Онлайн чтение книги Родник пробивает камни
ГЛАВА СОРОКОВАЯ

На республиканском смотре художественной самодеятельности драматический коллектив Дома культуры завода, поставивший пьесу «Люся Люсинова», был отмечен Дипломом первой степени и выдвинут на всесоюзный смотр. Главную роль в спектакле играла крановщица Светлана Каретникова.

О талантливом исполнении главной роли в спектакле писала «Советская культура», писала «Комсомольская правда». Театральные фоторепортеры больше часа мучили Светлану после спектакля, стараясь зафиксировать особенно впечатляющий поворот головы, выражение лица, целую мизансцену…

…И вот сегодня в переполненном зале Кремлевского театра (а среди зрителей была добрая половина своих, заводских) ильичевцы ставили «Люсю Люсинову».

Шел последний акт спектакля. Приближалась развязка. Кипел бой на одной из улиц Замоскворечья… В пороховой дымке виднелись зубцы Кремлевской стены и силуэт Никольской башни. С оружием в руках, обмениваясь короткими фразами-командами, между баррикадами пробегали и проползали красногвардейцы. Последний бросок в последнем, решающем штурме Кремля… И чем накаленней и драматичней становилась обстановка боя, тем глубже погружался в тишину замерший зрительный зал.

В третьем ряду сидели члены жюри. Их было девять человек. Был среди них и Кораблинов. Совсем седой, но по-прежнему гордый и величественный. Рядом с ним сидел Волчанский.

В директорской ложе разместились директор завода, секретарь парткома, его заместитель Таранов, председатель завкома, главный инженер завода и Петр Егорович Каретников. За их спиной весь спектакль простоял Владимир Путинцев. В темном вечернем костюме, в белоснежной сорочке, он выглядел строго и несколько официально.

Мать и отец Светланы вместе с Брылевым и Капитолиной Алексеевной сидели в соседней ложе.

Несколько раз дежурная по правому крылу амфитеатра предлагала Владимиру стул, но он благодарил за любезность и отказывался. Ему не сиделось. Он видел четкий профиль Кораблинова, напряженно следил, с каким неослабевающим вниманием взгляд старого режиссера был прикован к сцене. Видел также Владимир, как Дмитрий Петрович Каретников, счастливый и полный отцовского достоинства, не спускал глаз с дочери. Рядом с ним затаив дыхание, не шевелясь сидела Елена Алексеевна.

Оба они в эти часы, пожалуй, меньше всех из сидящих в зале следили за тем, что происходило на сцене. Не только драматизм событий в пьесе волновал отца и мать Светланы и наполнял их души огромным чувством сопереживания.

Брылев весь спектакль сидел чинный и торжественный. Он был уверен, что не кто-нибудь, а он, Корней Брылев, первым открыл в Светлане Каретниковой искорку таланта. Это он, а не кто другой, девизом мечты Светланы и надежд ее начертал перед ней древнюю мудрость римлян: «Per aspera ad astra!»

И он был прав. «Смотрите, люди!.. — всем своим счастливым видом как бы восклицал Брылев. — Это моя работа! Здесь все мое: моя закваска, мой труд… Моя школа!..»

Никогда Брылев не думал, что злопамятный и болезненно тщеславный Кораблинов в интервью для «Советской культуры» может выступить с такой высокой оценкой игры Светланы. И это после всего того, что случилось четыре года назад. Об инциденте в ресторане «Чайка» Брылев знал. Знал он и о последнем визите Кораблинова к Светлане домой, когда он принес приказ о зачислении ее в институт.

Спектакль заканчивался… Гибель героини протяжным многогрудым вздохом отозвалась в замершем зрительном зале.

Героиня умирала на баррикадах. Умирала с улыбкой гордости и надежды, что жизнь прожита не даром. И последние слова, которые произнесла она: «Товарищи!.. Друзья!.. Пронесите меня туда, вперед, где бой!.. Туда, где бой!.. Там мне будет легче…», — прозвучали, как шелест крыльев смертельно раненной чайки. А потом она затихла.

Вот прозвучали последние грозовые аккорды побеждающей музыки революции.

Упал занавес.

Минутная тишина, сковавшая зрителей, вдруг разорвалась. Аплодисменты хлынули на сцену, затопили зал и, распахнув двери, вырвались в вестибюль.

Спектакль закончился… А тяжелый занавес все поднимался и опускался, опускался и поднимался. Когда все участники спектакля вышли на поклон, к ногам Светланы упали цветы, брошенные кем-то из заводских. Напирая на обитый бархатом барьер, за которым была оркестровая яма, взволнованные зрители отбивали ладоши. Потом еще и еще летели цветы к ногам красногвардейцев Замоскворечья. А Брылеву казалось, что весь этот взвихренный прибой аплодисментов накатывался на его ложу, где сидит он, первый учитель и режиссер Светланы.

Капитолина Алексеевна, комкая носовой платок, с трудом удерживала себя на месте. Потом она встала. Ей казалось, что все, что проходит перед ее глазами, — сон, который может каждую минуту оборваться. Наклонившись к уху Брылева, она горячо и взволнованно шептала ему, продолжая громко хлопать в ладоши:

— Корнеюшка, милый, ты только посмотри на Сережку Кораблинова! Мне кажется, я дважды заметила на его глазах слезы!

— Таким я редко его видел, — ответил Брылев, который тоже стоял и аплодировал.

Потом из зрительного зала прогудел чей-то немолодой бас, который тут же был подхвачен дружными, более звонкими голосами:

— Режиссера!..

— Корнея Брылева!

— На сцену!..

— Режиссера!..

Брылев поправил галстук, приосанился, оглядел сверху вниз партер, бегло окинул глазами амфитеатр и, чувствуя на себе взгляды знакомых и совершенно незнакомых людей, которые, обернувшись к его ложе, продолжали аплодировать, тронул за локоть Капитолину Алексеевну:

— Пойду! Положено по ритуалу.

Поддерживая под локоть Капитолину Алексеевну, Брылев вышел из ложи и служебным коридором направился на сцену.

Еще три раза поднимался и опускался занавес, когда на сцену на поклон выходил режиссер спектакля Корней Брылев.

И снова неслось из зала:

— Браво!.. Браво!..

Секретарь комитета комсомола завода легко вспорхнула на сцену, подбежала к Брылеву, вручила ему букет белых и красных роз и, крепко обняв его дважды, поцеловала в щеки.

Как только снова упал занавес, Корней Карпович дал исполнителям знак покинуть сцену. И они разбежались по своим гримуборным. Последним сцену покинул Брылев. Уходя, он сказал рабочему, отвечающему за занавес:

— Если будут просить Каретникову, дайте еще один занавес. Только для нее одной.

Светлану Брылев нашел в ее гримерной. Из широкого окна, зашторенного голубыми креповыми портьерами, была видна зубчатая Кремлевская стена, башни, соборы… И этот величественный вид из окна сразу бросил свой особый свет на все, что находилось в гримерной: на зеркала, на подзеркальники, на коробки с гримом, на парики, флаконы, на предметы туалета и костюмы…

Из служебного динамика, стоявшего на подзеркальнике большого трюмо, несся приглушенный прибой аплодисментов, сквозь которые были слышны выкрики: «Браво!.. Браво!.. Каретникову!.. Каретникову!..»

Брылев подошел к Светлане, поклонился и, слегка обняв ее, поцеловал в щеку.

Капитолина Алексеевна, от счастья совершенно поглупевшая и разомлевшая, сидела в кресле против Светланы и не сводила с нее глаз.

А из динамика по-прежнему раскатисто и гулко неслось: «Каретникову!..»

Кто-то невидимый приоткрыл дверь гримерной и прокричал:

— Каретникова, на поклон!..

— Это наши заводские буйствуют, — сказала Светлана и выбежала из гримерной.

Брылев стоял бледный, прислонившись спиной к стене. Голова его была высоко запрокинута. Можно было подумать, что он размышлял о чем-то постороннем, своем, не имеющем отношения к спектаклю.

Капитолина Алексеевна приглушила динамик и подошла к Брылеву.

— Родимый мой, Корнеюшка!.. Хочешь, я на колени встану перед тобой?! Ведь это ты… ты все сделал! Не только ей, но и тебе аплодирует зал!

Брылев сдержанно поклонился и поцеловал руку Капитолины Алексеевны.

— Спасибо, Капелька.

В гримерную с корзиной цветов вошел Владимир. Он выглядел торжественно-взволнованным. Почти с порога поклонился Капитолине Алексеевне. Поставив цветы на подзеркальник, он молча пожал руку Брылеву, поклонился ему и отошел.

Вбежавшая с букетом гвоздик Светлана бросилась Владимиру на грудь. Некоторое время они стояли неподвижно. Лицо Владимира было строго. Откуда-то вывернулся фотокорреспондент в мятом берете, увешанный камерами разных размеров и марок. Сделав несколько снимков с разных точек, он помахал рукой в знак благодарности и, открыв дверь ногой, поспешно исчез.

Широко распахнув дверь, в гримерную вкатила тележку буфетчица в белом халате. На тележке стояло эмалированное ведро со льдом, из которого торчали четыре серебряных горлышка шампанского. Рядом с ведром стояло около дюжины фужеров, конфеты, ваза с фруктами.

Буфетчица по-хозяйски расставила на круглом столике шампанское, фрукты, конфеты и фужеры. Улыбчиво кивнула в сторону Владимира и выкатила из комнаты тележку.

Светлана выключила динамик. В комнате наступила непривычная тишина. И в ту самую минуту, когда никто из находящихся в гримерной еще не привык к новой обстановке — тишина как-то по-особенному продолжала звенеть, — вошел Кораблинов. Он был в черном с серебряной искринкой, вечернем костюме. Как и в былые годы, прямой и осанистый. Та же снисходительно-загадочная улыбка бродила по его губам. В руках он держал белые розы.

Кораблинов неторопливо подошел к Капитолине Алексеевне, поцеловал ей руку, кивком поздоровался с Брылевым, решительно и вместе с тем мягко подошел к Светлане. Улыбка добра и искренней радости освещала его лицо.

Светлана была глубоко растрогана. Она приняла от Кораблинова розы и поблагодарила его.

Делая вид, что он не замечает Владимира, стоявшего у круглого столика и протирающего бумажными салфетками фужеры, Кораблинов долго и восхищенно смотрел на Светлану. Потом, все так же мягко улыбаясь, заговорил:

Владимир подошел к Светлане и, делая вид, что он не узнал Кораблинова, сказал ей:

— Я на несколько минут отлучусь. Мне нужно срочно поговорить с Волчанским.

— Володя, приведи, пожалуйста, дедушку и маму с папой. Сами они сюда прийти не осмелятся. Или не найдут дорогу.

— Хорошо.

Владимир ушел. Светлана стояла посреди комнаты прижав к груди белые розы. Растерялась и Капитолина Алексеевна. Один лишь Корней Брылев сохранил спокойствие. Не умаляя чувства собственного достоинства учителя и режиссера, которому сегодняшний день подарил заслуженный успех, он продолжал стоять невозмутимо. Он ждал, когда Кораблинов подойдет к нему первым, обнимет и от души поздравит. И он дождался. Он знал, что Кораблинов должен это сделать.

Объятие Кораблинова для Брылева стоило многого.

И этот крепкий, дружеский поцелуй… С трудом Корней Брылев сдержал слезы. Ведь когда-то они не просто вместе учились. Дружили, как братья.

— Спасибо, Сергей, — дрогнувшим голосом произнес Брылев, продолжая жать руку Кораблинова. — Не уходи, я пойду поздравлю остальных исполнителей. Очень прошу — дождись меня.

Кораблинов приложил ладонь к груди:

— Слушаю и повинуюсь.

Брылев что-то шепнул на ходу Капитолине Алексеевне и вышел.

Кораблинов снова вернулся к Светлане:

— Блестяще!..

— Спасибо, Сергей Стратонович. Ваша похвала мне особенно дорога.

— Свой восторг и свои оценки я уже высказал в газетном интервью. Вы его читали?

— Да… Я читала… Спасибо…

— А сейчас я пришел не только поздравить вас, но и сделать вам предложение.

— Какое?

Лицо Кораблинова стало по-деловому строгим.

— С одним молодым драматургом мы начали работать над киносценарием. Осенью думаем закончить его и зимой приступить к съемкам.

— О чем будет этот фильм?

— О вас. — Ответ Кораблинова прозвучал твердо, как заранее продуманный и решенный.

— Я… не совсем понимаю вас, Сергей Стратонович. Что значит обо мне?

— Вот именно о вас, Светлана Дмитриевна. О девушке, которая с детских лет стремилась стать актрисой. О том, как эта девушка под руководством талантливого и опытного актера готовила себя для поступления в театральный институт и как по воле некоторых обстоятельств и в силу особенностей характера своей тетушки, — Кораблинов посмотрел на Капитолину Алексеевну и подмигнул ей, — вместо института она идет работать на завод… И как эта девушка, до самозабвения влюбленная в завод и в искусство, продолжая углублять свой талант в самодеятельности, в конце концов становится актрисой. Свою мечту она осуществила не через столичный театральный институт, а через драматический коллектив завода.

Предложение Кораблинова для Светланы было неожиданным.

Капитолина Алексеевна с трудом сдерживала себя, чтобы не вмешаться в разговор. Мимикой своего выразительного лица и судорожными движениями рук она как бы выговаривала: «Соглашайся, дуреха!.. Соглашайся во всем, разберемся потом!..»

— Кто будет ставить этот фильм? — спросила Светлана.

— Я. Фильм этот мы назовем «Третий тур». Вы его помните?

— На всю жизнь, — заливаясь краской стыда, ответила Светлана. — Я знаю: я была тогда очень дерзка и, может быть, не права.

— Нет, вы вели себя так, как может вести себя только талантливый и сильный человек.

— Этот экзамен до сих пор снится мне по ночам, — сказала Светлана.

— Помню его и я.

— Кто же будет играть роль… — Светлана замялась, но Кораблинов догадался, о чем она хочет спросить.

— Народного артиста, который многое изменил в судьбе абитуриентки, ожидающей третьего тура? — В смятой улыбке Кораблинова засветилось чувство собственной давнишней вины.

— Да.

— Его буду играть я. Режиссера-репетитора этой талантливой девушки будет играть Корней Брылев. — Кораблинов оглянулся по сторонам, выискивая взглядом Брылева, который только что вернулся в гримуборную и складывал в папку программки и помятую афишу, испещренную росписями исполнителей ролей.

Брылев подошел к Кораблинову и крепко стиснул его руку.

— Благодарю! Вчерашнего пьющего Брылева будет играть сегодняшний непьющий Брылев, — сказал он и поцеловал руку Светлане.

Предложение Кораблинова взволновало Светлану не только своей неожиданностью, но главным образом, тем, что ей предлагали впервые в жизни такую ответственную и сложную роль… Да еще в кино. Но тут же вместе с радостью в душе колыхнула смутная и пока еще ничем не объяснимая тревога, как только она вспомнила о Владимире. — Что это — неужели старинная обида за друга обдала таким жаром ее сердце?

И она решила идти напролом, не обращая внимания на предостерегающие взгляды и кивки тетки.

— А кто будет играть роль студента, которого сначала вознесли до небес, дав ему главную роль в фильме, а потом лишили его этой роли и с позором изгнали из съемочной группы?

Молчание было нелегким. Кораблинов зачем-то прошелся но комнате, посмотрел в зеркало, подтянул узел галстука и, подойдя к столу, поправил в вазе цветы.

— Пока остановился на Олеге Прохорове. Талантливый молодой актер!

— Сергей Стратонович, ваше предложение для меня очень неожиданно. Оно, как… свалившаяся с неба огромная глыба счастья… Но…

— Что «но»? — Лицо Кораблинова посуровело.

— Что это еще за «но»?! — не выдержав испытания, почти выкрикнула Капитолина Алексеевна и, метнувшись с кресла, сделала несколько шагов к Светлане. Но ее вовремя удержал Брылев, дав понять, что подобное вмешательство может только помешать делу.

Светлана даже не взглянула на тетку. В эту минуту она чем-то напоминала Люсю Люсинову, когда ее допрашивал жандарм. На лице непреклонность, уверенность в правоте своих мыслей и дела.

— К сожалению, я вынуждена поставить условие.

— Хочу знать его, — спокойно проговорил Кораблинов.

— Я с великой радостью готова сниматься в вашем фильме, но… только в том случае, если роль студента ВГИКа будет играть Владимир Путинцев.

Что-что, а уж это условие для Кораблинова было поистине неожиданным. Даже дерзким. Корней Брылев, который во время всего разговора торжественно и молча курил свою трубку, стремительно встал с кресла и нервно прошелся по гримерной.

Капитолина Алексеевна так болезненно сморщила лицо и так сокрушенно и безнадежно покачала головой, словно всем своим видом хотела закричать: «Сумасшедшая… Что ты делаешь?! Одумайся!..»

Кораблинов еще раз посмотрел на свое отражение в зеркале, по привычке поправил галстук и, оставшись доволен собой, резко повернулся к Светлане:

— Кто будет вам Путинцев?

— Он мой друг… — подавленно ответила Светлана. — И… скоро будет… моим мужем.

Кораблинов откупорил бутылку нарзана, налил бокал а выпил.

Капитолина Алексеевна, потеряв всякое самообладание, начала двигать стулья и кресла, стоявшие у зеркал.

— Что это вы все стоите, друзья?! Можно подумать, что решается вопрос: быть войне или миру?

— Вот именно, Капитолина Алексеевна, — ответил Кораблинов. — На карту брошен один вопрос: война или мир?

На выручку пришел Брылев со своей несокрушимой примиренческой улыбкой.

— На этот счет у русского народа есть мудрая пословица: «Лучше плохой мир, чем добрая ссора».

Кораблинов пересек комнату и решительно подошел к Светлане. Долго смотрел ей в глаза. Потом с расстановкой сказал:

— Я принимаю ваше условие. Роль студента ВГИКа будет играть Владимир Путинцев. Где он сейчас?

Светлана растерялась:

— Он здесь, в театре… Разговаривает с режиссером Волчанским. Он скоро вернется. Если он нужен, я за ним сбегаю…

— Пригласите его, пожалуйста.

— Я сейчас… — Светлана стремительно метнулась из гримерной.

Капитолина Алексеевна положила ладонь на грудь и, закатив глаза, взмолилась:

— Сереженька, не будь жестоким! Ведь она еще девочка! Ты же видишь, как они любят друг друга. Ты же сам когда-то говорил, что Володя талантливый молодой человек. Я умоляю тебя, Сереженька!..

— Капелька, помоги лучше Светлане найти Путинцева, — попросил ее Кораблинов.

Капитолина Алексеевна сделала нечто вроде реверанса, кокетливо улыбнулась и почти выбежала из гримерной.

Кораблинов подошел к Брылеву и опустил на его плечо свою большую, тяжелую руку:

— Что скажешь, Корнеюшка?

По лицу Брылева проплыла тень озабоченности и сомнения.

Глядя себе под ноги, он ответил:

— Володя эту роль сыграет сердцем. Только как вот… насчет…

— Насчет чего? — сдвинув брови, перебил его Кораблинов.

— Ну, насчет… диалога в кабине ресторана… Под мокрой березой… Помнишь? Придется оставить за кадром? Ведь я все знаю. Володя мне был все эти годы за родного сына.

Кораблинов зычно, от души, расхохотался.

В какие-то секунды многое ему вспомнилось: «Метрополь», ресторан «Чайка», проливной дождь и гроза, до нитки вымокший Владимир, занесший над ним свою сильную руку, и слезы Светланы…

— Нет, нет, Корней, придется все повторить… Без этого диалога сценарий рассыпается. Эти кадры будут вершиной драматического конфликта. — Кораблинов печально вздохнул. — Да, вот так-то, мой милый старый друг. В искусстве не может быть фальши.

— Смотри сам. Тебе видней. А то как бы опять…

— Что опять?!

— Как бы вместо конфликта на экране… — Брылев боязливо огляделся по сторонам, — не получился новый конфликт в жизни.

Кораблинов снова расхохотался, обнажив свои ровные зубы.

— Теперь его не получится, Корней. — Он стиснул худые плечи Брылева в своих руках. — Теперь, старина, все на своих местах! Да и мы с тобой давно перебесились.

Вошли Светлана, Капитолина Алексеевна и Владимир.

Брылев подошел к Капитолине Алексеевне и спросил, почему они не пригласили сюда Петра Егоровича и родителей Светланы.

— Они придут минут через десять. Их приведет билетерша партера. Мы уже договорились.

На лице Владимира Кораблинов прочитал недоверие и смятение. Очевидно, Светлана ему успела вкратце передать свой разговор с Кораблиновым, но он еще не до конца понял его значение и важность.

— Здравствуй, Володя, — Кораблинов приблизился к Владимиру и протянул ему руку. — Здравствуй, говорю.

— Здравствуйте, Сергей Стратонович, — пересохшим голосом ответил Владимир. Он и сейчас, спустя несколько лет после их последней встречи в ресторане «Чайка», ощущал на себе могущество и влияние какой-то неукротимой и вместе с тем коварной силы большого художника.

— Вернулся, блудный сын?.. — ворчливо проговорил Кораблинов, разглядывая его с ног до головы. — Возмужал, поматерел!..

— Не блудный, а прогнанный сын, — стараясь через силу улыбаться, ответил Владимир.

— Я надеюсь, Светлана Дмитриевна уже сообщила, зачем я пригласил тебя?

Владимир молчал.

— Да, я ему в общих чертах рассказала и думаю, что он меня понял, — ответила за Владимира Светлана.

— Что же ты молчишь? Ведь это будет главная мужская роль!

Владимир даже побледнел.

— Вряд ли я сейчас смогу играть эту роль…

— Почему? — Кораблинов скрестил на груди свои руки и, пружинисто покачиваясь на носках, в упор рассматривал Владимира.

— Володя?! Ты думаешь, что ты говоришь?! — Ошеломленная таким ответом, Светлана зажала в ладонях свои пылающие щеки.

Владимир по-прежнему неподвижно стоял посреди гримуборной, еще не до конца поборов внутреннее волнение. Лицо его оставалось бледным. Словно не расслышав упреков Светланы, стараясь выглядеть спокойным, он решительно ответил:

— Недавно я снимался в пробах на главную роль в фильме у Корнеева.

— У Корнеева? — резко переспросил Кораблинов.

— Да.

— И что же?

— Только что Корнеев сообщил мне, что я утвержден в главной роли. Съемки начнутся через две недели.

— Почему ты раньше мне ничего не сказал об этом? — с обидой в голосе спросила Светлана.

— Просто из суеверия.

Кораблинов сел в кресло и, пристально разглядывая Владимира снизу вверх, спросил:

— Значит, ты не можешь сниматься в большой роли в фильме, где будут играть твоя невеста Светлана Каретникова, твой старый друг и учитель Корней Брылев и твой… — Кораблинов сделал паузу, подбирая точные слова, которыми он может сказать о себе. Но его опередил Владимир:

— И мой любимый режиссер, на которого я чуть ли не молился и который вышвырнул меня, как щенка, из студии.

Кораблинов порывисто встал с кресла.

— Ты злопамятен, Володя. А это плохо.

Голос Владимира окреп, бледность на щеках исчезла. Он пришел в себя.

— А где гарантия, что на этот раз вы не выбросите меня за борт?

Кораблинов подошел к Владимиру и положил свою тяжелую руку ему на плечо.

— Если ты до сих пор носишь в душе обиду, то выскажи ее. Будет легче. Знаю по себе.

— Я очень хочу сниматься в вашем фильме. Но…

— Что «но»? И у тебя «но»?!

— Я боюсь вас, — тихо и как-то до кротости искренне проговорил Владимир.

Болезненно морща загорелый лоб, Кораблинов что-то мучительно припоминал. Наконец вспомнил.

— В каком году погиб твой отец?

— В сорок первом.

— Ты помнишь своего отца?

— В день его смерти я еще не родился.

Ход мыслей Кораблинова и его вопросы были никому не понятны. Недоверие и боязнь Владимира, а также растерянность Светланы сделали Брылева еще более настороженным. Капитолина Алексеевна теперь уже смутно понимала происходившее. Несколько раз на лице ее было написано выражение, с которым люди неистово кричат своему собеседнику: «Ты куда, дурачина!.. На тебя сваливается счастье, а ты чего-то раздумываешь, ломаешься, как копеечный пряник…»

И снова рука Кораблинова легла на плечо Владимира.

— Роль студента в «Третьем туре» ты можешь играть и не играть. Это твое дело. Но я прошу тебя, Володя, об одном: поверь, что я всегда любил тебя. Всегда… — Голос Кораблинова дрогнул, и он неожиданно смолк.

— Я слушаю вас, Сергей Стратонович.

— Ты можешь забыть старую обиду?

— Да.

Кораблинов повернулся к Светлане:

— Когда у вас свадьба?

Светлана растерялась. Стыдливо оглядевшись по сторонам, она остановила взгляд на Владимире и, словно получив подтверждение своим мыслям, повернулась к Кораблинову:

— Через две недели. В последнее воскресенье этого месяца.

— Володя, я хочу быть на вашей свадьбе твоим посаженым отцом.

Капитолина Алексеевна поднесла к глазам платок и всхлипнула.

Голос Владимира дрожал:

— Я… Сергей Стратонович… Собственно… — И он почувствовал, как горло перехватили спазмы. — Спасибо…

Кораблинов заключил Владимира в крепкие объятья и по-русски три раза поцеловал его.

Никто почти не слышал, как дверь бесшумно открылась и в гримуборную вошли Елена Алексеевна, Дмитрий Петрович и Петр Егорович Каретниковы. Светлана стояла к ним спиной. А когда обернулась и увидела вошедших, то бросилась на шею матери и, повизгивая от радости, целовала ее щеки, глаза…

Брылев взял за руку Петра Егоровича и нарочито громко, как конферансье, представил его Кораблинову:

— Главный консультант спектакля… Участник Октябрьских боев и штурма Московского Кремля, ветеран завода, бывший красногвардеец Замоскворечья Петр Егорович Каретников!.. Прошу любить и жаловать!..

— Не перехвалите, Корней Карпович, — смутился старик.

— Дедушка Светланы? — удивленно спросил Кораблинов.

— Так точно! Одного сплава, одной породы, одной каретниковской закваски! А это, — Брылев уважительно показал в сторону Дмитрия Петровича и Елены Алексеевны, — родители нашей сегодняшней дебютантки!

— Вашей дочерью можно гордиться! — проникновенно сказал Кораблинов.

Еще не поборов смущения, Каретниковы по очереди жали руку Кораблинову, называли свои имена, а сами нетерпеливо ждали момента, чтобы обнять дочь и внучку, поздравить ее с успехом.

— А потом… — Кораблинов развел широко руками и хотел сказать что-то еще, но, видя, что сияющие от счастья родители и дед его уже не слушают, по очереди зацеловывая Светлану и тиская ее в объятиях, отошел в сторону. Стоял и любовался полнотой сдержанного отцовского счастья, чистотой материнских слез, стыдиться которых в эти минуты просто грех. Особенно покорил его дед Светланы. Он прижал внучку к груди и, глядя куда-то поверх голов всех, кто находился в комнате, сказал, словно они были вдвоем.

— Спасибо, дочка.. Спасибо… Так вот всегда нужно… И в жизни у тебя чтоб было так, как у Люси Люсиновой. — Лицо деда было суровым.

В худом, высоком и сутуловатом старике Каретникове наметанным глазом режиссера-художника Кораблинов увидел яркий социальный типаж, человека с большим и светлым прошлым. Повернувшись к Брылеву, он театрально-царственно предложил:

— Корней Карпович, налей!.. Здесь все свои!..

Брылев со звоном откупорил шампанское и начал разливать по бокалам. Ему помогал Владимир.

— Эх!.. Была не была — повидалась! — звонко воскликнул Брылев. — Дальняя дорога, казенные хлопоты, сердечные встречи, нечаянный интерес, и все кончается свадьбой!.. Все идет как в добротной классической драме!..

— Что ты делаешь, Корней! — всполошилась Капитолина Алексеевна. — Ты, кажется, и себе налил?

Брылев поднял бокал и подмигнул ей.

— Не волнуйся за Брылева, Лексевна!.. Это моя предпоследняя в двадцатом веке. Последняя чарка будет на свадьбе у Светланы!

Только один Владимир видел, что в свой бокал Брылев налил нарзан, а поэтому он знаком, незаметным для других, успокоил Капитолину Алексеевну.

— Прошу, Корней, тост! — обратился к нему Кораблинов.

— За сибиряков, которые в сорок первом защищали Москву! За сибиряков, которые сегодня побеждают Москву и московских красавиц!.. — Широким жестом Брылев показал на Светлану и Владимира.

Все подняли бокалы. Владимир подошел к окну. Сильной отмашью руки распахнул штору. Цветное зарево сияло над стенами Кремля. Били куранты. Владимир вернулся к столу. Сдвинули бокалы.

— За искусство и за жизнь! — торжественно провозгласил Кораблинов, почтительно глядя на старшего Каретникова.

— За жизнь и за искусство! — так же торжественно поддержал его Петр Егорович.

Хрустальный звон бокалов слился с боем курантов. За широким светлым окном на фоне ночного московского неба вырисовывались четкие силуэты Кремлевских башен.