Онлайн чтение книги Робин Гуд Robin Hood
XI

Барон рассеянно слушал, как один из его управляющих читает ему счета, когда дверь отворилась и в комнату ввели Робина: по бокам его шли два солдата, а впереди него шествовал сержант Лэмбик, чье имя мы забыли назвать раньше.

Свирепый барон тут же приказал чтецу умолкнуть и направился к этом небольшому отряду, бросая на него взгляды, не предвещающие ничего доброго.

Сержант поднял глаза на господина и, увидев, что у того, дрожат и шевелятся приоткрытые губы, силясь что-то произнести, счел долгом вежливости дать ему высказаться первому, но старый Фиц-Олвин был не из тех, кто терпеливо ждет доклада, а потому он влепил солдату увесистую пощечину, как бы давая ему знать, что он слушает.

— Я ждал… — пробормотал бедный Лэмбик.

— Я тоже ждал. И я тебя спрашиваю, кто из нас двоих обязан ждать? Ты что, дурень ты эдакий, не видишь, что я уже час готов тебя слушать!?.. Но для начала знай, мой милый, что мне уже о твоих подвигах рассказали, и, тем не менее, я окажу тебе честь, выслушав этот рассказ повторно из твоих собственных уст.

— Это Хэлберт сказал вам, милорд, что…

— Мне кажется, ты задаешь мне вопросы?! Черт побери! Это что-то новенькое! Ему вопросы угодно задавать! Ну и ну!

Лэмбик, дрожа, рассказал об аресте Робина.

— Вы забыли об одном маленьком обстоятельстве, сударь. Вы не говорите, что отпустили, уже держа его в руках, плута, которого я особенно хотел задержать! Очень остроумно с вашей стороны, сударь!

— Вы заблуждаетесь, милорд.

— Я никогда не заблуждаюсь, сударь. Да, вы задержали молодого человека, назвавшегося Робин Гудом, и отпустили его, когда появился этот шервудский юноша.

— Это правда, милорд, — ответил Лэмбик, из осторожности опустивший этот эпизод в своем рассказе об экспедиции в лес.

— Ах, этот сержант Лэмбик — самый мудрый и проницательный, самый горячий из командиров моих отрядов! — презрительно воскликнул барон и добавил: — Ты что, не помнишь лиц тех людей, которых ты несколько часов назад поместил в тюрьму, ты, идиот из идиотов, летучая мышь, увечная улитка!

— Я не видел ни того ни другого пленника, милорд.

— Да неужели? Тебе глаза пластырем залепили, что ли?! Подойди сюда, Робин! — крикнул барон громовым голосом и упал в кресло.

Солдаты подтолкнули Робина к барону.

— Прекрасно, бульдожий щенок! Ты по-прежнему громко лаешь? Я скажу тебе то, что уже говорил: или ты честно ответишь на мои вопросы, или я прикажу своим людям прикончить тебя, понимаешь?

— Спрашивайте, — холодно ответил Робин.

— А-а, так-то лучше, ты больше не отказываешься говорить, браво!

— Спрашивайте, говорю вам, милорд. Смягчившийся было взгляд барона снова грозно обратился к Робину, но тот улыбался.

— Как ты бежал, волчонок?

— Выйдя из камеры.

— Об этом я и без тебя легко догадался. А кто тебе помог?

— Я сам.

— А еще кто?

— Никто.

— Это ложь! Ты же не мог пройти в замочную скважину. Тебе отперли дверь!

— Мне не отпирали дверь, и, если я недостаточно тонок, чтобы пролезть в замочную скважину, то уж во всяком случае не настолько толст, чтобы не пройти между прутьями решетки в слуховом окне; оттуда я прыгнул на вал, где нашел отпертую дверь, а через эту дверь попал на лестницу, прошел по ней, потом по галерее, по лужайке, дошел до подъемного моста… и очутился на свободе, милорд.

— А как бежал твой товарищ?

— Не знаю.

— И все же ты должен сказать.

— Невозможно. Мы были не вместе, мы встретились потом.

— И в каком же месте замка вы так удачно встретились?

— Я плохо знаю замок, и не могу указать это место.

— А где был тот плут, когда сержант Лэмбик тебя арестовал?

— Не знаю. Мы расстались незадолго до этого. Я один возвращался к отцу.

— Это его арестовали перед тобой?

— Нет, не его.

— Но где он? Что с ним сталось?

— О ком вы говорите, милорд?

— Ты прекрасно это знаешь, юный обманщик. Я говорю об Аллане Клере, твоем друге и сообщнике.

— Я увидел Аллана Клера в первый раз позавчера.

— Но какова наглость, великий Боже! Эти теперешние простолюдины осмеливаются лгать нам в лицо! Ни веры, ни почтения нет с тех пор, как детей стали учить читать всякую писанину и выводить на бумаге каракули! Даже моя дочь заразилась этим пороком: она общается с помощью дьявольских письмён с этим ничтожеством Алланом Клером. Прекрасно! Раз ты не знаешь, где прячется этот негодяй, помоги мне догадаться, где он может быть, и в награду я обещаю тебе свободу.

— Милорд, у меня нет привычки тратить время на отгадывание загадок.

— Ну что ж! Придется мне заставить тебя посвящать этому полезному занятию по нескольку часов в день. Эй, Лэмбик, посади этого бульдога снова на цепь, и, если он опять убежит, пусть Бог спасет тебя от виселицы!

— Нет, от меня он не убежит, — ответил сержант, силясь улыбнуться.

— Ну, ступай, да не сбывай о персике!

Сержант попел Робина но переходам и лестницам и привел к маленькой дверце, ведущей и узкий коридор; здесь он взял из рук посланного вперед слуги горящий факел и втолкнул Робина в чулан, вся обстановка которого состояла лишь из охапки соломы.

Наш юный лесник огляделся: более отвратительного места, чем эта камера, нельзя было себе представить; выход был только один — дверь из толстых досок, обитых железом, — как отсюда выбраться? Он искал в уме способ, который сделал бы тщетными все предосторожности, принятые его тюремщиком, и ничего не мог придумать, но неожиданно разглядел в темном коридоре, позади солдат, чистые и ясные глаза Хэлберта. Вид этого мальчика вселил в него надежду, и он уже не сомневался в том, что скоро освободится, раз о его спасении пекутся преданные сердца.

— Вот ваша спальня, — сказал Лэмбик, — входите, сударь, и оставьте печаль. Мы все должны однажды умереть, вы ведь знаете; а случится это сегодня, завтра или позже — какая разница? Да и каким образом — тоже все равно: умереть всегда значит умереть.

— Вы правы, сержант, — спокойно ответил Робин, — я понимаю, что вам все равно, как умереть: собакой вы жили, собакой и умрете.

Говоря это, Робин искоса поглядывал веще незатворенную дверь, пытаясь рассмотреть, где и как стоят солдаты. Слуга, отдавший Лэмбику факел, уже ушел, юный Хэлберт тоже; разбитые усталостью солдаты (их было четверо) стояли, небрежно опершись о стены и не прислушиваясь к тому, о чем их командир разговаривал с пленником.

Скорый на решения и их исполнение, шервудский волчонок воспользовался тем, что внимание солдат рассеяно, а Лэмбик относительно слаб, потому что движения его стесняет факел, который он держит в правой руке; Робин прыгнул вперед, как дикая кошка, выхватил факел, ткнул им Лэмбику в лицо, отчего факел погас, и бросился из камеры.

Несмотря на полную темноту и нестерпимую боль от ожога лица, Лэмбик со своими людьми кинулся в погоню за беглецом, но поднятый заяц не бежит быстрее, лиса, на хвосте у которой висит свора гончих, не петляет так, как это делал Робин, и напрасно ищейки барона обшаривали все углы и закоулки в бесконечных галереях: беглец исчез.

Молодой человек уже несколько мгновений продвигался вперед маленькими шажками, вытянув вперед руки, чтобы ощупывать препятствия на своем пути, потому что не знал, где он находится, как вдруг наткнулся на человека, который невольно вскрикнул от испуга.

— Кто вы? — раздался дрожащий голос. «Это голос Хэлберта», — подумал Робин.

— Это я, дорогой Хэл, — произнес юный лесник.

— Кто это, я?

— Я, Робин Гуд; я убежал, они меня ищут, спрячьте меня где-нибудь.

— Идите за мной, мой господин, — сказал храбрый мальчик, — дайте мне руку и идите рядом и, самое главное, ни слова.

Сделав в темноте тысячу поворотов и все время ведя беглеца за руку, Хэлберт остановился около какой-то двери, сквозь плохо пригнанные доски которой виднелся слабый свет, и постучал; нежный голос осведомился, как зовут ночного гостя.

— Это ваш брат Хэл. Дверь тотчас же отворилась.

— Какие новости, милый брат? — спросила Мод, сжимая руки мальчика.

— У меня есть нечто большее, чем новости, дорогая Мод, поверните голову и взгляните.

— Небо праведное! Это он! — воскликнула Мод, повисая на шее у Робина.

Удивленный и огорченный приемом, который свидетельствовал о страсти, отнюдь им не разделяемой, Робин хотел рассказать об обстоятельствах своего возвращения в замок и нового побега, но Мод не дала ему договорить.

— Спасен! Спасен! Спасен! — повторяла она как безумная, то плача, то смеясь, то целуя его. — Спасен, спасен!

— Странная вы девушка, Мод, — простодушно заметил молодой конюший, — я думал, что приведя к вам господина Робин Гуда, я доставлю вам удовольствие, а вы рыдаете, как Магдалина.

— Хэл прав, — сказал Робин, — не портите ваши красивые глазки, милая Мод, станьте такой же веселой, как утром.

— Это невозможно, — глубоко вздыхая, ответила девушка.

— Никогда в это не поверю, — ответил Робин, склонившись к головке Мод и целуя ее в волосы надо лбом.

Мод, без сомнения, почувствовала в простых словах юного лесника «никогда в это не поверю» некоторую холодность и потому побледнела и горько зарыдала.

— Дорогая Мод, не плачьте, я же здесь, — беспрестанно повторял Робин, — объясните мне причину вашего горя.

— Не спрашивайте меня ни о чем… позже вы все узнаете… Леди Кристабель и я думали, как нас освободить… О, как она обрадуется, когда узнает, что вы уже на воле! Сэр Аллан Клер получил ее письмо? Какой ответ вы ей принесли?

— У сэра Аллана не было возможности ни написать, ни что-либо передать со мной, но его намерения мне известны, и я хочу, с Божьей помощью и при вашем содействии, дорогая Мод, похитить леди Кристабель из замка и отвести ее к жениху.

— Бегу предупредить миледи, — живо ответила Мод, — мое отсутствие продлится недолго. Подождите меня здесь; идем со мной, Хэл.

Оставшись один, Робин сел на край девичьей кровати и задумался. Мы уже говорили, что, несмотря на свою молодость, Робин говорил и действовал как зрелый мужчина. Столь ранней разумностью он был обязан заботам Гилберта о его воспитании. Гилберт научил его, что он должен думать сам и действовать сам, причем действовать хорошо, но он не объяснил ему, что иные чувства, кроме чувства дружбы, могут внезапно вспыхнуть и неодолимо разрастись в сердцах двух существ разного пола. С того самого времени, когда Мод, убегая из часовни, тайком поцеловала ему руку, поведение девушки немало удивляло Робина. Но, поразмышляв, он как бы интуитивно понял, что это, должно быть, любовь; он понял также, что она любит его, и он этим огорчился, потому что сам ничего к ней не испытывал, хотя и находил ее красивой, изящной, приветливой и верной.

Огорченный своим невольным равнодушием к Мод, он даже стал себя упрекать за него и задавать себе вопрос, не должен ли он, из опасения утратить честь, постараться ответить любовью за любовь. Простодушный юноша хотел подарить свое сердце, полагая, что оно еще свободно, но тут вдруг перед его глазами встал милый образ Марианны.

— О Марианна, Марианна! — восторженно воскликнул он.

И Мод проиграла навсегда.

Но за восторгом последовали сомнение и печаль. Марианна, как и Кристабель, принадлежала к благородной семье, и она, несомненно, пренебрежительно отнесется к любви безвестного лесника. Может быть, она уже любит какого-нибудь прекрасного придворного кавалера. Конечно, Марианна одарила его нежными взглядами, но какие у него были доказательства, что эти ее взгляды не были внушены чистой признательностью?

По мере того как Робин задавал себе все эти вопросы, а также и другие (ответы на них были отнюдь не и его пользу), шансы Мод увеличивались.

Мод была красива, столь же красива, как Марианна и Кристабель, но не была благородной крови, среди ее поклонников не было дворян, и простой лесник вполне мог соперничать с любым из них; Мод тоже бросала на Робина нежные взгляды, и эти взгляды были вызваны не признательностью; напротив, это Робину следовало быть признательным Мод.

Так раздумывал Робин, испытывая незнакомые ему чувства и переходя в своих мечтах от счастья к тревогам, как вдруг он услышал в коридоре тяжелые шаги, ничем не похожие на легкую походку Мод; шаги приблизились к двери, и при первом громком стуке Робин сразу же погасил свет.

— Эй, Мод! — окликнул снаружи голос. — Почему вы гасите свет?

Робин предусмотрительно ничего не ответил и забился между кроватью и стеной.

— Мод, отвори!

Устав ожидать ответа, гость отворил дверь и вошел. Если бы было не так темно, Робин увидел бы, что вошедший — высокий, статный мужчина.

— Мод, Мод, скажи же что-нибудь. Я уверен, что ты здесь. Я видел свет сквозь щели в двери.

И человек, у которого был низкий хриплый голос, ощупью стал передвигаться по комнате.

Робин для большей надежности скользнул под кровать.

— Дурацкая мебель! — пробурчал пришедший, ударившись лбом о шкаф и налетев на стул. — Нет, истинное слово, уж лучше я поберегусь и сяду на пол.

Наступило долгое молчание. Робин старался затаить дыхание.

— Но где же она может быть? — снова заговорил незнакомец, протягивая руку и ощупывая кровать. — Она не ложилась; душой своей клянусь, похоже, что Гаспар Стейнкоф мне правду сказал, а я его за эту правду кулаком двинул; он сказал мне: «Твоей дочери, мастер Герберт Линдсей, кого-нибудь поцеловать, что мне кружку эля выпить». Негодяй этот Гаспар! Посметь мне сказать, что мое дитя, мое собственное, которому я отец родной, целует узников!.. Вот негодяй!.. И все же странно мне, что в такой поздний час Мод не у себя в комнате. Не может же она быть у леди Кристабель, где же тогда она? О Боже, у меня ад в голове! Где же моя маленькая Мод, где она? Пресвятая Матерь Божья! Если Мод оступится, я… Ба! Я такой же жалкий негодяй, как Гаспар Стейнкоф, я оскорбляю свою кровь, спою жизнь, снос сердце, снос дитя, мою любимую Мод. Ах я старый безумец! Я и забыл, что Хэлберт уехал из замка за врачом, так как миледи заболела и Мод около нее. Ох, как хорошо, как хорошо-то, что я это вспомнил. Меня колесовать стоило бы за то, что я дурно подумал о своей любимой дочери!

Робин под кроватью не шевелился, но и ему в голову сначала пришли дурные мысли, и он даже дрожал от ревности, пока не узнал в ночном госте привратника замка, Герберта Линдсея, почтенного отца Мод.

Речь Герберта прервали легкие торопливые шаги и шуршание платья; засветилась лампа, и Герберт встал на ноги.

При виде его Мод вскрикнула от ужаса и с беспокойством спросила:

— Почему вы здесь, отец?

— Чтобы поговорить с тобой, Мод.

— Завтра поговорим, отец; сейчас очень поздно, я устала, и мне нужно отдохнуть.

— Да мне нужно всего пару слов тебе сказать.

— И слушать ничего не хочу, отец, я вас поцелую и считайте, что я оглохла. Доброй ночи.

— У меня к тебе только один вопрос, ты ответишь, и я уйду.

— Говорю вам, я оглохла, а теперь я еще и онемела. Доброй ночи, доброй ночи, — добавила Мод, подставляя для поцелуя свой лоб старику.

— Мне не до доброй ночи, дочка, — серьезно сказал Герберт, — я хочу знать, откуда вы пришли и почему еще не спите.

— Я пришла из покоев миледи: она очень нездорова.

— Хорошо. Другой вопрос: почему вы так щедры на поцелуи некоторым узникам? Почему вы целуете чужого мужчину как родного брата? Нехорошо так поступать, Мод.

— Это я целовала чужих мужчин?! Я?! Да кто же меня так оклеветал?

— Гас пар Стейнкоф.

— Гаспар Стейнкоф вам солгал, отец; вот если бы он рассказал о своих попытках соблазнить меня и о том, как я возмутилась и разгневалась, тогда бы он не солгал.

— И он посмел! — в гневе прорычал Герберт.

— Посмел, посмел, — решительно подтвердила девушка. И, разразившись слезами, она добавила:

— Я сопротивлялась и убежала от него, и он пригрозил мне отомстить.

Герберт прижал дочь к своей груди и, помолчав, сказал спокойно, но в спокойствии его сквозило хладнокровие неумолимого гнева:

— Если Господь прощает Гаспару Стейнкофу, путь пошлет ему мир на Небесах, а у меня не будет мира на земле, пока я не накажу этого подлеца… Поцелуй меня, моя девочка, поцелуй старого отца, который тебя любит, верит тебе и просит Небо охранять твою честь.

И Герберт Линдсей ушел на свой пост.

— Робин, — тотчас же спросила девушка, — где вы?

— Здесь, Мод, — ответил Робин, уже успевший вылезти из укрытия.

— Если мой отец заметил, что вы здесь, я погибла.

— Нет, дорогая Мод, — ответил юноша с восхитительным чистосердечием, — нет, напротив, я бы засвидетельствовал вашу невинность. Но скажите, кто такой этот Гаспар Стейнкоф? Я его уже видел?

— Да, он сторожил вашу камеру, когда вы первый раз попали в тюрьму.

— Тот самый, который застал нас, когда мы… беседовали?

— Он самый, — ответила Мод, невольно покраснев.

— Я отомщу за вас; я помню его лицо, и если он встретится мне…

— Не тратьте силы на этого человека, он того не стоит, его следует презирать, как его презираю я… Леди Кристабель желает видеть вас. Но, прежде чем отвести вас к ней, я хочу вам кое-что сказать, Робин… Я очень несчастна, и…

Тут Мод замолчала: ее душили рыдания.

— Опять слезы! — ласково воскликнул Робин. — Ну, не надо так плакать. Чем я могу быть вам полезен? Чем могу помочь вашему горю? Скажите, и душой и телом я готов вам служить; не бойтесь доверить мне свое горе; брат все должен сделать для своей сестры, а я ваш брат.

— Я плачу, Робин, потому что вынуждена жить в таком ужасном замке, где, кроме леди Кристабель и меня, нет женщин, только кухарки и птичницы; я выросла вместе с миледи, и, несмотря на разницу в положении, мы любим друг друга как сестры. Я поверенная ее горестей, я делю с ней ее радости, но, невзирая на усилия моей доброй госпожи, я чувствую и понимаю, что я только ее служанка и не смею просить ее совета и утешения. Мой отец — человек добрый, честный и храбрый, но он может только издали охранять меня, а я, признаюсь, нуждаюсь в постоянной защите… Каждый день солдаты барона увиваются за мной и оскорбляют меня, неправильно истолковывая мой легкий от природы характер, веселость, смех и пение… Нет у меня больше сил терпеть это унизительное существование! Оно должно измениться, или я умру. Вот что я хотела вам сказать, Робин, и если леди Кристабель покинет замок, я прошу вас забрать меня вместе с ней.

На нее это юный лесник мог ответить только удивленным восклицанием.

— Не отталкивайте меня, возьмите меня с собой, заклинаю вас! — снова страстно заговорила Мод. — Я умру, руки на себя наложу, да, наложу на себя руки, если вы без меня перейдете через ров по подъемному мосту!

— Вы забываете, Мод, что я сам еще ребенок и не имею права ввести вас в дом моего отца. А вдруг мой отец вас выгонит?

— Ребенок?! — презрительно воскликнула девушка. — Хорош ребенок, который еще сегодня утром пил за любовь!

— А еще вы забыли о своем старом отце… Он умрет от горя… Я только что слышал его: он благословил вас и поклялся отомстить клеветнику.

— Он простит мне, вспомнив, что я последовала за своей госпожой.

— Но ваша госпожа как раз может бежать! Ведь сэр Аллан — ее жених.

— Да, вы правы, Робин, а я бедная, всеми покинутая девушка.

— Но мне все же казалось, что брат Тук мог бы вас…

— О, это дурно, очень дурно с вашей стороны так говорить! — в негодовании воскликнула Мод. — Да, я смеялась, пела, болтала с монахом о разных глупостях, но я невинна, слышите, я невинна! Боже мой, Боже мой! Они все меня обвиняют, для всех я пропащая девушка! Ах, я чувствую, что с ума схожу!

И закрыв лицо руками, Мод со стоном опустилась на колени.

Робин был глубоко взволнован.

— Встань, — мягко сказал он. — Хорошо, ты бежишь вместе с миледи, ты пойдешь к моему отцу Гилберту и будешь ему дочерью, а мне — сестрой.

— Да благословит тебя Бог, благородное сердце! — ответила девушка, склонив голову на плечо Робина. — Я буду твоей служанкой, твоей рабой.

— Ты будешь мне сестрой. Ну, улыбнись же теперь, Мод, лучше твоя прекрасная улыбка, чем эти противные слезы!

Мод улыбнулась.

— Время не ждет, веди меня к леди Кристабель. Мод улыбалась, но не двигалась с места.

— Ну, что же ты еще ждешь, дорогая?

— Ничего, ничего; идем!

И она поцеловала покрасневшего Робина в обе щеки. Леди Кристабель с нетерпением ожидала посланца сэра Аллана.

— Я могу на вас рассчитывать, сударь? — спросила она, как только Робин появился у нее в комнате.

— Да, миледи.

— Да возблагодарит вас Бог, сударь, я готова.

— И я тоже, дорогая госпожа! — воскликнула Мод. — В .путь! Нам нельзя терять ни минуты.

— Нам? — переспросила удивленно Кристабель.

— Да, миледи, нам, нам! — смеясь подтвердила горничная. — Вы же не думали, что Мод согласится жить вдали от своей госпожи?!

— Как? Ты согласна следовать за мной?

— Не только согласна, я просто умру от горя, если вы не согласитесь, госпожа моя.

— И я тоже отправлюсь с вами! — воскликнул Хэлберт, до этой минуты державшийся в тени. — Миледи берет меня к себе на службу. Сэр Робин, вот ваш лук и ваши стрелы, я взял их с собой, когда вас арестовали в лесу.

— Спасибо, Хэл, — сказал Робин. — С этой минуты мы друзья.

— На жизнь и на смерть, сэр Робин! — с наивной гордостью воскликнул мальчик.

— Тогда в путь! — подхватила Мод. — Хэл, ты иди впереди, а вы, миледи, дайте мне руку. Теперь сохраняйте полнейшее молчание: малейший шепот, самый слабый звук может нас выдать.

Ноттингемский замок сообщался с внешним миром посредством огромных подземных ходов, которые начинались в часовне и выходили в Шервудский лес. Хэл довольно хорошо их знал и мог служить проводником; пройти там можно было без особого труда, но вначале следовало добраться до часовни; дверь же в часовню не была открыта, как накануне вечером, потому что барон Фиц-Олвин поставил там часового; к счастью для беглецов, этот часовой решил, что можно нести службу и внутри и, сморенный усталостью, уснул на скамье, как каноник в церковном кресле.

Поэтому четверо молодых людей вошли в святое место, не разбудив солдата и даже не догадавшись о его присутствии, настолько кругом было темно; они уже почти добрались до входа в подземелье, как вдруг Хэлберт, шедший впереди, споткнулся о надгробие и с шумом упал.

— Стой, кто идет? — внезапно воскликнул часовой, решив, что его застали спящим на посту.

Ему ответило только эхо, которое, перекатываясь под сводами от колонны к колонне, заглушило голоса и шаги беглецов. Хэл притаился за надгробием, Робин и Кристабель — под лестницей, ведущей на кафедру проповедника, только одна Мод не успела спрятаться; вспыхнул факел, осветив часовню, и солдат воскликнул:

— Черт возьми, да это Мод, духовная дочь брата Тука! А знаешь ли ты, красотка, что у Гаспара Стейнкофа даже усы дыбом встали, потому что ты разбудила его так неожиданно, когда ему снились твои прелести? Клянусь телом Господним! Я уже было подумал, что старый иерусалимский вепрь, наш добрый господин, проверяет посты. Но вот радость-то! Старик храпит, а меня разбудила красавица.

Произнеся все это, солдат воткнул факел в подсвечник на аналое и подошел к Мод, раскрыв объятия, чтобы обхватить ее стан.

Мод холодно ответила:

— Да, я пришла помолиться за леди Кристабель, она очень нездорова, оставьте меня: я буду молиться, Гаспар Стейнкоф.

«Ага! — подумал Робин, накладывая стрелу на лук. — А вот и клеветник».

— Отложи пока молитвы, красавица моя, — сказал солдат, схватив девушку за талию, — не будь злюкой и подари Гаспару поцелуй, два поцелуя, три поцелуя, много поцелуев!

— Назад, подлец и нахал! — отступая, воскликнула Мод. Но солдат снова шагнул к ней.

— Назад, клеветник, ты чуть не сделал так, чтобы мой отец проклял меня, ты хотел мне отомстить за то, что я с презрением отвергла твои омерзительные приставания! Назад, чудовище, не уважающее даже святость этого места! Назад!

— Да будь ты трижды проклята! — воскликнул Гаспар, впадая в бешенство и снова хватая девушку в объятия. — Я тебя накажу за наглость!

Мод отчаянно сопротивлялась, ни минуты не сомневаясь, что Робин и Хэлберт придут ей на помощь, но в то же время опасаясь шумом борьбы привлечь внимание солдат с соседнего поста; поэтому она старалась не кричать и возражала часовому:

— Это ты будешь наказан…

И тут стрела, пущенная рукой, которая еще ни разу не промахнулась, попала в голову Гаспара, и он замертво рухнул на каменные плиты. Хэл бросился, чтобы защитить свою сестру, но стрела его опередила, и Мод упала без сознания, успев прошептать:

— Спасибо, Робин, спасибо!

Пляшущее пламя факела освещало два неподвижных и безжизненных тела, лежавших одно возле другого, но первый из этих людей одиноко ушел в небытие, а возвращения к жизни второго ждали преданные сердца, и глаза друзей следили за малейшими его признаками. Робин зачерпнул ладонями освященную воду в чаше и смочил девушке виски, Хэл разминал ее руки в своих ладонях, Кристабель называла ее всеми ласковыми именами и призывала на помощь Святую Деву; каждый старался как мог привести девушку в чувство, и все они скорее отказались бы от бегства, чем оставили бы бедняжку в таком состоянии. Прежде чем Мод снова открыла глаза, прошло несколько минут, и эти минуты показались всем столетиями; но когда, наконец, она открыла глаза, то первый ее взгляд, взгляд любви и признательности, остановился на Робине; по ее побелевшим губам пробежала улыбка, на смертельно бледных щеках проступил румянец, грудь глубоко вздохнула, руки обхватили того, кто наклонился ее поднять и, стряхнув с себя оцепенение, она первая воскликнула:

— Бежим!

Они шли подземными ходами больше часа.

— Ну вот, наконец, мы и пришли, — сказал Хэл, — пригнитесь: дверца низкая; и будьте осторожны: снаружи вход прикрыт колючей изгородью; поверните налево — вот так, теперь идем по тропинке вдоль изгороди, а теперь тушите факел и да здравствует свет луны — мы свободны!

— Ну, теперь моя очередь вести вас, — сказал, сообразив, где они находятся, Робин, — здесь я у себя. Лес — мой дом. Не бойтесь ничего, сударыни, на рассвете мы встретимся с сэром Алланом Клером.

Несмотря на усталость обеих девушек, маленький отряд быстро продвигался вперед через лесные заросли и чащи. Осторожность заставляла их избегать хоженых троп и не пересекать освещенные поляны, потому что барон несомненно уже послал за беглецами погоню; приходилось, не щадя рук и ног и вырывая клочья из одежды, мчаться, как ланям, от чащи к чаще, от просеки к просеке. Уже несколько минут Робин о чем-то напряженно размышлял, и Мод робко осведомилась, о чем он думает.

— Милая сестрица, — сказал он, — мы должны еще до рассвета расстаться. Хэлберт проводит вас до дома моего отца, и вы объясните доброму старику, почему я еще не вернулся из Ноттингема; будет правильно и разумно предупредить его, что я должен без задержки доставить миледи к сэру Аллану Клеру.

Нежно распрощавшись, беглецы расстались, и Мод, идя вслед за Хэлбертом по тропинке, которую показал им Робин, старалась молча проглотить слезы и заглушить рыдания.

Леди же Кристабель и ее рыцарь (ибо отныне Робин стал настоящим рыцарем), быстро пошли в сторону большой дороги, ведущей из Ноттингема в Мансфилд-Вудхауз, но, прежде чем выйти на нее, Робин влез на высокое дерево и оглядел окрестности.

Сначала он не увидел ничего подозрительного; дорога казалась пустынной на всем протяжении, доступном взору; молодой человек уже решил, что судьба ему благоприятствует, и начал спускаться, как вдруг заметил на вершине холма стремительно скачущего всадника.

— Укройтесь вот тут, миледи, вот в этой яме у подножия дерева, и, Господа Бога ради, ни двигайтесь, не издавайте ни звука, даже если испугаетесь.

— Есть какая-то опасность? Вы чего-то боитесь, сударь? — спросила Кристабель, видя, что Робин накладывает стрелу на лук и прячется за стволом дерева.

— Быстро, миледи, прячьтесь, к нам приближается всадник, и я не знаю, друг это или враг… Но даже если это враг, то он всего лишь человек, а хорошо пущенная стрела всегда остановит человека.

Робин не посмел добавить ничего больше из опасения напугать свою спутницу, потому что в свете занимающейся зари он разглядел цвета барона Фиц-Олвина на флажке копья всадника. Кристабель догадывалась, что Робин питает по отношению к всаднику враждебные намерения, и ей хотелось крикнуть: «Не надо больше крови! Не надо смерти! Свобода и так уже обошлась нам слишком дорого!», но Робин, держа в одной руке лук, другой сделал властный жест, призывающий ее к молчанию; всадник тем временем летел во весь опор.

— Во имя Бога, спрячьтесь, миледи! — шепнул Робин сквозь стиснутые зубы и еще тише повторил: — Спрячьтесь!

Кристабель повиновалась и, накинув на голову плащ, мысленно воззвала к Богоматери. Всадник все приближался и приближался, а Робин ждал, притаившись за деревом, с луком на изготове, держа стрелу у самого глаза. Всадник пронесся мимо как молния, но стрела летела быстрее; на лету задев круп лошади и скользнув наискось по ее боку вдоль седла, она до оперения вошла в брюхо коня, и животное вместе с седоком покатилось по пыли.

— Бежим, миледи! — воскликнул Робин. — Бежим, время не ждет!

Кристабель была ни жива ни мертва, она дрожала всем телом и шептала:

— Он его убил! Убил! Убил!

— Бежим, миледи, — повторил Робин, — бежим, время не ждет!

— Он ею убил! — как безумная стенала Кристабель.

— Да нет, я его не убил, миледи.

— Но он так жутко вскрикнул, это предсмертный стон!

— Да нет, он вскрикнул от удивления.

— Что вы говорите?

— Я говорю, что всадника этого послали на наши розыски, и, если бы я не попал в его лошадь, мы бы погибли. Идемте же, миледи, вы все поймете лучше, когда перестанете дрожать!

Кристабель немножко успокоилась и, быстро, как только могла, пошла вслед за Робином. Пройдя сотню шагов, она спросила:

— Так всадник не ранен?

— И царапины не получил, миледи, но бедный конь его свое отбегал. У этого всадника были слишком большие преимущества перед нами: он мог доскакать из Мансфилд-Вудхауза в Ноттингем и обратно прежде, чем мы одолеем этот путь; следовательно, нужно было остудить его пыл. Теперь наши возможности равны. Да что я говорю? У нас их даже больше: он — пешком, и мы — пешком, но наши ноги проворнее и без лишней тяжести, а его — нет. Мужайтесь, миледи, мы уже будем далеко отсюда, когда этот седок сумеет выбраться из-под своей лошади и пойдет по дороге в своих тяжелых сапогах, а они отнюдь не семимильные! Мужайтесь, миледи, Аллан Клер уже близко!