунку Монне (май 1795 года) трибуна возвышается над полом не более чем на метр. Можно легко достать рукой до края. Но нам необходимо создать впечатление высоты; поэтому мы показываем сцену как бы из глубины оркестра. Наличие амфитеатра, расположенного двумя полукружиями, как увидим дальше, будет способствовать этому впечатлению. — Р. Р. , к которому ведет деревянная лесенка в восемь ступеней, установлена трибуна; за ней, на возвышении, стол и кресло председателя, позади — полукруглая ложа. По обеим сторонам висят доски с текстом Конституции и Декларации прав человека и гражданина. Ярусом выше нависает галерея для публики, подпираемая тонкими колонками. Посреди галереи — громадные эмблемы ликторских связок и знамена. В стенных нишах между трибуной для публики и председательской ложей — статуи Ликурга (слева) и Солона (справа). Несколько дальше, справа, — статуя Платона. Над галереей для публики высокие окна, узкие, как в церкви, со светлыми стеклами. Над залом невидимый для зрителей полукруглый свод. Справа и слева от центральной площадки (где расположены трибуна, ложа председателя, галерея для публики) идет двумя полукружиями амфитеатр со скамьями для депутатов (рядов по десять с каждой стороны); к ним ведут справа и слева лесенки по пятнадцати ступеней. Рампа срезает эти две дуги, соединяя их с рядами партера зрительного зала; таким образом, зритель театра как бы принимает участие в заседании Конвента. Благодаря такому расположению трибуна снизу представляется гораздо выше, чем была в действительности. Над рядами амфитеатра выступают широкие галереи для публики, которые скорее угадываешь, чем видишь. (В действительности они были построены в два яруса и уходили вглубь.)

Входы в зал заседаний помещаются справа и слева от просцениума, около рампы. (В народном театре можно устроить вход прямо из оркестра, чтобы создать еще большую связь между сценой и зрительным залом.)

На площадке между двумя полукружиями амфитеатра стоят и расхаживают депутаты Конвента; они сошли со своих мест и шумной толпой заполняют зал. Скоро пробьет полдень. Остаются считанные минуты до открытия заседания. Видно, как из правого и левого входов (даже, по возможности, из оркестра) один за другим появляются заговорщики. Галереи для публики переполнены. На переднем плане — Тальен, Баррас, Матьё Реньо, Бурдон, Лекуантр и другие из их группы.

Тальен . Где же Фуше?

Баррас. Что-то не видно.

Бурдон. Запаздывает. Вот странно! Обычно он приходит первым.

Тальен. Уж не арестовали ли его?

Бурдон. До открытия заседания осталось всего пять минут!.. Черт! Что же нам делать, если он не придет?

Баррас. И не стыдно тебе? Пора бы уже ходить без помочей!

Бурдон. Необходимо установить порядок, план действий.

Баррас. Все распоряжения сделаны. Выходы оцеплены. Трибуны заполнены нашими людьми. Надо только решиться. Лишь бы никто не сбежал! В разгар битвы самое главное не дрогнуть. Это о тебе, Бурдон, и о тебе, Лекуантр. Вы храбро горланите против Робеспьера, когда его нет, а едва завидите его тень на трибуне — и уж хвосты поджали.

Бурдон. Мы не допустим его до трибуны.

Тальен. Я заколю его на ступеньках!

Баррас. И думать не смей! Он должен пасть не от нашей руки, а под ударом всего собрания.

Лекуантр. А вдруг нас подведет большинство?

Баррас. Они обещали.

Бурдон. Мало ли что обещают!

Лекуантр. Ничего они не обещали. Разве можно полагаться на этих трусов?

Баррас. Тише! Вон они идут!

Входят Сийес, Дюран-Майян и прочие. Тальен, Бурдон, Лекуантр бросаются им навстречу, горячо пожимают им руки.

Бурдон. Дорогие коллеги!

Лекуантр. Доблестные граждане!

Тальен. Привет вам! Мы счастливы стоять рядом с вами на страже Республики!

Лекуантр. Вы ее неприступный оплот!

Бурдон. Настал великий день! Будем держаться твердо!

Тальен. Мы полагаемся на вас.

Сийес (уклончиво) . Республика может быть уверена в нашей неизменной преданности. (Удаляется со своими спутниками.)

Баррас (посмеиваясь) . Неизменные, как хамелеоны.

Матьё Реньо (Баррасу) . До чего они мне противны! Как можно заискивать перед этими жабами! Уж лучше протянуть руку Робеспьеру.

Баррас. Не забывай, что Робеспьер тоже перед ними заискивает... Тише! Вон Робеспьер-младший. Катит безногого черта...

Появляется Кутон, которого везет в кресле Огюстен Робеспьер. Он оглядывает залу и сразу все замечает.

Кутон (указывая Огюстену на заговорщиков и представителей Болота, которые обмениваются низкими поклонами) . Смотри, как снюхались эти псы. Надо держать ухо востро да смотреть за ними в оба, тогда они и пикнуть не посмеют. Ведь они даже друг другу не доверяют. (Поднимает глаза на галерею для публики.) А вот трибуны мне что-то не нравятся. Откуда эти скверные рожи, мюскадены, сутенеры? Нам подменили публику. Это неспроста... Будь так добр, Огюстен, дай знать нашим друзьям якобинцам, — пусть явятся сюда, да чтоб их было как можно больше. И поскорее! Хорошо бы также предупредить Анрио. Пусть держится наготове со своими канонирами.

Огюстен Робеспьер. Да где его найти? Он отправился кутить куда-то, кажется, в Антуанское предместье.

Кутон. Нечего ему еще нагружаться. Он уже с самого утра пьян вдрызг... Ну что ж, пошли хотя бы за якобинцами.

Огюстен, поспешно набросав несколько слов на листке бумаги, передает его секретарю. Тот идет к дверям, но почти сейчас же возвращается.

Секретарь (Огюстену) . Не пропускают.

Кутон (оборачиваясь) . Как так?

Огюстен Робеспьер. Теперь уж поздно выяснять. Президиум занимает места. Сейчас начнется.

Проходит мимо Сен-Жюст, надменный и суровый, держа в руке свой доклад. Робеспьер-младший окликает его.

Сен-Жюст!

Сен-Жюст, не повернув головы, продолжает свой путь сквозь толпу депутатов, которые расступаются перед ним.

Даже не отвечает, даже взглядом не удостаивает. Он иногда не прочь поиграть в Великого Могола.

Кутон. Он отдалился от всех. Равно, как и твой брат. Это просто бедствие! В час, когда так важна сплоченность, прочность нашего союза, каждый замыкается в своей оскорбленной гордыне, растравляет свои обиды, скрывает свои замыслы. Мы даже не знаем, о чем этот юноша будет говорить с трибуны. Мы верим ему, как и он нам, ибо ведем общую борьбу, и все же он решил сражаться в одиночку, как и твой брат, они не желают советоваться с нами. Нам остается лишь молча подписываться под их ошибками и, если возможно, их исправлять.

Огюстен. Да, ты прав, и корень зла в отчуждении Максимилиана. За полтора месяца, что он отошел от руководства, в наших действиях нет прежнего единства: каждый решает по-своему. К счастью, он, наконец, сам в этом убедился и сегодня вновь станет у руля.

Кутон. Слишком поздно!.. Уже полдень...

Часы бьют двенадцать. Билло и Колло врываются в зал.

Билло (запыхавшись) . Началось?

Колло. Мы пришли вовремя. Сен-Жюст еще не начал говорить. (Поспешно подымается на председательское место.)

Заседание открывается, при общем невнимании, монотонным чтением текущих дел и донесений. Его заглушает гул голосов. Депутаты не спеша занимают места. Сен-Жюст, стоя у подножия трибуны, ждет своей очереди.

Тальен (к Билло.) Ты видел Фуше?

Билло. С ночи не видал.

Тальен. Должно быть, его арестовали.

Карье (входя) . Его подкупили. Я был у него на дому. Он продался Робеспьеру.

Билло. Это ложь!

Карье. Продался! Спроси у Кутона. Он может даже назвать точную сумму.

Билло. Не теряйте времени. Будьте наготове. Сен-Жюст всходит на трибуну.

Сен-Жюст подымается с левой стороны, справа от председателя.

Матьё Реньо. А Робеспьер? Где же он?

Билло. Как, Робеспьера нет?

Баррас. В самом деле?

Бурдон. Он и не придет. Почуял недоброе.

Тальен. Если он не придет, все пропало! Мы, как дураки, сидим, запершись в этой клетке, а он тем временем велит канонирам Анрио обложить нас кругом. Он захватит нас, как мышей в норе.

Билло. Не посмеет!

Баррас. Почему? Я бы посмел на его месте.

В группе термидорианцев смятение.

Бурдон. Надо проверить, не прервана ли связь с Парижем

Лекуантр. Кому-нибудь из нас надо пойти в секции, поднять там тревогу.

Карье. Ты задумал удрать, я вижу. Только посмей!

Матьё Реньо. Всем оставаться на местах. Победим или умрем, но все вместе!

Тальен. Сен-Жюст уже на трибуне. А Робеспьера все еще нет.

Карье. Он улизнул от нас. Видно, у барсука в логове два выхода.

Матьё Реньо. Молчите! Он пришел!

Входит Робеспьер. Термидорианцы поспешно расступаются. Холодно смерив их взглядом, Робеспьер проходит перед их притихшим строем. В эту самую минуту Сен-Жюст начинает свою речь.

Баррас. Оцепите все выходы.

Карье. Зверь в западне!

Робеспьер пересекает амфитеатр слева направо (слева от председателя). Все почтительно уступают ему дорогу и раболепно улыбаются, встречаясь с ним взглядом. Он не удостаивает ответом на поклоны. Спокойно, не спеша он садится в первом ряду амфитеатра, справа, на виду у всего зала. Баррас, Тальен, Бурдон, Лекуантр и прочие протискиваются к лесенкам, ведущим на трибуну, и загораживают их.

Сен-Жюст (начинает свою речь среди полной тишины спокойным, бесстрастным, но внятным и твердым голосом [19]Сокращенный текст подлинной речи. — Р. Р. ) . Я не принадлежу ни к одной из мятежных клик; напротив, я буду бороться с ними беспощадно. Пускай эта трибуна, если угодно судьбе, станет Тарпейской скалой для того, кто счел своим долгом сказать вам прямо, что наши правители сошли с верного пути. Я полагаю, что вы должны знать правду, что никто не вправе нарушить обет, данный перед лицом своей совести, — дерзать на все ради спасения отечества. Комитеты Общественного спасения и Общественной безопасности поручили мне составить доклад о причинах разногласий, происшедших в последнее время в недрах самого правительства. Я польщен доверием, оказанным мне обоими Комитетами. Но нынче ночью меня глубоко оскорбили, и сейчас я говорю не для тех, кто нанес мне смертельную рану, я обращаюсь прямо к вам. Я хочу обличить перед вами людей, пытавшихся заставить меня погрешить против совести. Я раскрою перед вами свою душу, свои правдивые уста. Я скажу все, что думаю, все, что знаю, не ведая ни гнева, ни сострадания...

При последних словах клика термидорианцев приходит в волнение.

Билло (к остальным) . Довольно! Долой! Заткнуть ему глотку!

Карье. Вырвать ему язык!

Тальен взбегает на трибуну и становится рядом с Сен-Жюстом[20]Тальен начинает говорить, еще подымаясь по ступенькам на трибуну. — Р. Р. .

Тальен. Бесстыдный фарс. Смотрите: вон там сидит человек, который дергает за веревочку этого паяца. (Показывает на Робеспьера.) А этот дохлый Пьеро смеет еще уверять, что не связан ни с каким заговором... Вот я действительно ни с кем не связан, и я разоблачу их гнусный заговор. Сорвите личину с тех, кто ведет эту вероломную игру! Сорвите завесу!

Билло (пригнув голову, бросается на трибуну, откуда с помощью Тальена сталкивает Сен-Жюста. Сен-Жюст до конца заседания неподвижно стоит, прислонясь к трибуне с правой стороны — слева от председателя. Билло, оттеснив Тальена, становится рядом с ним. Оба выкрикивают угрозы и обвинения, перебивая друг друга) . Я сорву завесу!.. Граждане! Среди нас есть предатели, которые замышляют погубить Конвент!..

Тальен (указывая на Сен-Жюста) . Вот один из них!

Билло. Но гнуснее всех вон тот, внизу. Я видел его ночью у якобинцев... Он призывал к мятежу и требовал изничтожить Конвент. Я выступил против. Тогда он стал подстрекать толпу к убийству...

Леба (с места) . Неправда!

Билло. Меня ранили вот сюда! (Показывает на грудь.)

Леба (вскочив с места) . Подлый шут! Ты сам себя пырнул!

Колло (с председательского кресла) . Леба! Призываю тебя к порядку.

Голос с галереи. А ну-ка, Билло, повернись задом, покажи нам, как я тебя саданул каблуком по заднице!

Билло (обезумев от ярости) . Арестуйте его! Держите убийцу!

Смех и шум на галерее для публики. Оттуда выталкивают какого-то горлана. При первых словах обвинения, брошенных ему Билло, Робеспьер быстро поднимается, но после вмешательства Леба застывает на месте.

Леба (выходя из амфитеатра) . Я был свидетелем столкновения в Клубе якобинцев. Я хочу восстановить истину, которую так возмутительно искажают здесь. Прошу слова.

Колло (с председательского места) . Молчи! Я не дам тебе слова. Я сам был свидетелем. Запрещаю тебе извращать факты, которые точно излагает Билло.

Леба. Председатель! Ты не имеешь права выступать в качестве свидетеля. Иначе сойди с трибуны.

Билло (к Леба, с высоты трибуны) . И ты еще смеешь ссылаться на право? Почему ты молча смотрел, как этот заговорщик, будучи членом правительства, подло попирал священнейшие наши права, как он беззаконно выдал на расправу разъяренной толпе членов Комитета, с которым его связывает долг?

Леба. Комитеты заткнули ему рот и предали народные интересы. Ему пришлось воззвать к народу.

Колло. Леба! Я лишил тебя слова. Лишаю тебя слова вторично. Если будешь упорствовать, я ударю тебя.

Робеспьер (сойдя со своего места в амфитеатре, повелительным жестом останавливает Леба, который собирается возражать) . Молчи, Леба! Нападают на меня. Значит, мне и отвечать.

Робеспьер идет к трибуне. Бурдон, Баррас, Лекуантр и другие бросаются наперерез и преграждают ему путь.

Билло. Катилина ушел из Комитета общественного спасения, ибо не мог больше диктовать нам свою преступную волю. Он коварно злоупотребил властью Комитета и провел за нашей спиной чудовищный декрет от двадцать второго прериаля, отдающий всех патриотов на милость узурпатора. Он возбуждал народ против законного правительства Нации. Он замышляет погубить Конвент.

Робеспьер (рвется к трибуне, но натыкается на стену заговорщиков) . Это ложь! Это ложь! (С помощью брата и Леба, вступивших в борьбу с Лекуантром и Бурдоном, пробивается на первые ступени деревянной лесенки, ведущей на трибуну.)

Заговорщики (снизу) . Долой тирана!

— Назад!

— Слезай! (Вцепившись в него, тащат его вниз.)

Робеспьер вырывается.

Робеспьер. Я буду говорить. (Поднявшись на трибуну, сталкивается с Тальеном, — тот грубо хватает его за ворот.)

Тальен. Ты не будешь говорить, Кромвель! Я запрещаю тебе доступ на эту трибуну, на священный бастион Свободы... Свободы, которую ты хочешь погубить. Я загорожу ее своим телом. Прежде чем ее коснутся твои преступные руки, мой кинжал пронзит тебе грудь. (Заносит кинжал над головой Робеспьера.)

Робеспьер (бесстрастно) . Ударь, но выслушай!

Билло (оттаскивая Тальена за руку) . Не убивай его, Тальен. Ему уготован другой нож.

Невообразимый шум и смятение охватывают зал. Почти все депутаты вскакивают с мест, за исключением представителей Болота на первых скамьях; их молчание и неподвижность составляют разительный контраст с волнением, царящим в зале. Огюстену Робеспьеру и Леба удается, прорвав цепь термидорианцев, пробиться к Робеспьеру и встать на его защиту от наступающего на него Тальена. Но они принуждены спуститься вниз вместе с ним, чтобы уберечь его от толчков и наскоков. Амфитеатр наводняют вопящие, беснующиеся люди. Трибуну осаждают группы термидорианцев — по двое, по трое, вчетвером, впятером (Карье, Бурдон, Лекуантр, Вадье, Лежандр). Все они жаждут выступать, меж тем как Билло и Тальен цепляются за перила, продолжая говорить. Вся эта толчея, напоминающая дьявольский шабаш, страшна и нелепа. Среди оглушительного шума раздаются отдельные бессвязные возгласы: «Смерть тирану! Катилина! Калигула, Тарквиний! Тиберий! Гелиогабал!» Все наперебой стараются выкрикнуть новые обвинения против Робеспьера, не замечая, что противоречат друг другу.

Билло. Предатель противился аресту Дантона!

Карье. Он защищал Дантона, своего тайного сообщника!

Лежандр. Он убийца Дантона!

Вадье. Он лебезил перед попами!

Тальен. Он устраивал оргии вместе с Сен-Жюстом и Анрио!

Колло (вскочив с председательского места, наклоняется над этим жужжащим осиным гнездом) . Он подкуплен Англией!

Вадье, Он заставлял служить себе мессы!

Колло. Он шпионил за всей Францией, он и его полиция!

Вадье. Он собирался восстановить смертную казнь за богохульство!..

Публика на галерее присоединяется к беснующейся банде заговорщиков, крича, улюлюкая, грозя кулаками и завывая. Робеспьер, оттесненный с трибуны, напрасно пытается подняться туда то по правой, то по левой лесенке. Укрепившись на нижних ступеньках, он простирает руки к Горе.

Робеспьер. Я взываю к вам, друзья! Неужели вы позволите посягнуть на свободу слова, на святость этой трибуны? Ведь это ваш голос стараются заглушить!

Депутаты Горы поднимаются с мест, вопят и шумят, но не отвечают, те, к кому в упор обращается Робеспьер, отворачиваются, делая вид, что не слышат, или злобно смотрят на него исподлобья. Леба, Кутон, Огюстен Робеспьер ожесточенно спорят с остальными.

Робеспьер. Измена! (В отчаянье бросается на другой конец амфитеатра и взывает к представителям Болота.) Вас, честные, достойные граждане, я призываю выступить против этих разбойников. У нас общий враг, и вы это знаете. Я защищал вас неустанно, я ограждал вас от ударов. Если враги восторжествуют, они беспощадно расправятся с вами.

Левые в бешенстве оттесняют Робеспьера от скамей правых, осыпая его градом оскорблений. Правые — Сийес, Дюран-Майян, Буасси д'Англа и другие — сидят бесстрастно и неподвижно с каменными лицами, без единого жеста, скрестив руки на груди. Они смотрят перед собой невидящими глазами. Волнение Робеспьера нарастает, он устремляется к ступенькам трибуны, хочет взойти туда. На трибуне толкутся ораторы, наперебой требуя предоставить им слово, препираясь друг с другом. Билло на миг покрывает все голоса своими воплями.

Билло. Конвент под угрозой! Я требую объявить заседание непрерывным и не расходиться, пока меч закона не упрочит безопасность Республики.

Баррас. Я требую ареста Анрио и его штаба.

Бурдон. Арестовать Дюма!

Лекуантр. Арестовать Буланже!

Тальен. Арестовать Лавалетта!

Вадье. Арестовать Дюфресса!

Никто не осмеливается произнести имени, которое у всех на языке. В игре актеров должны угадываться эти опасения и недомолвки.

Робеспьер. Я требую слова! (Тщетно пытается взобраться на трибуну, то по одной, то по другой лесенке; заговорщики грубо толкают его и стаскивают обратно.)

Матьё Реньо (к Карье, который злорадно посмеивается) . Дайте же ему говорить! Даже если он преступник, он имеет право защищаться.

Карье (хихикая) . В уме ли ты? Наконец-то мы поймали его. Крыса попалась и мечется в крысоловке. Остается только ее прихлопнуть.

Матьё Реньо (с омерзением отвернувшись от Карье, обращается к Барреру, который наблюдает за этой сценой как бы со стороны) . Недостойная игра! Такой сильный противник, такой выдающийся человек имеет право на уважение. Его процесс должен вестись открыто, с соблюдением свободы обвинения и защиты. Иначе приговор будет недействителен. Баррер! Тебя послушают, скажи им это!

Баррер. Поздно! Будь то в моей власти, я скорее спас бы юношу. (Указывает на Сен-Жюста, — тот в течение всей сцены стоит неподвижно, прислонясь к трибуне, застывший, как статуя, безразличный ко всему, что творится вокруг.) Но все уже решено. Игра сыграна. Слишком долго дрожали они перед ним и теперь, сбросив с себя гнет страха, пойдут до конца и уничтожат его. Он обречен. Но и мы тоже. Возврата нет.

Матьё Реньо. Это позор для Конвента. Как? Неужели у нас не хватит сил ответить, опровергнуть его доводы, если он выступит?

Баррер. Ничего не поделаешь, друг мой! Улисс затыкал уши своим спутникам, чтобы уберечь их от пения сирен. Они поступают так же. Даже хитрее. Они затыкают рот самой сирене.

Матьё Реньо. Трусы! Мне стыдно называться человеком.

Баррер. Это у тебя впервые? При нашем-то ремесле!

Во время их диалога ярость в Конвенте нарастает.

Робеспьер (стоя на площадке у трибуны, под охраной Леба и Огюстена Робеспьера, откинув голову и прижимая руки к груди, как на рисунке Давида «Клятва в Зале для игры в мяч», кричит председателю Колло, — тот сидит, подперев кулаком подбородок; лицо его искажено злобной улыбкой) . Председатель убийц!

Занавес падает, заглушая своим шумом его слова.


Занавес.

КАРТИНА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Занавес тут же подымается, открывая ложу на галерее для публики, расположенную над председательской ложей и трибуной. Зала не видно, но слышен гул толпы и голос Робеспьера, который заканчивает свою знаменитую фразу.

Робеспьер. Председатель убийц! В последний раз я требую слова!

Голос Колло[21]В действительности Тюрьо уже сменил Колло на председательском месте. Но для театра это не имеет значения. Сценически наша версия оправдана. — Р. Р. . Ты получишь слово, когда придет твоя очередь.

Межан (сидит в первом ряду ложи, рядом с Коллено и бандой мюскаденов, вооруженных дубинками. Возле них робко жмутся перепуганные буржуа) . Болван! Неужели он так глуп, что даст ему слово?

Коллено. Это не всерьез. Они играют с ним, как кошка с мышью.

Межан. Ты плохо их знаешь. У них все еще не хватает духу с ним разделаться. Этих скотов в пот бросило со страху.

Коллено. Что они топчутся вокруг да около, чего юлят? Надоело! Требуют ареста Жана, Жерома, Жака, всей этой безвестной мелюзги! Пора бы взяться за крупную дичь, за Робеспьера! Они ищут вшей у него в голове... Черт их дери! А давно пора бы и голову долой!

Один из зрителей, мелкий буржуа (боязливо) . А за что? Что он такое сделал, наш Робеспьер?

Межан (пронзив его грозным взглядом) . Твой Робеспьер? Стало быть, ты заодно с этим предателем?

Зритель (испугавшись) . Нет, нет! Я этого не говорил...

Коллено (угрожающе.) . А что ты говорил? Ты за кого?

Зритель (сбит с толку) . Я не знаю... Я ни за кого...

Коллено (мюскаденам, которые грозно поднялись с мест) . Ну-ка пустите в ход дубинки, вышвырните к чертям этого олуха!

Мюскадены хватают буржуа, невзирая на его вопли, и выталкивают за дверь. Его соседи в ужасе уверяют, что они ничего не говорили.

Говорили или молчали, вам здесь не место! Убирайтесь вон!

Мюскадены очищают ложу.

Межан. Пора! Все как будто ждут сигнала.

Коллено. Они ждут Фуше. Этот пройдоха подвел нас всех. Уполз в нору.

Межан. Тем лучше. Он был нужен, чтобы открыть бал. А теперь мы обойдемся и без музыки. Он только стеснил бы нас.

Коллено. Да, рано или поздно пришлось бы от него избавиться. Он работал не только на красных, но и на себя самого.

Межан. Дурачье! Завтра они у нас попляшут!.. А пока поддавай жару, накаливай докрасна.

Коллено. Хватит красного! Белое каление пожарче будет.

Межан. Слишком долго они топчутся на одном месте. Так можно сбиться со следа и упустить зверя... Пошлите ко мне Луше из Лозера. Нет! Лозо из Шаранты. Нет, погодите... (Обращаясь к стражнику с дубинкой, в красном колпаке.) Слушай, Фабриций! Спускайся в зал. Отзови в сторону Луше и Лозо. Сунь им под нос вот это. (Дает ему какой-то значок.) Ну, пошел! Живо! Сейчас самый подходящий момент.

Стражник уходит.

Коллено. А ты в них уверен?

Межан. Небось, уплачено наличными. Это наши люди.

Коллено. Да им грош цена. В Конвенте их никто не знает.

Межан. Не велика беда. Их дело сказать слово, которого все ждут. А там уж его подхватит сорок глоток.

Коллено (прислушиваясь к южному говору оратора, который разглагольствует на трибуне) . Кто это там тараторит? Так и несет луком и чесноком!

Межан. Это Вадье, пожиратель попов. Он никак не может переварить Верховное существо. У него до сих пор отрыжка.

Коллено. Пускай ему дома рыгается. Только зря время отнимает.

Межан. Кажется, там внизу тоже выходят из терпения.

Снизу слышны крики: «К делу! К делу!»

Голос Тальена. Довольно, Вадье! Ты отклоняешься от главного.

Голос Робеспьера. Могу вам напомнить о главном!

Разные голоса. Да пусть он замолчит! Довольно!

Голос Луше (запинаясь) . Главное вот в чем... сейчас скажу... Я требую... ареста Робеспьера!

Внезапно наступает мертвая тишина.

(Повторяет более уверенно, его поддерживает Лозо.) Мы требуем декрета об аресте Робеспьера...

Вся свора тотчас поднимает крик и вой.

Арестовать Робеспьера!

Межан и Коллено подхватывают крик в ложах для публики; публика присоединяет свои голоса к общему хору в зале.

Межан. Ату его! Ату его!

Коллено. Ну, вот!.. Наконец-то их прорвало!

Среди общего гама слышен охрипший голос Робеспьера; Робеспьер надсаживается, стараясь перекричать других.

Голос Робеспьера. Изверги! Вы не посмеете убить меня, не выслушав! (Обращается к публике на трибунах.) Народ, ты видишь это беззаконие! На помощь! Спасай Республику!

На трибунах отвечают воем и гиканьем.

Межан (исступленно) . Он хочет поднять народ против Конвента!

Коллено (неистово) . Арестовать его!

Голос Робеспьера срывается.

Голос из зала. Ага, подавился! Его душит кровь Дантона!

Голос Робеспьера. Трусы! Если вы мстите за Дантона, почему же вы его не защищали?

Раздается звонок председателя.

Голос Колло. Декрет об аресте Робеспьера принят!

Вой и рев одобрения.

Голос Огюстена Робеспьера. Я тоже ношу имя Робеспьер. Я и мой брат — одно целое. Я делил его славу, я хочу разделить его судьбу.

Голос Колло. Решено. Декрет об аресте обоих Робеспьеров принят.

Голос из зала. Арестовать Сен-Жюста и Кутона!

Голос Баррера. Не трогайте Сен-Жюста!

Голос Карно. Это почему? Куда волка, туда и волчонка!

Межан (кричит) . Браво, Карно! Сен-Жюст опаснее всех!

Коллено. Ты только погляди! Ничем его не проймешь. Кругом бушует гроза, а он не шелохнется.

Межан. Экая жалость, что его нельзя купить... Придется его прикончить.

Голос Колло. Декрет об аресте Сен-Жюста и Кутона принят!

Голос Леба. Я не желаю позорить себя...

Голос из зала (прерывая его) . Эй, Леба, замолчи!.. О тебе и речи не было.

Голос Леба. Я не могу позорить себя этим гнусным решением. Я требую, чтобы меня тоже арестовали.

Смятение в зале. Возгласы за и против.

Межан. Есть же на свете дураки, которым не терпится умереть!

Голос Колло. Пусть будет по-твоему. Декрет об аресте Леба принят!

Робеспьер отбивается от наскоков и протестует.

Коллено. Как! Этот скот все еще смеет требовать слова?

Межан (кричит) . Замолчи, предатель!

Голос из зала. До каких пор Робеспьер будет командовать в Конвенте?

Голос Колло. Приказываем немедленно взять под стражу всех пятерых преступников...

Крики одобрения. Да здравствует Республика!

Голос Робеспьера. Республика погибла! Торжествуют разбойники!

Шум заглушает его слова.

Голос Бурдона. Ох, до чего же трудно свергнуть тирана!

Межан. Двести против одного! И они еще чванятся! Слышишь? Уже требуют лаврового венка!

Коллено. Что ни говори, а кинжал не так надежен. Чтобы прикончить врага, нет ничего лучше такого собрания. Как навалятся всей тяжестью, так и задавят человека насмерть. Даже крови не видно.

Занавес.

КАРТИНА ДВАДЦАТАЯ

Занавес падает и тут же подымается снова. Виден широкий коридор, нечто вроде фойе, прилегающего к залу заседаний. Сквозь отворенную дверь доносится рев толпы; в глубине видна часть амфитеатра с опустевшими депутатскими скамьями. В дверях непрерывно теснится беспорядочно движущаяся толпа, и на освещенной стене отражаются как бы китайские тени. Входят пятеро арестованных депутатов. За ними следуют растерянные и смущенные стражники. Впереди, высоко подняв голову, идет Сен-Жюст, Леба держит его руку в своей руке. За ними удрученный Робеспьер; брат говорит ему что-то. Кутон, которого несут стражники, шутит с ними.

Кутон (стражникам) . Ведите же нас, господа жезлоносцы! Вам приказано нас арестовать.

Стражники. Прощенья просим, граждане. Сами не знаем, что и делать.

Кутон. Разве вы не слыхали приказа председателя?

Стражники. Дело-то какое! Просто не верится. Может, мы ослышались? Может, вышла ошибка?

Кутон. А все-таки медлить не годится. Или нас надо арестовать, или председателя. Что-нибудь одно.

Стражники. Коли так... просим разрешения у гражданина Робеспьера...

Кутон. Он разрешает. Ну, скажи им, Максимилиан!

Робеспьер (еще не оправившись от потрясения, вызванного недавней сценой) . Республика, отечество — все погибло. Все наши надежды на силу разума, на добродетель, справедливость рухнули. Человечество обречено на гибель.

Кутон. У человечества еще много времени впереди. А у нас времени в обрез. Однако, какой бы приговор ни угрожал человечеству, Максимилиан, мы, к счастью, пока еще не осуждены.

Робеспьер (овладев собой) . Нет. Пока еще нет. Ты прав. Еще не все решено.

Огюстен Робеспьер. Марат тоже был арестован. Он защищался и добился оправдания.

Кутон. Главное, мы должны строго соблюдать закон. Ведь закон охраняет нас.

Робеспьер. Да, нашим врагам было бы на руку, если бы мы нарушили закон. (Стражникам.) Чего вы ждете, граждане? Арестуйте нас.

Стражники. Коли на то твоя добрая воля, гражданин, объявляем тебя арестованным. Уж ты прости!

Робеспьер. Вы исполняете свой долг. Это похвально.

Пока стражники исполняют связанные с арестом формальности, Сен-Жюст и Леба, не обращая внимания на окружающих, дружески беседуют.

Сен-Жюст. Ты сам отдался им в руки, а ведь даже эти изверги готовы были забыть о тебе.

Леба. Неужели ты считал меня способным снести подобное оскорбление — воспользоваться их забывчивостью?

Сен-Жюст. Нет. Я знал, что ты, как и в прежних битвах, всегда будешь рядом со мной.

Леба. Отчего не дано мне, как и в прежних битвах, защищать тебя своим телом?

Сен-Жюст. Ты погубишь себя, друг, а меня не спасешь.

Леба. На что мне спасение, если я спасусь один? Раз невозможно спастись вместе, погибнем вместе!

Сен-Жюст. Для меня это значит погибнуть дважды.

Леба. Живой или мертвый, я не расстанусь с тобой.

Сен-Жюст. О мой Пилад! (Обнимает его.) Но у Пилада не было, как у тебя, молодой жены и ребенка. Он не приносил их в жертву.

Леба. Эта жертва — лучший дар моему сыну. Наши страдания станут радостью и славой для наших детей.

Сен-Жюст. Ты прав. Средь бурь и ураганов бросим якорь в будущее.

Стражники (подходя к ним) . Граждане. Сделайте милость, пройдите в соседний зал.

Пятеро арестованных послушно следуют за ними. Из глубины коридора, стоя у дверей в зал заседаний, за ними наблюдают Баррас, Межан и Коллено. Как только осужденные удаляются, они выходят на авансцену.

Межан. Они что-то чересчур уж спокойны. Что они замышляют?

Коллено. Не все ли равно? Они у нас в руках.

Межан. Мы еще не содрали с них шкуры. Я им не доверяю. Ты заметил, как сразу остыла ярость Робеспьера? Видно, они еще надеются улизнуть.

Баррас. Опаснее всего дать им возможность предстать перед народным трибуналом.

Межан. Можно обойти законный путь; надо постараться, чтобы они сами доставили нам повод объявить их вне закона.

Баррас. Они не пойдут на это добровольно.

Межан. Ничего, мы им поможем.

Баррас. Угадываю твою мысль! Пожалуй, не так уж трудно сыграть на усердии безмозглых сторонников Робеспьера. Они только и ждут сигнала.

Межан. Надо разжечь ярость Коммуны. Это совсем просто. Кофейник бурлит на огне. А присматривать за ним некому.

Баррас (один из агентов шепчет ему что-то на ухо) . Мне доносят, что в секции Пик и в секции Санкюлотов[22]Секция Пик — на Вандомской площади. Секция Санкюлотов — Ботанический сад. — Р. Р. народ вооружается и идет сюда с криком «На Конвент!»

Межан. Они предупреждают наши желания. Пустим им на подмогу Анрио!

Баррас. Стоит помахать у этого быка перед носом красным лоскутом, и он сам ринется на нож.

Межан. А кто же будет тореадором?

Баррас. Это уж я беру на себя.

Занавес.

КАРТИНА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Вечер 9 термидора, между девятью и десятью часами. Еще светло. На небе собираются зловещие тучи с багровым отблеском. Площадь перед Ратушей. На площади, у набережной, волнуется и шумит большая толпа. Многие вооружены. Прерывисто бьет в набат тонким дребезжащим звоном колокол Ратуши. Из окна второго этажа кто-то громко кричит: «Народ, подымайся! Восстань против бесчестного Конвента!»

Симон Дюпле (вооружен) . Сюда, секция Пик! Мы готовы к выступлению.

Рабочие и буржуа секции Пик. Они посмели поднять руку на нашего Робеспьера!

— Смерть им!

— Сотрем их с лица земли, чтобы даже памяти о них не осталось!

— А кто же они?

Симон Дюпле. Вот список изменников, врагов народа, которых Коммуна постановила арестовать. (Читает.) Колло, Карно, Вадье, Фуше, Тальен, Бурдон, Фрерон...

Остальные имена тонут среди шума и гомона.

Списки читают хором, перебивая друг друга:

— Здесь кое-кого недостает: Билло, Баррера...

— Весь Конвент надо вымести метлой!

Симон Дюпле. Верно! Вот и пойдем на них с вилами и метлами!

Подходят отряды двух секций.

Командир одной секции. Вот вилы!

Командир другой. А вот и метла!

Симон Дюпле. Секции Обсерватуар и Санкюлотов, как всегда, самые доблестные и верные.

Командиры секций. Мы бросили все и по первому зову явились сюда.

Симон Дюпле. Сплотимся! Построимся в две колонны. Одна пойдет в атаку по набережной, другая — по улице Сен-Мартен.

Командир одной из секций. Нет, нам дан приказ оставаться на площади и охранять Ратушу.

Симон Дюпле. Для охраны достаточно двух секций. Лучшая тактика при обороне — нападение. Прежде всего сделаем перекличку.

Командиры секций. Из сорока восьми секций только девятнадцать явились принести присягу.

Симон Дюпле. Кто эти трусы? Кто уклонился?

Голоса секционеров. Западные секции отсутствуют поголовно.

Симон Дюпле. Ну еще бы! Подлые буржуа! Толстосумы, тюфяки проклятые... Ничего, завтра они за это поплатятся.

Голоса секционеров. Недостает секции Ом-Арме из квартала Марэ.

Симон Дюпле. Это секция Тальена, проклятого разбойника.

Голоса секционеров. Мы решили ударить в набат в соборе Парижской Богоматери, а секция Ситэ не позволила.

Симон Дюпле. Нечего было спрашивать у них разрешения!

Голоса секционеров. Хуже того: не явились секции Мэзон Коммюн, Гравилье и Арсис.

Симон Дюпле. Измена! Как? Рабочие с улицы Сен-Мартен и набережной Пелетье, бешеные, которые по сигналу тревоги всегда первыми шли навстречу опасности, неужто они струсили, забились в свои норы?

Голоса секционеров. С тех пор, как у них отняли Жака Ру и Папашу Дюшена, они затаили обиду на Робеспьера.

Симон Дюпле. Дурацкие обиды! Сами себя губят... Ну, ладно, обойдемся без них. За нас народ, сердце Парижа, предместья Антуан и Марсо.

Голоса секционеров. Не больно-то ручайся! Оба предместья ненадежны. Если Санкюлоты и пойдут за нами, то секции Монтрейль, Попенкур, Финистер и Гоблен с места не двинутся.

Симон Дюпле. Да они рехнулись! Не понимают они, что ли, что этой ночью решается их судьба, судьба всего народа!

Командир одной из секций. Послушай, Симон, мы уж и сами не поймем...

Симон Дюпле. Как? Чего не поймете?

Командир. Все запуталось, такая неразбериха! Одни стоят за то, те за другое... А при чем тут народ, еще неизвестно!

Симон Дюпле. Вспомните, что в течение всех пяти лет Революции всюду, где был Робеспьер, он защищал дело народа! Разве не ясно?

Командир. Так-то оно так... да ведь и другие стояли за нас. А где они? Две трети посланы на гильотину. А те, что остались, уничтожают друг друга. В такой свалке не разберешь, за кем идти.

Симон Дюпле. Как вы можете хоть минуту колебаться между продажным Конвентом и нашим Неподкупным? Это вы-то, секция Кенз-Вен, старая гвардия!

Голоса секционеров Кенз-Вен. Наше решение твердо. И сейчас не поддадимся!

— Никого и ничего мы не признаем, кроме Республики, единой и нерушимой!

Симон Дюпле. Это похвально. Но настал час выбора. Или Коммуна, или Конвент!

Голоса секционеров. И Коммуна и Конвент. Не желаем Коммуны без Конвента.

Симон Дюпле. Стало быть, вы уперлись, точно осел меж двух охапок сена, — ни туда ни сюда! Таким «твердым решениям» грош цена!

Командир одной из секций (вполголоса) . Оставь их в покое! Если ты принудишь их выступить, еще неизвестно, на чью сторону они переметнутся. Враги давно мутили народ в предместьях. Пускай уж лучше соблюдают нейтралитет.

Симон Дюпле. Тогда пойдем одни! Решает дело не количество, а быстрота и стремительность. Надо ударить сразу и крепко. Вперед! На Конвент!

В ту минуту, когда секция Симона и две-три верные ему секции собираются выступить, на площадь с грохотом въезжают канониры Кофиналя, во главе их, верхом на лошади, пьяный Анрио.

Канониры (секционерам, которые маршируют к набережной) . Вы куда?

Симон Дюпле. На Конвент!

Канониры. Опоздали! Мы только что оттуда. Сорвалось!

Симон Дюпле. А кто виноват?

Кофиналь. Вот этот пьяница! (В бешенстве указывает на багрового и смущенного Анрио, который едва держится в седле.) Его связали, как овцу, и заперли в Комитете общественной безопасности. Мы вышибли дверь и освободили его. И зря. Уж пусть бы там подыхал! С утра нализался. Когда мы ворвались туда, изменники растерялись, — можно было захватить всю шайку в самой берлоге. А этот пьянчуга вдруг приказал отступить к Ратуше!

Анрио (хныча, еле ворочает языком) . Зря ты, Кофиналь, меня попрекаешь... Слушай... Я все объясню.

Кофиналь. Нечего тут объяснять. Ты просто трус!

Анрио. Да пойми ты, черт эдакий, говорят тебе, я получил приказ вернуться сюда и защищать Коммуну.

Кофиналь. Но раньше, балбес, надо было разгромить Конвент! Ты мог захватить их голыми руками. Они там голову потеряли. Всех бы разом и уволокли.

Анрио. Верно, верно, Кофиналь, ты прав... Ну что ж, повернем обратно!

Кофиналь. Станут они тебя дожидаться! Наверное, давно уж спохватились. Вызвали на помощь своих «молодых патриотов» из лагеря Саблон. Теперь к Тюильри не прорваться.

Анрио. Что же я наделал? Я и сам не понимаю!

Кофиналь. Дурья голова! У тебя мозги набекрень. Ты и в седле-то еле держишься.

Анрио. Врешь, я крепко держусь... (Шатаясь в седле.) Это моя кляча спотыкается.

Кругом смеются.

Кто там зубы скалит? Сукины дети! Всех в полицию засажу... Командир я вам или нет? (Размахивает саблей и роняет ее на землю. Удрученный, начинает хныкать.) Правда, у меня туман в голове, того гляди с лошади свалюсь... Как скотина, нализался, наклюкался, назюзюкался... Простите меня, товарищи, честь свою потерял... Застрелюсь... (Канонирам.) Ребята, вы же знаете: нет у меня привычки напиваться... Но теперь такая жара, да еще гроза никак не разразится... Подохнуть можно... Вот и не удержался... свихнулся... Не достоин я быть вашим командиром.

Канониры. Ну, ладно, ладно... С кем не бывает! Поди окуни голову в воду. (Стаскивают Анрио с лошади и ведут к водоему.)

Анрио окунает голову в воду. Потом выпрямляется, отряхиваясь, и таращит глаза.

Анрио. Клянусь, с этой минуты буду пить только воду... (Фыркает и плюется.) Бррр! Мерзость какая! Зато пришел в себя. Канониры! Подвезти орудия, держать под прицелом все выходы с площади. Нам поручена оборона Коммуны. Я пойду за распоряжениями.

Кофиналь. А Робеспьер уже прибыл?

Симон Дюпле. Нет. Нет еще. Он отказался принять делегацию, которая просила его покинуть тюрьму. Сейчас послали вторую.

Кофиналь. Что с ним? Какие ему еще нужны просьбы?

Симон Дюпле. Он не хочет нарушать закон. Воображает, будто враги тоже будут соблюдать законы и дадут ему защищаться по всей форме перед трибуналом.

Кофиналь. Как же, дожидайся! Они давно его подстерегали, теперь уж не упустят. Сейчас не до судов ни им, ни нам, — сейчас или мы их истребим, или они нас.

Анрио. Я уже наткнулся на отказ, когда хотел освободить его в Комитете. Нельзя терять времени на споры. Надо просто ворваться в тюрьму и увести его силой.

Симон Дюпле. Силой от Максимилиана ничего не добьешься. Надо, чтобы он решил сам.

Кофиналь. Ничего, он окажется перед свершившимся фактом. Ради него мы поставили на карту свою жизнь. Поздно брать ставку обратно. Теперь он не вправе отречься от нас.

Симон Дюпле. И не отречется. Брат его уже здесь, в Ратуше. А вон идет Леба.

Крики в толпе. Да здравствует Леба!.. И его славная женка!

Симон Дюпле. Молодец! Он сам потребовал ареста, хотя эти разбойники готовы были забыть о нем.

Под приветственные возгласы выходит Леба, обнимая Элизабету. С другой стороны рядом с ним идет Анриетта.

Элизабета. Слышишь, слышишь, как радостно тебя встречают?

Анриетта. И тебя тоже, сестренка.

Элизабета. Спасибо вам, спасибо! (Посылает в толпу воздушные поцелуи. Обернувшись к Леба.) Какое счастье, что ты свободен! Я знала, что злодеи будут посрамлены... Как все нас любят! Все тебя любят!.. Почти так же, как я... Ах, какие молодцы! Освободили тебя из тюрьмы! А как извинялся тюремщик, как уверял в своей преданности! А те грозились разнести тюрьму, не оставить камня на камне... Когда же они узнали, что я твоя жена, а она — сестра, они стали такими ласковыми, приветливыми... «Ах, гражданка, — говорят они, — пускай нас хоть на куски изрубят, но мы не допустим, чтобы тронули нашего Леба, нашего Сен-Жюста, нашего Максимилиана! Мы себе покоя не найдем, покуда не отомстим их подлым врагам!..»

Леба. Они славные ребята, только бестолковые. Уж лучше бы они оставили нас там.

Элизабета. Как? В тюрьме? Неблагодарный! Как тебе не стыдно!

Анриетта. В чем ты винишь своих спасителей?

Леба. Мое положение и положение моих товарищей было лучше, или, вернее, не так безнадежно, пока они не вмешались.

Анриетта. Почему же?

Леба. Пока мы не выходили из рамок закона, врагам было трудно с нами расправиться. Мне ничего не стоило расстроить их козни. Теперь же мы поступили противозаконно, и они не обязаны с нами считаться. Значит, преимущество на их стороне: мы поставили себя вне закона.

Элизабета. Ну и что же?

Леба (не желая объяснять) . Ничего. Не стоит говорить об этом. Словами не поможешь.

Элизабета (не поняв) . Чему не поможешь? Ты же свободен! Вернемся домой!

Леба. Нет, дорогая. Именно сейчас надо отстоять Свободу, которую нам возвратили. Я приду домой не раньше, чем битва будет выиграна.

Анриетта (тихо) . А ты убежден, что она будет выиграна?

Элизабета. Не понимаю! Зачем же еще сражаться, когда весь народ за тебя?

Леба. Хорошо, если бы так!

Анриетта (вполголоса) . Филипп! Скажи мне: разве ваше положение опасно?

Леба (вполголоса) . Положение серьезное. Скорее возвращайтесь домой, дорогие мои! Анриетта! Поручаю ее тебе. (Указывает на Элизабету.)

Анриетта. Позволь нам подождать тебя в Ратуше.

Леба. Нет, нет, не теряйте времени! С минуты на минуту Ратуша будет оцеплена. Торопитесь, пока путь еще не отрезан.

Элизабета. Пускай будет отрезан! Мы же все вместе. И останемся вместе.

Леба. Здесь для вас опасно. Вспомни нашу поездку в Эльзас. Я не мог взять тебя и Анриетту с собой в лагерь. И вам пришлось вернуться к себе. Отведи ее домой, Анриетта. Элизабета, сердце мое! Твое место около нашего малютки. Если все кончится благополучно, я вернусь к утру. Что бы ни случилось, поручаю вас друг другу и вам обеим поручаю ребенка. Если же... мало ли что может случиться... берегите его, не дайте ему изведать чувство ненависти: этот яд отравляет человека, от него гибнет наша прекрасная Революция!.. Скажите моему сыну, что его отец всегда стремился уберечь себя от этой отравы. Внушите ему любовь к родине! Не сетуйте на меня, дорогие, что я всегда любил отчизну сильнее, чем вас! Зато я люблю вас гораздо больше, чем себя самого.

Элизабета. Ах, значит ты не любишь меня! Ты должен любить меня больше всего на свете. А больше, чем себя, — этого мало.

Леба (улыбаясь) . Мало?

Элизабета (обнимая его) . Нет, много. Ты для меня все... Ну зачем только родина отнимает у меня любимого?.. Ненавижу ее!

Леба. Нет, дружок, люби ее всем сердцем, если любишь меня. Ведь родина — это я, это ты, это все, что мы любим, о чем мечтаем, все, что останется, когда нас уже не будет на свете. Родину зовут матерью, а ведь она наше дитя...

Элизабета. Наш дорогой малыш! О да, защищай его, я тоже буду его защищать.

Появляется Сен-Жюст. Подходит сзади и кладет руку на плечо Леба.

Сен-Жюст. Привет, друг!

Леба. Сен-Жюст! Тебя тоже тюрьма не приняла?

Сен-Жюст. Да! Судьба торопит нас. Мы не сумели управлять ею. Что ж, она поведет нас за собой.

Леба. Куда же?

Сен-Жюст. Если отдаешь себя в руки судьбы, все уже наполовину потеряно.

Леба. А быть может, мы одолеем судьбу?

На башенных часах бьет одиннадцать.

Сен-Жюст. Мы узнаем об этом еще до наступления полуночи. Прощайте, Анриетта. Не жалейте ни о чем. Вы видите, нам было отпущено слишком мало времени. Я не мог дать вам счастья.

Анриетта. Я и не хочу счастья. Я хочу разделить вашу судьбу, какова бы она ни была, — и здесь и в вечности. В этом вы не можете мне отказать.

Сен-Жюст. Ну что ж, пусть будет так. Вы достойный друг. И простите меня — ведь я хотел уберечь вас от своей злосчастной судьбы. (Долго глядит ей в глаза, потом порывисто целует в губы и быстро уходит.)

Леба, вырвавшись из объятий Элизабеты, следует за Сен-Жюстом. Оба в одно мгновение исчезают в толпе. Женщины остаются одни. Анриетта стоит, безвольно опустив руки, вся трепещущая, прерывисто дыша, с блуждающим взглядом. Элизабета дотрагивается до ее плеча.

Элизабета. Анриетта!.. Милая, приди в себя! Пойдем домой! Теперь уже я поведу тебя. (Насильно уводит ее в сторону набережной.)

Анриетта все еще не может произнести ни слова. В толпе начинается ропот.

Толпа. Какого черта мы толчемся здесь, на площади?

— Ну как? Выступаем? Или ночевать здесь будем?

— Еще нет приказа.

— Куда это запропастился Кофиналь с нашим пьянчугой?

— Они пошли в Ратушу. Бросили нас здесь — поступайте, мол, как знаете!

— Неужто нам всю ночь здесь торчать?

— Секции Мюзеум давно уже был дан приказ разойтись по домам. Коммуна, правда, запретила им это, но они, один за другим, давай удирать с площади! Я сам видел.

— Я бы тоже дал тягу, кабы только Симон отвернулся. (Пытается улизнуть.)

Симон Дюпле. Эй, ты, не выходи из строя! Куда пошел?

Секционер. Помочиться.

Симон. Помочишься тут, в строю.

Секционер. Совестно.

Симон. Ну, секцию Пик этим не испугаешь.

Секционер. Слушай, Симон! Чего ради мы торчим на площади? Делать нам здесь нечего. Только стоим зря. Уж лучше бы подождать в кабачке на углу, если что случится — прибежим. У меня в глотке пересохло.

Симон. Ступай к фонтану. Испей водицы, как Анрио.

Секционер (с презрением) . Не мужское это дело. Для нас вода не подходит.

Симон. А для кого же она подходит?

Секционер. Для скотины.

В глубине сцены толпа начинает волноваться и шуметь. Слышны возгласы и угрозы.

Симон (оборачивается, стараясь разглядеть, в чем дело) . Что там случилось?

Голос. Робеспьер идет!

Второй голос. Давно пора! Решился-таки наконец!

Симон. Что они там кричат? (Забыв о своем приказе, расталкивает толпу и бросается вперед, чтобы увидеть Робеспьера. Отсутствует всего несколько секунд.)

Семпроний. Живее, не зевай! Вы как хотите, а я удеру... Довольно с меня! Жена ждет, бегу домой... (Убегает.)

Сципион. А я пойду промочить горло. (Убегает.)

Эпаминонд. Погоди, и я с тобой. (Хочет убежать.)

Симон возвращается и сразу замечает исчезновение секционеров.

Симон. Кто улизнул? Семпроний... Сципион... Вот скоты! Отвернуться нельзя... Стой, ты куда! Эпаминонд, вернись-ка в строй! Неужто вам не стыдно?

Слышны невнятные крики.

Секционер. Что это они орут?

Симон. Ну и люди! Подлое отродье! Родились на свет рабами, рабами и умрут. Не стоит и освобождать их.

Секционер. Кого это ты честишь?

Симон. Когда Робеспьер появился, нашлись подлецы из рабочих, которые, вместо приветствия, заорали ему: «Долой! К черту твердые ставки!» Его освистали... Им наплевать на Свободу. Ни до чего им дела нет, кроме своего кармана.

Секционер. Есть-то всем хочется.

Симон. Пускай потерпят, черт подери! Не жалко подтянуть пояс потуже, чтобы выиграть великую битву за счастье. Эх, да никто из вас на это не способен. Все вы готовы продать будущее за несколько лишних грошей.

Секционер (прибегая с набережной) . Симон, Симон! На нас идут две колонны войск Конвента, одна по набережной, другая по улице Сент-Оноре. Ведут их Бурдон и Фрерон, а командует Баррас.

Симон. Идем наперерез. Секция Санкюлотов строит баррикады на улицах Эпин, Ваннери и Таннери. Секция Обсерватуар охраняет ворота Ратуши. А мы, секция Пик, марш по набережной, атакуем их в лоб!

Секционеры разбиваются на три отряда и расходятся по указанным направлениям. На набережной начинается давка; толпа в панике отступает.

Толпа (отпрянув) . Идут! Идут!

— Путь отрезан!

— Живо! Бегите в другую сторону!

Симон (останавливая беглецов) . Где вы видели войска?

Голос. Возле моста Шанж.

Симон. Кто ими командует?

Голос. Леонар Бурдон. Во главе идет секция Гравилье.

Симон. Проклятые изменники! А что у тебя в руках? (Выхватывает у него листок.)

Голос. А ну, Симон, почитай-ка! Они расклеивают такие листки на стенах и выкликают на перекрестках под барабанный бой.

Симон (быстро читает) . «Декрет департамента города Парижа. Объявляются вне закона: Анрио, Флерио-Леско, Робеспьер, Коммуна»... Ладно, молчи. Никому ни слова! Вне закона? Мы сами объявим их вне закона.

Вбегают, запыхавшись, Анриетта и Элизабета.

Симон. Как? Вы здесь, сестренки! Я думал, вы уже дома.

Анриетта. Нас оттеснили. Дорога к набережной отрезана.

Симон. Скорее! Бегите по улице Кокиль и Верри. Не теряйте ни минуты. Я не могу проводить вас. Ты умница. Анриетта, позаботься о Лизетте. Бегите! (Спешит в сторону набережной догонять свой отряд.)

Элизабета. Мне страшно! Мне страшно! Ох, Анриетта, кто эти вооруженные люди?

Анриетта. Это отряды Конвента.

Элизабета. А кто эти трое, такие страшные, в шарфах? Они ехали верхом и кричали.

Анриетта. Я узнала их: это Бурдон, Баррас и Фрерон.

Элизабета. Они точно взбесились — звери, а не люди... А что они кричали?

Анриетта. Не знаю.

Элизабета. Я расслышала имена наших любимых... Зачем они их называли?

Анриетта. Не знаю.

Элизабета. Они орали: «Вне закона!» Что это значит?

Анриетта. Не знаю.

Элизабета. Неправда, знаешь... Скажи!

Анриетта. Пойдем отсюда! Нам нельзя мешкать.

Элизабета. Скажи, что это значит: «вне закона»?

Прохожий (пробегая мимо, слышит ее вопрос) . Это значит, красотка, что им крышка!

Элизабета (вскрикнув) . Я не хочу!.. Нет, нет, я не уйду отсюда! Я хочу к ним!

Анриетта (увлекая ее за собой) . Мы должны исполнить их волю. Они велели нам идти домой. Мы не имеем права ослушаться.

Прохожий (пробегая мимо) . Бегите со всех ног на улицу Тиссандри. Путь через Сен-Мерри отрезан.

Анриетта (увлекая за собой Элизабету) . Бежим! Мы должны спасти твоего ребенка.

Убегают налево в глубь сцены. Площадь быстро пустеет. Накрапывает дождь.

Канониры Кофиналя (задрав головы) . Наконец-то освежимся. Хоть сверху закапало.

— Долго же мы дожидались!

— Ишь ты, видно бочка на небе треснула.

— Так бы и растянулся на мостовой кверху брюхом и насосался вволю!

— Ну нет, уж если пить, так лучше из винной бочки.

Сверкает молния, раздается сильный удар грома.

— Ишь, как запукало Верховное существо!

— Это чертов боженька Робеспьера палит из пушек в его честь.

— Ай да ливень, как хлещет! Не укрыться ли нам под навес?

— А на кого пушки бросим?

— А мы присматривать будем из кабачка. Пушки дождем помочит, а мы глотку промочим.

Убегают вправо, в сторону кабачка. Темнеет.

Кофиналь (выходит из Ратуши) . Где же мои канониры? Ах, проклятые! (Догоняет убегающих канониров и хватает первого попавшегося.) Чертовы свиньи! Куда ты удираешь? Вернись сейчас же!

Канонир. Да ведь дождь идет...

Кофиналь. Подумаешь, беда какая! Сукины вы дети! Растаять боишься, что ли? (Обернувшись, кричит офицеру, который сопровождает его.) Не видно ни черта! Обрадовались темноте и удрали. На площади черно, как в погребе... Вели-ка осветить фасад.

Офицер убегает, и через минуту весь фасад здания Ратуши озаряется огнями, но при свете еще заметнее становится, как безлюдна площадь. Сильный дождь. Поблескивает булыжник мостовой. Кофиналь оглядывается.

Все улизнули, как крысы... Погоди, я их вытащу из нор! (Бежит в сторону кабачка.)

В эту минуту на площадь, под проливным дождем, стремительно въезжает Кутон в своем высоком кресле на колесах[23]Смотри в муниципальном музее Карнавалé большое кресло с высокими подлокотниками, обитое лимонного цвета бархатом, с подставкой для ног и вращающимися рукоятками, наподобие ручной мельницы, рукоятки соединены с зубчатой передачей, приводящей в движение колеса, два больших передних и маленькое заднее; кресло тяжелое, деревянное, трехколесное. — Р. Р. .

Вцепившись в рукоятки, он вращает их с невероятной быстротой, оглашая всю площадь скрипом и треском. Он мчится, подавшись всем телом вперед и стиснув зубы. По бокам бегут два жандарма (Мюрон и Жавуар), крича: «Дорогу! Дорогу!» Страшный удар грома. Трехколесное кресло Кутона, наткнувшись на ступени Ратуши, внезапно останавливается под высокими ярко освещенными окнами второго этажа. Башенные часы бьют час ночи.


Занавес.

КАРТИНА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Ратуша. Небольшой зал Равенства. Ночь с 9 на 10 термидора, между часом и двумя пополуночи, после ливня. В центре, за столом Исполнительного совета Коммуны, между мэром Флерио-Леско и прокурором Коммуны Пэйаном, сидит Робеспьер. Против него, по другую сторону стола, сидит в своем кресле Кутон, который только что прибыл[24]Робеспьер сидит лицом к публике, Кутон — спиной или вполоборота. — Р. Р. . Огюстен Робеспьер стоит за спиной брата, склонившись над бумагами, которые тот держит в руках. Сен-Жюст сидит в конце стола с задумчивым видом, не принимая участия в споре. Леба, подойдя к окну и раздвинув занавеси, смотрит на освещенную площадь. Зал находится во втором этаже, над рампой. Окна растворены настежь. Слышно, как журчит дождевая вода. Расстегнув сюртуки, все тяжело и жадно дышат. Все смертельно устали. Последующие реплики подают несколько членов Исполнительного совета Коммуны, исключая Робеспьера, Сен-Жюста и Кутона.

— Дождь идет!.. Давно пора!.. Какая прохлада!

— Наконец-то можно дышать!

— Только теперь чувствуешь, как мы смертельно устали за день.

— Сил больше нет! Прямо с ног валишься... Прилечь бы...

— Будь что будет...

— Нет, нет! Надо держаться.

— Заснуть бы хоть на часок! Хоть на четверть часа!

— Ни на минуту! А то все пропало. Заснешь и не проснешься.

Огюстен Робеспьер (склонившись над братом) . Ну, Максимилиан, нельзя больше медлить, подпиши.

Флерио-Леско. Мы упускаем из рук Париж. Мы даром теряем время.

Пэйан. В десять часов вечера здесь собрались комиссары двадцати семи секций из сорока восьми. Они явились за распоряжениями. Мы не могли отдать приказ без тебя. Мы прождали тебя целых два часа. Они устали и разошлись по домам.

Леба (у окна) . Площадь опустела. Дождь разогнал толпу. (Подойдя к Сен-Жюсту.) Сен-Жюст! Вокруг Ратуши нет охраны. Канониры бросили свои орудия. Пойдем со мной, проверим оборону.

Сен-Жюст (не двигаясь) . Бесполезно. Чтобы обороняться, надо нападать.

Леба. Что же делать?

Сен-Жюст. Ничего. Слишком поздно.

Пэйан (Робеспьеру) . Мы было арестовали штабы двух подозрительных секций. Мюзеум и Друа-де-Л'ом. Но Анрио упустил их. Они разбежались.

Флерио-Леско. Мы хотели ударить в колокол собора Парижской Богоматери. Секция Ситэ отказала нам в этом! Напрасно мы взывали к ним. Только твоим именем, Максимилиан, можно поднять народ Парижа. Кликни клич, обратись к народу.

Огюстен Робеспьер. Подпиши воззвание! Воззвание к народу!

Кутон. Этого мало. Теперь уже этого недостаточно. Что это за народ, который бросает поле битвы, испугавшись дождя? Обратись с призывом к войскам.

Робеспьер. Никогда! Я отказываюсь отдать Республику во власть военного деспотизма.

Кутон. Республика не отказывается от помощи своих генералов, когда надо защищаться от внешних врагов.

Робеспьер. Республика погибнет в тот час, когда разрешит своим войскам вмешаться в гражданскую борьбу.

Кутон. Она погибнет, если мы допустим ее гибель. (Внезапно его сводит судорога.)

Леба (подбежав к нему) . Что с тобой?

Кутон. Не могу больше. Голова кружится, в висках точно молотком стучит... В глазах темно... Держись, жалкая кляча!

Огюстен Робеспьер (брату) . Победить любой ценой! Подпиши воззвание к народу!

Робеспьер. От чьего имени?

Флерио-Леско. От своего.

Робеспьер. Я только слуга Республики, только один из ее представителей в Конвенте, в числе трехсот других.

Огюстен Робеспьер. Ну так от имени Конвента!

Робеспьер. Конвент умер. Никто не в силах его возродить.

Леба. Тогда от имени французского народа!

Робеспьер. Народ должен сам поручить мне это, а не вы.

Леба. Народ — это мы!

Робеспьер. Мы — этого недостаточно.

Кутон (взяв себя в руки) . В Лионе мы были в худшем положении, и все-таки я нашел выход. Надо действовать решительно и разить молниеносно. Я готов действовать. Упорнее вас всех я противился призыву Коммуны выйти из тюрьмы. Я полагал, да и теперь считаю, что мы совершили крупную тактическую ошибку: мы первыми нарушили закон. Но коль скоро решение принято, отступать поздно. Надо собрать все силы и довести дело до конца. Если Конвент объявил нас вне закона, мы должны выбить меч закона из рук Конвента. Следуй за мной, кто хочет! Я, жалкий, безногий калека, я пойду во главе патриотов, во главе канониров Кофиналя, я поведу их на Конвент!

Огюстен Робеспьер. Я с тобой. Идем!

Пэйан. За нами пойдут все секции, которые остались нам верны. Обсерватуар, Санкюлоты...

Леба. Слово за тобой, Сен-Жюст! Отчего ты молчишь?

Сен-Жюст. Я пришел сюда не для того, чтобы говорить, а для того...

Леба. Чтобы действовать?

Сен-Жюст. Нет, Леба, чтобы умереть. Время действовать упущено. Вы не сумели или не захотели им воспользоваться. Мы сами дали себя обезоружить.

Кутон. Ты тоже несешь ответственность за это, Сен-Жюст! Четыре дня назад по твоему приказу были отправлены в Северную армию лучшие, самые верные войска парижского гарнизона.

Сен-Жюст. Я признаю свою вину. Я виноват в том, что взывал к вашей доброй воле. Я полагал своим долгом установить мир в Комитете, в последний раз уговорить противников пойти на соглашение. Ни вы, ни они не сдержали обещаний. Я и сам, подписывая соглашение, не питал особых надежд. Но это было последнее средство, раз никто из вас, боясь обесславить себя, не соглашался сделать единственный шаг, который мог спасти Республику.

Кутон. Что ты имеешь в виду?

Сен-Жюст. Диктатуру. Нам следовало, как римлянам в годину испытаний, сосредоточить всю власть, гражданскую и военную, в руках одного человека, доверить ему разящую секиру Республики. За несколько месяцев, быть может даже недель, он сумел бы уничтожить стоглавую гидру заговора и мятежа, сокрушить все преграды на славном пути Революции. Выполнив свою миссию, вновь введя могучий поток Революции в его державное русло, этот человек сам сложил бы к вашим ногам окровавленную секиру, и вы сломали бы свое оружие.

Робеспьер. Нет! Пока я жив, ни один человек, как бы надежен он ни был, не завладеет мечом диктатуры. Даже если он, подобно Цинциннату, выполнив свою миссию, добровольно отрекся бы от власти, все равно Республика и Нация остались бы обесчещенными, допустив посягательство на свои верховные права.

Кутон (ему вторит Леба, Огюстен и Пэйан) . Обратись же с призывом к верховному властелину, к народу! Подымем вооруженное восстание против изменников народа.

Робеспьер. Я в это не верю.

Огюстен. А год назад верил.

Робеспьер. Больше не верю.

Кутон. Ты был в первых рядах народного восстания против жирондистов.

Робеспьер. Прошли времена тридцать первого мая!

Огюстен. Что же изменилось с тех пор?

Робеспьер. Все изменилось. Тогда действовали в согласии самые могучие, самые животворные силы Революции: Марат, Дантон, Эбер... Теперь же — признаем это — вокруг нас пустыня.

Кутон. Кощунственные речи! Неужели, по-твоему, надо было пощадить Дантона и Эбера?

Робеспьер. Это было невозможно. Если бы пришлось начинать сызнова, я поступил бы так же.

Кутон. Но ты жалеешь о том, что произошло?

Робеспьер. Я никогда не переставал сожалеть об этом. Истинное бедствие, что деятельность таких людей стала гибельной для Революции. И что ныне мы снова вынуждены сражаться против честных республиканцев — таких, как Билло, Баррер, Карно...

Кутон. Против тех, кто тебя ненавидит.

Робеспьер. Кого я сам ненавижу.

Кутон. Ты нынче обуян христианскими чувствами, Максимилиан.

Робеспьер. Я люблю Республику больше самого себя. И с горечью сознаю, какой непоправимой утратой была каждая из этих смертей, как много пролито крови лучших людей Республики. Не будь я убежден, что эти безумцы погубят Революцию, я поборол бы свою личную неприязнь. Но если братоубийственная война неминуема, вести ее можно лишь при условии, что мы найдем опору среди честных людей Конвента... Я искал такой опоры и не нашел ее. Честные люди отвергли протянутую им руку. Они предали меня. Где, в ком искать нам теперь опоры? Сен-Жюст прав. Единственное спасение — диктатура. Но мы не хотим ее. Это значило бы отречься от самих себя.

Сен-Жюст. Я понимаю тебя, Максимилиан, и покоряюсь. Сохраним наше доброе имя незапятнанным, хотя бы для будущего.

Кутон. Мы сохраним его, если одержим победу. Будь уверен, Максимилиан, и ты, Сен-Жюст, что поражение покроет вас позором на веки веков.

Робеспьер. Я это знаю, Кутон. Меня оклевещут. История — трусливая прислужница успеха.

Сен-Жюст. Но после бесславия настанет черед справедливости. В конце концов она восторжествует. Минуют столетия. Придут иные времена, и наш прах станет священным для счастливого и свободного человечества будущих веков.

Кутон. У побежденных нет будущего.

Сен-Жюст. Я никогда не буду побежденным! У тех, кто, подобно нам, дерзал на все ради Свободы, можно отнять жизнь, но нельзя отнять смерть-избавительницу, освобождающую от рабства, нельзя отнять наш свободный, независимый дух, который будет жить в веках и на небесах[25]Подлинные слова Сен-Жюста. — Р. Р. .

Флерио-Леско. Какое нам дело, что Сен-Жюст сохранит свой независимый дух даже в могиле? Мы боремся за жизнь. И будем защищать ее до последнего вздоха. Максимилиан! Мы пошли за тебя на смерть! Ты не вправе отстраняться от борьбы. Ты должен подписать!

Робеспьер. Это бесполезно.

Пэйан и Огюстен Робеспьер. Подпиши!

Леба (повернувшись к окну, глядит на площадь) . Кто эти люди? Чьи это колонны пересекают пустую площадь?

Входит Кофиналь.

Кофиналь, посмотри!

Кофиналь (не глядя) . Все идет хорошо. Наши войска вполне надежны. Я отпустил их немного освежиться. Надо только дождаться подкреплений, которые мне обещали, и выступать. Подпиши, Робеспьер.

Леба (у окна) . Они направляются к главному входу. (Сен-Жюсту, который подходит к окну.) Погляди, Сен-Жюст! Ты знаешь этих людей?

Сен-Жюст. Не все ли равно? Дай мне спокойно подышать ночной прохладой.

Леба. Давно я не видел тебя таким просветленным. Твое чело, твои глаза словно излучают счастье.

Сен-Жюст. Да, я счастлив, друг. Я вышел из пучины жизни.

Леба. А я нет. Я привязан к жизни, я держусь за нее всем существом.

Сен-Жюст. Насладись же этими последними минутами. Скоро эту тишину нарушат, эту дивную ночь осквернят.

Леба. Не могу... Меня томит тревога... Они входят... Подымаются... Слышишь, Сен-Жюст? Кто это идет?

Дверь распахивается. Друзья, столпившиеся вокруг Робеспьера, не оборачиваются. Робеспьер, наконец, подписывает бумагу. На пороге появляется Бурдон с отрядом жандармов.

Бурдон[26]Бурдон был историческим «героем» этой развязки. Но его может заменить на сцене Баррас как личность более известная. — Р. Р. (указывая на Робеспьера молодому жандарму) . Вот он, предатель! Стреляй, Мерда!

Молодой жандарм стреляет в Робеспьера. Робеспьер падает ничком на стол. Все окружающие вскакивают в смятении.

Кофиналь (бросившись к Бурдону, хватает его за горло) . Негодяй!

Жандармы врываются в зал. Вступают в борьбу с Флерио-Леско и Пэйаном. Огюстен Робеспьер пытается выскочить в окно. За большим столом остался только Робеспьер, упавший лицом в лужу крови, и напротив него беспомощный Кутон, покинутый друзьями на произвол судьбы. Напрасно он взывает то к одному, то к другому: «Унесите меня!» Наконец он пытается подняться сам, но при первом же усилии падает на пол, возле рампы. Жандармы Бурдона топчут его ногами, затем поднимают, как куль, и выбрасывают на лестницу. Стоя неподвижно спиной к окну, Сен-Жюст за все время ни разу не шелохнулся. Он бесстрастно наблюдает за роковым исходом — он его предрекал. Леба бросается к столу, затем бежит к Сен-Жюсту.

Леба. Они его убили. Республика погибла... На что мне жизнь! Прощай, брат! (Стреляет себе в грудь.)

Сен-Жюст подхватывает его на руки.

Сен-Жюст. Прощай, Леба! Вот ты и свободен! Ты избежал нашей участи... Но я не вправе это сделать. Остается самая тяжкая часть пути. Я пройду ее без тебя... Спи спокойно, брат мой, я завидую тебе? (Бережно опускает его на пол.)

Бурдон (приподняв голову Робеспьера) . Он еще не умер. Но он умрет.

Жандарм Мерда (самодовольный, фатоватый молодой парень, усмехаясь и покручивая усы, глазеет на свою окровавленную жертву и ударяет себя в грудь) . Меткий выстрел! Ай да Мерда!

Бурдон (обернувшись к нему и хлопнув по плечу, говорит торжественно) . Мерда[27]Merde — по-французски — дерьмо.! Твое имя навеки войдет в историю.

Сен-Жюст идет к Робеспьеру, которого с бранью укладывают на стол. Жандармы оттесняют Сен-Жюста и связывают ему руки.

Сен-Жюст (через стол обмениваясь взглядом с Робеспьером) . Учитель, я здесь. Я не покину тебя.

Занавес.

КАРТИНА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Утро 10 термидора (28 июля). Павильон Равенства во дворце Тюильри. Приемный зал Комитета общественного спасения, куда принесли раненого Робеспьера. Он лежит лицом к публике на столе с медными золочеными гербами в стиле Людовика XV, под головой у него патронный ящик. Глаза его открыты, взгляд неестественно напряжен и неподвижен. Он утирает губы белым кожаным мешочком, который тут же окрашивается кровью. В нескольких шагах от него, высоко подняв голову, сидит Сен-Жюст с изможденным от усталости лицом, без галстука, с разодранным воротом. Немного дальше в углу зала сидят Дюма[28]На сцене Дюма можно заменить Флерио-Леско, который участвовал в предыдущей картине. — Р. Р. и Пэйан. На стене, прямо против публики, над столом, где лежит Робеспьер, висит на видном месте Декларация прав человека и гражданина. Зал набит жандармами, секционерами, канонирами, газетчиками, зеваками и простолюдинами, которые толпятся и снуют.

Голоса. Король предателей!

— Вот ему и крышка!

— Надо бы прибить его гвоздями, как сову, на главных дверях Конвента.

— Какая мерзкая рожа!

— А ведь считал себя красавцем. Говорят, он распутничал в одном замке: кругом зеркала да свечи, а с ним три сотни голых баб, — гетер, что ли? Как их там называют?.. Приведут к нему жен и дочерей арестованных. «Ложись со мной, говорит, коли хочешь его спасти». Уж понятно, бедняжка ничего этим не спасала — ни отца, ни дружка, ни своей девичьей чести...

— А под зáмком нашли подземелье, где зарыты горы трупов. Ведь он хотел зарезать шесть тысяч парижан...

— Не может быть!

— Верно говорю. А вон тот молодчик (указывает на Сен-Жюста) послал на гильотину бедную девушку, а из ее кожи велел сшить себе штаны.

— Изверг! С него бы самого содрать кожу живьем!

Жандармы оттесняют толпу.

Жандармы. Тише, граждане! Не напирайте! Надо уважать закон. Тут все по закону, тут вам не самосуд. Будьте покойны, закон расправится с ними. Еще до вечера все на гильотину попадут.

Голос. Их мало казнить!

Жандармы. Довольно с тебя! Мы ведь не людоеды.

Один из толпы (в тринадцатой картине, в Клубе якобинцев, он восторженно приветствовал Робеспьера) . Дай мне поглядеть!

Второй. Ты, кажется, был с ним знаком?

Первый. Нет, нет!.. Я видал его только издали... Как все.

Робеспьер глядит на него в упор. Человек отворачивается в замешательстве и старается улизнуть.

Второй. А я слыхал, будто ты с ним приятель.

Первый. Тебе наврали. Ей-богу, нет.

Второй. Коли ты правду говоришь, плюнь ему в лицо.

Первый. Плюю и проклинаю. (Поспешно скрывается в толпе.)

Пэйан. Экая сволочь! Я отлично помню этого труса. У якобинцев он пресмыкался перед Робеспьером.

Дюма. Спасает свою шкуру. А вот мы, дураки, шкуры своей не сберегли. И всё ради него. (Указывает на Робеспьера.) И всё из-за него. Мы погубили себя, чтобы его спасти. А он не способен был ни себя защитить, ни нас. Связал нас по рукам и ногам. Ох, если бы меня вовремя послушались!

Пэйан. Теперь поздно охать, все равно ничего не поправишь. Мы погубили наше дело. И сами погибли. Это бы еще полбеды, но погибла Республика. Надежды больше нет... Это конец. Конец всему.

Дюма. В эдакой жаре и пылище подохнешь от жажды... (Жандармам.) Граждане! Даже осужденным на смерть нельзя отказывать в глотке воды.

Жандарм. Что ж, я с охотой. Кто бы они ни были, а все же люди. (Уходит за водой.)

Второй жандарм (останавливая его) . Постой, Регул! А это разрешено?

Первый жандарм. Я буду в ответе. Мне велено их стеречь, а не мучить.

Дюма. Принеси две кружки.

Пэйан. Принеси три. (Указывает на Сен-Жюста, застывшего и неподвижного; он слишком горд, чтобы просить, и слишком погружен в свои думы, чтобы замечать страдания.) Посмотри на него! Он совсем без сил. Три ночи подряд глаз не смыкал. Точно прирос к стулу. Слова от него не добьешься. Кажется, вот-вот рухнет сразу.

Дюма. Нет, его поддерживает гордость. Она у него на первом месте. Всё — и нас в том числе — принес в жертву своей гордыне. Ему все безразлично, лишь бы держаться с достоинством до самой казни.

Пэйан. А если и так, что ж тут дурного? Я люблю юношу и жалею его.

Дюма. Слишком уж ты жалостлив. А я больше себя жалею.

Пэйан. Стоит ли рассуждать, что мое, что твое, когда жить-то осталось всего пять или шесть часов!

Дюма. Тем более.

Жандарм приносит три кружки воды. Пэйан кивает ему на Сен-Жюста — тот сидит не шевелясь.

Пэйан (ласково) . Выпей, Сен-Жюст.

Сен-Жюст на миг выходит из задумчивости и, обернувшись к Пэйану, безмолвно благодарит его взглядом.

Первый жандарм (глядя на Робеспьера, судорожно прижимающего к челюсти скомканный окровавленный кожаный мешочек) . А этому бедняге нечем даже кровь утереть... (Вынимает из корзины клочки бумаги и сует в руку Робеспьеру, отобрав у него мешочек.) На, утри рожу!

Второй жандарм (подбирает с полу брошенный мешочек и разглядывает его.) Что это тут написано? (Читает.) «Поставщик великого монарха». Ага, вот улика, значит, он замешан в заговоре! Снюхался с королем...

Первый жандарм. Да будет тебе, болван! «Поставщик великого монарха» — это вывеска парфюмерной лавки на улице Оноре.

Второй жандарм. Нет, меня не проведешь! Там написано «монарх» (читает по складам) , с буквой «М», а это значит «король». Чего еще надо?

Третий жандарм. Должно быть, это у них вроде пароля, раз он держит в руках эту дрянь?

Первый жандарм. Что ж, по-твоему, он и ночью, во время всей этой кутерьмы, таскал с собой мешочек из-под духов?

Второй жандарм. А по-твоему, как?

Первый жандарм. А так, что ему это подсунули.

Второй жандарм. Где же? Кто?

Первый жандарм. Да здесь. Один из этих шпионов. (Указывает на шпионов, которые рыщут вокруг.) Давеча я заприметил одного... он тут околачивался...

Четвертый жандарм. Ты бы лучше не пялил глаза да держал язык за зубами... Со шпиками шутки плохи!

Первый жандарм. Да что ж... Мне наплевать.

Второй жандарм (упрямо) . А все-таки что написано, то написано. Смотри (читает по складам) : «монарх», через букву «М»... Долой Капета!

Зеваки (подойдя к Робеспьеру) . Глянь-ка на эту обезьяну! Ишь, как морщится! Вашему величеству нездоровится?

В эту минуту лицо Робеспьера искажается от муки; чтобы не видно было его страданий, он закрывает глаза. Сцена темнеет, заволакивается багровым, затем пепельно-желтым туманом, под покровом которого реальная сценическая картина сменяется такой же картиной на экране: Робеспьер лежит на столе. Затем лицо его приближается, и все окружающее исчезает. Крупным планом дается лицо Робеспьера, его глаза, расширенные от боли, словно заполняющие весь экран...

Потом этот кадр исчезает, и все погружается во тьму. Внезапно сцена освещается, и на экране развертываются, сменяя друг друга, видения Робеспьера.

По мере того, как они проходят одно за другим, к ним дает скупые пояснения голос Робеспьера, печальный, протяжный и слегка монотонный.


Видения.

1. Пейзаж Арраса под серым, туманным небом.

2. Весна, запоздалая и ненастная. Первые зеленые побеги.

3. Редкие безрадостные солнечные лучи пробиваются сквозь дождевые облака; облака набегают, рассеиваются и снова заволакивают небо. Короткий весенний ливень.

4. Старая улица. Старый дом.

5. На темной каменной лестнице с почерневшими стертыми ступеньками, возле слухового окошка, сидит мальчик лет шести — семи, одетый в траур. Прислонясь головой к стене, он мечтательно смотрит, как по небу пробегают облака.

6. На грязном дворе старого провинциального коллежа, в уголке, примостившись у стены, читает книгу школьник лет десяти — двенадцати, не обращая внимания на шумные игры товарищей.

Голос. Печальные дни детства, старый город, неприютный дом у чужих людей, ребенок, выросший без матери, как Руссо... Он был не создан для счастья.

Душа его искала в книгах сердечного тепла, которого ей недоставало в жизни.

Видение.

В нетопленной комнате коллежа Людовика Великого юноша лет восемнадцати — двадцати, сняв камзол, дрожа от холода, штопает продранную на локтях одежду, не отрывая глаз от книги. Дверь отворяется. Входит учитель, аббат. Юноша вскакивает, в смущении пряча книжку и заплатанную одежду. Аббат, насмешливо и покровительственно улыбаясь, делает вид, что ничего не заметил.

Голос. Нищета, одиночество, упорный труд. Двенадцать лет ученья на казенный счет, жизнь в большом городе, где он не может даже выйти на улицу, стесняясь своей ветхой одежды и дырявых башмаков. Богатые ученики презирают его; наставники, снисходя к бедности способного ученика, унижают его самолюбие. К приезду королевской четы его облачают в новое платье и посылают перед воротами коллежа прочесть приветственную речь королю в момент проезда их величеств.

Видения.

1. Улица Сен-Жак, перед порталом коллежа Людовика Великого. Виден пологий склон и королевский кортеж, поднимающийся на гору Святой Женевьевы. Прямо на мостовой, под дождем, в парадном новом костюме, стоит на коленях юный Робеспьер перед окошком кареты, откуда выглядывают скучающие лица царственных путешественников.

2. Внутри кареты виден король; он жадно обгладывает крылышко цыпленка, не глядя на юношу за окном, который декламирует свою приветственную речь. Королева зевает, обмениваясь насмешливыми замечаниями с сидящей напротив княгиней Ламбаль, — та презрительно смеется, лорнируя стоящего на коленях бедного школьника.

3. Снова улица под дождем. Карета следует дальше, обрызгав юношу грязью. Он встает с колен, скомкав рукопись, которую так и не успел дочитать, смущенный и мрачный. Карета медленно удаляется в гору по улице Сен-Жак...

4. И в тумане, сгустившемся над этой сценой, появляются очертания гильотины...


Эти четыре видения не поясняются ни единым словом. В словах нет надобности. Silet, sed loquitur...[29]Молчание красноречиво... ( лат. )


Новое видение.

Вскоре туман рассеивается.

Солнечный день в Эрменонвиле, на острове Тополей. Перед могилой Жан-Жака Руссо, увенчанной урной, юный Робеспьер стоит на коленях, как некогда перед королевской каретой. Но теперь лицо его выражает скорбь и благоговение. Он приник лбом к могильной плите. На гробнице высечена надпись: «Здесь покоится друг Природы и Истины». Могилу окружают высокие тенистые деревья. Щебечут птицы.

Голос. О Жан-Жак, о мой учитель! Я видел твои величавые черты, отмеченные печатью горьких невзгод, на которые обрекла тебя людская несправедливость. Взирая на тебя, я постиг тяготы благородной жизни, посвященной служению истине. Я тоже жажду нести это бремя. На чреватом опасностями поприще, которое открывает перед нами небывалая, невиданная доселе Революция, я даю клятву следовать по стопам учителя!

Видение.

Над распростертым у могилы юношей появляется тень Жан-Жака Руссо и кладет руку на плечо Робеспьера; Робеспьер, не оборачиваясь, выпрямляется.

Голос Жан-Жака. Несчастный! Знаешь ли ты, что сулит тебе этот путь?

Голос Робеспьера. Если даже мне суждены твои страдания, я благословлю их, они священны для меня. Я не боюсь неблагодарности и ненависти людей, ибо, подобно тебе, я твердо знаю, что всегда желал только блага людям.

Голос Жан-Жака. Горше всего не то зло, что причиняют тебе люди.

Голос Робеспьера. А что же?

Голос Жан-Жака. Для души, подобной твоей, горше всего то зло, которое ты сам причиняешь людям, желая сделать им добро...

Видения.

Сцена меняется.

1. Париж, вооруженный народ, улица в Сент-Антуанском предместье. В глубине высятся башни Бастилии. Шумная, ликующая толпа устремляется туда бурным потоком. Ружейные выстрелы, пушечная пальба. Вопли и крики. Толпа с ревом проносится мимо. На острие пики качается отрубленная голова. Тридцатилетний Робеспьер, депутат третьего сословия, в темном строгом сюртуке, отступив к стене дома, смотрит на толпу, бледнея от ужаса.

2. Зал Учредительного собрания. На трибуне заканчивает свою речь Мирабо. Собрание внимает ему с энтузиазмом. Депутаты толпятся, ходят, собираются группами, шумно спорят. Со скамьи поднимается никем не замеченный молодой депутат из Арраса, неловкий и застенчивый, в больших очках. Он нерешительно пробирается сквозь толпу к переполненной трибуне, откуда по ступенькам спускается Мирабо. Столкнувшись с ним, Мирабо меряет взглядом с ног до головы юного депутата, похожего на педантичного классного наставника; тот, растерявшись, невольно уступает ему дорогу. Заметив смущение новичка, Мирабо хлопает его по плечу, благодушно подталкивает к трибуне и удаляется, тут же позабыв о нем. Поднявшись на трибуну, Робеспьер листает свою рукопись, откашливается, начинает говорить. Никто в зале его не слушает. Все громко болтают, повернувшись к оратору спиной.

3, 4, 5. В последующих трех картинах упорно повторяется все та же декорация: на переднем плане слева возвышается трибуна, общий тон — нарочно смутный, туманно-серый. (Робеспьер близорук, и зал представляется ему неясно, в виде шумной, движущейся массы, откуда, как из темной бездны, выплывают и приближаются к трибуне какие-то фигуры.) И в каждой картине неизменно, три раза подряд, виден Робеспьер, подымающийся на трибуну. Но с каждым разом окружающая его обстановка меняется.

Во второй раз, лишь только Робеспьер начинает говорить, два-три депутата перебивают его язвительными шутками, и в собрании раздаются смешки; оратор приходит в замешательство, но тут же овладевает собой и упрямо продолжает свою речь. В третий раз на лицах депутатов вокруг трибуны появляется совершенно иное выражение, серьезное, внимательное, но враждебное. Видно, как нарастает злобное сопротивление Робеспьеру. На экране, по мере того как он говорит, расступаются стены, и в глубине, за трибуной, открывается парижская улица. Там, на заднем плане, слева толпа мужчин и женщин, пока еще редкая; но постепенно она растет и сгущается позади Робеспьера, словно могучей волной омывая подножие трибуны.

В четвертый раз — в Учредительном собрании взрыв возмущения против Робеспьера. Робеспьер на трибуне. Он говорит бесстрастно, вполне владея собой, шум и ропот жирондистов стихает. Справа видны исступленные лица, гневные жесты, сжатые кулаки, угрожающие оратору. А с другой стороны, слева, приближается и растет, наводняя зал, захлестывая ступеньки трибуны, волна народа, — народа бедного, босого, в лохмотьях; в конце картины вооруженный люд с пиками в руках заполняет уже всю сцену, громко прославляя Робеспьера.

И в шуме начинающейся схватки слышны голоса.

Голос из народа (громко и отчетливо) . Неутомимый защитник народа!

— Неусыпный страж!

— Опора бедняков!

— Апостол! Друг угнетенных!

Голос Робеспьера. Угнетенные — сила земли...

Голос из народа. Неустрашимый!

— Неподкупный!

— Знаменосец равенства!

— Вождь народа-властелина!

Голос Робеспьера. Народ — наш подлинный властелин. Во Франции есть только две партии: народ и его враги. Есть только два класса: один — это защитники бедных и обездоленных, другие — покровители несправедливого обогащения, приспешники тех, чья тирания зиждется на крови и золоте.

Вот как в действительности разделена Франция. Кто не стоит за народ, тот наш враг[30]Из речи Робеспьера в Клубе якобинцев. 8 мая 1793 года. — Р. Р. .

Видения.

1. Открывается улица Парижа. Народ с пиками и знаменами несет петицию на Марсово поле.

2. Марсово поле. Народная делегация хочет возложить петицию на алтарь отечества. Национальная гвардия под начальством Лафайета и Байи разгоняет народ. Барабанный бой, грубые окрики.

3. Издали слышны ружейные выстрелы, стоны раненых и изувеченных. Расстреливают народ. Крики доносятся в залу Клуба якобинцев, где идет непрерывное заседание. Выступает Робеспьер.

Голоса. Враги народа разоблачили себя. На Марсовом поле отряды буржуа по приказу Лафайета расстреливают народ. Робеспьеру угрожают убийством.

Голос Робеспьера. Я обвиняю богачей, я обвиняю буржуа, которые совершили Революцию ради наживы и барышей и теперь стремятся преградить ей путь. Я обвиняю Национальное собрание, которое предало народ и призывало к резне. Я знаю, что после этих слов над моей головой будут занесены сотни кинжалов. Пусть придет смерть и избавит меня от зрелища стольких злодеяний.

Голос народа. Мы все умрем с тобой!

— Нет! С тобой мы победим!

Видения.

1. Улица. Робеспьера с триумфом несут на руках под звуки фанфар и ликующие клики. На нем венок из дубовых и лавровых листьев. Матери протягивают к нему детей под благословение. Юноши склоняют перед ним знамена.

2. Колесница Революции. Она торжественно движется посреди несметной толпы по широкой дороге, уходящей вдаль к багровому горизонту. На троне восседает прекрасная женщина, олицетворяющая Республику. У нее в руках меч, перевитый пшеничными колосьями. За колесницей шествуют депутаты Конвента. Впереди, ведя под уздцы белых коней, выступает Робеспьер. Рядом с ним — Сен-Жюст, Леба, Кутон, члены обоих Комитетов. Колесница катится меж двойного ряда пик, ружей, знамен и щитов с обозначениями одержанных побед. Но движется она под грохот битв и треск пожаров; временами дым заволакивает весь горизонт и, застилая пеленой торжественное шествие, скрывает его от глаз...

Каждый раз, как рассеивается дым и кортеж появляется снова, толпа все редеет, лик Республики меняется, становится грозным и страшным; растрепанная, окровавленная, она встает во весь рост, потрясая мечом (сноп колосьев уже брошен наземь и затоптан), исступленная и яростная, как статуя Свободы, изваянная Рюдом. По краям дороги, словно вехи, вырастают могилы, холмы, подобные курганам: король, жирондисты, Эбер, Дантон...

Потом исчезает и сама колесница... Только Робеспьер с горсткой приверженцев продолжает свой путь, пробиваясь сквозь хмурую и безмолвную толпу, к которой он взывает в тревоге.

Голос Робеспьера (Робеспьер простирает руки к народу) . О мой народ, мой единственный друг! Что бы ни случилось, мы останемся навеки вместе. Счастье и горе, радость и страдание, жизнь и смерть — все я поделю с тобой. В твоей любви, в твоем доверии — единственный смысл моей жизни. Не отнимай же их у меня! Я твой. Я так долго боролся за тебя! Ночь приближается. Я так устал! Не покидай меня!

Голос народа. Мы не покинем тебя. Мы последуем за тобой, куда бы ты ни шел.

Голос Робеспьера. А знаешь ли ты, куда я иду?

Видение.

В конце проспекта, уходящего вдаль, как аллея Елисейских полей, в самой глубине, вместо Триумфальной арки появляются очертания гильотины... И вдруг эта картина, эти видения — все исчезает. Робеспьер по-прежнему лежит на столе. Вокруг него шумит и толпится народ.

Возгласы. На гильотину!..

— Ты спишь, предатель?

— Просыпайся!

Лицо Робеспьера искажается от боли. Сен-Жюст встает с места и старается через головы людей увидеть Робеспьера, но ему мешает шеренга зевак, которые толпятся вокруг стола и осыпают раненого оскорблениями.

Первый жандарм (заметив Сен-Жюста) . Дайте же ему посмотреть на своего учителя!

Толпа расступается и пропускает Сен-Жюста; тот, подойдя к столу, склоняется над Робеспьером. Они без слов обмениваются долгим взглядом, полном любви и преданности... Сен-Жюст выпрямляется и глазами указывает Робеспьеру на доску[31]См. гравюру Дюплесси-Берто, где Робеспьер делает судорожные усилия, чтобы повернуться и увидеть у себя над головой доску с текстом Декларации. — Р. Р. , прибитую к стене над его изголовьем.

Сен-Жюст. Декларация прав человека... Наше создание... Она победит!

Занавес.

КАРТИНА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Заключительная сцена для народного театра. В тот же день, 10 термидора (28 июля), около 6 часов вечера. Площадь Революции (ныне площадь Согласия). Вид на площадь с угла, возле террасы Тюильрийского сада (со стороны нынешней улицы Риволи). Находящиеся на сцене видят гильотину посреди площади, но из зрительного зала ее не видно. Густая толпа внимательно, тревожно, настороженно смотрит на площадь. Многие поднимаются на цыпочки, некоторые несут на плечах детей.

В заднем ряду (ближе к публике), прижавшись к стене террасы, стоят Билло, Баррер, Матьё Реньо, Бабеф, потрясенные и безмолвные. Карье с трудом сдерживает прерывистое дыхание. Поодаль стоят Межан, Коллено, шпионы, подвизающиеся в Комитете, мюскадены.

Впечатление огромной толпы, которая, простираясь за пределы сцены, бушует и волнуется, словно океан. Занавес подымается в ту самую минуту, когда, под резкую барабанную дробь, падает голова Робеспьера. При этом звуке толпа содрогнулась и отхлынула с громким криком «а-а!».

Голос из толпы. Ты слышал, как волк завыл?

Kaрье (в неистовстве) . Скатилась с плеч голова тирана!

Голос (из группы Межана и мюскаденов) . Смотри, Карье, как бы и твоя не скатилась!

На площади наступает глубокая тишина. Реньо и Билло, опустив головы, не смеют поднять глаза.

Реньо (удручен) . Приди в себя, Билло!

Билло (тоже удручен) . Уже кончено?

Голоса в толпе. Нет, еще один.

— Кто это?

— Сен-Жюст.

— Он будет говорить?

— За весь день он не разомкнул губ...

Мгновение полной тишины; толпа затаила дыхание. Затем громкое «а-а!», как удар топора — и больше ни звука.

Коллено. Счет закрыт.

Межан (искоса взглянув на Билло, Реньо и других) . Нет, пока еще нет. Счет остается открытым. (Направляется к Бабефу, отвернувшемуся, чтобы не видеть площади.) Поздравляю, Бабеф. Не прошло и недели, как ты вышел из тюрьмы, а времени даром не потерял.

Бабеф (со стоном) . Нет, нет, я этого не совершал!

Матьё Реньо. Мы это сделали! Мы все, и ты тоже, Бабеф, мы совершили самоубийство!

В этот миг Билло, до сих пор молчавший, в отчаянье хватается за голову и, расталкивая соседей, бросается прочь.

Реньо (удерживая его за руки) . Нет, Билло! Теперь не время бежать... Слышишь? Мы должны держаться вместе.

Остервенелая, бушующая толпа подступает к ним... Вой, рев, визгливые плясовые напевы, ликующие злорадные песни. Реакция сразу подняла голову; она страшна в своем неистовом, разнузданном натиске. Тайные агенты и мюскадены Межана науськивают людской поток против якобинцев, инстинктивно сплотившихся на углу площади.

Беснующаяся толпа (остановившись против якобинцев) . А про этих забыли?

— Им тоже не миновать ножа!

— И по ним гильотина плачет!

— На фонарь их!

В один миг группа вожаков термидора становится одинокой, как скала, на которую обрушиваются морские валы, и в один миг она смыкает ряды, стараясь сдержать разъяренный людской поток. В этой ожесточенной самозащите чувствуется ужас перед свершившейся непоправимой катастрофой. Термидорианцы обмениваются с толпой яростными возгласами.

Матьё Реньо (кричит) . К оружию! Враг прорвался на площадь!

Билло. Революция в опасности! Сюда, Колло! Баррер! Сюда, Фуше!

Бабеф. Ко мне, якобинцы, кордельеры! Сюда, рабочий люд!

Баррер (увидев солдат, подает им знак) . К нам, солдаты Республики!

Солдаты (пробивая себе путь среди враждебной толпы) . Мы с тобой, Баррер! (Расталкивая мюскаденов.) Назад, сволочь, вон отсюда, королевские псы! Мы отогнали врагов от границ Франции. Мы не дадим им завладеть Парижем.

Гош (появившись среди солдат, становится рядом с группой якобинцев) . Я — Гош. Я только что из тюрьмы. Я встретил там Сен-Жюста, который заточил меня в крепость. Я обнял его. Мы так горячо любили Республику, что ревновали к ней друг друга. Но сейчас, когда Республике грозит опасность, мы все как один встанем на ее защиту.

Матьё Реньо (взобравшись на выступ террасы, позади других, громко взывает) . Встанем все как один, живые и мертвые! Сюда, Марат! Восстань из могилы!

Ревущая толпа, потрясенная этим призывом, на мгновение замирает. Реньо продолжает в восторженном порыве.

На помощь, Шалье, Лепелетье, к нам, Верньо, сюда, Шометт, сюда, Дантон, к нам, Сен-Жюст и Робеспьер!

Межан. Вы сами их убили!

Реньо. Сюда, наши мертвецы! В бою они живы. Пока битва продолжается, они с нами. К нам, бессмертная Революция!

Билло. Умрем за нее!

Гош. Она победит.

Матьё Реньо. Народы мира, грядущие поколения, сюда, сюда!

Гош. Пойдем им навстречу!

Бабеф. Они идут, они идут! Я слышу их поступь!..

Матьё Реньо. Вот они!

Гош запевает «Марсельезу». И мне бы хотелось, чтобы в музыке Дариуса Мило или Оннегера, в свободном, страстном и пламенном контрапункте, «Марсельеза» перешла в мощные звуки «Интернационала», который, родившись из «Марсельезы» и все нарастая, затмил бы ее и поглотил. Эта заключительная сцена должна проходить в атмосфере пламенного, самозабвенного порыва, которым охвачен священный отряд якобинцев, сплотившихся вокруг Реньо, Гоша, Билло и Бабефа. Они на несколько ступеней возвышаются над ревущей толпой, а толпа отпрянула, но собирается с силами, готовясь вновь ринуться на них.


Занавес.


Читать далее

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть