Онлайн чтение книги Рубеж
Глава первая

1

После недельных учебных сборов, закончившихся на полигоне, генерал-майор Мельников возвращался в свою дивизию. Степь размашисто качалась в ветровом стекле газика. Плохо накатанную дорогу с обеих сторон сжимали плотные гривастые ковыли. На рыжих, выгоревших холмах миниатюрными парашютиками круглились кусты сизой верблюжьей колючки. Был на исходе август, но солнце пекло, как в разгар лета.

Мельников мог бы поехать другой дорогой, которая была гораздо короче, но ему хотелось непременно завернуть в Степной гарнизон и познакомиться с новым командиром, прибывшим три дня назад в мотострелковый полк.

В глубине кузова, полузакрыв глаза, дремотно покачивались полковник Жигарев – начальник штаба дивизии – и подполковник Нечаев – начальник политотдела. Утомленные жарой и однообразием степного пейзажа, они молчали. Но Мельников знал, что мысли спутников так же неспокойны, как и его, – им всем предстояла большая и сложная работа. О ней командующий войсками округа сказал: «Считайте, товарищи, что мы выходим на новые позиции. И хотя разведка проведена, обстановка выяснена, неожиданности могут быть всякие».

Мельников думал о большой ответственности, которая ложилась на него самого и на весь офицерский состав дивизии.

Конечно, готовя ракетчиков в предельно короткий срок к серьезному экзамену, Мельников понимал: гладко все не пройдет, какие-то изъяны будут. Однако того, что произошло на полигоне, комдив не ожидал.

Все действия операторов при подготовке расчетных данных для пуска были точными, наведение ракеты в цель и пуск прошли успешно, а выбор и оборудование стартовой и запасной позиций затянулись. Излишне суетливо действовали расчеты при объявлении воздушной тревоги, когда над позициями нависла угроза появления неприятельского десанта, иногда терялись даже. По этому поводу командующий сердито заметил:

– Странно, странно, товарищи ракетчики. В одном вы молодцы, преуспели. Спасибо за труды. В другом же явно сели на тормоза. Самооборону, похоже, вы недооцениваете. Никак не ожидал. Разберитесь немедленно.

Перед отъездом с полигона, когда пусковые установки были уже в походной колонне, Мельников спросил майора Жогина, ракетное подразделение которого участвовало в показных пусках, как он сам расценивает замечания командующего.

– Но мы же в главном успеха добились, товарищ генерал, – с беспечной невозмутимостью ответил Жогин. – У ракетчиков своя специфика. Им трудно быть одинаково сильными во всем.

– Трудно – не значит невозможно, – строго заметил Мельников и, направившись к своей машине, сказал водителю: – Поехали, Никола!

Шофер был из молодых солдат, недавно призванный в армию. Поначалу Мельников называл его по фамилии – Ерош. Потом, даже не заметив, как это произошло, стал называть по имени. Уж очень этот юный симпатичный украинец походил на сына Мельникова Володю, который после окончания Московского медицинского института все реже появлялся в родительском доме.

Сейчас, глядя на Ероша, Мельников невольно подумал, как все-таки быстро летит время. Кажется, совсем недавно спешил он отправить семью с Дальнего Востока в центр России, чтобы избавить сына от вызванной резким морским климатом туберкулезной интоксикации и успеть устроить в первый класс на новом месте. И вот Володя уже хирург, работает где-то под Воркутой. Когда он сообщил родителям, что собирается поехать в этот далекий край, мать замахала руками: «Что за глупая выдумка! У тебя же может обостриться старая болезнь. Нельзя тебе жить у моря ни в коем случае». А сам Мельников решением сына остался доволен. Конечно, о старой сыновней болезни и он втайне подумывал, перелистал тогда не одну медицинскую книжку, но ему нравилась настойчивость Володи: решил стать хирургом – стал, задумал уехать на Север – уехал без всяких колебаний.

Что-то похожее было и в характере Николы Ероша. Другой бы на его месте, наверное, радовался, что возит командира дивизии. А этот считает себя чуть ли не самым обиженным. Правда, напрямую Никола ни разу об этом не говорил, но Мельников видел, как завидует Никола ребятам, которые вместе с ним пришли в дивизию и уже стали пулеметчиками, артиллеристами, заряжающими на танках, ракетчиками. Вот и сегодня на полигоне он заметил, как вспыхнули и заискрились глаза Ероша в момент выхода пусковых установок на рубеж пуска.

«Мальчишка ты, мальчишка, – улыбнулся Мельников, следя за каждым движением Ероша. – Да знал бы ты, какая нелегкая работа у водителя комдивской машины в боевой обстановке». Но тут же, согнав улыбку, спросил:

– А что, Никола, степь наша, пожалуй, родня Украине?

– Хиба ж можно равнять, товарищ генерал! – воскликнул Ерош. – У нас на Полтавщине трохи проедешь – хутор, еще трохи – снова хутор. А тут, як в космосе, ни конца ни краю.

Полковник Жигарев из глубины кузова шутливо заметил:

– Это ж вашему брату шоферам на руку. Зажмурился и жми без боязни. Никаких тебе дорожных знаков.

– Кому, может, и на руку, не знаю. – Водитель грустно вздохнул, неторопливо смахнул ладонью капельки пота с лица.

– А вам, значит, степь не по душе? – добродушно спросил Мельников.

– Не в том, товарищ генерал, дело. Просто обидно: до армии шоферил, в армии тоже. Хиба ж я неспособный?

Жигарев толкнул Нечаева в бок:

– Вы слышите, Геннадий Максимович, о шоферах-то как? Выходит…

Но договорить не успел, потому что с ближнего кургана взмыл навстречу машине огромный темно-бурый беркут, и Жигарев восхищенно вытянул руку:

– Глядите, глядите! И не боится.

Шофер перевел машину на малую скорость.

Беркут степенно выровнял свои огромные крылья и несколько секунд парил в синеве, не отклоняясь от дороги. Пернатые доспехи его переливались под косыми лучами солнца.

Когда птица нехотя отвалила в сторону, из ковыля выскочил сурок. Он косолапо перебежал через дорогу и, встав на задние лапы, со смешным любопытством уставился на машину.

– Так вот за кем охотился беркут! – воскликнул Жигарев. – А мы помешали.

– Выходит, спасителями для сурка оказались, – сказал Мельников и, возвращаясь к прерванному разговору, спросил водителя: – А вам, Никола, в ракетчики хочется?

Ерош улыбнулся.

– Ну-ну, признавайтесь, Никола!

– Хиба ж кому не охота, товарищ генерал, – со смущением ответил Ерош.

– Смотрите-ка, значит, прикипели вы к ним основательно!

Вид на Степной гарнизон открылся сразу, как только газик вымахнул на каменистую, похожую на спящего верблюда высоту и словно повис над окружающей местностью. Заблестели под солнцем крыши строений. Вышка стрельбища вытянула к небу свою петушиную шею. Будто из земли выросли проволочные ежи, надолбы, железобетонные конусы изрезанного тяжелыми гусеницами танкодрома.

Потом машина почти бесшумно скатилась в речной распадок и, пробежав несколько километров узкой низиной, стиснутой обрывистыми берегами, свернула на короткий железный мост через речку. За мостом дорогу ей перегородила высокая арка с опущенным шлагбаумом. Стоявший у придорожной будки солдат неспешно, с важным видом подошел к газику, но тут же, словно подмененный, метнулся назад, проворно открыл шлагбаум и, прижав к груди автомат, будто прирос к дороге.

– Не растерялся, – заметил, улыбнувшись, Нечаев. – А сперва не узнал.

– Из новичков, наверное, – предположил Жигарев и посмотрел в заднее окошко. – Сейчас доложит по телефону: внимание, надвигается начальство.

Мельников рассмеялся:

– Чего-чего, а это по вашей линии отработано, Илья Михайлович.

И в самом деле, едва въехали в городок, у крыльца штабного домика уже стоял дежурный офицер, в начищенных сапогах, подтянутый, вполне готовый к встрече неожиданно появившихся гостей. С подчеркнутой уставной четкостью доложил, что в полку идут плановые занятия, что новый командир полка осматривает боевую технику в парках, но за ним уже отправлен посыльный.

– А где заместитель командира майор Крайнов? – спросил Мельников.

– Майор на стрельбище. За ним тоже ушел посыльный.

– Ладно, подождем, – сказал Мельников.

Офицер сделал шаг в сторону от дорожки, приглашая комдива и его спутников в помещение. Но Мельников задержался у крыльца, чтобы подразмяться после долгого сидения в машине и лишний разок взглянуть на близкие сердцу приметы. Их было тут много, и они волновали его всякий раз, когда он приезжал в полк. Невдалеке, на взгорье, между двумя кленами, стоял одноэтажный зеленый дом с простенькой застекленной верандой – первое жилище Мельникова в этом степном краю. А чуть правее, в конце городка, выглядывало из поблекших от жары карагачей и вязов бурое здание бывшего полкового клуба, где он играл когда-то в бильярд, брал в библиотеке книги и даже встречал Новый год – самый первый после Дальнего Востока. Теперь здание приспособили под склад вещевого имущества, а взамен клуба выстроили Дом офицеров, в самом центре городка. И хотя старые постройки на фоне новых, каменных выглядели жалкими, потускневшими, они были дороги, с ними память связывала прочными нитями. Глядя на них, Мельников подумал о прибывшем в полк новичке, судьба которого, быть может, в чем-то повторит его собственную. Ведь именно здесь, в этом городке, принял он когда-то батальон, который был лучшим в полку. А потом, на первых же стрельбах, вдруг оказалось, что батальон совсем не такой образцовый, каким считал его тогдашний командир полка.

«А впрочем, зачем все это лезет мне в голову?» – подумал Мельников и предложил своим спутникам:

– Пойдемте, пожалуй, в помещение.

Дежурный открыл кабинет командира, сменил застоявшуюся в графине воду, приспустил шторы, чтобы не било в глаза клонившееся к горизонту солнце. Штабной дом не походил на прежний: тот был тесный, деревянный, а этот из железобетонных блоков, с широченными окнами, высокими потолками. В кабинете командира кроме стола и стульев стояли два шкафа с военной литературой.

Мельников рассматривал уже знакомые книги о Великой Отечественной войне, мемуары известных военачальников, военные журналы. Взгляд его задержался на изрядно потертой книжке «Действия мелких подразделений в современном бою». Это был его труд, впервые изданный, когда он еще командовал батальоном, затем дважды переиздававшийся в разное время с поправками и дополнениями.

Пальцы невольно начали перелистывать страницы, на которых остались чьи-то карандашные пометки: кружки, стрелы, восклицательные и вопросительные знаки. Местами попадались короткие надписи: «Это важно», «Следует подумать», «А что дальше?»

Пришел новый командир полка. Невысокий, щуплый, с буйной черной шевелюрой, торчавшей из-под фуражки, он скорее походил на молодого выпускника военного училища, нежели на подполковника. Не придавало ему должной солидности и лицо со слегка раскосыми глазами и чуть приплюснутым носом. Лишь манера говорить – неторопливая и уверенная – выдавала в подполковнике человека неробкого, умеющего хорошо ориентироваться в новой обстановке и, как показалось комдиву, совсем не склонного пускать пыль в глаза начальству, что случается зачастую с офицерами-новичками.

В коротком и очень сдержанном докладе подполковник, назвавшийся Авдеевым Иваном Егоровичем, сообщил, что от роду ему тридцать два года, что служил он в Белоруссии, где был начальником штаба мотострелкового полка, а до этого командовал мотострелковым батальоном в Забайкалье.

Мельников поглядел на Жигарева, потом на Нечаева, сказал задумчиво:

– А подпирает молодежь нашего брата-фронтовика. Пройдет еще немного времени, и весь командный состав будет послевоенным. Каково, а?

– Все движется, все изменяется, – в тон ему произнес Жигарев. Люди с военным опытом уйдут, останутся мемуары в золотых обложках.

– Мемуары – не все, – возразил Мельников. – Живой опыт должен остаться в войсках, Илья Михайлович. Слишком дорогой он у нас.

– По-моему, важно отношение к военному опыту, – заметил Нечаев. – Для одного – это лишь воспоминания, а для другого – суть, диалектика.

– А как, товарищ подполковник, появилось у вас желание принять Степной гарнизон, если не секрет? Случается ведь по-разному? – спросил Мельников у Авдеева.

– Конечно, – согласился Авдеев. – Тем более был у меня выбор, не скрою.

– А Степной перетянул, значит?

– Перетянул, товарищ генерал. Места для тактических учений здесь завидные. Есть где развернуться.

– Вот и меня просторы здешние привлекли когда-то. – Мельников кивнул в сторону окна, за которым на фоне белесых облаков широкими кругами ходили два беркута. Они то устремлялись друг к другу, то отдалялись и задумчиво застывали в необъятном поднебесье. – И, представьте, о выборе своем не жалею.

– У вас, Иван Егорович, как вы сказали, есть семья. Где она сейчас? – поинтересовался Нечаев.

– У меня маленький сын. Сейчас жена с ним у тещи в Новосибирске. Там тайга, хвойный воздух. Пусть подышат.

– У нас воздух тоже вольготный и солнце щедрое, – заметил Мельников.

– У нас и охота хорошая, – улыбнулся Нечаев. – Вы как… любитель?

– Иногда побродить с ружьем не против, особенно по свежему снегу, но к специалистам этого дела себя не причисляю, – признался Авдеев.

– А жену привозите быстрей, – посоветовал Нечаев, – этак, знаете, спокойнее будете. Право!

Авдеев как-то сразу стушевался и погрустнел.

Уловив это, комдив быстро перевел разговор на дела.

– Так вы, товарищ подполковник, надо полагать, с полком уже познакомились. Каково впечатление?

– Впечатлений много, товарищ генерал, а от оценки пока воздержусь. Не вполне еще разобрался.

– Что ж, тогда присматривайтесь. – Мельников произнес это с обычной своей сдержанностью, хотя осторожность нового командира полка не понравилась ему. Ведь что бы там ни было, а первое мнение о личном составе, о содержании техники, о ходе боевой подготовки свежий человек уже должен бы составить. – А мы… – комдив посмотрел на своих спутников, – мы вот с учебных сборов едем. Поучились, опыта поднабрались, теперь снова за дела. Кстати, чтобы вам было известно… Этот товарищ – бывший командир полка, – генерал вытянул руку и показал на Жигарева, – того самого, который вы принимаете. Правда, с тех пор как он сдал его, прошло уже больше года, однако полк он считает все же своим, так что вниманием обойдены не будете, могу заверить.

В дверях появился майор Крайнов, загорелый, молодцевато подтянутый.

– А вот еще один ветеран, – приветливо улыбнулся ему Мельников. – Заходите, заходите. Ждем.

Майор проворно вскинул руку под козырек, негромко, но очень четко доложил, что был на стрельбище, смотрел огневые позиции, где завтра должен представлять новому командиру мотострелковые батальоны, по взводу от каждого.

– По взводу, говорите? – Мельников задумался. – Так это вы, дорогие товарищи, затянете передачу полка надолго.

– Конечно, затянут, – подхватил Жигарев. – А смысла нет, товарищ генерал, только что инспекторская проверка была. Свежие акты имеются. Что же мы, вторую инспекторскую в полку развернем?

Комдив перевел вопросительный взгляд на Авдеева.

– Есть же устав, товарищ генерал. В нем определен срок сдачи и приема, – сказал Авдеев.

– Устав-то есть, но есть и план боевой подготовки, – озабоченно сказал Мельников. – И мы должны готовиться к учениям. Так что времени на разминку у нас почти нет.

– Но я же для пользы дела стараюсь, товарищ генерал.

– А вы думаете, если мы сократим срок приема, то это не для пользы дела?

– Нет, я так не думаю, товарищ генерал, но я должен детально с полком ознакомиться.

– Что ж, тогда желаю успеха, товарищ подполковник. Только с приемом все же поторапливайтесь.

Мельников, Жигарев и Нечаев вышли из штаба и сели в машину.

За городком газик выскочил на главную дорогу. В ветровом стекле снова размашисто закачалась ковыльная степь с холмами, балками и редкими, тощими кустами сухой рогатой колючки. Но теперь уже солнце ушло к горизонту, и под его косыми лучами ковыль на взгорьях дремал и слюдянисто поблескивал, точно обтянутый клейкой паутиной. В машине было тихо. Лишь изредка по тугому кузову цокали вылетавшие из-под колес камешки, да тонко, с присвистом, будто спрессованный, струился в щели горячий степной воздух.

Первым молчание нарушил Жигарев.

– Ну что это, в самом деле, – сказал он, возмущенно ударив ладонями по коленкам, – три дня уже сидит человек в полку и, видите ли, не вполне разобрался в обстановке. А если завтра в бой, он тоже скажет – не готов?

– Это крайности, – возразил Нечаев.

– Позвольте, значит, подготовка к учениям, по-вашему, – так, шуточки? Может, вы посоветуете обратиться к командующему с просьбой отложить учения в связи с прибытием нового командира полка?

– Опять крайности.

– Тогда не знаю, чего вы хотите, Геннадий Максимович?

– Внимания к новому человеку.

– Значит, все-таки ждать предлагаете наперекор мудрой поговорке: семеро одного не ждут.

– Да нет, зачем же. Просто нужно проявить к человеку побольше душевности и, конечно, терпения. На первых порах это очень важно.

Жигарев возмущенно вздохнул:

– Вот уж воистину ребус: ждать, не ждать, проявить внимание. Вечно вы, Геннадий Максимович… – и Жигарев, насупившись, умолк.

– А вы зря, товарищи, нервничаете, – заметил Мельников. – Нет пока оснований. – И про себя подумал: «А это, наверно, хорошо, что не успокоили Авдеева акты недавней инспекторской проверки. Командир таким и должен быть, если он хочет основательно вникнуть в учебу и жизнь своего полка и понять его возможности. Именно этой въедливости в дело, очевидно, не хватило Жогину во время подготовки к пускам». И тут Мельников вспомнил о своей статье для военного журнала, который два месяца назад объявил дискуссию «Командир и современный бой». Статья, а точнее, глава из большой рукописи, с некоторыми изменениями и дополнениями, была перед учебными сборами уже перепечатана на машинке, вложена в конверт, но не отправлена. Мельников сожалел об этом, ругал себя за неоправданную медлительность. Теперь же, после серьезных замечаний командующего, сделанных ракетчикам на испытательном полигоне, он был рад, что с отправкой статьи задержался. Он понимал теперь, что узковато все же представил в статье командирские возможности в условиях современной насыщенности войск боевыми средствами. Надо было бы детальнее остановиться в ней и на борьбе за достижение четкого взаимодействия войск, от чего главным образом зависит исход современного боя. Явные недоработки в статье были для него теперь очевидны.

А степные дали за окном газика все набегали и набегали, и казалось, что не будет им конца-краю.

2

В районный центр приехали в сумерках. Мельников, зная, что жена еще в Москве, на конференции врачей-терапевтов, домой не торопился. Он велел шоферу завернуть сперва к новому четырехэтажному ДОСу, где жили Жигарев и Нечаев, а оттуда налегке поехал к штабу дивизии, намереваясь узнать, благополучно ли вернулись с полигона ракетчики и каково настроение майора Жогина.

«Человек он, конечно, умный, – мысленно рассуждал Мельников, – и трудолюбия ему у других не занимать. Но есть у него этакая беспокойная жилка – нет-нет да и занесет в сторону. Вот и сегодня, похоже, занесло. Надо же так заявить: он в главном добился успеха. Как будто есть что-то в действиях ракетчиков второстепенное».

Проезжая мимо своего дома, отгороженного от улицы густыми сплетениями акации, Мельников тронул шофера за плечо:

– Остановитесь, Никола. – Не выходя из машины, спросил озадаченно: – Посмотрите-ка, правда горит свет в окнах или мне почудилось?

– Горит, товарищ генерал, – подтвердил водитель.

– Странно.

Мельников, не отпуская машины, почти взбежал на крыльцо, открыл ключом дверь и при слабом свете настольной лампы увидел жену, лежавшую на тахте в широком зеленом халате.

В доме было душно, пахло валерьянкой и еще какими-то лекарствами. Рядом с тахтой на стуле стоял крошечный пузырек с белыми таблетками.

– Что случилось? Почему ты не в Москве? – ничего не понимая, спросил Мельников.

Наталья Мироновна попыталась подняться, но только болезненно поморщилась и опустила голову на подушку. Он сел рядом с ней на краю тахты, взял ее руку в свои ладони.

– Я вызову «скорую помощь», – предложил он, не выпуская руки.

– Не надо, мне уже легче, – прошептала она. – Как ты неслышно вошел. Я даже испугалась.

– Ты спала, наверно?

– Какой уж тут сон!

– Но что же все-таки произошло? – снова спросил Мельников. – Не решилась выступить, что ли?

– Как не решилась? Выступила.

– Ну-ну?

– Разбили меня, Сережа.

– Что значит «разбили»? Может, покритиковали просто, поправили, с чем-то не согласились?

– Если бы так… – Губы ее гневно вздрагивали, как при ознобе. И Мельников пожалел, что поторопился с расспросами. Теперь нужно было как-то отвлечь жену.

– Ты обожди, я Николу отпущу. А то он весь день за рулем. И не ужинал еще.

– Отпусти, конечно, – сказала Наталья Мироновна таким тоном, словно это она была виновата в том, что шофер с машиной все еще стоял у дома.

Мельников вышел на улицу. В тот же миг заурчал мотор, и газик, удаляясь, постепенно затих в пыльной глубине поселка. Мельникову было жаль свою Наташу. В последнее время она очень много работала, изыскивая и проверяя новые методы лечения больных геморрагической лихорадкой. Ей приходилось сидеть по ночам, обобщая свой опыт, систематизируя материалы для доклада на большом симпозиуме. Она была уверена в результатах своих исследований. Да и он, человек, далекий от медицины, почему-то очень верил в ее успех. И вдруг такой странный оборот: «Меня разбили». Мельников все еще не мог поверить этому.

Когда он вернулся в дом, жена сидела на тахте, прижав руки к груди. Лицо ее было бледным, осунувшимся.

– Зачем ты поднялась, Наташа? – спросил Мельников. – Тебе нужно хорошо отдохнуть.

– Что ты говоришь? Какой может быть отдых? Я теперь даже думать об отдыхе не имею права.

– Но ты же больная. – Он скинул с себя китель, опять сел рядом с ней, обнял за плечи, как делал всякий раз, когда ей бывало трудно. – Ну рассуди сама, что из того, если ты будешь истязать себя? Изменишь разве положение? А сердце доконаешь. И скажи мне наконец, что же все-таки получилось с твоим докладом?

– Что получилось… – Она усмехнулась и печально вздохнула. – Понимаешь, Сережа, едва я закончила доклад, академик Мишутин спросил, какое количество больных мною исследовано. Я ответила: двадцать два. Он поинтересовался, за какое время. Я не знаю почему, но сразу почувствовала в этом вопросе какой-то подвох. И не ошиблась. Мишутин поставил мое исследование под сомнение ввиду недостаточности исследовательского материала. Каково?! – Бледное лицо Натальи Мироновны вспыхнуло, губы задрожали, в голосе появилась непривычная хрипотца. – Я стала, конечно, возражать, назвала еще несколько человек, которых мой метод лечения поставил на ноги. Но Мишутин есть Мишутин. Разве после него кто-нибудь вступится за какую-то неизвестную провинциалку? Ах, если бы был жив профессор Федотов! Он был для меня как родной отец… – Она опустила голову, но тут же оживилась, заговорила с прежним возмущением: – Кстати, ты знаешь, что сказали мне потом в кулуарах? Мишутин был ярым противником профессора Федотова… А я в докладе дважды вспомнила Юрия Максимовича добрым словом, назвала его своим учителем. Неужели Мишутин такой злой человек?

– Не знаю, какой там Мишутин, – сказал Мельников, – но тебе не следует так сильно расстраиваться и горячиться. Все еще обойдется. Тебе нужно хорошо подумать…

Наталья Мироновна настороженно спросила:

– О чем подумать, Сережа?

– Прежде всего о своем здоровье. Я не хочу, чтобы ты мучила себя. И дьявол с ним, с этим Мишутиным. Расскажи лучше, как там Людмила живет? Как ее успехи в консерватории? Сыграла тебе что-нибудь новенькое?

– Сыграла… – нехотя ответила Наталья Мироновна и, вынув из-под подушки свернутое письмо, с горькой иронией протянула его мужу: – Вот, полюбуйся.

Мельников сразу узнал почерк сына – размашистый, с острыми прыгающими буквами. Володя писал сестре по секрету, полагая, что только Людмиле может сообщить о своем согласии на участие в какой-то длительной медицинской экспедиции.

«…А родителям я сообщу, когда буду на месте. Так, наверно, лучше, потому что намерение мое станет уже свершившимся фактом и разговор о нем отпадет сам собой. А главное, у нашей милой беспокойной мамочки тогда не будет никаких сомнений, что чувствую я себя в новых условиях отлично, увлечен работой и волноваться о своем бродяге-эскулапе ей не стоит. Ты, конечно, Людок, будешь со мной до поры в тайном сговоре. Обнимаю тебя, сестренка. До нескорой встречи. Твой Вовка-Айболит, как ты называла меня когда-то. Помнишь?»

– Вот сколько бед навалилось на меня за эти дни, – покачала головой Наталья Мироновна. – Ты должен что-то предпринять, Сережа, – сказала она настойчиво. – Мы же специально увезли Володю с Дальнего Востока из-за угрозы туберкулезной интоксикации. Забыл он, что ли?

– Так то когда было? В детстве!

– Это ничего не значит. Есть болезни, которые могут повторяться и приобретают при резкой перемене климата тяжелейшую, осложненную форму. Что это за экспедиция? Куда она направляется?

– Послушай, Наташа, – сказал Мельников, – тебе надо сейчас отвлечься. Давай лучше пригласим к нам Нечаевых и вместе посоветуемся.

Мельников подошел к телефону. В прижатой к уху трубке вскоре послышался приятно журчащий голос Ольги Борисовны, жены Нечаева. Удивившись, что Наталья Мироновна уже дома, Ольга Борисовна без колебаний пообещала:

– Приду, конечно, а как же!

– И непременно с Геннадием Максимовичем, – сказал Мельников.

– А вот это не обещаю. Его нет.

– Как нет? Мы же вместе приехали.

– Ушел в часть. Соскучился, говорит, за неделю.

«Значит, он к ракетчикам направился, – подумал Мельников. – Правильно, пусть посмотрит, как они настроены. Политотдел все должен знать».

– Ну мы ждем вас, – Мельников повернулся к жене: – А ты полежи еще, не вставай.

– Потом, Сережа, потом.

Преодолевая слабость, Наталья Мироновна встала с тахты, но, не сделав и шага, села снова, положила на язык таблетку резерпина. Мельников испуганно посмотрел на жену.

– Ничего, мне уже лучше, – Наталья Мироновна явно храбрилась. – А ты, Сережа, принеси мое салатовое платье с белым воротником. Оно в шифоньере, в левой стороне. Ну чего же ты медлишь, Сережа?

Мельников хотя и без энтузиазма, но просьбу выполнил.

Пришла Ольга Борисовна, слегка располневшая, но все еще не утратившая стройности, с высоким узлом волос, сколотых на затылке широким гребнем.

Узнав о том, что произошло с ее подругой в Москве, Ольга Борисовна возмущенно сказала:

– Подумаешь, Мишутин! А ты видела, что о тебе в местной прессе написали?

– В прессе, обо мне? – Наталья Мироновна ничего не понимала. – Когда? Кто написал?

Мельников тоже недоуменно пожал плечами.

– А я как знала, что удивлю обоих. Припасла. – Гостья вынула из сумочки областную газету, проворно развернула, показала на фотоснимок, помещенный на второй полосе сверху. – Узнаете?

– Ух ты! – смешавшись, воскликнула Наталья Мироновна. – Это корреспондент подловил меня у чабанов.

В газете под снимком было напечатано: «Врач-терапевт Наталья Мироновна Мельникова в дальнем казахском селении оказывает срочную помощь больному чабану. После трудной песчаной дороги, изнуряющей жары она отказалась от отдыха, потому что другой тяжелобольной ожидал ее в это время в соседнем селении. Сейчас Наталья Мироновна – одна из достойных представительниц нашей области на медицинской конференции в Москве».

– Ничего себе «достойная», – грустно вздохнула Наталья Мироновна.

Гостья возразила:

– А что, разве Мишутин все знает о тебе? Чепуха! Я уверена, что он через год сам поздравит тебя с успешным завершением исследования. Да еще извинится за свою опрометчивость.

– Точно, – сказал Мельников и подумал, как все же хорошо, что пришло ему в голову пригласить Ольгу Борисовну. Тут же он шутливо пообещал ей: – А мужу вашему объявим выговор. Как это он мог убежать от вас? Прямо из рук, можно сказать, выпустили.

– А меня, знаете, соседка отвлекла, – пожаловалась Ольга Борисовна. – У нее сын – фельдшер. Где-то в сельской больнице работает. А ей перевести его поближе хочется. Уж какой день толкует об этом.

– Но чем ты поможешь ей? – спросила Наталья Мироновна.

– С тобой просит поговорить. На твои связи надеется.

– Ох уж эти связи! Ты скажи ей, Оленька, что у Мельниковых у самих сын в дальнюю экспедицию зачислен.

– Володя? В экспедицию? – Ольга Борисовна всплеснула руками. – Он же и так на Севере. А теперь куда? Ну, Володя! Ну, отчаянный! Это что ж, окончательно решено?

– А вот почитай. – Наталья Мироновна развернула письмо и положила на стол, пригладив ладонью.

– Смотрите-ка! – удивилась Ольга Борисовна, читая. – А ведь, кажется, совсем недавно был такой застенчивый мальчик. Не мог даже осмелиться пригласить на танцы мою Танечку. Ты помнишь?

– Помню, как же. Но я не думала никогда, что он такой скрытный будет.

– Мужчина, – сказал Мельников одобряюще, хотя ему тоже не нравилось, что сын сделал из своей поездки какую-то тайну. Уж с ним-то, отцом, мог посоветоваться. И Мельников придумал утешающее объяснение: «Не хотел, видно, чтобы мать перед поездкой в Москву нервничала и от работы своей отвлекалась».

Наталья Мироновна, собравшись с силами, принялась выставлять на стол все, что положила ей в чемодан дочь.

За чаем опять разговор зашел о Володе. Ольга Борисовна посоветовала:

– Может, следует обратиться в Министерство здравоохранения, уж там-то наверняка должны знать и о цели экспедиции, и о том, где она сейчас находится.

Мельников подошел к стоящему на тумбочке телефону и позвонил на квартиру заместителю командующего Павлову.

Наталья Мироновна обрадованно прижала руки к груди, воскликнула:

– Сережа! Как хорошо ты придумал! А мне и на ум не пришло обратиться к Кириллу Макаровичу.

Генерал-полковник Павлов, давно знавший Володю, отнесся к просьбе участливо. Спросил Мельникова:

– А вы помните, как ваш Володя ответил нам когда-то на вопрос, кем хочет быть после учебы?

– Врачом-десантником.

– Вот он и начинает десантировать. Идет, как говорят авиаторы, к намеченной цели. Ну что ж, радиолокационные точки у нас надежные. Пусть Наталья Мироновна не сомневается, обнаружим быстро. – Павлов секунду-другую помолчал, спросил: – А что у вас лично, Сергей Иванович? Претензий по службе нет? Тут, понимаете ли, из Министерства обороны уже дважды интересовались, не заскучал ли генерал-майор Мельников на своей дивизии.

– Но я же сам просил их дать мне возможность именно здесь, в дивизии, завершить свою новую работу о взаимодействии войск и рапорт на имя министра писал. Вы-то, Кирилл Макарович, знаете.

– Знаю, конечно, – охотно подтвердил Павлов. – А товарищи из министерства почему-то уверены, что работа ваша уже близка к завершению.

– Близка-то близка, но не закончена.

– Вот и я сказал им это. Но тем не менее будьте готовы, Сергей Иванович, к серьезному разговору с кадровиками после больших учений. А работу свою давайте на рассмотрение нам. У нас пишете, у нас и разговаривать будем.

– Спасибо за внимание, Кирилл Макарович.

– Ну с этим вы пока не торопитесь, мы еще посмотрим, кто спасибо заработает. Словом, дела покажут. А насчет экспедиции наведу справки и сегодня же вам позвоню.

3

Ракетчики возвратились с полигонов еще до захода солнца. А когда городок окутали сумерки и на темном небе появились первые звезды, пусковые установки уже стояли в парке, тщательно вычищенные и заботливо укрытые брезентом.

Подполковника Нечаева встретил дежурный офицер, доложил, что командир все еще находится в своей служебной комнате на втором этаже казармы.

В комнате был полумрак, горела только настольная лампа под зеленым низким абажуром, освещая густо заполненные цифрами листки и логарифмическую линейку. Майор не сразу заметил начальника политотдела и оторвался от расчетов, лишь когда Нечаев подошел вплотную к столу и спросил с укором:

– Значит, ракетчики все еще трудятся?

– Извините, товарищ подполковник. – Жогин встал, не выпуская из рук логарифмической линейки, выпрямился. – Проверяю работу операторов.

– Вижу, вижу. А я проверить жалобу пришел.

– Какую жалобу? – Жогин удивленно посмотрел на подполковника.

– А дочь ваша, Машенька, пожаловалась. С полигона, говорит, папка вернулся, а домой не идет.

– Э-э-э, неправда, товарищ подполковник, – заулыбался Жогин. – Я раньше всех дома побывал, сразу, как технику в парк поставили.

– Мало побывали, значит. Надо было с дочкой в кино сходить, с женой погулять под звездами. Вечер-то какой!

– Не до этого, Геннадий Максимович, – Жогин тягостно вздохнул. – Я сейчас вроде провинившегося школьника. Того и гляди, в угол поставят.

– За что?

– Не догадываетесь? Ладно, скажу. Как раз сегодня на полигоне я понял, что не за тот гуж мы тянули. Оно, конечно, установленные нормы перекрыли, и командующий похвалил нас. Но это все лишь секунды… секунды… – Жогин разочарованно развел руками. – А хочется большего. И ведь есть такая возможность, есть! Только заходить нужно с другого фланга. Прибор наведения меня беспокоит. Именно в нем скрыты резервы ускорения подготовки точных данных.

– Интересно. Но ведь это, как я представляю, уже область большой рационализации. Вы с полковником Осокиным советовались?

– Пока в общих чертах.

– Помощь обещает?

– Не очень. Ему сейчас, после замечаний командующего, не до рационализации.

– Ну как бы там ни было, а он непосредственный начальник ваш. К тому же за всю рационализацию в дивизии в ответе. А вы, значит, за этот прибор уже всерьез взялись? И как… проясняется что-нибудь?

– Одна идея уже в руках вроде. Но времени маловато. Урывками работаю.

– Что ж, тогда не буду мешать, Григорий Павлович. Работайте. Только не забывайте, что и отдыхать нужно.

Жогин улыбнулся.

– Спасибо, товарищ подполковник.

Внизу Нечаева опять встретил дежурный офицер, проводил в ленинскую комнату, где солдаты читали газеты, писали письма или тихо разговаривали, разделившись на маленькие группки.

– Скучновато у вас что-то, – сказал Нечаев, присаживаясь к столу, заполненному подшивками газет и журналов. – Устали вы, похоже, основательно.

– Не в том дело, товарищ подполковник, – заговорил было ефрейтор Машкин и вдруг замялся, умолк.

Нечаев знал ефрейтора как хорошего оператора, веселого, артельного товарища и как самого голосистого запевалу в гарнизоне. Месяца два назад после соревнования на лучшее исполнение строевых песен он сам вручал ему приз с шутливой надписью: «Волжанину, земляку Шаляпина, ефрейтору Машкину Константину Степановичу с благодарностью от командования».

– Так вы чего приуныли? – спросил Нечаев. – Никогда раньше я вас такими вроде не видел.

Ефрейтор нехотя стал объяснять:

– Обидно, товарищ подполковник, в своем ракетном деле все как надо было, а тут…

– А тут не свое дело, значит? Выходит, борьба с десантом противника дело постороннее. Странно вы рассуждаете.

Машкин в замешательстве посмотрел на молчавших товарищей.

– Не то чтобы постороннее, товарищ подполковник, но и не прямая наша задача, как, например, подготовка к пуску.

– Не прямая, говорите?

– Конечно. Сами посудите, если не будет расчетных данных ко времени, то и никакого ракетного удара не произойдет.

– А если десант противника захватит всех нас вместе с пусковыми установками, тогда удар произойдет? – Нечаев строго посмотрел на растерявшегося Машкина. – Ну, ну, отвечайте.

Машкин долго переглядывался с товарищами, как бы спрашивая: «А вы чего молчите?»

Наконец кто-то сказал без энтузиазма:

– Охрана ж должна быть.

– Верно, охрана должна быть, – подхватил Машкин.

– Ладно, допустим, что подразделения для охраны пусковых установок выделены командованием. Но ведь они могут опоздать, да и противник в любой момент отсечь их может от расположения ракетных установок. Как быть в таком случае? – спросил Нечаев.

– Тогда, конечно… Сами тогда должны защищаться, – согласился Машкин. – Но ведь это исключительные обстоятельства, товарищ подполковник.

– Исключи-и-тельные… – протянул Нечаев. – Да при современных воздушных средствах десантные действия могут приобрести самые массовые размеры. Или вы такое не допускаете?

– Нет, почему же, допускаю, – сказал Машкин. – Мы на такой случай дополнительные обязательства приняли.

– А где же они, ваши новые обязательства? – спросил Нечаев.

Все посмотрели на рослого бритоголового солдата с густыми рыжими бровями, что сидел неподалеку от ефрейтора Машкина. Тот мгновенно встал, громко доложил:

– Рядовой Омелин, оператор. По совместительству художник, товарищ подполковник.

– Знаю, – улыбнулся Нечаев. – Значит, обязательства у вас?

– У меня, товарищ подполковник. Разрешите показать?

Омелин метнулся к шкафу, достал тетрадь, проворно раскрыл ее на столе перед начальником политотдела. В тетради карандашом было записано: «Добиваться в боевых расчетах полной взаимозаменяемости номеров, уметь отлично стрелять из автоматов, бросать в цель гранаты, постоянно держать при себе противогазы…»

– Что ж, разумно, – сказал Нечаев. – Но тут, я думаю, нужно особо подчеркнуть роль боевых расчетов в защите пусковых установок, о чем как раз и толковали мы только что. Как вы считаете, товарищи?

– А так и считаем: записать, – ответил за всех Машкин.

– Вот теперь ясно, – сказал Нечаев. – Но все это нужно написать крупным шрифтом и повесить на видном месте. Не прятать же обратно в шкаф.

Омелин с деловым видом полистал тетрадь, потом молча достал из шкафа ватман, банку с краской, кисточку. Бумагу прикрепил кнопками к столу, начал разводить краску.

– Правильно! – одобрительно кивнул Нечаев и, только теперь приметив в глубине комнаты черноглазого Николу Ероша, воскликнул: – О, да у вас гость!

Нечаев не раз уже видел, с каким старанием этот малоразговорчивый украинец помогал расчетам приводить в порядок пусковые установки после полевых занятий.

– Значит, дружба с ракетчиками крепнет, Никола? Хорошее дело!

– А мы его в наводчики готовим, – снова вмешался в разговор бойкий ефрейтор Машкин.

– И как, успешно?

– Времени мало. Его бы к нам насовсем. Способный он человек, товарищ подполковник.

– Так вот и учите без отрыва от основной службы. Никто же не запрещает.

– Без отрыва трудно, – серьезно сказал Машкин.

– А он трудностей не боится. Верно, Никола?

Ерош смущенно пожал плечами, но сказать ничего не успел. В ленинскую комнату вбежал дневальный и, вытянувшись в струнку, доложил, что начальника политотдела просит к телефону командир дивизии. Нечаев посмотрел на часы: было без четверти десять. С того момента, когда он выбрался из комдивского газика у подъезда своего дома, прошло уже более трех часов. За это время могло случиться всякое: произойти ЧП, поступить важный приказ из штаба округа, наконец, сам комдив мог объявить тревогу в какой-либо части.

– Что ж это получается, Геннадий Максимович? – послышался в трубке шутливо-упрекающий голос комдива. – Я считаю, что вы дома отдыхаете, а вы сбежали, оказывается?

– Ничего подобного, Сергей Иванович. Просто решил прогуляться после ужина. Погода уж очень располагающая: тишь, звезды, листья багряные с кленов падают.

– А серенады никто не поет?

– Вот чего нет – того нет.

– Ну если так, приходите ко мне, – предложил Мельников. – Хочу видеть вас… неотложно.

– Серьезное что-нибудь? – спросил Нечаев.

– А вместе под кленами постоим, на звезды посмотрим, – уклончиво ответил Мельников.

И всю дорогу, пока добирался до комдивского дома, Нечаев терялся в догадках: что же все-таки произошло? Лишь придя к Мельниковым и увидев за столом свою жену и хозяйку, понял: волновался совершенно зря.

– Хитро разыграли вы меня, – сказал Нечаев, уважительно пожимая руку Наталье Мироновне. – С радостью прочитал о вас в газете. – Он протянул ей кленовую ветку с яркими ажурными листьями.

– Смотрите-ка! – всплеснула руками Ольга Борисовна. – А я и впрямь думала, что у него дела служебные.

Наталья Мироновна лукаво заметила:

– Ты, Оленька, зря притупляешь бдительность.

Мельников взял гостя под руку и, как бы защищая от колких женских реплик, усадил возле себя.

– Ну что там у ракетчиков? – спросил он. – Все разбираются, наверно, что у них главное и что не главное? Вот же проблема появилась!

– Но мы сами виноваты в этом, – сказал Нечаев. – Всюду же только и твердили: «Ракетчики – наша молодая интеллигенция», «Наша боевая инженерия». Вот они и возомнили о себе бог знает что.

Мельников задумался.

– А что, верно вы подметили, Геннадий Максимович. Мы даже в гарнизонный караул не выделяли людей из ракетного подразделения, чтобы не отвлекать от рационализаторских дел. Так ведь? – Он пристально посмотрел на Нечаева. – Что умолкли? Не хотите критиковать командира дивизии?

– Не в том дело, Сергей Иванович.

– Чего там «не в том»! Что было, то было. Оно всегда так: одно налаживаешь – другим поступаешься и сам того не замечаешь. А теперь вот разбирайся. Ну как все же там, в подразделении? Самого командира видели?

– Видел. Но не стал с ним говорить о просчетах. Пусть сам хорошо подумает. Он человек мыслящий.

Мельников грустно покачал головой:

– Вот так и я полагал: «мыслящий», «думающий», а теперь развожу руками… Ах, Григорий, Григорий! И как же я верил ему, как верил!

– А теперь не верите? – удивленно спросил Нечаев. – Так вот сразу и разуверились?

– Не в том дело. Жогин сам должен понять: он прежде всего командир подразделения, и главным в его деятельности была и остается работа на пусковых установках, а инженерные поиски уже потом.

Нечаев молчал. Он хотел было рассказать о намерении Жогина изменить устройство прибора наведения, но решил, что сейчас не стоит подливать масла в огонь. Да и не было у него уверенности, что идея эта у Жогина окончательно отстоялась. Он мог ведь еще в чем-то усомниться, а то и вовсе охладеть к своему замыслу.

Нечаев обернулся к женщинам, которые, как ему показалось, загрустили в одиночестве, шутливо сказал:

– Все, больше не будем о ракетчиках! Хватит!

– Почему хватит? – неожиданно возразила Ольга Борисовна. – А может, я тоже хочу покритиковать их.

Нечаев снисходительно улыбнулся, как бы говоря: ну-ну, отведи душу. Но тут же лицо его снова сделалось серьезным, потому что Ольга Борисовна принялась вдруг обвинять Жогина в равнодушии к культурному отдыху солдат, к их участию в читательских диспутах. Нечаев попробовал остановить ее:

– Зачем же сгущать краски? Поговорила бы сама с ним…

– А то я не говорила. Специально в штаб к нему ходила.

– Вот это интересно. И что же он вам ответил? – спросил Мельников.

– Принял меня, посочувствовал – и больше ничего. Говорит, время сейчас трудное, не до диспутов. Пришлось извиниться за причиненное беспокойство. – Ольга Борисовна нахмурилась, маленький носик ее досадливо наморщился. – Мне, Сергей Иванович, жаль Машкина и Ячменева, которые сами хотят в литературных диспутах участвовать. И такие у них суждения интересные. Будете в библиотеке – загляните в книгу отзывов. Не пожалеете.

– Загляну обязательно, – пообещал Мельников и спросил Нечаева: – А на это что вы скажете, Геннадий Максимович?

– Чего же тут толковать? На бедного Макара все шишки посыпались.

– Это майор-то Жогин бедный Макар? – засмеялся Мельников и покачал головой: – Ну нет, он сам любому шишек наставит. Уверяю вас.

4

В эту ночь Мельниковы долго не спали, ожидали телефонного звонка от Павлова. У Натальи Мироновны время от времени покалывало сердце, и она, не в силах унять боль, то откидывала одеяло, то снова натягивала на плечи. Сергей Иванович молчал, делал вид, что ничего этого не замечает. А когда жена, подняв над подушкой голову, потянулась за таблеткой, не вытерпел, сказал:

– Может, вызвать «скорую»?

– Не выдумывай, – отмахнулась Наталья Мироновна. – Спи лучше, тебе завтра на службу.

– Да какой уж тут сон! – Мельников закинул руки за голову.

Наталья Мироновна повернула к нему освещенное тусклым ночником лицо и долго смотрела, прежде чем спросить:

– О чем ты сейчас думаешь, Сережа?

Они были связаны давнишним уговором отвечать в таких случаях правду, ничего не сочиняя.

– Я вспомнил твои дальневосточные похождения, – ответил Мельников. Заметив, что жена не отводит от него пристального взгляда, повторил: – Верно, то ледовое происшествие.

Он в самом деле только что вспомнил, как однажды – было это на Дальнем Востоке – жена, позвонив ему из больницы, срочно улетала в далекую рыболовецкую артель. А потом ему сообщили пограничники, что льдину с рыбаками и не успевшим взлететь самолетом оторвало от берега и угнало в океан. Лишь в конце дня военный катер сумел отыскать льдину и уже ночью подтянул ее к берегу.

– А чего ты вдруг ударился в воспоминания? – настороженно спросила Наталья Мироновна. – Может, хочешь оправдать этим Володю?

– Нет, я просто подумал, что у него твой характер.

– Значит, мой? – сказала она обидчиво. – А ты, выходит, ни при чем? Тогда вспомни, как отправил меня с Дальнего Востока в Москву и велел ожидать твоего приезда, а сам вместо Москвы оказался бог знает где, в степи. Что, молчишь?

– Молчу, Наташа, молчу. – Мельников в знак капитуляции поднял руки. – Давай поделим Володин характер пополам и будем спать. Хорошо?

– Ты еще можешь шутить?

Павлов позвонил после двенадцати ночи. Он сообщил Сергею Ивановичу, что Володя с группой врачей уже вылетел во Вьетнам для доставки в разрушенные войной районы медицинского оборудования и организации медпунктов для населения. Когда же трубку взяла Наталья Мироновна, Павлов объяснил все гораздо подробнее, стараясь всячески подбодрить ее и так настроить, чтобы она не сердилась на сына за его самовольное решение.

– Да где уж тут сердиться, – тяжело вздохнула Наталья Мироновна. – Но ведь там такая тяжелая война, Кирилл Макарович!

– Верно, война нелегкая, – сказал Павлов. – Особенно женщинам и детям тяжело там. Помочь им нужно. Так что у Володи вашего очень благородная миссия.

– Ой, боюсь я за него, Кирилл Макарович, очень боюсь, – призналась Наталья Мироновна. – А кроме всего, там ведь тяжелый климат. Сгубит он Володю, сгубит.

– Юг, он лечит, я слышал… – не очень уверенно утешал Павлов. – Там никакие болезни не приживаются.

– Если бы так! Но ведь юг югу рознь… Вьетнам, в моем представлении, – это сплошные огонь и страдания.

– Обождите, обождите, Наталья Мироновна, мы еще к сыну в гости проводим вас, – пообещал Павлов.

– Ой, Кирилл Макарович, кажется, полетела бы хоть сейчас. Честное слово!

Мельников, внимательно следивший за разговором жены, с радостью подумал: «Нашел все же Павлов ключик к материнскому сердцу. Нашел». И когда Наталья Мироновна, положив трубку, отошла от телефона, сказал:

– Вот видишь, все и прояснилось.

– Проясни-и-лось! – Она печально покачала головой.

– А что, молодец наш Володька, мужественный человек! Разве не так?

– Может, и так, но посоветоваться с родителями он должен был.

– Опять ты за свое… Ведь он тебя преждевременно расстраивать не хотел. И давай, дорогая Наташенька, спать. Спать немедленно.

Утром Мельников поднялся с постели неслышно, чтобы не потревожить заснувшую наконец жену. Он, как всегда, облачился в легкий спортивный костюм и вышел в сад. На кустах акации и на кленах щебетали воробьи. Увидев человека, воробьи разом стихли. А когда Мельников вскинул руки, стал делать зарядку, они дружно вспорхнули и унеслись к реке, в ивняковую рощицу.

После гимнастики Мельников тоже отправился к реке. Выбитая за лето купальщиками тропка вела сперва через опустевшие уже огороды, потом по косогору между ракитовых кустарников прямо на крутой, в красных суглинистых обрывах берег. Вода в реке была такой прозрачной, что даже на полутораметровой глубине отчетливо обозначались каждая ракушка и каждая стайка плотвы, льнувшая к зеленым космам тихо колыхавшихся тинников.

Раздевшись, Мельников неторопливо, с наслаждением погрузился в воду. Она была совсем как в июле, даже за ночь не нахолодилась.

Солнце только что оторвалось от горизонта, и лучи его, словно пробудившиеся птицы, перескакивали с куста на куст, цеплялись за торчавшие из обрывистых берегов камни-валуны и вот уже приноравливались коснуться речной глади. Вода игриво толкала Мельникова напористыми струями в бок, в спину, а он, с удовольствием пошевеливая сильными лопатками, думал, как все-таки хорошо распорядилась природа, пристроив эту неказистую речонку в такой суховейной местности. Конечно, широко поплавать тут негде, да и пляжи, как само речное русло, совсем крохотные. Но все равно купальщиков здесь летом набирается, как на больших курортах. Да что там летом! Приди он, Мельников, сегодня сюда на два-три часа позже, едва ли нашел бы подходящее место для купания. А если бы и нашел, то не застал бы воды такой чистой, как сейчас.

Когда Мельников возвратился домой, жена уже встала и приготовила завтрак.

– А я не спешил, – сказал он виновато. – Думал, поспишь еще.

– Не спится, Сережа, – пожаловалась Наталья Мироновна. – У меня столько работы теперь. Столько работы!

– Но, может, отдохнешь хоть сегодня?

– Нет, Сережа, пойду.

– Не бережешь ты себя.

– Так мне же на работе лучше. А тут я за день измучаюсь. Ты знаешь мой характер.

Сам Мельников свой служебный день, первый после учебных сборов, решил начать с оперативного совещания, чтобы сразу определить хотя бы некоторые задачи на ближайшее время. Правда, командующий сказал ему, что подошлет в дивизию офицеров-специалистов для оказания помощи. Но это Мельникова нисколько не утешало. За долголетнюю службу в войсках он убедился, что старая поговорка «на помощь надейся, а сам не плошай» – очень хорошая и забывать ее не следует никогда.

Проходя по коридору, комдив увидел начальника штаба, поджидающего его у кабинета.

Полковник Жигарев был тщательно выбрит, подтянут и сосредоточен.

– Вы что-то сообщить хотите? – спросил Мельников, жестом приглашая Жигарева войти в кабинет.

– Так точно, – коротко ответил Жигарев и положил на стол папку с надписью «Личное дело подполковника Авдеева Ивана Егоровича».

– Разве это так срочно? Может, мы его потом посмотрим? Или там что-нибудь не в порядке?

– Желательно сейчас, товарищ генерал, чтобы быть в курсе, – сказал Жигарев как можно официальнее. – Откладывать не следует. Нужно принимать какие-то меры.

– Даже так? А мне кадровики представили его опытным, думающим командиром. Не гладеньким, конечно, нет… Ну давайте, что там вас насторожило?

Жигарев раскрыл папку, отыскал нужную страницу и подчеркнуто выразительно прочитал:

– «Имеет привычку вступать в пререкания со старшими. Иногда бывает невнимателен к приказам и распоряжениям командования. В повседневной учебе и особенно на учениях допускает ничем не обоснованные вольности, за что неоднократно предупреждался».

– Но это в прошлом, – сказал Мельников. – Что еще?

Жигарев молча перевернул страницу и после небольшой паузы стал читать дальше:

– «Был случай, когда подполковник Авдеев, вопреки приказу руководителя учения остановить батальон до подхода соседних подразделений, самовольно форсировал водный рубеж». И вот еще: «Невнимателен к замечаниям командования и поэтому ошибки свои слабо исправляет».

Мельников задумался. Густые темные брови его, что минуту назад были удивленно приподняты, теперь недовольно нахмурились.

– А что в других характеристиках вас насторожило? – спросил он коротко и строго, будто сердясь на начальника штаба за медлительность.

– Другие в основном положительные, – сказал Жигарев. – Правда, в одной имеется замечание по поводу пристрастия подполковника к дискуссиям о тактике. На этом, конечно, можно было бы не останавливаться, но вчерашняя встреча меня лично насторожила, товарищ генерал.

– Чем именно? – Комдив пристально посмотрел на Жигарева.

– Во-первых, – Жигарев вытянул руку и загнул палец, – попытка затянуть прием полка вопреки обстановке; во-вторых, – загнул второй палец, – явное стремление подчеркнуть, что он, видите ли, лучше знает, когда доложить о положении в полку, а что там командир дивизии…

– Да, но в характеристике речь идет в основном о тактике, – сказал Мельников. – И характеристика эта, как я понял, тоже не последняя.

– А не все ли равно, товарищ генерал, – заметил Жигарев. – По-моему, что есть в характере, того не спрячешь, оно выпрыгнет не сегодня, так завтра. Не может же человек жить строго по нотам: сейчас так, а через час иначе.

– Конечно, – согласился Мельников. – Но с выводами мы все же спешить не будем. Надо полагать, что те, кто направлял его к нам, тоже думали и взвесили его достоинства и недостатки.

Жигарев развел руками, как бы говоря: каких только оплошностей в жизни не бывает. Он постоял еще немного молча и нехотя закрыл папку.

Но Мельников знал наперед, что Жигарев на этом не успокоится, что каждый новый шаг Авдеева теперь будет им контролироваться с особым пристрастием.

– Ладно, – сказал Мельников, – не будем терять времени. Собирайте быстрей офицеров и приносите план боевой подготовки.

* * *

В кабинет комдива почти одновременно пришли штабные офицеры, начальник ракетных войск и артиллерии, дивизионный инженер. Пришел также со своими офицерами подполковник Нечаев. Мельников сжато сообщил о смысле и целях только что прошедших сборов командного состава, о ракетчиках дивизии, которым, по его мнению, было оказано большое доверие – первыми в округе осуществить пуски из новых мощных ракетных установок.

– Но доверие это… – Комдив сделал паузу, чтобы привлечь внимание офицеров. – Доверие это, товарищи, пока лишь право на серьезный экзамен. Именно право!

Не больше! А сам экзамен впереди, и успех его будет зависеть от усилий всей дивизии. – Он говорил, как всегда, негромко, но внушительно, умело выделяя то, на чем хотел сосредоточить внимание присутствующих. – До сих пор, как вы знаете, у нас шло освоение новой боевой техники. И занимались этим главным образом ракетчики. Теперь же вся дивизия в самые сжатые сроки должна научиться в полной мере использовать новое боевое оружие, и, естественно, придется изменить формы войскового боя. А дело это не из легких. Хотя кое-кто у нас склонен считать, что новые ракетные установки облегчат действия мотопехоты и других войск. Главное, дескать, нанести удар. Есть ведь такие настроения? – Он предостерегающе поднял руку. – Это заблуждение, товарищи офицеры. Задача дивизии усложняется. В этом вы убедитесь очень скоро.

Затем, после небольшой паузы, Мельников предоставил слово начальнику штаба. Тот быстро встал, жестко уперся обеими руками в широкий стол, на котором лежал план боевой подготовки с пометками и поправками, твердо сказал:

– Я считаю, нам нужно сосредоточиться главным образом на двух проблемах: взаимодействии войск и максимальном использовании новой боевой техники. Прежде всего это касается ракетчиков. Их план до сих пор какой-то обособленный. Вот посмотрите… – Жигарев склонился над столом, отыскал нужное место в плане, прочитал: – «Выезд на исходные позиции, развертывание, подготовка к пускам»… опять «развертывание»… Может, майору Жогину все это нужно для своих экспериментов?

– При чем тут эксперименты? – недовольно заметил длинный, сухопарый полковник Осокин, сидевший, как всегда, в глубине кабинета. – Ракетчики должны уметь быстро и точно наносить удары по противнику. Да, да, Илья Михайлович, мощные ракетные удары.

– Думаю, затевать спор по этому поводу вряд ли необходимо, – вмешался Мельников, – противник в боевой обстановке непременно будет стремиться уничтожить пусковые установки любыми средствами, а значит, и с помощью десантов.

Жигарев пристально посмотрел на комдива и глубокомысленно заметил:

– И все же если речь вести об ученых изысканиях майора Жогина, то мне непонятно, почему он не свяжется с научно-исследовательским институтом?

– Это не совсем так, – снова не удержался от реплики полковник Осокин. – Майор Жогин с институтом связан. Но, поймите, Илья Михайлович, его связь с научно-исследовательским институтом не освобождает нас от участия в его, как вы выразились, изысканиях.

Жигарев скептически скривил губы.

– Тогда давайте начнем изобретать пусковые установки. Так, выходит?

– А вы предполагаете изобретательство запретить?

– Я предлагаю навести порядок. Самый жесткий.

В разговор вмешался молчавший все это время Нечаев. Он иронично заметил, что запретить человеку мыслить вообще невозможно. А вот заставить его прятать свои мысли – добиться нетрудно.

– Что значит прятать? – не понял Жигарев.

– Ну, не делиться своими размышлениями и сомнениями, не все ли равно.

– Нет, это не все равно, – раздраженно бросил Жигарев. – Мысль, извините, не пусковая установка, ее под землю не спрячешь. Да и нагрузку мы можем дать ракетчикам такую, что с утра до вечера из обмундирования пот выжимать будет некогда.

Слова начальника штаба неприятно покоробили многих офицеров.

– Пот выжимают из обмундирования, как известно, руки, а головы в это самое время способны думать. Не все, конечно, – снова не удержался от колючей реплики Нечаев.

Мельников в душе был согласен с Нечаевым. Но ему не хотелось служебное совещание превращать в пикировку колкостями. Чтобы покончить с пререканиями, он сказал твердо:

– Давайте, товарищи, ближе к делу. Что касается неприятности с ракетчиками на полигоне, то это прямой результат нашей общей неорганизованности. Тут иного мнения быть не может, – комдив повернулся к Жигареву: – Продолжайте, пожалуйста, только без… без лишних отступлений.

– Хорошо, я постараюсь. – Жигарев был явно доволен, что комдив не сделал замечания ему лично. – Так вот, перспектива наших боевых дел как будто ясна. До начала больших учений мы должны провести свои, полковые. Времени на подготовку мало, а сделать нужно многое. – Он взял в руки план и как бы взвесил его. – Главное внимание сейчас необходимо обратить на уплотнение занятий в частях, особенно тактических. Главным образом это касается Степного гарнизона, где новый командир, как вы, товарищ генерал, знаете, не желает ускорять прием полка. В таком случае… – Жигарев словно не докладывал, а отдавал распоряжения, не подлежащие обсуждению. – В таком случае не следует ли использовать такую возможность: пусть на учениях по-прежнему командует полком майор Крайнов, а подполковник Авдеев тем временем присматривается. Он может быть посредником. Я лично считаю такой вариант вполне допустимым.

– А вам известно, как будет реагировать на это сам Авдеев? – спросил Осокин.

– Поговорим, убедим, – не задумываясь ответил Жигарев. – Дивизия, конечно, выиграла бы от этого.

– В каком, извините, смысле? – недоуменно вскинул брови Осокин.

– Во всех. По крайней мере, меньше будет всяких неожиданностей.

– Вы хотите сказать, Илья Михайлович, что Крайнов знает, чем можно похвалиться, а чем нельзя, – заметил Нечаев. – Но у нас нет оснований выражать Авдееву недоверие.

У Жигарева нервно задергались брови. Не дав Нечаеву полностью высказаться, он принялся настойчиво доказывать, что иного выхода из создавшегося положения он не видит.

Мельников на этот раз полемики не останавливал. Ему важно было узнать мнение всех присутствующих о неожиданном предложении начальника штаба. И еще ему хотелось, чтобы сам Жигарев понял наконец: нельзя же вот так, с категорической прямолинейностью, решать важнейшие проблемы боевой подготовки в дивизии, не взвесив мнение других штабных офицеров.

Когда страсти несколько поутихли, Мельников сказал Жигареву:

– Ваше предложение, Илья Михайлович, не ключ к решению задачи. Гораздо разумнее будет сократить срок приема полка. И мы это сделаем.

Начальник штаба, привыкший к решениям и приказам комдива относиться с профессиональной сдержанностью, на этот раз никак не мог скрыть эмоций. Чувствовалось, что молчание ему дается с трудом; губы Жигарева упрямо, до морщинок на подбородке, сжались.

Мельников встал из-за стола, показав тем самым, что совещание окончено и что он больше никого не задерживает.

Офицеры один за другим покинули кабинет. Взяв план боевой подготовки, ушел и начальник штаба. Мельников и Нечаев остались вдвоем. Понимая настроение начальника политотдела, комдив спросил:

– Вы еще не успокоились, Геннадий Максимович?

– Стараюсь, но предложение Жигарева не может не настораживать, – сказал тот, вздыхая.

– Так ведь это лишь предложение.

– Но предложение серьезно обдуманное. И вы напрасно не принимаете в расчет убежденность Жигарева в своей ложной правоте, Сергей Иванович.

– Не принимаю? – Мельников посмотрел в лицо Нечаеву. – А вы уверены, что настойчивость Жигарева сильнее настойчивости подполковника Авдеева и майора Жогина?

– Вот этого не взвешивал, – пожал плечами Нечаев. – Меня беспокоит жигаревская категоричность, стремление подмять тех, кто в чем-то не согласен с ним. Этак мы всякую живую мысль подавим, Сергей Иванович.

– Зачем же впадать в крайности, Геннадий Максимович? – возразил Мельников. – У вас политотдел, целая армия политработников в частях, партийные организации. Нашли тоже, чем стращать.

– И все же позиция Жигарева не так уж безобидна, как вам кажется, Сергей Иванович.

Зазвонил телефон. Мельников замял в пепельнице папиросу, взял трубку. Говорила Наталья Мироновна, торопливо, сбивчиво, усталым голосом. Она просила машину для поездки в дальнее казахское селение к больному.

– Слушай, Наташа, что ты выдумала? – возмущенно спросил Мельников. – Разве можно в твоем состоянии сейчас ехать? И разве не может поехать кто-нибудь другой, если это так необходимо?

– Необходимо, Сережа. И ехать нужно обязательно мне.

– Тогда хоть подожди немного. Сейчас я не смогу тебя проводить: у меня тут дела неотложные.

– Не могу я ждать, Сережа. Сейчас же надо ехать, без промедления.

– А может, зря ты горячишься? Там же есть больница своя и врачи квалифицированные.

– Но это же больной моего профиля. Он в критическом состоянии, до утра может не дожить. Я прошу тебя, Сережа, не упрямься, помоги. Ты же знаешь, окажись наша машина исправной, разве бы я тебя беспокоила? Ну будь человеком!

– Нет, ты невозможная!

– Почему невозможная? Сережа… дорогой…

– Да ладно, пришлю сейчас Николу с газиком, – сдался Мельников. – Только ты не задерживайся. И постарайся поспать в дороге.

Опустив трубку, он повернулся к стоявшему возле стола Нечаеву, пожаловался:

– Слыхали? Районная медицина атакует. Транспорт просят.

– Припекло, значит, – сказал Нечаев. – Зря просить не будут. Помочь нужно.

– Так вот же, уговорили.

Мельников снова взял телефонную трубку и позвонил в гараж, пригласил к телефону водителя.

– Готовьтесь, Никола, – распорядился Мельников. – Поедете сейчас с Натальей Мироновной в село к больному. Проверьте хорошо мотор, горючим запаситесь. И обратно до темноты чтобы, поняли?

– Хиба ж я могу так, товарищ генерал? – смутился Ерош. – Це ж треба с Натальей Мироновной побалакать. Як она управится.

– А вы поторопите ее. Объясните, что ночью степь обманчива, что на пути балки там разные, пески. Словом, что-нибудь придумайте. Дипломатом надо быть, Никола.

Нечаев сочувственно покачал головой:

– Да-а-а, миссия у Николы не из легких.

5

В казахский колхоз «Маяк» Никола Ерош привез Наталью Мироновну во второй половине дня. С юга дул сильный низовой ветер-степняк, гнул перезревшие ковыли, взвихривал космы песчаной пыли.

Наталья Мироновна уже была в этих местах не однажды, но главная колхозная усадьба открылась перед ней как бы заново. Она выплыла из густой коричневой навеси внезапно, лишь машина свернула с главного тракта. Слева и справа замелькали домики, приземистые, с одинаково плоскими крышами, с мелколистыми кустами карагачника под окнами.

Газик остановился у нового кирпичного дома с надписью «Участковая больница». С крыльца торопливо сошли двое мужчин в белых халатах. В одном из них, высоком худощавом брюнете, она сразу узнала главного врача больницы Хасана Мулатовича Ибрагимова, с которым еще весной познакомилась в районном центре на семинаре врачей-терапевтов. Сейчас он приветливо, как старый знакомый, сказал ей:

– Ждем, Наталья Мироновна! Очень ждем!

Другой встречающий, молодой, слегка располневший, с густыми рыжими бакенбардами, отрекомендовался весьма сдержанно:

– Шугачев Федор Федорович. Лечащий врач.

– Что с больным? – спросила Наталья Мироновна. – Улучшений нет?

– Худо, – откровенно признал Ибрагимов.

– Нет, почему же? – возразил Шугачев. – Высокую температуру мы сбили.

– Да, но состояние больного не улучшилось, – заметил Ибрагимов.

– Обождите, все будет хорошо, но не сразу, – горячо и уверенно пообещал Шугачев.

Наталья Мироновна пристально посмотрела на него, спросила:

– А сколько суток держалась температура?

– Шесть суток, – неуверенно сообщил Шугачев; подумав, повторил: – Точно – шесть.

– Знаете, срок очень подозрительный… А впрочем, не будем гадать, товарищи. Давайте лучше посмотрим больного.

По длинному коридору они втроем прошли в небольшую, густо пропитанную острыми лекарственными запахами палату. Больной, молодой казах, лежал на узкой больничной койке с запрокинутым кверху бледным отекшим лицом, тяжело и прерывисто дышал, будто ему изо всех сил сдавливали грудь. Возле него хлопотала медицинская сестра.

– Покажите результаты анализов, – попросила Наталья Мироновна. Потом она, помыв руки, долго и внимательно осматривала больного. Выслушала сердце, легкие, спросила, на что он жалуется.

– Голова шибко больно, – с трудом ответил больной, стискивая ладонями то виски, то затылок. – Во рту шибко сухо. Вода пью – опять сухо.

– У него острая респираторная инфекция, – объяснил Шугачев, показав карточку. – Вот здесь все мои назначения.

Наталья Мироновна опять взяла листки с результатами анализов, пристально поглядела в один, другой, повернулась к Шугачеву:

– Понимаете, что получается, Федор Федорович, легкие у больного чистые, бронхи тоже. А вот почки… С почками неладно. У него, по существу, после падения температуры возник почечный синдром. Не кажется вам такая ситуация для гриппозных осложнений весьма странной?

– Чего же тут странного? Я знаю, что в микромире все движется, все изменяется, – попытался возразить Шугачев, явно не желая, чтобы поставленный им диагноз подвергался какому-то сомнению. Заметив это, Наталья Мироновна снова склонилась над больным, стала ласково расспрашивать:

– Это где же вы так тяжело заболели, молодой человек? В степи, наверно, долго были?

– Красный курган ходил, трава косил, – ответил тот, морщась от боли. – На траве спать ложился. Мал-мала простыл, наверно.

– А мышей там много, у Красных курганов?

– Мышь всю ночь пищал, под сам бок лазил.

– Вот они вас и наградили болезнью, серые полевки. Красные курганы в этом отношении места неприятные. – Наталья Мироновна встала и, отойдя от койки больного, тихо сказала главному врачу, что у нее в ошибочности прежнего диагноза сомнений нет. Шугачев опять хотел возразить, но Ибрагимов остановил его:

– Потом, Федор Федорович, потом.

Вернувшись в комнату главного врача, Наталья Мироновна объяснила:

– Так вот, дорогие коллеги, у больного все признаки геморрагической лихорадки. Необходимо сейчас же начать внутримышечные вливания эуфиллина, папаверина, глюкозы и пенициллина. Все прежние назначения необходимо отменить.

– Значит, все мои старания сбить температуру, не допустить воспаления легких – так, ерунда? – спросил Шугачев. – Теперь, конечно, когда самое тяжелое позади, можно, извините, выдумывать всякое. Но я пока не убежден в ваших доводах.

– А вы напрасно нервничаете, – сказала Наталья Мироновна. – Геморрагическую лихорадку в первые дни вообще распознать очень трудно даже специалисту. Она обозначается лишь на шестой день, когда внезапно падает температура и начинаются боли в почках. Это как раз мы и наблюдаем сейчас у больного.

Шугачев нервно постучал пальцами по столу. Потом вдруг вскинул руку, будто на митинге, предложил:

– Тогда давайте день или два подождем отменять прежние назначения. Понаблюдаем.

Наталья Мироновна категорически замотала головой:

– Нельзя этого делать ни в коем случае.

– Почему? Температуры же нет.

– Надо немедленно и усиленно лечить почки. В противном случае больной может очень быстро погибнуть.

Шугачев шумно вздохнул, суматошно хлопнул себя ладонями по бедрам и ушел к окну, как бы подчеркнув, что дальнейший разговор он считает бесполезным.

– А меня ваши доводы, Наталья Мироновна, убедили вполне, – сказал главврач. – У меня у самого возникли такие же подозрения. Поэтому я и решил вас пригласить. Так что делайте ваши назначения и… – Он взял ее за руку, попросил: – Только, пожалуйста, не нервничайте.

Спустя минут сорок, когда была составлена новая карточка медицинских назначений, Наталья Мироновна почувствовала вдруг головокружение, вышла на крыльцо. Порывы ветра стихли, но степь была суровой. Желтое большое солнце тяжело висело над ломаной линией горизонта, уже готовое скрыться из виду. Лучи его неослабно и недобро поблескивали на оконных стеклах и на тщательно вычищенном капоте газика. Приметив свою спутницу, Никола Ерош засуетился, подбежал к машине.

– Обождите, Никола, не торопитесь, – остановила его Наталья Мироновна. – Не управилась я еще.

Ерош встревожился:

– А хиба ж можно ждать? Бачьте, ночь вже! Як будем дорогу шукать?

Она попробовала успокоить его, шутливо заметила:

– Найдем дорогу. А если заблудимся, в степи заночуем.

– Яка нужда в степи ночевать? Треба ехать, пока гарно видно.

Водитель говорил еще что-то, но Наталья Мироновна уже не слышала его, потому что у крыльца появился старик с загорелым, обветренным лицом. Он почтительно сдернул с головы тюбетейку, низко поклонился:

– Большой привет, знакомый доктор! Глаз мой худой-худой, а все видит, хорошо видит.

Наталья Мироновна присмотрелась и вдруг узнала:

– Фархетдинов, голубчик! Боже, сколько уже прошло с тех пор, когда вы приезжали к нам в Степной городок с баранами! Помните?

– Все помним, крепко помним. Сперва охота на волков был, потом расплата: за один волк – один баран, за два волка – два барана.

– Смотрите-ка, ничего не забыли! Ну как вы теперь живете?

– Плохо живем, совсем плохо. Внук Асхат заболел. Лечи, знакомый доктор, сильно лечи.

– Значит, это ваш внук? – удивилась Наталья Мироновна.

– Так, так, – старательно закивал Фархетдинов, и прищуренные глаза его заблестели, будто налились ртутью.

– Не беспокойтесь, вылечим, непременно вылечим, – пообещала Наталья Мироновна и повернулась к стоявшему у машины Ерошу: –Знаете что, Никола, не ждите меня, поезжайте. Передайте, пожалуйста, Сергею Ивановичу, что я задержусь в «Маяке» на сутки, а может, и больше.

Обескураженный Ерош принялся было убеждать Наталью Мироновну, что без нее он не может даже показаться на глаза комдиву, потому как имеет от него особое на этот счет приказание.

– Поймите, Никола, не могу я сейчас уехать. Больному помочь нужно.

Часа через три, когда над поселком была уже ночь, а Наталья Мироновна все еще находилась возле больного, ее вызвали к телефону.

Взяв трубку, она удивленно спросила:

– Это ты, Сережа? Какой быстрый! Не дал мне даже опомниться. Не обижайся, задержусь. Так уж получается. А ты знаешь, кто больной? Родной внук Фархетдинова. Такой трудный случай… Да, ты не сердись на Николу. Он и без того переживает.

– Чего ты мне толкуешь: Фархетдинов, Никола! Ты о себе подумай. Нельзя же так по-варварски относиться к своему здоровью. Слышишь? Ал-л-ле-о! Ал-л-ле!

В трубке что-то затрещало, порвалось. Голос Мельникова словно запутался в металлических жилах, пропал на секунду-другую, потом появился снова. Наталья Мироновна шутливо заметила:

– Вот видишь, даже телефон тебя не выдерживает.

– Ладно, скажи лучше, когда ждать тебя? Может, снова Николу прислать?

– Нет, Сережа, Николу не беспокой больше. Здесь машину дадут мне. Главное – больному помочь.

– Ох, Наташа, Наташа! И что мне с тобой делать? Значит, говоришь, внук Фархетдинова? Надо же! Старику привет большой. И о себе смотри не забывай. Слышишь?

Опустив трубку, Наталья Мироновна вздохнула, откинулась на спинку стула. Только сейчас она почувствовала, как сильно устала.