Онлайн чтение книги Руфь Ruth
ГЛАВА XVIII. Руфь становится гувернанткой в семействе Брэдшоу

Вскоре после посещения Брэдшоу мистер и мисс Бенсон отправились к одному из своих прихожан — фермеру, жившему за городом. Они остались у него на чай, а Руфь и Салли провели весь день дома одни. Сперва Салли возилась на кухне, а Руфь гуляла с ребенком в саду. Уже около года жила она у Бенсонов. Иногда ей казалось, что она приехала к ним только вчера, а иногда — что с тех пор прошел целый век. Руфь помнила, как осенним утром после приезда вошла в освещенную солнцем гостиную и увидела в саду множество цветов. Теперь эти цветы дали новые бутоны. Желтый жасмин, тогда чуть видный от земли, пустил крепкие корни и дал хорошие ростки. Желтофиоли, которые мисс Бенсон посадила дня через два после появления Руфи в доме, теперь наполняли воздух своим ароматом. Руфь знала уже все растения. Ей казалось, что она всегда тут жила и всегда была знакома с обитателями этого дома. Из кухни доносился голос Салли, певшей свою неизменную песенку:

Впрочем, песней эти звуки было назвать трудно, поскольку для песни нужна хоть какая-то мелодия.

Руфь сильно изменилась. Она и сама это чувствовала, хотя не смогла бы описать словами. Жизнь приобрела для нее новое значение и наполнилась обязанностями. Руфь радовалась: на свете есть столько всего, что ей только предстоит узнать. Учиться, добиваться истины было чрезвычайно приятно. Руфь старалась забыть все случившееся год назад. Она не могла вспомнить прошлое без содрогания: то был страшный дурной сон. А между тем в душе ее пробудилась необъяснимая, тоскливая любовь к отцу младенца, которого она прижимала к груди. Руфь не гнала от себя эту любовь как преступную, потому что в мыслях она казалась ей чистой и естественной. Маленький Леонард пролепетал что-то и потянулся к ярким цветам. Руфь посадила его на сухой дерн и стала, шутя, бросать в него красивыми лепестками. Он смеялся, шумно радовался, а потом вцепился в ее чепец и попытался его стянуть. Остриженные каштановые волосы выпростались и засияли в лучах заходящего солнца. Короткая прическа делала Руфь похожей на ребенка. Не верилось, что столь юное существо могло быть матерью столь крупного младенца. Она опустилась возле сына на колени и принялась осыпать поцелуями его розовые щечки. Но вот пробили часы на старой башне. Далеко по округе разнеслись звуки старинной песни «Наслаждайтесь жизнью», которую часы наигрывали в течение многих лет, дольше, чем продолжается человеческая жизнь, и мелодия эта всегда звучала свежо и радостно. Руфь, сама не зная почему, прислушалась и постояла некоторое время молча, со слезами на глазах. Когда последний звук замер, она поцеловала ребенка, призывая на него благословение Божие.

В это время к ней подошла Салли, одетая в праздничное платье. Она окончила дневную работу и пришла звать Руфь пить чай в сияющую чистотой кухню. Пока чайник закипал, Салли решила пройтись по саду и полюбоваться цветами. Она набрала букетик фиалок и теперь вдыхала их запах.

— Как вы там у себя называете такие цветы? — спросила она.

— Старичками, — ответила Руфь.

— А мы здесь зовем их «любовь парня». Такие цветы и еще мятные леденцы всегда напоминают мне о церкви у нас в деревне. На, держи, это листы черной смородины, положишь их в заварку — будет хорошо пахнуть. У нас вот на этой стене как-то завелось пчелиное гнездо. Но когда умерла старая миссис, мы позабыли сказать пчелам об этом, чтобы они тоже ее оплакали. И что же ты думаешь? Они улетели от нас. А в следующую зиму были сильные морозы, и они все, должно быть, погибли. Ну что, вскипел чайник? Уже пора бы хозяину нашему вернуться, сыро становится. Смотри-ка, маргаритки уже закрываются на ночь.

Салли была необыкновенно любезной хозяйкой у себя в кухне, а на этот раз превзошла саму себя, чтобы принять Руфь в качестве гостьи. Вдвоем они уложили маленького Леонарда спать на диван рядом, в салоне, чтобы сразу услышать, если он проснется, а сами уселись с шитьем у кухонного камелька. Говорила, как обычно, в основном Салли, и, как всегда, она рассказывала о семействе, в котором столько лет прожила, как родная.

— Да, все было иначе, когда я была девчонкой, — говорила она. — Три десятка яиц стоили шиллинг, а масло так и вовсе по шесть пенсов за фунт. Когда я поступила сюда, мне платили только три фунта в год, и ничего, хватало. И одевалась всегда чисто и опрятно, получше, чем нынешние служанки, — а они-то получают по семь да по восемь фунтов. Чай тогда пили только после обеда, а пудинг ели прежде мяса. А главное — долги платили лучше. Вот так-то. Пятимся назад, а все думаем, что вперед идем…

Покачав головой над развращенностью современных нравов, Салли вернулась к теме, на которую она, как ей показалось, высказалась неясно:

— Ты не думай, что я теперь получаю только три фунта в год. Больше, куда больше! Еще старая миссис прибавила мне фунт. Сказала, что я того стою, да я и сама так думаю, вот и взяла эти деньги без церемоний. А после ее смерти мастер Терстан и мисс Вера как пошли все тратить… И вот однажды приношу им чай, а они и говорят мне: «Салли, мы считаем, что твое жалованье надо увеличить». — «Да мало ли что вы считаете!» — отвечаю я им в сердцах, а сама думаю: вы бы больше уважения оказали старой миссис, если бы оставили все так, как было при ней. А они и диван в тот же день передвинули от стены вон туда, где он и теперь стоит. Так что говорила я с ними неласково. «Мне, — говорю, — всего хватает, так чего же вы лезете не в свое дело и касаетесь до меня и моих денег?» А мисс Вера отвечает — она же всегда первая заговаривает, ты заметила? А дело решить может только мастер Терстан, он всегда был толковый, а ей ума не хватает. Ну так вот, она отвечает: «Однако, Салли, все служанки у нас в городе получают по шесть фунтов и выше, а ты работаешь не меньше их». Я ей на это: «А что, я вам жаловалась когда-нибудь, что много работы? А если нет, так о чем вы толкуете? Дождитесь, пока я не возропщу, а до того времени и не суйтесь ко мне». В общем, выпустила я пар. А тем же вечером заходит ко мне в кухню мастер Терстан и принимается за свои хитрости. Слушай, а ты никому не расскажешь? — спросила она у Руфи, подвигая поближе к ней свой табурет.

Руфь пообещала молчать, и Салли продолжала:

— А я и подумала: а что, если согласиться, а потом их же и сделать наследниками? Ну то есть оставить эти деньги хозяину и мисс Вере. И вот, думаю, если я буду получать по шесть фунтов в год, так это много можно накопить. Только одного я боялась: что какой-нибудь парень захочет на мне жениться из-за этих денег. Но я знала, как отвадить всех парней. Так что приняла я скромный вид, поблагодарила мастера Терстана за его предложение да и согласилась на такое жалованье. И что же ты думаешь, я дальше стала делать? — спросила она с торжествующим видом.

— И что же? — переспросила Руфь.

— А вот что, — не спеша и с чувством отвечала Салли. — Я скопила тридцать фунтов! Но это еще не все. Я нашла нотариуса, а он помог мне написать завещание. Вот так-то, девочка! — сказала она, хлопнув Руфь по плечу.

— Как же вы сумели? — спросила Руфь.

— А вот как. Много ночей думала я, как бы это устроить. Все боялась, что деньги мои пойдут в казну, коли я не составлю завещания, а спрашивать мастера Терстана мне не хотелось. И вот наконец к Джону Джексону, бакалейщику, приехал на недельку племянник, который учится у нотариуса в Ливерпуле. Того-то мне и было надо. Постой-ка, я лучше расскажу, если возьму завещание в руки. Смотри только, не проговорись никому. — Салли погрозила пальцем и вышла за завещанием.

Вернулась она с узелком. Развязав синий платок, она вытащила оттуда кусок пергамента.

— Знаешь, что это такое? — спросила она, развертывая его. — Это пергамент, на котором пишутся завещания. Имущество поступает в казну, коли завещание написано не на такой бумаге. Вот клянусь, Тому Джексону очень хотелось, чтобы оно пошло в казну. Этот плут написал мне завещание на простой бумаге, как обычное письмо. Я думаю: постой, голубчик, не на таковскую напал, я не дура, хоть ты так и считаешь. Я знаю, что эта бумага ни к черту не годится, но ты пока порезвись. Сижу и слушаю. Ну, он представил все дело так просто, как будто бы вот ты мне отдала наперсток. А ведь тут дело-то шло о тридцати фунтах! Я сама поняла все от слова до слова, какой же это закон? Мне подавай чего-нибудь посущественней да позаковыристей. Я и говорю: «Том, ведь это не пергамент. Желаю, чтобы на пергаменте было написано». А он говорит: «Ничего, и на этом сойдет. Мы его засвидетельствуем, и будет правильный документ». Ну, насчет свидетельства мне понравилось, я даже как-то смягчилась чуток. Но потом думаю: нет, надо, чтобы все было по закону, а не так, что каждый напишет что-нибудь на бумажке. «Нет, — говорю, — Том, желаю, чтобы было на пергаменте». А он отвечает так важно: «Пергамент денег стоит». Ага, думаю, значит, вот оно как. Значит, из-за этого мне не по закону делают. И говорю ему: «Том, я желаю, чтобы это было на пергаменте. И я заплачу деньги сполна. Тут тридцать фунтов, сумма немаленькая. И я желаю, чтобы они сохранились. Все должно быть написано на пергаменте, понял ты? Я тебе уплачу по шесть пенсов за каждое правильное слово, которое ты напишешь, и пусть каждое звучит так, чтобы комар носу не подточил». А законнику этому говорю: «Вашему хозяину стыдно будет, что у него такой ученик, если вы не можете дело сделать как полагается». Ну, они посмеялись малость, но я на своем настояла. Написали все на пергаменте. А теперь, милая, на-ка, прочти! — попросила она, передавая завещание Руфи.

Руфь улыбнулась и начала читать.

Салли слушала с неослабевающим вниманием. Когда Руфь дошла до слова «наследодательница», Салли ее прервала.

— Вот первое правильное слово, за которое я заплатила шесть пенсов, — сказала она. — А то думала уже, что они собираются дурачить меня простыми словами. Но как услышала это слово, сразу вынула денежки и отдала ему без разговоров. Ну, давай дальше!

Вскоре Руфь дошла до слова «накопляющийся».

— А вот это еще шесть пенсов. Всего их было четыре, да еще шесть и восемь пенсов, как мы сторговались в самом начале, да еще три и четыре пенса за пергамент. Вот! Это настоящее завещание. И засвидетельствовано по закону, как полагается. Мастер Терстан получит все сполна, когда я умру, и выйдет, что вся его прибавка к моему жалованью к нему же и вернется. Тогда поймет, что женщину переубедить никак нельзя.

Приближалось время, когда надо было отнимать Леонарда от груди. Затем Руфь, по общему соглашению, должна была попробовать пожить независимо от мистера и мисс Бенсон. Этот вопрос сильно занимал и смущал всех троих, но никто не затрагивал его, чтобы не ускорить развязки. Если бы они наверняка знали, какой путь лучше, то у каждого достало бы смелости тотчас же предложить его. Мисс Бенсон, по всей видимости, более всех противилась изменениям в сложившемся образе жизни, но это только потому, что она всегда прямо говорила, что думала, и больше других боялась всякой перемены. К тому же в сердце ее пробудилась самая глубокая привязанность к чудесному малышу. Природа одарила мисс Бенсон материнскими инстинктами, сердце ее всегда стремилось к детям, и бездетность заставляла ее испытывать безотчетную тоску. Теперь она чувствовала себя вполне счастливой и довольной, нянчась с мальчуганом и принося ему в жертву самые любимые свои привычки. От привычек было труднее отказываться, чем от удобств, но все смолкало перед маленьким властелином, который приобретал высшую власть над всеми своей беспомощностью.

Вследствие неких причин соседняя конгрегация попросила поменяться на одно воскресенье пасторами, и мистер Бенсон ненадолго уехал. Когда он вернулся в понедельник, сестра встретила его на пороге. Видимо, она давно ждала его. Выйдя навстречу, она сказала:

— Не торопись, Терстан! Все в доме благополучно, но мне нужно с тобой поговорить. Не пугайся, ребенок совершенно здоров, Бог да благословит его! Новости хорошие. Пойдем к тебе в комнату, я хочу поговорить с тобой наедине.

Она ввела его в кабинет, помогла снять пальто, поставила саквояж в угол, пододвинула к камину кресло и только тогда начала:

— Ну вот что я тебе скажу, Терстан. Подумай, как часто события идут именно так, как мы хотим! Ты ведь наверняка часто раздумывал, куда бы пристроить Руфь, когда придет ей время зарабатывать себе самой кусок хлеба, как мы с ней и договорились. Конечно раздумывал. По крайней мере, я частенько размышляла об этом, только не хотела говорить, чтобы не дать проявиться своему беспокойству. А теперь все уладилось благодаря мистеру Брэдшоу. Вчера, когда мы шли на службу, он пригласил к обеду мистера Джексона. Потом обратился ко мне и спросил, не зайду ли я к ним на чашку чая прямо после вечерней службы, потому что миссис Брэдшоу хочет поговорить со мной. При этом он дал понять, что не желает, чтобы я взяла с собой Руфь. Впрочем, Руфь была только рада остаться дома со своим малышом. Итак, я пришла. Миссис Брэдшоу увела меня к себе в спальню, заперла двери и рассказала мне вот о чем. Мистер Брэдшоу недоволен тем, что Джемайма сидит все время взаперти с младшими детьми, и хотел бы найти даму — не просто няню, а даму, — которая смотрела бы, как они учат уроки, гуляла бы с ними. Одним словом, нужно найти гувернантку. Я понимала, что это слова и мысли мистера Брэдшоу, хотя он и поручил переговорить со мной жене. Так вот, он считает, что Руфь подходит для этой работы. Не делай такого удивленного лица, Терстан! Можно подумать, эта мысль никогда не приходила тебе в голову! Я сразу поняла, к чему ведет разговор миссис Брэдшоу, задолго до того, как она договорила. И я едва удержалась, чтобы не вскочить и объявить с улыбкой: «Подходит, подходит!» — прежде чем она объявила свое предложение.

— Что же нам делать? — спросил мистер Терстан. — То есть я знаю, что надо бы делать… Если бы только я посмел…

— Что такое надо делать? — спросила мисс Вера с удивлением.

— Надо бы пойти и рассказать обо всем мистеру Брэдшоу…

— Чтобы Руфь выгнали из нашего дома?! — произнесла мисс Бенсон с негодованием.

— Они не могут заставить нас сделать это, — ответил брат, — да я думаю, они даже не попытаются.

— Нет, мистер Брэдшоу попытается. Он всюду раструбит о проступке бедной Руфи, и ей не останется никакого выхода. Я хорошо его знаю, Терстан, и зачем же ему рассказывать об этом сейчас, когда прошел уже целый год?

— Год тому назад он не доверял ей воспитание своих детей.

— А ты думаешь, она может обмануть его доверие? Ты прожил двенадцать месяцев под одной крышей с Руфью, и ты готов предположить, что она способна нанести вред детям? А не ты ли приглашал Джемайму почаще навещать Руфь? Не ты ли говорил, что это принесет пользу им обеим?

Мистер Бенсон молчал в задумчивости.

— Если бы ты не знал Руфь столь хорошо, если бы во все то время, пока она жила с нами, ты заметил в ней что-нибудь безнравственное, лживое, нескромное, я бы прямо сказала тебе: «Не пускай ее к мистеру Брэдшоу». Но при этом все равно прибавила бы: «Не рассказывай о ее преступлении такому суровому человеку, такому неумолимому судье». Но скажи по совести, Терстан, нашел ли ты, или я, или Салли (а она очень приметливая) какой-нибудь недостаток в Руфи? Я не говорю, что она совершенство, она часто поступает необдуманно, иногда бывает вспыльчива. Но имеем ли мы право погубить всю ее жизнь, рассказав мистеру Брэдшоу о ее проступке, совершенном в шестнадцать лет и за который ей не будет прощения никогда? Не думаешь ли ты, что отчаяние может заставить ее обратиться к худшему греху? Какой вред может она причинить? Какому риску подвергаешь ты детей мистера Брэдшоу?

Она замолчала, запыхавшись. Слезы негодования блестели на ее глазах. Она с нетерпением ждала ответа, чтобы тут же разгромить его.

— Я не предвижу никакой опасности, — медленно произнес наконец мистер Бенсон, еще не вполне убежденный. — Я наблюдал за Руфью, и мне кажется, она чиста и искренна. Сами страдания, которые она пережила, сделали Руфь серьезнее ее лет.

— Да, страдания и заботы о ребенке, — подхватила мисс Бенсон, втайне восхищаясь оборотом, который принимали мысли ее брата.

— Да, Вера. Этот ребенок, которого ты так боялась, сделался истинным благословением, — произнес Терстан со слабой улыбкой.

— Да! Всякий благодарил бы Бога за Леонарда. Но разве же я могла предвидеть, что он, младенец, окажется таким?

— Однако вернемся к Руфи и мистеру Брэдшоу. Что же ты ответила?

— О, что касается меня лично, я с радостью встретила это предложение. Так я и сказала миссис Брэдшоу, а потом повторила мистеру Брэдшоу, когда он спросил меня, известны ли мне их планы. Но Брэдшоу приняли во внимание, что я должна переговорить с тобой и Руфью, прежде чем дело будет решено.

— И ты поговорила с ней?

— Да, — кивнула мисс Бенсон, втайне боясь, что брат упрекнет ее в излишней поспешности.

— И что же она ответила? — спросил он, немного помолчав.

— Сперва она очень обрадовалась и стала вместе со мной строить различные планы. О том, как мы с Салли станем нянчить ребенка, пока она будет у Брэдшоу. Но потом она мало-помалу притихла и задумалась, опустилась передо мной на колени, спрятала лицо в моем платье и задрожала, словно заплакала. А потом заговорила тихо, опустив голову, так что я не видела ее лица и мне пришлось нагнуться, чтобы услышать ее. «Как вы думаете, мисс Бенсон, достойна ли я учить маленьких девочек?» Она произнесла эти слова так смиренно и боязливо, что мне захотелось успокоить ее, и я спросила, чувствует ли она в себе достаточно сил, чтобы воспитать своего сына хорошим христианином? Она подняла голову, посмотрела на меня влажными от слез глазами и ответила: «С Божьей помощью я постараюсь сделать таким моего ребенка». Тогда я сказала: «Руфь, как вы стараетесь и молитесь за собственного сына, точно так же старайтесь и молитесь, чтобы Бог помог вам сделать добрых девушек из Мери и Лизы, если вам их поручат». Она ответила на это твердым голосом, хотя лицо ее было все еще скрыто от меня: «Постараюсь и буду молиться об этом». Ты бы не боялся, Терстан, если бы слышал ее вчера.

— Я и не боюсь, — произнес он решительно. — Пусть будет так. — Чуть погодя он прибавил: — Но я рад, что все устроилось еще до того, как я об этом узнал. Я не могу понять, хорошо это или плохо, и главная сложность в том, чтобы предвидеть последствия такого поступка.

— Ты совсем устал, мой друг. Тут виновато тело, а не совесть.

— Это очень опасная теория.

Свиток судьбы был свернут, и они не могли провидеть будущего. А если бы могли, то поначалу с ужасом отшатнулись бы от него, но потом вновь с улыбкой возблагодарили бы Бога за конечный исход дела.