Онлайн чтение книги Розаура Салседо
V. Сын Миссера Петракко

На другой день они решили совершить прогулку по окрестностям в автомобиле. Позади них остались розоватые бастионы Авиньона, и автомобиль понесся через пашни по дороге, обсаженной тополями.

Они удалялись от ложбины Роны, и автомобиль поднимался незаметно по уклону холмов, ограничивавших речную долину. Они направлялись к истоку Соржес, впадающего в Рону, теряющегося вблизи Авиньона у знаменитого фонтана Воклюз и дающего начало этому водному течению, всегда прозрачному и холодному.

Борха рассказывал сеньоре Пинеда о сыне миссера Петракко, как он называл знаменитого итальянского лирика. Родился он в Ареццо и затем получил образование в Авиньоне.

Миссер Петракко (Пиетро ди-Паренца) был нотариусом во Флоренции и должен был бежать из своего города в 1301 г. так же, как и друг его Данте. Оба они принадлежали к демократической партии гвельфов, которые тогда назывались «белыми». Когда восторжествовали «черные», или, иначе говоря, партия аристократическая, эти последние сожгли их дома, конфисковали имущество и приговорили их к вечному изгнанию. Многие беглецы собрались в Ареццо, чтобы подготовить революцию. И в этом изгнании родился, три года спустя, Франческо Петракко или, иными словами, сын Петракко, фамилия которого потом преобразовалась в «Петрарко» и окончательно в — «Петрарка».

Флорентийский нотариус расстался с Данте и другим своим товарищем по изгнанию, чтобы переехать в город пап, где тоже было много итальянских изгнанников. Скудость домов в Авиньоне и дороговизна жизни принудили его поселиться в Карпентрасе, и здесь сын его посещал школу. Его товарищами были юноши, впоследствии занимавшие высокие посты при папском дворе и оказывавшие ему покровительство. Отец желал, чтобы сын его изучал юриспруденцию, но Петрарка, восторженный поклонник древних литератур, предпочел сделаться гуманистом и быть гордостью своих учителей.

Первой его любовью был Рим, и он страстно желал снова видеть его властителем мира. Вот почему он и нападал на Авиньонских пап, несмотря на то, что пользовался их благосклонностью. Ему казалось невыносимым видеть папство на берегах Роны в то время, как древний город Рим разваливался и обезлюдел вследствие нескончаемых гражданских войн.

Возмужав, поэт поселился в Авиньоне и жил при дворе пап. Как многие интеллигенты его времени, он принял малое пострижение, чтобы пользоваться всеми выгодами, не исполняя обязанностей священнослужения. Его существование украшали Сад в Воклюзе и большая библиотека.

Задавшись целью воскресить латинскую литературу, он сам списывал или покупал копии с книг наиболее знаменитых писателей прежних веков. Ему удалось собрать таким образом сотни томов, что было неслыханно в те времена.

— Петрарка, — продолжал рассказывать Борха, — много путешествовал, несмотря на громадный риск, которому приходилось подвергаться в те времена. Два товарища его были убиты бандитами по дороге из Авиньона в Рим.

Петрарка хотя не был богат, путешествовал больше, чем кто-либо другой в его время. Вскоре ему пришлось уехать из Авиньона. Таким образом, он побывал в Италии, Франции и Нидерландах. В другой раз он посетил Испанию, берег Средиземного моря, переехал Гибралтар и доехал до Альп.

Влюбленный поэт думал, что, как Гомер, пополнит свои познания, не давая отдыха телу и уму, переезжая с место на место. В страстную пятницу 1332 г. произошло самое значительное событие в его жизни. При входе в храм св. Клары в Авиньоне Петрарка встретил Лауру Новес — юную и целомудренную красавицу. Она и поэт обменялись взглядами, и этого было достаточно, чтобы соединить их на всю их остальную жизнь.

Эта Лаура де-Новес была женой богатого авиньонского сеньора Гуго-де-Сада, предка знаменитого маркиза де-Сада, чудовищного романиста. Героиня самой идеальной и бескорыстной любовной повести, когда-либо известной, по капризу жизни является родственницей самого безумного из распутных людей. Вы знаете, что у Лауры было девять человек детей от мужа, и она, бесспорно, оставалась ему верной всю свою жизнь.

Розаура, внимательно слушавшая Клаудио, сделала жест недоверия.

— Я никогда не могла понять этого, и мне кажется, что все думают так же, как и я. Это выходит за пределы наших современных понятий. Любить друг друга столько лет, жить в одном и том же городе, и ничего — так-таки абсолютно ничего…

Вдова улыбнулась, выказывая в то же время некоторое смущение из-за смелости своих намеков.

— Не надо забывать дух того времени, — возразил Борха. — Петрарка был почти современником рыцарской эпохи. Душа его была схожа с душой паладинов героических повестей, которые разъезжали по свету, ломая копья во славу своей дамы и получая от нее в награду за это только перчатку, или ленту. Он жил в период идеальной и бескорыстной любви.

Сказав это с некоторым энтузиазмом, молодой человек улыбнулся почти так же, как и Розаура.

— Я должен добавить, что жизнь забавно мстит тем, кто пытается освободиться от гнета ее велений. В то время, как Петрарка воспевал Лауру — своего «сладостного врага», жалуясь на ее пренебрежение к нему я на ее супружескую верность мужу, сам он поддерживал «материальную» связь с женщиной из Авиньона, от которой имел двух детей, — Хуана и Франциску.

После того, как автомобиль Розауры, поднявшись по косогору, стал спускаться, наши путешественники потеряли из виду долину Роны. Другая долина расстилалась теперь перед ними — с маленькими городишками, прислонившимися к подножию холмов, на которых еще сохранялись развалины замков. В глубине, загораживая б?льшую часть горизонта, виднелась громадная пирамида.

— Теперь открыли новую Лауру, — продолжал Борха, — Лауру, невидимому, более правдоподобную, чем замужняя дама с девятью детьми. Аббат из семьи Сад пустил в ход рассказ, будто Лаура была из его родни. Другие думают, что возлюбленной поэта была Лаура де-Бо, жившая в замке близ Воклюза, Она оставалась незамужней, и ее литературные вкусы, романтическая фигура лучше согласуются с поэтом. Лаура де-Новес умерла от чумы, унесшей столько жертв в папском городе. Лаура де-Бо, молодая, хрупкого здоровья, умерла от чахотки, в отсутствие своего певца. Но та ли была Лаурой или другая, мы можем быть лишь благодарны поэту за его любовные канцоны и сонеты.

Его домик близ речки Соржес, наполненный книгами и воспоминаниями о классическом Риме, находится у подножия скалистого холма. Много раз поэт покидал это свое уединение. Когда Риенци основал римскую республику, Петрарка в полном восторге предпринял путешествие, чтобы присоединиться к трибуну. Но добравшись до Рима, он узнал о поражении Риенци и о его бегстве. Он должен был остановиться в Парме. Другое, еще более ужасное, известие настигло его в пути: Лаура умерла.

Он вернулся в Воклюз, чтобы любить призрак. От всего, что его окружало, — от скал, деревьев и журчанья вод, возникали образы и воспоминания и выходили к нему навстречу, как печальные друзья. Он снова покинул свой домик в тот день, когда, прогуливаясь по берегу Соржес, увидел приехавшего к нему посланца римского Сената.

Древний город желал увенчать его в Капитолии с несколько театральной пышностью, которая напоминала бы древние римские триумфы. Это великое посвящение имело в виду в большей степени политического деятеля, красноречивого патриота, сторонника объединения Италии, чем поэта.

А поэта прославляли за наиболее забытую в настоящее время часть его творчества. Ему рукоплескали за его латинские поэмы и в особенности за его поэму «Африка», написанную по-латински. А на его итальянские стихотворения, — такие искренно-страстные, которые кажутся нам написанными современным лириком, тогда смотрели как на ребяческую забаву ученого, как на суетную игру его воображения. Это доказывает непостоянство литературных суждений. Люди его времени никогда не верили в существование Лауры: для них она была вымышленным существом, которому Петрарка посвящал гимны чисто «духовной любви».

Автомобиль несся теперь по берегу ясной маленькой речки зеленого цвета. Вскоре речка стала извиваться между домами местечка Воклюз. Шум незримого водопада поднимался из глубины источника, соединяясь с шопотом высокоствольной листвы, качающейся под дуновением ветерка.

Автомобиль остановился у дверей ресторанчика на открытом воздухе, между дорогой и берегом. На этой узенькой полоске земли с садовыми беседками, столами и стульями виднелась при входе хвастливая надпись: «Сад Петрарки».

Розаура и Клаудио вышли из автомобиля и пошли по тропинке между кустарниками. Здесь начинался подъем к водопаду Воклюз. Кругом были тень и безмолвие. Борха восхищался этим тысячелетним полумраком. Они сели на камень, но с некоторой опаской, — неловкий шаг, сдвиг камня — и они могли очутиться в водной пучине. Розаура села позади своего друга, подчиняясь его указаниям, вызванным галантной предосторожностью. Таким образом, если бы она соскользнула, молодой человек послужил бы ей опорой. Обернувшись к ней, Борха сделал жест изумления и затем улыбнулся. Ах, женщина! Она открыла свой ридикюль, чтобы посмотреться в зеркало; приведя в порядок локончики, упавшие на уши, сжала рот, чтобы красным карандашом подкрасить губы. Кончив это дело, она поднялась. Ей здесь казалось холодно, и было тягостно жестокое безмолвие и полусвет. Клаудио подал ей руку, и они пошли по тропинке.

— Чувствовать, что тебя любят идеально — сказала задумчиво Розаура. — Мужчина, который довольствуется поцелуем руки и не требует больше ничего «материального» — так часто кажущегося нам оскорбительным и несвоевременным… Видеть себя боготворимой безкорыстной, целомудренной и искренней страстью!..

— Но вы забываете, — прервал ее молодой человек, — детей, которых имел поэт, а также и Лаура де-Новес от своего мужа.

— Это неважно. Эти препятствия значат менее, чем вы думаете и вполне совместимы с влюбленностью, о которой я говорю. Вы, мужчины, ищете только «этого». Без «этого» вы не можете понять любовь. Мы, женщины, думаем иначе. Мы менее чувственны, чем вы воображаете и, напротив, стремимся к многим вещам, которых вы не понимаете.

Они вошли в «Сад Петрарки», и хозяин поспешил явиться, оборвав разговор с шоффером Розауры, испанцем, находившимся в услужении у нее с тех пор, как она приехала в Европу.

Они позавтракали на самом берегу Соржеса, где их разговор сопровождался грохотом водопада. На розоватой скатерти стояла бутылка самого знаменитого в той местности вина «Шато неф дю Пап», густого, вкусного, очень хмельного. Розаура, плененная шопотом воды и свежестью тени, после своего недавнего путешествия из Парижа по монотонным и пыльным дорогам, позавидовала уединенному домику Петрарки, считая его райским уголком.

— Я испытываю желание построить себе здесь домик. Жила бы я вдали от мира, стихов бы не писала, потому что я не поэт. Но могу вас уверить, я бы умела ценить не хуже Петрарки красоту этого места. Как он, должно быть, был счастлив на берегу этой речки, думая о своей Лауре.

Борха сделал жест недоверия. Если б хорошее могло длиться вечно! Но года идут, и с ними вянет молодость и жажда жизни. Красивое расположение Воклюза все более омрачалось для Петрарки. Лаура была уже только призраком. Друзья умерли или уехали из Авиньона. Дочка звала его во Флоренцию — Петрарка переселился из Авиньона в Рим, и патриотический его идеал осуществился. Он покинул Воклюз и поселился в итальянском местечке Арка. Тут, чтобы забыть свою старость, он со всем пылом отдался труду и дошел до того, что одновременно держал пять секретарей в Арка. И однажды вечером, как солдат, умирающий на своем посту, опираясь на ружье, он умер в своей библиотеке, упав на книги. Быть может, в этой агонии, быстрой и одинокой, последняя его мысль принадлежала Воклюзу.

Розаура с преувеличенным возмущением велела ему замолчать.

— Борха, не говорите о смерти. Оставьте жить Петрарку. Поэты не должны умирать. И будем жить и мы тоже, будем наслаждаться предстоящим часом, в полном забвении того, что может случиться.

Они пили, веселые, как бродяги, встретившие хорошую гостиницу на своем пути. Хозяин «Сада Петрарки» кланялся смущенно, слушая похвалы, расточаемые такой изящной сеньорой его кухне. Борха смотрел с удивлением на бутылку «Шато неф». Она уже опустела, хотя еще не подали знаменитых жареных цыплят. Он велел подать еще бутылку вина, несмотря на веселый протест Розауры.

— Нет, Клаудио, будьте благоразумны. Это вино очень крепкое и может броситься нам в голову.

Борха чувствовал себя наэлектризованным, и в то же время им владело беспокойство. Они были одни. Его спутница казалась другой женщиной. Глаза ее ярко блестели, смех ее звучал, как смех мужчины, а в словах была беззаботная доверчивость, точно оба они принадлежали к одному полу. Какая-то внутренняя двойственность, возникавшая в нем всегда в критические моменты его существования, вводила его в сомнение. Голос, который он один мог слышать, твердил ему: «Ты сделаешь глупость! Ты потеряешь приятную дружбу… Ты устыдишься, когда дашь себе отчет в твоем смешном поступке».

Вскоре он взял руку Розауры и попытался поцеловать ее.

— Нет, Борха, — запротестовала она, внезапно став серьезной. — Не будьте ребенком. Вы собираетесь говорить о вашей любви, о блаженстве совместной жизни здесь — избитая музыка! Это мог бы мне сказать последний дурак в том мире, в котором я живу… А вы еще считаете себя талантливым человеком… Отпустите мою руку. Поцелуй руки ничего не означает; мне сотни раз целуют руку в виде привета, как и всем другим женщинам. Но здесь я этого не допущу. Здесь это означало бы нечто другое.

И она резким движением вырвала руку из двух рук, ласкавших ее.

— Вы не поверите мне, — ответил он кратко, — и, тем не менее, все, что я вам сейчас скажу, вполне достоверно. Вы думаете, что мы знакомы только с того раза, когда я увидел вас в Мадриде? Заблуждаетесь: я вас знал с тех пор, как начал думать. Видел я вас всегда, ждал вас всю мою жизнь, и теперь, когда, наконец, наши дороги скрестились, вы насмехаетесь над моим восхищением, считая меня одним из тех многих мужчин, которые искали вас единственно из-за блеска вашей красоты.

Она засмеялась над серьезностью, с которой молодой человек произнес эти слова.

— Пейте свой кофе, Клаудио! — сказала она материнским тоном. — Проведем спокойно этот столь прекрасный день. Не думайте, что я оскорблюсь, если вы перестанете ухаживать за мной. Наоборот, я желаю, чтобы мы говорили, как два друга. Обращайтесь со мной так, как если бы я была вашим товарищем.

Но Борха, опьяненный собственными словами, не мог успокоиться.

— Вы медлили явиться мне! — продолжал он. — Я знаю вас лучше, чем вы сами себя знаете. Вы будете вечно юной и, тем не менее, вам тысячи и тысячи лет. Вы такая же древняя, как мир, такая же далекая, как жизнь…

Розаура рассмеялась и отвесила ему иронический поклон.

— Какие любезности! Старая — древняя — тысячи лет!.. Очень благодарна — вы необычайно вежливы!

Юноша продолжал, словно говорил для самого себя.

— Я вас видел в книгах, на картинах, во всем, о чем мечтали люди, чтобы конкретно представить себе высшую красоту. Вы — Венера, вы — Елена, вы — изящество и обольщение, украшающие жизнь. Вы никогда не состаритесь, вы одарены бессмертием богов.

Она грациозной головой качала в знак одобрения.

— Это уже лучше. Вы исправились и говорите очень приятные вещи. Можете продолжать.

Музыка, вульгарная, веселая, с легкомысленным ритмом вдруг ворвалась в тревожный рокот воды и листвы. В «Саду Петрарка» так же, как и во всех садовых ресторанах под городом, был электрический рояль, и хозяин, видя, что двое его единственных клиентов кончают свой завтрак, решил, что настал момент действовать роялю.

Ноги Розауры стали двигаться в такт этой веселой и вульгарной музыке, она пристукнула своими высокими каблуками.

— Пойдем танцевать! — сказала она.

И Борха увидел себя танцующим в пространстве, вымощенном асфальтом, близ берега реки Петрарки. На его правую руку непринужденно опиралась талия креолки. Она несколько отогнулась назад, точно опасалась какой-либо дерзости со стороны своего партнера. В то же время ей приятно было ощущать близкую опасность.

Розаура любила танцы. В Париже она посещала «дансинги», а Клаудио на подобного рода празднествах держался почти всегда далеким наблюдателем.

Он дал управлять собой этой женщине, которая казалась ему высшим существом. Так должны были руководить бедными смертными древние богини, когда они удостоивали их своих объятий.

Снова воскресла в нем та смелость, которая была для него источником раскаяния и стыда. Словно охваченный безумием, он наклонил голову и робко поцеловал белую шею, видневшуюся в вырезе платья.

— Нет, уж это нет! — сказала Розаура, освобождаясь из его объятий. — Танцы кончились! Вы — неисправимый ребенок, с которым нельзя быть спокойной!

Затем, точно раскаиваясь в резкости тона, которым были сказаны эти слова, она добавила, улыбаясь:

— Придется мне написать дочери сеньора Бустаменто, чтобы она знала, что за тип ее будущий супруг.

Это напоминание в большей степени отрезвило Клаудио, чем все протесты дамы. С него тотчас соскочило сладостное опьянение; он все увидел в багровом свете. Весь пейзаж был затянут густым туманом.

Она кончила тем, что почувствовала к нему жалость — так он был растерян.

— Не разыгрывайте невинного агнца! Вы понимаете, что такая женщина, как я, — совершенно свободная и ведущая несколько мятежную жизнь, — не станет довольствоваться надеждой, что вы явитесь. Поверьте: никто никого не ждет; — все устраивает случай. Чтобы вы меня оставили в покое и мы продолжали быть друзьями, я вам скажу, что в моей вдовьей жизни существует мужчина… и мужчина, которого многие знают. Быть может, и вы его знаете, и желание занять его место, именно, и побуждает вас к смелости, которая оскорбила бы других женщин, менее знающих жизнь, чем я.

Подобное предположение Розауры оскорбило Борха и одновременно удивило. Он не знал о существовании такого человека и не желал замещать никого; он любил ее, не интересуясь ее биографией.

— Хорошо! Не говорите мне больше о своей любви. Меня удивляет, что вы не знали об этом эпизоде в моей жизни, когда им так много и без всякой нужды интересовались мои друзья в Париже и в других местах. Будемте, как те товарищи, которые чтут друг друга, живут, как братья, и уважают чужие тайны.

С этого момента разговор между ними увял. Тщетно она старалась развеселить Борха своим смехом и разговором.

Она захотела покататься на моторной лодке, по имени «Красавица Лаура», совершавшей недлинные рейсы по реке Соржес. Но хозяин ресторана пояснил, что мотор этой лодки чинится механиком в Авиньоне.

— В таком случае едем, — сказала она, подавая знак шофферу, уже сидевшему в автомобиле у подъезда ресторана.

— Вы, мой Петрарка, в дурном расположении духа! Надо, чтобы вы не имели больше перед глазами красивого пейзажа, который вы теперь как-будто ненавидите. В Авиньоне вы будете другим. Вы расскажете мне интересные вещи о своем соотечественнике Луна, о борьбе между папами и другие неизвестные мне истории.

Они вернулись в город по той же дороге. Борха оставался вначале молчаливым, отвечал кратко на вопросы своей спутницы. Затем — точно близость дивного тела, соприкасавшегося с ним при каждом качании автомобиля воскресила в нем страсть, — он снова стал говорить о своей любви, которую он считал сверхчеловеческой и украшал историческими и литературными нарядами.

Венера-Лилит ответила ему серьезным тоном, в котором звучало желание раз навсегда покончить с подобным приставанием.

— Ах, испанец! Неужели женщина никуда не может пойти с мужчиной, чтобы тот не говорил ей о любви, требуя от нее взаимности, совсем, как султан, которому понравилась одалиска? Неужели нельзя, чтобы мужчина и женщина жили мирно и тихо, как два друга? Я говорю с вами очень серьезно, Клаудио! Для меня было удачей встретить вас в Авиньоне. Вы рассказываете мне всякие интересные вещи; ваш разговор заставляет меня забывать другие мои заботы. Но если вы будете досаждать мне, как капризный ребенок, то я завтра же утром уеду в свою виллу на Лазурном берегу, и вы меня больше не увидите.