Онлайн чтение книги Родник пробивает камни
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Светлана металась из комнаты в комнату, не знала, за что приняться.

— Ну что?! Что ты, как помешанная?!

— Ой, тетенька!..

С трудом удалось Капитолине Алексеевне успокоить племянницу и снова, на этот раз с подробностями, заставить ее рассказать все по порядку, с того самого момента, как она вошла в квартиру Кораблинова.

Светлана то садилась на диван, то вдруг неожиданно резко вставала, нервно ходила по комнате и, хватаясь за голову, то и дело сбивалась в рассказе. Капитолина Алексеевна сломала несколько спичек и никак не могла прикурить сигарету, которая крупно дрожала в ее губах.

— Ну, а он что? Я спрашиваю: что он?

— Мне показалось… Мне показалось, что он был даже рад моему приходу. Ой, тетя!.. Если б вы знали, как мне было страшно, когда появилась в коридоре его жена. Вначале она была такая сердитая, что у меня аж ноги задрожали…

— Это ты мне можешь не рассказывать. Уж кого-кого, а Симочку-то я, слава богу, знаю. Не женщина, а Везувий. Вместе когда-то учились. Так, ты говоришь, он обрадовался твоему приходу? — С поджатыми губами и подурневшим лицом, вытянув вперед шею, тетка в эту минуту могла олицетворять собой всех сгорающих от любопытства сплетниц мира. Не было в движениях ее ни важности, ни той властности, которая иногда восхищала Светлану. Даже курила она и то не как обычно, а нервно, по-воровски, с оглядкой, словно боясь, что после двух-трех затяжек у нее отнимут сигарету и обвинят в чем-то недобропорядочном. — Ну что ты опять молчишь?

— Когда я играла «Лунную сонату», он стоял у стены и не сводил с меня глаз. Мне даже показалось, что на глазах его были слезы.

— Все такой же! Все тот же!.. — Капитолина Алексеевна увесисто шлепнула ладонью по круглой тугой коленке и, вздохнув, покачала головой. — Ничего не берет — ни старость, ни слава!.. Вот и раньше, бывало, увидит хорошенькую мордашку, так весь аж задрожит. Сколько раз в институт на лекции не приходил из-за этого. Встретит на улице смазливую девчонку, вот и ходит за ней по Москве, как тень, пока та не припугнет милицией.

Положив ногу на ногу, она некоторое время о чем-то сосредоточенно думала, потом подняла голову и, выпустив сизое кольцо дыма, таинственно сказала:

— Знай, что Кораблинов с характером. Да еще с каким характером! Шутить с ним опасно. На него как найдет: то он, как голубь, добрый, то злой, как дьявол.

Заслышав в коридоре тяжелые шаги Стеши, Капитолина Алексеевна перевела разговор на другое, а когда та вошла в столовую и поставила на стол чайные чашки с сахарницей и снова вышла, она горестно вздохнула.

— Так что ты не надейся, что можешь обойти Кораблинова. Давай лучше прикинем, что делать дальше. Раз уж заварили с тобой эту кашу, так нужно ее расхлебывать.

Светлана, как на спасительницу, смотрела на Капитолину Алексеевну и ждала, что та скажет.

Не успела Капитолина Алексеевна открыть рот, как дверь тоненько скрипнула и из-за нее показалась всклокоченная седая голова Корнея Брылева. Ни Светлана, ни тетка не слышали, когда он пришел и как Стеша открывала ему дверь.

Брылев на этот раз, кажется, был трезв. Три дня он не брал в рот ни капли спиртного. Готовился к репетиции новой пьесы, в которой ему обещали хорошую роль.

— Вы прямо как заговорщики. Шу-шу, шу-шу… Что это у вас за секреты?

На вопрос его никто не ответил. Он вошел в столовую и почувствовал неловкость: оборвал беседу тетки с племянницей.

Корней Карпович, покашливая, вышел из столовой, тихо прикрыв за собой дверь.

— Молодец! У тебя великолепно получается! Это тебе говорю я. — На слове «я» Капитолина Алексеевна сделала особенное ударение. — Скажу тебе, Светик, как твоя родная тетка: есть в тебе божье зерно. Нужно только дать ему взойти.

Пухлыми, выхоленными пальцами, кончики которых напоминали спелые ягоды винограда, Капитолина Алексеевна потушила в пепельнице дымящуюся сигарету, взяла со стола сетчатую перчатку и, хлопая ею по левой ладони, громко продолжала прерванное Брылевым наставление:

— Запомни одно — Кораблинов неравнодушен к красивым и юным. Это его давнишняя болезнь. Конечно, не пойми меня дурно. Но на этой слабости Сережки нужно сыграть.

В комнату вошел Владимир. Он пришел минут двадцать назад, но, узнав от Корнея Карповича, что Светлана и тетка заняты какими-то своими женскими секретами, беседовал с Брылевым на кухне.

Последние слова Капитолины Алексеевны Владимир слышал:

— Доигрались? Теперь сидите и ломаете голову, как дальше обольщать Кораблинова?

Капитолина Алексеевна, сидевшая в кресле у торшера, резко повернулась в сторону Владимира. Светлана покраснела и встала. Она никак не предполагала, что Владимир сегодня придет. Она даже не слышала, когда он зашел в комнату.

— Подслушивать — это не мужское дело, Владимир Александрович, — упрекнула его Капитолина Алексеевна.

— Ваши секреты слышны не только в коридоре И на кухне, но даже в парадном, — съязвил Владимир.

— Так что же ты хочешь сказать? Уж не ревнуешь ли ты, молодой человек?

— Все, что я могу сказать, я уже сказал. Я давно чувствовал, что вы не тем путем идете к сердцу Кораблинова. С огнем играете.

Светлана резко вскинула голову и круто повернулась к Владимиру. Она смотрела на него так, словно хотела спросить: «А ты рад?.. Рад, да?..» Но спросила другое?

— Чему ты улыбаешься?

— Где ты видишь, что я улыбаюсь? Я готов завыть волком, чтоб твои встречи с Кораблиновым не повторились.

Словно чем-то осененная, Капитолина Алексеевна порывисто встала и замерла на месте.

— Постойте!.. Постойте!.. Созрел гениальный план! Сережка Кораблинов еще не раз почувствует, какой послушной марионеткой он будет в руках Психеи! Ты только слушай меня, Светик, и делай то, что я тебе скажу. — Она подошла к зеркалу и, пудря лицо, начала мурлыкать под нос:

— Тетя, не томите, ради бога, говорите скорей! — почти взмолилась Светлана.

— Играть!.. — как клич, как команду, бросила Капитолина Алексеевна. — Причем играть гениально!.. Кораблинова нужно поражать!.. — Продолжая пудриться, она повернулась к Владимиру: — Ты о чем-нибудь догадываешься?

Владимир листал журнал «Огонек», рассматривая фотографии и картинки. Он внимательно слушал разговор Светланы с теткой, а сам живо представлял лицо Кораблинова.

— Нашли с кем шутить. Вползаешь, как кролик в пасть к удаву.

— Давай, Светик, перенесем телефон в соседнюю комнату. Мы сейчас так поговорим с Кораблиновым, что у него закружится голова! — Капитолина Алексеевна громко щелкнула крышкой пудреницы и бросила ее в свою черную сумку.

— Опять авантюра?! — огрызнулся Владимир, с трудом сдерживаясь, чтобы не наговорить Капитолине Алексеевне дерзостей.

— Я Кораблинова знаю целую вечность. Знаю его с тех пор, когда вы, молодой человек, еще не родились. И мне лучше знать, что Кораблинов считает искусством и что авантюрой!.. — В голосе Капитолины Алексеевны к явному раздражению примешивались нотки неприкрытого озлобления.

Светлана стояла растерянная, глядя то на Владимира, то на тетку. В тетку она верила, Владимира любила. Оба они были ей дороги, и оба желали только добра.

— Я боюсь с ним встречаться… У меня какое-то недоброе предчувствие.

— Ты появишься перед ним, и появишься еще не раз! — властно сказала Капитолина Алексеевна. — Завтра ты наденешь свое лучшее платье! Выглядеть ты должна как Венера… Знай, что моя загубленная сценическая судьба должна возродиться в твоей судьбе. А сейчас живо в спальню, примерь свое вечернее платье.

Володя резко направился к двери.

— Володя, ты куда? — испуганно бросила вдогонку Светлана.

— Не хочу быть соучастником пошлого фарса!

— Боишься? — притопывая ногой, Капитолина Алексеевна сквозь прищур смотрела на Владимира.

— Противно! — ответил он и закрыл за собой дверь столовой.

Следом за ним бросилась Светлана, но ее удержала тетка. Услышав из коридора громкий хлопок тяжелой двери, Светлана сжалась в комок.

— Нет, нет… Без Володи к Кораблинову я не пойду…

Взгляд Светланы упал на кожаную папку, забытую Владимиром на подоконнике. В папке было командировочное удостоверение, которое он должен был сдать непременно сегодня. От мысли, что Владимир обязательно вернется за папкой, ей стало легче.

— Глупая девчонка!.. Покажи характер!.. Неужели ты не догадываешься, почему он не хочет твоей встречи с Кораблиновым?

— Почему? — Губы Светланы мелко вздрагивали. Она с трудом сдерживала слезы.

— Он просто боится за свою роль. Не дай бог, как ему кажется, если Кораблинов узнает, что вы с ним большие друзья. Но это эгоизм! Володя думает только о себе.

— Неправда!.. Я знаю Володю!.. — попыталась было возразить Светлана, но тетка властно подняла руку и дала знак, чтоб та замолчала.

— Ты должна встретиться с Кораблиновым!.. В его руках твое будущее. А сейчас давай-ка лучше примерим платье.

Капитолина Алексеевна взяла Светлану за руку и почти силой увлекла в спальню. Не успели они присесть, как снова послышался звонок, а за ним хлопок двери в коридоре.

Светлана выскочила из спальни.

Слегка пьяненький, повеселевший Брылев, полуобняв Владимира, кивнул Светлане в знак приветствия и удалился в кухню: под хмельком он любил поговорить со Стешей.

— Володя, ты забыл папку.

— Я вернулся за ней.

Задержав Владимира в столовой, куда он прошел за папкой, Светлана остановила его.

— Обиделся? Не нужно, не обращай на нее внимания. — И, перейдя на полушепот, приглушенно умоляла: — Не надо, ладно? Уж такой у нее характер, его теперь не переделаешь. Все будет так, как захочешь ты.

— Ты сама хочешь испортить себе все.

Отстранив Светлану, Владимир направился к двери, но девушка силой удержала его, преградив ему дорогу:

— Постой!..

— Ну что?

Владимир глядел куда-то мимо и поверх головы Светланы. Последние слова тетки о том, что Светлане необходимо встретиться с Кораблиновым, его глубоко взволновали. Если приход Светланы в дом Кораблинова он считал нескромным и опасным шагом, то идти на новое подстроенное свидание — это означало еще более усугубить сложное положение, в которое Светлана сама себя поставила. А Владимир очень хотел, чтобы она поступила в институт.

— Вечером увидимся?

— Вечером я должен быть на студии.

— Сейчас почему уходишь?

— Я просто лишний на вашей репетиции.

Обида Владимира тронула Светлану. Теперь она поняла, что нехорошо поступила тетка, сказав все это про Кораблинова в присутствии Владимира, его ученика и искреннего поклонника.

Светлана долго и пристально смотрела в глаза Владимира, словно в последний раз окончательно решая, что ей делать.

— Хочешь, я откажусь от роли в «Белых парусах»?

Вопрос для Владимира был неожиданным.

— Я сделаю это для тебя…

— Не нужно этого делать… Это хорошая роль. Я был неправ тогда.

— А я все-таки… откажусь!.. — В словах Светланы прозвучали решительность и твердость. — А сейчас прошу тебя, побеседуй с Корнеем Карповичем, а я пойду к тетке. Иначе она меня съест. Вечером что-нибудь придумаем. — С этими словами Светлана поцеловала Владимира и скрылась в спальне.

Владимир остался один. «Она хочет отказаться от роли… Ради меня… Чтоб только я не видел, как на ее плечо положит руку Арсен Махарадзе…»

В столовую вошел Брылев.

— Сегодня Стеша что-то не в духе.

Потирая руки, Брылев прошелся из угла в угол столовой и приставил свою массивную трость к пианино. Вытащил из кармана прокуренную трубку, ознобно передернул плечами и сел в кресло.

— Гляжу я на тебя, Володя, и не нарадуюсь.

— Это почему же?

— В рубашке ты родился. Еще вчера был студент — и на́ тебе: главная роль в фильме! Да еще в каком фильме! Это, милый мой, бывает раз в столетие.

— Спасибо, Корней Карпович…

— А вот у меня моя траектория сложилась совсем невесело. Хотя бы сегодня… Лучше бы не звонил в театр.

— Что случилось?

Раскуривая трубку, Брылев закашлялся.

— Разве не обидно? Роль, рязанского мужика в своем новом фильме Провоторов дал не мне, а Демиховскому. А ведь обещал. Неужели он не знает, кто такой Демиховский? Знает! Видел ли этот Демиховский, как пашут землю? Запрягал ли он хоть раз в жизни лошадь? Держал ли он когда-нибудь в руках косу? А ведь как я просил у Провоторова эту роль! Чуть ли не умолял. Я вижу этого крестьянина не только глазами, но и сердцем. Это живой кусок моей биографии. А Демиховский не только сам, но и его прадеды родились в Москве. Дед был комиссионером, отец служил в банке. Сам за всю свою жизнь настоящую землю, настоящую деревенскую работу видел разве только из окна мягкого вагона. — И снова натужный кашель душил Брылева. — А ведь когда-то мы с Провоторовым были друзьями. Вместе учились в театральном институте. Жили в одном общежитии. Потом работа в одном театре. И уж если говорить откровенно, то на афишах моя фамилия стояла раньше фамилии Провоторова. И крупнее ее набирали… А знаешь, кто отсоветовал Провоторову дать мне эту роль?

— Кто?

— Кораблинов.

— Не может быть!.. — Владимир всем телом подался вперед, словно в эту минуту ему сказали такое, после чего он должен непременно что-то предпринять.

— Подлец!.. Откровенный подлец!.. Со своего царственного трона он указал свите, окружающей его, своим гневным перстом на меня и… — Вскинув голову и замерев в позе, Брылев вытянул вперед правую руку, показывая пальцем, на круглый стул, стоявший у пианино. — И выразил свою монаршую волю: «Убрать!.. Не то!..» — Брылев гулко расхохотался. — И меня тут же убрали. Даже не нашли приличных слов, чтобы помягче сообщить мне об этом.

— Может быть, здесь получилось какое-нибудь недоразумение? Может, вам сказали неправду? — пытался оправдать Кораблинова Владимир. — Зачем ему это делать? Ведь когда-то вы были большими друзьями.

— Да, были когда-то друзьями!.. Да еще какие друзья!.. А сейчас говорит, что Брылев пьяница!.. Что до тех нор, пока Брылева не пропустить через семь паровых котлов лечебницы на улице Радио, настоящую роль ему давать нельзя — завалит. Так, говорят, и сказал… — Брылев стряхнул с кресла в ладонь табачные крошки и сунул их в карман. — Вот видишь, я и разоткровенничался. Ругаю режиссера, который доверил тебе главную роль. Ругаю того, на кого ты… да что там ты — многие актеры молятся. Не знаю, насколько искренне это поклонение, но некоторые смотрят на него как на бога.

— Демиховского? На роль мужика? Ничего не понимаю, — удивился Владимир.

— Да, да… на роль мужика, мамонька. Я тоже не понимаю. Многие не понимают!.. А вот твой Кораблинов все понимает.

Лицо Владимира посуровело. Не хотел он верить, что так жестоко и так предательски легко мог поступить Кораблинов со своим старым другом.

— Корней Карпович, — словно извиняясь, проговорил Владимир, — я нисколько не сомневаюсь в честности Сергея Стратоновича. Кроме творческих соображений, им ничто не руководит в искусстве. В этом я уверен. Не могу представить Кораблинова подлецом. Вас кто-то хочет поссорить с Сергеем Стратоновичем.

— Мою обиду можешь ему передать. Он ожирел, как барин. От поклонения у него кружится голова!.. Можешь так и передать ему.

— Почему вы так плохо обо мне думаете, Корней Карпович? — На щеках Владимира выступили розовые пятна.

Брылев долго молчал. Курил и рассеянно смотрел на дверь, ведущую в соседнюю комнату. Потом заговорил:

— Вот о тебе-то я, Володя, как раз думаю неплохо. Ты способный молодой человек. И хорошо, что, когда ты делаешь первые шаги, тебя никто не бьет дубинкой по ногам. И хорошо, что за плечами у тебя есть главная профессия — ты рабочий. А в нашу бытность некоторых били по ногам. Да еще как били! Но это — вопрос истории. Посоветую тебе только одно, пока ты только начинаешь. Страшное это дело — слава. Для одних она — крылья Икара. Для других — каменные жернова на плечах: чуть оступился — и ты раздавлен собственной ношей, Иконников, Разумовский, Орлов, Батурин — все это были люди могучего таланта! А чем все кончилось? С орбиты большого искусства они упали на порог маленькой пивной. Вот и я… Ты думаешь, почему я пью? Особенно вечерами, когда в городе зажигаются огни, когда тоска удавом завивается на шее… — Брылев со стоном вздохнул. — Ох, Володя, Володя!.. Знаешь ли ты, что такое одиночество? Нет. Не дай бог тебе знать, что это такое. — Брылев встал, подошел к окну, постоял, потом снова вернулся к креслу, но уже не сел. — Когда-то Корнею Брылеву доверяли главные роли. Корней Брылев не раз видел, как восторженно содрогался от аплодисментов зал и как этот восторг громовым эхом отдавался в его душе. И эта сверкающая вершина славы была достигнута несколькими взмахами крыла.

— По-вашему выходит — слава губительна? — спросил Владимир.

— Ты совершенно прав! — как отрубил, сказал Брылев. — Ты умница, и ты должен это понять. Талант твой не школярский, не вымуштрован, он от бога. Береги его. И не доведись судьбе твоей когда-нибудь уподобиться судьбе Орлова, Иконникова, Разумовского и твоего покорного слуги Корнея Брылева. — Он взял трость, отвинтил рукоятку и вылил из тайника в трости остатки вина в рюмку, которую он достал из буфета.

Пока Брылев пил, Владимир наблюдал, как крупно дрожали пальцы его рук, как всего его как-то передергивало, точно он вливал в себя сильнейший яд.

Когда выпил, то завинтил трость, пошел на кухню, ополоснул рюмку и снова поставил ее в буфет.

— Вот так-то, мой юный друг.

Чертовски люблю Есенина. Временами мне кажется, что в стихах его звенит голос моей души.

— Простите, Корней Карпович… могу я вам задать не совсем скромный вопрос? — спросил Владимир.

— Я слушаю тебя, Володя. Перед тобой я как на исповеди.

— Почему вы так много пьете?

— Я?.. — удивился Брылев. — Разве я пью, Володенька? Да я совсем не пью. Выпил я однажды. Всего раз в жизни. А теперь каждый день опохмеляюсь.

— И все-таки вы не ответили на мой вопрос.

— Начистоту?

— Да!

— Я пью потому… — таинственно проговорил Брылев, взметнув над головой указательный палец, — потому, что мне не дают настоящей, моей, роли. А настоящую роль мне не дают потому, что я пью. Вот он, тот замкнутый круг, через который никак не могут прорваться некоторые талантливые артисты. Получается как с московской пропиской: не прописывают в Москве потому, что человек не работает в Москве, а на работу не принимают потому, что нет московской прописки. — Брылев посмотрел на часы и засуетился: — Ступай скажи Светлане, что сегодня мы репетировать не будем. Я болен, Владимир вышел из столовой и через минуту вернулся.

— Светлане тоже сегодня нездоровится. Она просила репетицию перенести на завтра.

— Скажи ей, Володя, чтобы она эти дни поберегла горло. И не дай бог, если, как перед первым туром, наестся мороженого. Затем я и зашел. — Брылев надвинул соломенную, с потеками на серой ленте, шляпу на густую, с проседью шевелюру, взял свою неразлучную спутницу — трость и двинулся к выходу. — А ты, Володя, хорошенько приглядись к Кораблинову. Коварный он человек. С ним у тебя будет или грудь в крестах, или голова в кустах. Бывай здоров. — Эти слова он произнес, уже стоя на пороге, разделявшем коридор квартиры и лестничную площадку.

Владимир крепко пожал Брылеву руку.

— Корней Карпович, что бы вы ни говорили о моем учителе и режиссере, мое мнение о нем неколебимо: это большой артист, блестящий педагог и благородный человек.

— Ты молодец, Володя! — Брылев похлопал Владимира по плечу. — Так поступил бы и я, если бы на карту была брошена честь любимого учителя. Тогда считай, что Корней Брылев завистник, пьяница и неудачник…

— Нет, зачем же… — Больше Владимир не успел ничего сказать. Дверь за Брылевым захлопнулась, и он остался один в просторном, гулком коридоре.

Владимир вернулся в столовую. Вскоре пришла Светлана. Судя по разговору, доносившемуся из кухни, Владимир понял, что тетка собирается уходить. У Каретниковых будет только завтра.

— Лана, — глухо прозвучал ей в ответ голос Стеши. Вместо «ладно» она произносила «лана».

Капитолина Алексеевна ушла. Проститься с Владимиром она почему-то не сочла обязательным.

Все то время, пока тетка собиралась уходить, Светлана молча стояла за креслом, на котором сидел Владимир. И хотя он не видел ее, но как-то особо ощущал, что руки ее лежали на спинке кресла. Он чувствовал тепло этих рук, он слышал ее дыхание.

— Володя, мне страшно… — еле слышно проговорила Светлана.

— Мне тоже, — не шелохнувшись, ответил Владимир.

— Что мне делать?

— Ты не должна идти на это свидание.

— Я не могу не пойти на это свидание…

Владимир повернулся к Светлане. В глазах ее стояли слезы.

— Я так устала, Володя. Ступай и ты отдохни. Я пойду прилягу.

— О чем бы говорили с теткой?

— Она звонила Кораблинову.

— О чем они говорили?

— Кораблинов пригласил нас отужинать в ресторане. Он был очень рад звонку.

— Вы вдвоем пойдете на это свидание?

— На это свидание тетя не пойдет. Она сказала, что ей нездоровится.

— Кто же пойдет?

— Я.

Владимир молча взял с подоконника папку. Первый раз за последний год он расстался со Светланой, не поцеловав ее и не пожав ей руки.