Онлайн чтение книги Родник пробивает камни
ГЛАВА ТРЕТЬЯ

По командировке министерства Дмитрий Петрович Каретников уезжал на два года в Индию. Вместе с ним уезжала и его жена, Елена Алексеевна. На сегодня Дмитрий Петрович записался на прием к начальнику главка Артамонову, чтобы попросить о том, о чем не совсем удобно было поднимать вопрос неделю назад, когда министр принимал всю группу отъезжающих в Индию. По дороге в министерство он живо представил себе просторный кабинет начальника главка, его ясную, простодушную улыбку и даже составил в уме первую фразу, с которой начнет излагать свою просьбу. Ничего не случится, если он выедет позже других на две недели: единственная дочь, которой в августе исполняется всего-навсего семнадцать лет, остается одна, без родительского глаза.

Все доводы, которые Каретников обдумал за бессонную ночь, он выложит Артамонову не торопясь, резонно и без сентиментальных отцовских отступлений.

И вот Дмитрий Каретников сидит перед Артамоновым. Оба закурили. Вначале разговор шел о заводе, на котором Артамонов до войны работал ведущим инженером в конструкторском бюро, а когда стали учащаться телефонные звонки, все больше и больше отвлекающие внимание начальника главка от посетителя, Каретников понял, что пора переходить к тому главному, что привело его к этому очень занятому человеку, у которого каждая минута в большой работе.

— Ну что ж, Дмитрий Петрович, горжусь, что наши ильичевцы всегда идут в правофланговых. Смею вас также порадовать: ваш метод проверки обработанных деталей на инструментальном микроскопе уже на полном ходу у наших друзей сибиряков. На днях получил от них отчет. Так и пишут: работаем на шлифовальных станках по методу Каретникова. Хотел вам специально позвонить, а вы тут как тут и сами!

— Спасибо, Леонид Андреевич… Только при случае расскажите сибирякам — пока они осваивали наш прошлогодний метод, мы тут, у себя, придумали кое-что похитрее. Такое, что скоро наши вчерашние инструментальные микроскопы станут гагаринским витком по сравнению с многодневным полетом Андриана Николаева и Владимира Шаталова.

— Так что ж, прекрасно! — оживился Артамонов. — Можно и в гости приглашать сибиряков? Думаю, не грех поделиться секретами фирмы?

Перекатывая по столу толстый красный карандаш, Артамонов всматривался в лицо Дмитрия Каретникова. Он видел, что с годами тот все больше и больше походит на отца… Та же неторопливая и уверенная законченность в движениях, та же манера на вопросы отвечать не сразу, а подумав, взвесив. Даже ухмылка и та отцовская: не то себе на уме что-то таит, не то хочет сказать: «Ты желаешь посмотреть мою руку?.. Ну что ж, я тебе покажу ее. Но покажу не всю сразу, а только пока один палец, от силы — два, а ты сам по этому пальцу догадывайся, какие у меня остальные пальцы и какая у меня рука…» О таких, как Каретников, не скажешь, что он весь на ладони.

— Можно и пригласить, Леонид Андреевич. Только не сейчас, а зимой. И пусть приезжают не с пустыми руками, а с мешком мороженых сибирских пельменей. Это их фирменный закус.

Артамонов зычно расхохотался. Шутка Каретникова ему пришлась по душе. А сам думал: «Весь в отца!.. Порода!.. Наверное, в прошлом из кержаков. В характере у них есть что-то от упрямства и стойкости протопопа Аввакума…»

— Чем могу быть полезен, Дмитрий Петрович?

Механически делая какие-то пометки в календаре, Артамонов знал, что тот не сразу и не единым духом выпалит то, с чем пришел, а поэтому хотел использовать маленькую паузу в беседе, чтобы сделать важную заметку.

В кабинет вошла молоденькая секретарша, молча и уверенно прошла к столу и, не взглянув на Каретникова, положила перед начальником бумагу с фирменным бланком, прежде чем уйти, она сообщила, что приема ждет академик Батурин и что он записан на двенадцать часов. Сказала и, не дождавшись ответа Артамонова, простучала каблучками по звонкому паркету по направлению к высокой двери.

Артамонов посмотрел на часы. Времени пять минут первого. Мельком взглянул на свои часы и Дмитрий Каретников. Понимая, что время начальника главка распределено жестко, кратко начал излагать суть своей просьбы.

Положив карандаш в пластмассовый канцелярский стакан, Артамонов внимательно слушал Каретникова. Ни разу не перебил вопросом, не рассеял свое внимание даже тогда, когда разговор был дважды прерван звонком из Совета Министров.

А когда Каретников замолчал, Артамонов вышел из-за стола, скрестил на груди свои большие и сильные руки и, пружинисто покачиваясь на носках, некоторое время молча смотрел на Дмитрия Петровича. Улыбался так, как будто только что изобличил его в грехе, который сам тайно носит в душе. И Каретникову вдруг показалось, что Артамонов улыбается не ему, а каким-то своим собственным мыслям.

— Смотрю я на вас, Дмитрий Петрович, и в вашем образе, во всех ваших заботушках, хлопотах и волнениях как в зеркале вижу себя. Как отец в отце.

— Значит, нельзя? — подавленно спросил Каретников, пока еще не понимая, почему Артамонов заговорил об отцовских чувствах.

— К сожалению, нельзя. Никак не получается…

Взгляд начальника главка остановился на политической карте мира, висевшей на стене.

— Я вас понимаю, Дмитрий Петрович. — Артамонов сделал паузу. — Но государственный договор скреплен главами правительств. Срок начала и окончания работ оговорен особо, оговорен жестко. — Артамонов помолчал, зачем-то передвинул с одного конца стола на другой большой настольный календарь. — Как отца я вас понимаю. У меня у самого в этом году младшая поступает в авиационный. А тут жену три дня назад положили в Склифосовского с аппендицитом. Сам завтра дней на десять вылетаю на Дальний Восток. Дочка остается с почти слепой бабушкой, которой уже восемьдесят два. Впереди два экзамена, самых сложных. К тому же в технических вузах женский пол на приемных, как известно, экзаменуют с пристрастием. Так что, светлейший… — Артамонов стряхнул с зеленого сукна стола табачные крошки и простодушно улыбнулся. «Светлейшими» он любил называть подчиненных, к которым питал особое уважение. — У нас на Тамбовщине в молодые годы пели частушку: «И не думай, и не мысли…» — Артамонов вышел из-за стола, крепко пожал руку Каретникову. Оба крупные, осанистые, пятидесятилетние, они стояли посреди просторного кабинета на натертом до зеркального блеска дубовом паркете. Как два могучих дерева посреди ржаного поля. Они знали друг друга давно, с тех времен, когда Артамонов работал старшим инженером на заводе, и фамилия Каретниковых ильичевцам уже известна была. — На прощание желаю всего того, что можно пожелать другу и брату. А главное, главное — помните, что вы посланник большого государства. Все остальное — с вами. Как говорил мой покойный дед: с богом. — Тут же, словно сказав что-то лишнее, панибратское, он вскинул голову. — А что? Как ни говорите, а наши деды были мудрыми людьми. — И будто вспомнив что-то важное, Артамонов оживился, — Да, кстати, как отец? Почему бы на время экзаменов ему не взять шефство над внучкой? Да он, если разобраться, может заткнуть за пояс всех нас, родителей, вместе взятых. То, как Петр Егорович может говорить с молодыми, — нам с вами и не снилось. Старик еще крепкий, персональный пенсионер, любящий дед… Чего вам еще нужно?!

Каретников крепко пожал руку Артамонову и у самых дверей, до которых дошел с ним, сказал:

— Спасибо, Леонид Андреевич! Насчет старика вы здорово надумали… Правда, последнее время отец немного прихварывает… Но не проходит месяца, чтобы не побывал на заводе.

На прощание Артамонов бросил:

— Привет нашим заводским, всем, кто меня помнит.

— Будет сделано.

В просторной приемной сидели несколько человек. Ждали своей очереди к начальнику. Каретников прошел мимо них торопливо, словно молчаливо извиняясь, что непростительно долго пробыл в кабинете.

В зеленом министерском дворике с симметричными асфальтированными дорожками и площадкой для ведомственных машин Дмитрия Петровича ожидала черная генеральская «Волга», в которой сидели шофер и Капитолина Алексеевна; по выражению ее лица Каретников еще издали понял, что она уже изрядно нервничает. «Ничего, пусть попотеет, у нее лишний вес», — подумал он. А когда подходил к машине, то словно спиной почувствовал на себе чей-то взгляд сверху. Невольно повернулся. Взгляд его взметнулся к третьему этажу. Широкое окно кабинета Артамонова было распахнуто. Опершись левой рукой о подоконник, Артамонов поднял правую руку и на прощание энергично помахал ею Каретникову, который остановился и в ответ ему послал пожатие рук, крепко сомкнутых над головой.