Онлайн чтение книги Храм любви при дворе короля Saint Thomas' Eve
Глава пятая

В доме было уже несколько малышей. Дочурка Маргарет, младенцы Элизабет и Сесили. Если Элизабет не обрела полного счастья в браке, то вполне могла обрести его в детях.

На улицах люди распевали:

То был год сильных морозов, год замужества Элизабет и Сесили.

И тот, и следующий Маргарет считала счастливыми. В семейном кругу происходило столько событий, что никто не замечал происходящего вокруг. Никто, кроме Томаса.

Маргарет иногда замечала, что, находясь в окружении семьи, он задумчиво смотрит вдаль. Это случалось и за сбором фруктов в саду, и за столом среди общего веселья.

Однажды она взяла его за руку и шепотом спросила:

– Отец, о чем ты думаешь?

– Обо всем этом, Мег, – ответил он, – о своей семье, о полном довольстве. Умирая – какой бы ни была смерть, – я вспомню этот миг и скажу, что жизнь принесла мне много радостей.

Глаза их встретились, и между ними возникло взаимопонимание, какого Томас не достигал ни с кем.

– Отец, – в страхе воскликнула Маргарет. – Не надо говорить о смерти. Ты меня пугаешь.

– Не бойся, Мег, – ответил он. – Никто не знает, когда придет смерть. Радуйся этому неведению. Ты плакала бы, если б знала, что жить мне осталось месяц. Минуту назад ты смеялась, хотя, может, я не проживу и дня.

– Отец, я жду не дождусь, когда ты покинешь королевский двор.

Тогда Томас сказал с мягкой улыбкой:

– Мег, давай будем счастливы этой минутой. Разве сейчас можно желать чего-то большего?

В течение этих двух лет им было о чем подумать, о чем поговорить. У одного ребенка трудно прорезались зубки, другой много плакал, третий часто простуживался. Конечно, надо было думать о том, что происходит при европейских дворах. Французского короля схватили в Павии и отправили в Мадрид; иностранная политика Вулси стала менее успешной, чем раньше. В придворных кругах много шептались о «тайном королевском деле».

Однако семье в красивом доме на берегу Темзы жилось хорошо. Дети были источником веселья и радости; чтение вслух латинских стихов, сочиненных их матерями, служило прекрасным времяпровождением. Приятно было прогуляться летним вечером по саду, понаблюдать за звездами с мастером Кретцером; язвительные реплики Алисы, когда ее пытались заинтересовать астрономией, забавляли всех.

Весело было кормить животных, наблюдать, как они растут, и учить их разным проделкам; приходилось ухаживать за цветами на клумбах; между Элизабет с ее левкоями и Сесили с ее нарциссами развернулось шутливое соперничество; доставляло удовольствие пробовать новые блюда. Айли привозила новейшие кулинарные рецепты, показывала, как подают павлинов при дворе, как готовят сладкие булочки и марципаны по-королевски. В часы досуга работали над большим гобеленом, собирали на окрестных полях травы. Мерси готовила из них лекарства, Айли приправляла ими блюда.

Мерси вышла замуж за доктора Клемента, но продолжала жить в Челси, деля время между домом и больницей. Томас отдал им в виде свадебного подарка старый дом в Баклерсбери, и женщины трудились над гобеленом для нового дома Мерси; но она жила эти два счастливых года вместе со всеми. Когда она переедет, Маргарет станет проводить больше времени в больнице.

Каждый вечер семья собиралась в часовне на молитву. Библию перед едой читала всегда Мерси. Все обсуждали прочитанное, возникали оживленные споры.

Семейство за эти годы еще увеличилось.

В него влился Генри Патенсон, бедняк, нуждавшийся в помощи. Он был не лишен остроумия и, не зная, какие обязанности возложат на него в доме, вызвался быть шутом сэра Томаса Мора, поскольку всем великим людям, трудящимся в обществе умных, для развлечения в часы досуга нужны дураки.

Таким образом Генри Патенсон стал домочадцем.

В доме появилась Анна Кресейкр, невеста Джека. Бедняжка очень боялась. Жизнь среди образованных людей пугала ее; но, с радостью узнав, что Джек в семье неуч, она стала видеть в нем защитника. Джек сам зачастую неуютно чувствовал себя среди ученых, понимал свою невесту и был способен подбодрить. В результате Анна Кресейкр обнаружила, что хотя семья жениха и путает ее, самого его она не боится.

Более того, леди Мор приняла ее тепло – поскольку она была очень богатой девушкой, но, несмотря на богатство, ей приходилось учиться вести хозяйство и распоряжаться домашними делами по очереди с будущими золовками.

Третьим был художник из Базеля – молодой человек, полный энтузиазма и замыслов, приехавший в Англию на поиски счастья.

Эразм (Томас навещал его, бывая в Европе, и постоянно с ним переписывался) обнаружил этого человека и написал Томасу с просьбой принять его в своем доме. «Зовут его, – писал он, – Ганс Гольбейн, на мой взгляд, он весьма искусен в своем деле. Хочет поехать в Англию, чтобы заработать там денег. Прошу тебя, помоги ему всем, что в твоих силах». На такую просьбу Томас не мог не откликнуться.

Он поселил молодого человека у себя, таким образом, счастливый семейный круг еще увеличился. Сидя за столом, Ганс набрасывал портреты членов семьи, когда позволяло освещение, слушал их разговоры, учился говорить по-английски, радовался тому, что может уловить выражения их лиц и передать в рисунке с любовной тщательностью.

– Этот человек – гений, – сказал Томас Алисе. Та рассмеялась.

– Гений! Вчера уселся на холодном ветру и рисует, рисует. Так можно простудиться до смерти. А потом мне ходить за ним, тратить время, которого и так не хватает, готовить ему поссет. А ты называешь его гением!

Так шла у них жизнь в те счастливые годы.

* * *

Однажды Айли приехала со свежими новостями о происходящем при дворе.

– Какой скандал! Опять мистресс Анна Болейн. Можете себе представить? Обручилась с Генри, лордом Перси. Это старший сын графа Нортумберленда, подумать только! Мистресс Анна Болейн выбрала одного из благороднейших пэров.

– В таком случае, у нее есть голова на плечах, – сказала Алиса. – Почему бы ей не потянуться за лучшей сливой на дереве?

– И он готов свалиться ей в руки, – вскричала Айли, – как перезрелая слива. Незнатная Анна Болейн сочетается с Перси! Поэтому в Лондон приезжает милорд Нортумберленд, и беднягу Перси ругают на все корки. Милорд кардинал сам устроил ему нагоняй. Перси у него на службе. Да еще какой нагоняй! Говорят, бедняга до сих пор плачет. А мистресс Анна? Совсем другое дело. Расхаживала по дворцу, сверкая глазами, клялась, что никому не позволит решать, за кого ей выходить замуж. Но сейчас она уехала в замок Хивер, говорят, пока будет жить там.

– А как у вас теперь с модами? – ехидно спросила Маргарет.

– Анна оставила несколько фасонов. Думаю, нам придется ждать ее возвращения. Кое-кто полагает, что она вернется скоро.

– Пошли, поможешь мне кормить павлинов, – сказала Элизабет. – Впервые слышу столько болтовни о какой-то дуре!

* * *

Весной следующего года король вызвал сэра Томаса Мора к себе. Жил он в новом дворце, Хэмптон-корте, и пригласил Томаса прогуляться, так как слышал, что Томас разбил у себя в Челси хороший сад; Генриху хотелось обсудить свои планы, как видоизменить сады Хэмптон-корта.

Они шли рядом, человек в темной одежде без единого драгоценного камня, поднимающий левое плечо чуть выше правого, и гигант в отороченном горностаевым мехом камзоле из красного бархата, сверкающем изумрудами и рубинами, стоящими целое состояние.

Король говорил о цветнике в пруду, который намеревался создать; о клумбах с розами – алые и белые розы, символы соперничавших домов, Ланкастеров и Йорков, будут расти рядом; их окружат шпалерой, на каменных столбах будут вырезаны розы Тюдоров. Все будут видеть, что розы Йорков и Ланкастеров расцветают и увядают, а вырезанные в камне розы Тюдоров не меняются. Королю нравилось демонстрировать свое пристрастие к аллегориям.

– Ну, друг Томас, что скажете о моем цветнике в пруду? Есть у вас в Челси что-нибудь подобное?

– Нет, сир. Сад у нас простой, ухаживают за ним, в основном, члены моей семьи.

– Какая у вас счастливая семья! – Тяжелая рука короля легла на плечо Томасу; раскрасневшееся лицо приблизилось к его лицу, маленькие губы – к уху. – Я открою вам секрет, Томас, хотя, кажется, вы уже это слышали: я вам завидую. Ваш король завидует вам. Счастливая семья! Сколько у вас уже внуков? Шесть. Есть и мальчики… скоро женится ваш сын и, не сомневаюсь, подарит вам еще внучат. Вы добродетельный человек, Томас Мор, и Бог осыпал вас благодеяниями. Однако, Томас, назовете ли вы своего короля грешником?

Воображению Томаса представилась процессия казненных – во главе с Эмпсоном, Дадли и Бэкингемом; он подумал об Элизабет Блаунт, гордо демонстрирующей приятельницам королевского сына; о распутной Мери Болейн и тихой, многострадальной Екатерине. Грешник ли этот король?

К счастью, Генрих не ждал ответа на столь нелепый, по его мнению, вопрос.

– Нет, Томас, – продолжал он, – я по нескольку раз на день слушаю мессу, я поборник добра, я посвятил жизнь своей стране. Вам ли, советнику, живущему подле меня, этого не знать. И разве не странно, что Бог лишает меня того, чего я желаю больше всего на свете! Не для себя. Нет. Для королевства. Томас, я должен иметь сына. Мне нужен сын. Нужен для Англии.

– Ваше Величество еще молоды.

– Я молод, я в полном расцвете, я способен иметь сыновей, я доказал… я в этом не сомневаюсь. А если мужчина и женщина не могут родить наследника, когда больше всего на свете хотят сына, этому есть лишь одно объяснение, мастер Мор. Они не угодили Всевышнему.

– Ваше Величество, наберитесь терпения. Королева подарила вам здоровую дочь.

– Здоровую дочь! Что толку! Мне нужны сыновья… сыновья… я король Англии, Томас Мор; а королю необходимо дать стране наследника.

Томас не ответил и король нахмурясь, продолжал:

– Кое-что лежит тяжким грузом на моей совести. Королева, как вы знаете, раньше была женой моего брата. Вы образованный человек, мастер Мор. Верующий. Вы читаете Библию. Господь карает тех, кто повинен в грехе кровосмешения. И боюсь, я совершил его, женившись на вдове брата. Все сыновья умирали… все рожденные королевой сыновья умирали. Разве это не знаменательно? Разве не знак, что я жертва Божьей кары? Чем больше я раздумываю над этим, тем больше убеждаюсь, что нарушил своим браком святые Божьи законы.

Томас был глубоко потрясен. До него доходили слухи о тайном королевском деле, и он боялся, что его попросят высказать свое мнение. Ему вспомнилась королева, серьезная, добрая женщина, не обидевшая никого, кроме короля, да и его обидела лишь тем, что старела, теряла привлекательность и не могла родить ему наследника.

Король остановился и повернулся к Томасу. Качнулся на каблуках; на лице его отразилась целая гамма чувств – сентиментальность, жестокость, хитрость, искренность, простота и решимость показать Томасу себя таким, каким видит себя сам.

– Я сперва выступал против этого брака. Помните мой протест?

Томас удивленно посмотрел на Генриха.

– Помню, сир.

– Вот видите, я не хотел вступать в этот брак. В конце концов, она была вдовой моего брата.

Томас не осмелился сказать: «Вы протестовали по приказу отца. И, сделав тот протест, твердо решили жениться на Екатерине».

Томас знал о его эгоистичной жестокости и желании видеть себя добродетельным. Не стоило идти на риск и вызывать своими замечаниями его недовольство. Сердить его теперь было неразумно. Генрих старательно убаюкивал свою совесть. Предположить, что он заботится не о совести, а о вожделении – значило наверняка лишиться головы.

– Но я женился на ней, – продолжал король. – Потому что она была чужестранкой, и ее привезли сюда для брака с наследником престола Англии. Поскольку она стала моей женой, я лелеял и любил ее. Я люблю ее и теперь. Расстаться с ней было б для меня тяжелым ударом. Вы были женаты дважды и жили с женами в ладу, вам это понятно. Я состою в браке с королевой почти двадцать лет. Невозможно без мучений отвергнуть женщину, с которой прожил столько. Однако прежде всего я король. И если, мастер Мор, от меня потребуется отвергнуть эту жену и взять другую, хотя мне будет и очень неприятно, я это сделаю.

– Вашему Величеству не следует жертвовать своим счастием так легко, – сказал Томас, ухватясь за возможность, предоставленную королем. – Если у короля есть долг перед страной, у мужа есть долг перед супругой. И если венчание короля на царство есть в глазах Бога святое таинство, то и бракосочетание тоже. У вас есть дочь, принцесса Мария.

Король раздраженно махнул рукой.

– Это наводит нас на тягостные раздумья. Англия, когда в ней правили женщины, всегда была несчастна. Вам известно это, мастер Мор. Вы верующий человек, посудите сами: может ли быть священным кровосмесительный брак? Может ли он снискать благоволение в глазах Бога? И что сказать о мужчине и женщине, которых тревожит совесть, но они продолжают жить в этом браке? Нет, так продолжаться не может. – Король лукаво улыбнулся. – И мои министры не допустят этого. Архиепископ Уорхем и Вулси, папский легат, втайне заводят против меня судебное дело.

– Судебное дело против Вашего Величества? Король печально кивнул.

– Хорошенький выпад подданных против своего короля. Заметьте, я старался быть честным в этом деле и, хотя сожалею о поступке Вулси и Уорхема, должен признать, действуют они разумно и законно.

«Вот до чего дошло! – подумал Томас. – Он действительно решил бросить жену, раз принудил Уорхема и Вулси обвинить его в кровосмесительстве».

– Понимаете, – сказал Генрих, – я король, осажденный со всех сторон – любовью к жене, требованиями министров, доводами собственной совести. Вы влиятельный член Совета, и многие высоко ценят ваше мнение. У вас немало друзей – в том числе и епископ Фишер. Когда вы обсудите этот вопрос, я предложу вам слушаться своей совести, как я слушаюсь своей. Предложу подать голос не за мужчину Генриха и женщину Екатерину, а за благо страны и за ее будущих наследников.

– Ваше Величество, вы оказываете мне большую честь. Я считаю себя неспособным вмешиваться в такие дела.

– Нет-нет, – сказал король. – Вы недооцениваете свои способности. – Голос его звучал по-прежнему любезно, однако в глазах сверкала угроза. Тема задевала его за живое, и он не желал терпеть никаких возражений. Это был вопрос совести, королевской и больше ничьей, потому что королевская совесть – могучее чудовище, не терпящее вмешательства совести других. – Полно. Вы согласны с людьми, выдвинувшими против меня обвинение, так ведь? Вы знаете, как и они, что ваши король и королева живут в кровосмесительстве. Полно! Полно! Не пугайтесь. Нам дорога истина.

– Если Вашему Величеству дорога истина, мне нужно время, чтобы обдумать этот вопрос.

Глаза короля сузились, губы угрюмо сжались.

– Ну ладно. Ладно. Я даю вам время.

Он резко повернулся, несколько придворных, наблюдавших издали, задались вопросом, чем мог сэр Томас Мор обидеть короля.

* * *

Одним из заслуживающих внимания зрелищ в Сити, сравнимым лишь с шествиями в канун Иванова дня и дня Святого Петра, являлась пышная процессия, сопровождающая великого кардинала во всех поездках. Спереди, сзади и по бокам его двигалась свита приближенных, щегольски разодетых в черный бархат, с золотыми цепями на шеях; младшие слуги привлекали взгляды темно-желтыми ливреями. И в центре всего этого великолепия, предшествуемый носителями его серебряных крестов, двух серебряных столпов, большой печати Англии и кардинальской шапки, ехал сам кардинал, держащий в руке апельсин, внутри его находились пропитанная уксусом губка и другие вещества, обеззараживающие дурной воздух. Сбруя мула была изготовлена из красного бархата, стремена – из меди и золота.

Ехал кардинал торжественно, будто король.

Он переезжал лондонский мост, и люди смотрели на него в угрюмом молчании. Они винили кардинала во всех своих бедах. Кто такой Вулси? Человек низкого происхождения, живущий, благодаря громадной удаче, словно король. Когда налоги бывали слишком высокими – а они всегда слишком высоки, люди винили Вулси. Теперь, когда король решил сменить королеву, они винили в этом Вулси. Да, люди хотели, чтобы на свет появился наследник трона. Однако самые серьезные вспоминали, что королева – тетя Карла Испанского, их не волновало унижение императора тем, что тетя его будет отвергнута, но они страшились его армий. И винили Вулси.

На сей раз он отправлялся во Францию, и в его свите ехал Томас Мор.

Великий кардинал тревожился, как никогда в жизни.

Судьба оборачивалась против него. Не слишком ли высоко он метил, когда домогался папского кресла? Да, окажись он избран вместо Климентия, все его тревоги кончились бы. Там, на вершине славы, он успокоился бы. Там уже никто не мог бы внушать ему страха. Он поднялся на большую высоту и теперь стоит на узкой планке, нужно очень тщательно сохранять равновесие, если он хочет продолжать подъем. Вокруг него щелкают зубами злые, завистливые волки – Суффолк, Норфолк и их сторонники. Лишь один человек может спасти его от этих хищников, но он самый опасный из всех них – король.

Тайный суд, который созвали они с Уорхемом, дабы признать брак короля кровосмесительным, провалился из-за упрямства королевы, она утверждала, что ее брак с Артуром не закончился осуществлением брачных отношений, поэтому оснований для расторжения брака не существует. В результате недальновидной внешней политики Вулси французы и испанцы настроены враждебно к Англии, а теперь Папа, на чью помощь он надеялся в деле о королевском разводе, захвачен в плен во время разграбления Рима и содержится в тюрьме в Испании.

Миссия его во Франции была нелегкой. Он должен поговорить с Франциском, должен сказать о сомнениях Генриха относительно законности своего брака, попытаться устроить брачный союз между принцессой Марией и сыном Франциска, должен осторожно намекнуть, что ищет будущую английскую королеву во Франции. Возможно, это будет Рене, сестра французской королевы. Возможно, сестра Франциска, талантливая Маргарита де Валуа.

Все зависело от успешного завершения тайного дела короля, а дело это в высшей степени сложное, даже для крупного государственного деятеля. Плести интриги в европейской политике одно, добиваться осуществления королевских желаний – другое.

Однако он добился очень многого, добьется и этого. Беспокоила его все нарастающая враждебность Норфолка и особенно Суффолка: Суффолк – зять и ближайший друг короля, король к нему прислушивается; иногда Вулси казалось, что Суффолк не посмел бы обращаться с ним так подло без королевского согласия.

В основе тревог Вулси лежало одно соображение: король уже не беззаботный мальчик, которого можно кормить лакомствами вроде маскарадов, турниров и хорошеньких женщин, пока проницательнейший государственный деятель ведет корабль под названием «Англия». Король понял, что притягательность власти и политики не уступает очередной пирушке или очередной женщине. Он ломал прутья своей клетки, испытывая силы, рычал от гордости собственной славой. И говорил: «Мне будет принадлежать все, я буду королем в полном смысле слова.

Я не брошу своих великолепных развлечений и буду стоять на мостике своего корабля, а если кто попытается встать между мной и моими желаниями, тот проживет недолго».

Пышная, величественная процессия двигалась вперед, в центре ее ехал человек, предчувствующий недоброе.

Томас, неприметный в блестящей толпе, тоже ехал задумчиво. Симпатии его были целиком на стороне королевы. Бедняжка, чем заслужила она такое унижение? Да и хотелось ли ей выходить замуж за Генриха? Мор в этом сомневался. Ему вспомнилось, с каким равнодушным достоинством держалась Екатерина на коронации. Однако участь свою она приняла покорно: старалась любить короля, была ему верной женой; второго следовало ожидать, Екатерина добродетельная женщина; однако любовь к королю, должно быть, подверглась в последние годы тяжким испытаниям.

Теперь Томасу представлялась возможность уйти со своей должности, сказать Генриху напрямик: «Сир, я оставляю свою должность, поскольку Вашему Величеству нужны такие министры, которые помогут добиться этого развода».

Большим облегчением было отдохнуть в Рочестере по пути во Францию, повидаться со старым другом, епископом Фишером.

Друзья сидели в небольшой, обшитой панелями комнате. Поговорили об ужасной беде, постигшей Папу Римского; потом разговор перешел на тайное дело короля.

Как можно совершить этот развод без согласия Папы? И как может Папа, даже если готов так поступить, дать согласие на развод с близкой родственницей человека, который держит его в плену?

– Это серьезное дело, мой друг, – сказал Фишер.

– Весьма серьезное, – ответил Томас, – и я не представляю, чем оно завершится.

На другой день кардинал с Томасом в свите отправился из Кентербери во Францию.

* * *

В Англии опять вспыхнула малярия; она бродила по улицам Лондона словно голодный зверь, питающийся грязью вонючих канав и дурным воздухом жилищ. Мужчины, женщины и дети заболевали, они падали на месте без сил и умирали, если их не удавалось вывести из коматозного состояния. Эта ужасная эпидемия не щадила никого, поражала и нищих, и аристократов.

На улицах люди говорили между собой, что эту болезнь наслал Бог. Он недоволен. А чем? Тайное дело короля уже не было тайной. Все знали, что король хочет развестись с королевой, и никто не опровергал слуха, что он хочет жениться на Анне Болейн, своей любовнице. Кто эта женщина? Дочь рыцаря. Не принцесса королевской крови.

Если раньше люди ненавидели только выскочку Вулси, то теперь их ненависть обернулась и на выскочку Анну Болейн.

Бог прогневался на Англию и таким образом являет свой гнев; вот в чем причина этой ужасной болезни.

Король тоже гневался. Он расстался с любимой женщиной, руки которой желал больше всего на свете. Как она сказала? «Становиться вашей любовницей не хочу; стать женой не могу». Но он должен стать ее любовником, даже если, как она намекала, единственная возможность добиться этого – жениться на ней.

А теперь она покинула двор.

В этом повинен Вулси. Что случилось с кардиналом? Спеси у него поубавилось. Он понял, что король ему не доверяет и что хотя он, Вулси, будет вести переговоры о браке с одной из французских принцесс, король твердо решил, что женится только на Анне Болейн. Вулси понял, что копаться в своей совести короля вынудила главным образом Анна, но осознание этого пришло к нему слишком поздно.

И умный, встревоженный кардинал посоветовал своему царственному повелителю отправить пока что леди Анну домой в Хивер, поскольку люди злы на нее.

Теперь Генрих, одинокий и жалкий, тоскующий по Анне, задавался вопросом, почему никто из окружающих его умнейших на свете людей не может устроить это дело к удовольствию своего монарха.

Из Хивера пришла весть.

Малярии не было дела до гнева и страданий короля. Анна Болейн – ставшая ему дороже короны – слегла с этой ужасной болезнью.

Генрих пришел в ужас. Он плакал, неистовствовал, молился. Почему Бог подверг его возлюбленную опасности? Разве не был он добродетельным королем, добродетельным человеком, всегда стремящимся исполнить Господнюю волю? И разве не ради блага Англии хочет он взять Анну в жены?

Он потребовал к себе своих врачей. При дворе оказался только второй врач, доктор Баттс. Перед срочной отправкой Баттса в Хивер король с угрозами умолял его спасти леди Анну.

Потом сел за стол и со слезами стал писать ей. «Весть о самом страшном, что могло случиться, внезапно дошла до меня ночью…» Король плакал, описывая свои страдания, когда узнал, что его возлюбленная, чьим здоровьем он дорожит, как собственным, ставшая ему дороже всего мира, больна. Писал, что очень хочет ее видеть и что встреча с ней обрадовала бы его больше, чем все драгоценные камни на свете.

Отправив письмо, Генрих принялся расхаживать по комнате, плача, молясь и тоскуя по Анне; он клял разлучившую их судьбу, давал себе обещания наградить тех, кто поможет ему жениться на возлюбленной, и отомстить всем, кто держит их в разлуке.

По двору разнеслась весть: у леди малярия. Это, несомненно, причинит ущерб ее красоте, если даже она поправится. Сможет ли она быть такой же очаровательной, когда вернется ко двору?

В одной из спален замка Хивер вершились важные дела.

* * *

Великая скорбь коснулась дома в Челси. Маргарет понесла одежду деревенским беднякам и, возвратясь домой, выглядела вполне здоровой. Вместе со всеми ужинала, участвовала в разговоре. Потом, встав, неожиданно зашаталась и ухватилась за стол, чтобы не упасть.

– Маргарет! – вскрикнула Мерси в страшной тревоге.

– Что такое? – спросила Алиса.

– Давайте немедленно уложим Мег в постель, – сказала Мерси. – Боюсь, она заболела.

– Заболела! Да ведь она только что уплетала за обе щеки!

– Да, мама, знаю. Но теперь не мешай мне. Уилл! Джек! Папа… помогите.

Уилл отнес Маргарет в комнату. Глаза ее были плотно закрыты, на лице стали выступать капельки пота, она дрожала и вместе с тем горела огнем.

Вошел Томас. Взял вялую руку дочери.

«О, Господи, – безмолвно взмолился он. – Не отнимай Маргарет… Я этого не вынесу».

Уилл от беспокойства был вне себя.

– Мерси, что нам делать? Что можем мы сделать?

– Накрой ее. Пусть лежит в тепле. Нет, раздевать не надо. Попробую лечить ее философским яйцом. Слава Богу, я его приготовила.

Маргарет лежала, непохожая на себя, лицо ее побледнело, по щекам струился пот.

– Пожалуйста, – попросила Мерси, – уйдите все. Вы ничего не можете поделать. Оставьте ее со мной. Нет, Уилл, ты ничем не сможешь помочь. Позаботься, чтобы сюда не входили дети. Отец… прошу тебя, ты ничего… ничего не в силах предпринять. – Она взглянула ему в лицо, и у нее сжало горло. «Как он это перенесет? – подумала Мерси. – Он любит ее больше всех на свете. И она его. Как жить кому-то из них без другого?»

– Папа… милый папа… пожалуйста, уйди. Ты бессилен… бессилен чем-то помочь.

Но Томас оцепенело стоял у двери, словно не слыша.

Маргарет больна малярией! Маргарет умирает!

Элизабет и Сесили закрылись у себя в комнатах. Их мучило собственное бессилие. Если б они могли что-то делать, было бы легче. Но сидеть… ждать… в такой ужасающей бездеятельности. Они с трудом это выносили.

Алиса принялась ворчать.

– Глупая девчонка… ходить по коттеджам в такое время. Соображать надо. Еще говорят, она очень умная!.. А что делает Мерси? Разве она не врач? Почему не лечит нашу Маргарет?

Уилл расхаживал взад и вперед. Никакие слова не шли ему на ум. Маргарет, его любимая жена, такая спокойная, невозмутимая, что, если он ее потеряет? Как жить без Мег?

Джайлс Херон собрался ехать ко двору, сказал, что привезет самого доктора Линакра. Ну и что, если он первый королевский врач? Маргарет – член семьи, в которую он влился, и находится в опасности. Он должен найти лучших врачей. Можно привезти доктора Баттса и доктора Клемента. Он привезет всех лучших врачей Англии.

Донси сказал:

– Ты наживешь себе беды, брат. Ехать из зараженного дома ко двору!

Он сам удивлялся, что так взволнован. Что ему Маргарет? Чем она может помочь его продвижению? Правда, он трепетал, что отец ее заразится и умрет, а с ним и надежда добиться расположения при дворе. Он слегка удивлялся тому, что разделяет терзания семьи. Он привязался к ее членам, полюбил их веселые развлечения, и, как ни странно, сознавал, что любое их горе не оставит безучастным и его. Так что в этом честолюбивом молодом человеке была и сентиментальная жилка.

Томас закрылся в часовне.

Как спасти Маргарет? Чем он может помочь ей, кроме молитв? Она вспоминалась ему младенцем, ребенком, умницей, поражающей всех способностью к учебе. Он мог припомнить ее в сотне любимых обликов, но самой дорогой для него была любящая дочь, самый близкий друг и товарищ, самый родной человек на свете.

– О, Господи, – молился он, – не отнимай у меня дочери. Что угодно… что угодно, только не это.

Томас не уходил из часовни. Он стоял на коленях. Власяница терзала ему кожу, но хотелось, чтобы боль была вдвое сильнее.

Пришел Уилл, и они стали молиться вместе.

– Ну, сын Ропер, – сказал Томас, – какие сейчас между нами религиозные разногласия? Мы просим одного и того же, мы хотим этого больше всего на свете. Она не должна умереть.

– Отец, я не могу представить жизни без нее, – сказал Уилл.

– И я, сын мой.

– Говорят, если она не придет в себя в первый же день, надежды нет.

– День еще не кончился. В каком состоянии ты оставил ее?

– Без сознания. Лежит в забытьи с закрытыми глазами. Я звал ее. Просил: «Маргарет, вернись ко мне и к детям».

– Уилл, прошу, не надо. Не растравляй мне душу. Томас подумал: «Я любил ее слишком сильно, любил больше всего на свете. Появясь на свет, она принесла мне радость, стала смыслом моей жизни. Она и есть смысл моей жизни. Слишком ли сильно любил я ее? Как легко причинять мучения телу, носить власяницу, бичевать плоть, лишать себя телесных радостей. Переносить такую боль нетрудно, но как перенести утрату любимого человека… как жить, когда та, кого ты любил больше своей жизни, больше всего на свете, отнята у тебя?»

– Если… если с ней что-то случится… – заговорил он.

Тут уже Уилл попросил его не продолжать. Он смог лишь покачать головой, по щекам его струились слезы. Но Томас продолжал:

– Я удалюсь от мира. Ничто не будет привязывать меня к этой жизни. Нет, мой сын, я не смогу жить так. Если Маргарет будет отнята у меня, я уже никогда не стану заниматься мирскими делами.

– Отец… прошу вас, не говорите больше об этом. Гоните от себя эти мысли. Она поправится. Должна поправиться. Давайте помолимся вместе.

Оба опустились на колени, стали молиться, и хотя Уилл понимал Бога, как Мартин Лютер, а Томас – как Папа Римский, каждый знал, что молятся они одному Богу.

Томас внезапно встал на ноги. Настроение у него поднялось.

– Уилл, когда Маргарет было всего два года, мы ездили в Нью-Холл к отцу ее матери. Маргарет играла в поле и заблудилась, не могла отыскать калитки, из которой вышла. Она в отчаянии бегала по полю и все не находила. Потом внезапно вспомнила, как я говорил ей, что в трудную минуту надо просить помощи у земного отца или у Отца Небесного. «А раз, папа, – рассказывала она, – я потеряла тебя, то опустилась на колени и спросила у Бога дорогу к дому. Когда поднялась с колен, мне было уже не страшно. Я спокойно шла вокруг поля, пока не увидела калитку». Я уже хватился ее и отправился искать, а она вошла в калитку, подбежала ко мне и сказала: «Папа, Господь указал мне путь к дому». Какая это прекрасная мысль, Уилл. Какая утешительная. Я сейчас стоял на коленях… испуганный… охваченный страхом, как Маргарет. Заблудился и не мог найти калитку к дому… к счастью. «Господи, – молился я, – укажи мне путь».

– Отец, вы переменились. Выглядите… спокойным… словно знаете, что она поправится.

– Кажусь более спокойным? Я действительно более спокоен. Чувствую себя, как она, когда поднялась с колен. Страх прошел. Я знаю, сын Ропер, что Бог укажет мне путь, как указал Маргарет. Мой разум спокоен, мысли уже не мечутся в беспорядке. Пойду в дом, посмотрю, как она. Пошли со мной, Уилл.

Мерси встретила их у двери в комнату.

– Никаких перемен, – сказала она, – я пыталась привести ее в сознание. Если нам это не удастся, она умрет.

– Мерси, поставь ей клистир.

– Папа, она очень плоха.

– До того плоха, что хуже ей уже не будет… разве что наступит смерть. Надо привести ее в чувство, так ведь? Вот от этого она очнется.

– Папа, я боюсь. Маргарет вправду очень плоха.

– Мерси, ты скована страхом. Да, боишься, потому что любишь ее, как и я. Она не пациентка, она твоя сестра. Ты укутала ее, наблюдаешь за ней, но от страха боишься пойти на риск. Я молился. Я почувствовал, Мерси, что вошел в близкую связь с Богом, и мой страх улетучился. Успокойся… забудь, что это наша любимая Маргарет. Если она не очнется, то умрет. Мы должны привести ее в чувство, Мерси. Должны. Ты с этим согласна. Ставь клистир.

– Папа, я сделаю, как ты хочешь, – спокойно сказала Мерси. – Оставь меня с ней.

Через полчаса она вышла из комнаты. Глаза ее сияли.

– Маргарет очнулась. Папа… Уилл… она просила войти вас обоих.

Они вошли и встали на колени по обе стороны кровати. Маргарет, слабая, с трудом узнающая их, переводила взгляд с одного на другого.

* * *

Трое мужчин в течение нескольких дней ликовали. Каждый из них боялся потерять ту, которую любили больше всех на свете, и каждый испытал огромное счастье, видя, что любимая поправляется.

Мужчинами этими были Уильям Ропер, сэр Томас Мор и король Англии.

Маргарет, бледная и похудевшая, поднялась с постели. Отец, казалось, не мог на нее наглядеться.

Они бродили вдвоем по саду и цветникам, иногда он напоминал ей об их общих радостях в дни ее детства; иногда отец и дочь смеялись над этими воспоминаниями, иногда плакали.

Томас говорил с ней о придворных делах откровеннее, чем с остальными; они вдвоем читали исправленный Эразмом Новый Завет.

Выздоравливая, Маргарет пережила немало счастливых часов.

Томас окружал ее всевозможной заботой; приносил из дома шаль, потому что ветер казался слишком сильным; не пускал на траву после дождя, чтобы она не промочила ноги. Радовался, что здоровье возвращается к ней, и она часто плакала, думая о том, какие огорчения принесла семье, особенно Уиллу и отцу, ее болезнь.

Узы между сэром Томасом и дочерью стали еще крепче.

Однажды в жаркий день, когда они сидели в саду, Томас расстегнул воротник мантии, и маленькая Анна Кресейкр, сидящая рядом, увидела его странную нательную рубашку. От удивления девочка округлила глаза, губы ее стали подергиваться. Неужели власяница? Но ведь только монахи носят их, монахи и отшельники. Маленькую Анну, когда она терялась среди этих умных людей, постоянно охватывал неудержимый смех.

Заметив ее взгляд, Маргарет поднялась и сказала:

– Папа, становится прохладно.

Она застегнула ему мантию, сердясь на Анну за ее глупость, за то, что посмела хихикать над великим, святым человеком.

Томас, поняв, что произошло, улыбнулся Анне, та, зная его доброту, устыдилась. Встала и пробормотав, что у нее есть дела на кухне, быстро ушла.

Томас повернулся к дочери, и его улыбка стала очень нежной. Он вспомнил, как Алиса поинтересовалась, что происходит с его рубашками, почему их нет в общей стирке, и как Маргарет ответила за него, чтобы та не узнала правды; Маргарет не смогла бы вынести насмешек, которыми, как знала, осыплет его Алиса. «Мама, папины рубашки стираю я вместе со своими вещами. Так всегда было и всегда будет». «Ну и глупо, – заявила Алиса. – Зачем стирать самой, когда на это есть служанки?» Но Маргарет спокойно ответила, что это ее дело; и в голосе ее звучала такая решительность, что Алиса оставила эту тему.

Он предложил Мег погулять у реки и, когда они отошли, спросил:

– Хотела защитить меня от насмешек юной и беспечной девочки?

– Дурочка! – ответила Маргарет. – Мне хотелось влепить ей затрещину.

– Мег, ты слишком сурова к ней. Она еще совсем ребенок. Нельзя ожидать, что в ее возрасте все будут такими серьезными, как ты. Она хорошая девочка, по-моему, любит Джека, и Джек любит ее. Давай не требовать от нее ничего, кроме любви к нему.

– Папа, это все пустяки. Главное: как дела при дворе?

– События развиваются быстро, Мег.

– Король по-прежнему твердо настроен избавиться от королевы?

– Боюсь, что да.

– А если добьется развода, женится на Анне Болейн?

– Полагаю, что в этом и заключается его намерение. И пожалуй, Мег, твой отец скоро лишится всех почестей и вновь станет незаметным человеком. Ты улыбаешься, Мег. Можно подумать, я сказал тебе, что сколотил состояние.

– Зато ты опять будешь с нами. Займешь прежние должности в Сити…

– Вряд ли это будет легко, Мег.

– Ну и ладно. Я буду счастлива, если ты покинешь двор навсегда.

– Мы очень обеднеем.

– Мы будем богаты счастьем. Тебе не придется ездить в Европу или пропадать при дворе. Ты будешь с нами всегда.

– Каким счастливым будет тот день, когда я приду домой и скажу, что отказался от всех своих почестей!

– Самым счастливым в нашей жизни. А скоро он настанет?

– События, как я сказал, развиваются быстро. Король меня отпустит. Ему известны мои взгляды. Он не предлагал мне изменить их. Дает понять, что относится к ним с уважением. Поэтому думаю, Мег, что когда попрошу отставки, он охотно мне ее даст.

– Я с нетерпением жду этого дня.

– Неприятно, Мег, наблюдать быстрое падение тех, кто достиг больших высот. Я говорю о кардинале.

– Как у него дела, папа?

– Плохо, Мег, это прискорбно видеть, об этом прискорбно думать.

– Король больше не нуждается в нем?

– Маргарет, кардинал воздвиг ложных идолов. Поклоняется пышности, а не чести; путает богатство со славой, достающейся праведными трудами. Бедняга Вулси! У него очень много врагов; король его единственный друг… весьма ненадежный. Кардинал обидел леди Анну. Не допустил желанного брака с Перси; оскорбил в ней родственницу Элеоноры Кери, пытаясь отобрать у той должность аббатисы Уилтона; но самое худшее – она знает, что он убеждал короля жениться на одной из французских принцесс. Это опасные шаги по скользкому пути. Кардинал был слишком уверен в своих силах. «Кто такая Анна Болейн? – думал он. – То же самое, что ее сестра Мери». Потом он обнаружил свою ошибку, но возлюбленная короля становится его врагом. Злейшим, потому что король повинуется ей. Более того, Норфолк с Суффолком ждут, когда Генрих повернется спиной к некогда любимому человеку; тут они и набросятся на кардинала. Он жалкий, больной человек, Мег. Бедняга Вулси!

– Отец, он не был тебе истинным другом.

– Он истинный друг только собственному честолюбию; а теперь, несчастный, убеждается в вероломстве этого друга. Слава! Что в ней? Люди радуются, добившись славы, хоть и пустой; легкомысленно возносятся до небес, забыв о непостоянстве людского мнения. Что слава дает человеку? Пусть его превозносит весь мир, зачем она ему, если у него болит сустав? А у Вулси, Мег, много больных суставов и больное сердце. Его внешняя политика, некогда успешная, теперь терпит провал. Он возбудил против себя ненависть испанского императора, не снискав любви короля Франции. Наш король мало о чем думает, кроме развода с Екатериной и женитьбе на Анне Болейн. У Вулси сейчас одна надежда – удачное завершение процесса, который они с Кампеджо затевают в Лондоне. Если кардинал сможет обеспечить развод, то, вне всякого сомнения, надолго вернет расположение короля. Если нет… король повернется к нему спиной; тогда волки набросятся на милорда кардинала, а они безжалостны. Отомстят за все пренебрежения, припомнят множество обид.

– Что будет потом, папа?

– Потом, Мег, Вулси распростится со своей славой, пышностью и богатством. Больше не сможет величественно разъезжать по улицам Лондона. Дай Бог, чтобы мы не увидели его едущим в Тауэр.

– А что будет с тобой?

– У меня есть выход, Мег. Можешь быть уверена, королю я не особенно нужен. Он знает мои взгляды. И примет мою отставку. Это избавит его от неприятной задачи прогонять меня, потому что, Мег, он прогонит всех, кто не потакает его желаниям.

– Отец, я с нетерпением буду ждать твоей отставки.

– Уверяю тебя, Мег, это произойдет скоро.

* * *

Слава кардинала тускнела. Лучше всех сознавал это он сам. Судьба его определилась, когда Кампеджо, от которого все ждали вердикта, одобряющего развод, поднялся и со свойственной ему нерешительностью отложил заседание суда, предложив вновь созвать его в Риме.

Тогда герцог Суффолк, говоривший, как все знали, с королем в повелительном тоне, вскочил и, свирепо глядя не на Кампеджо, а на Вулси, выкрикнул: «С тех пор, как среди нас появились кардиналы, Англия забыла о веселье!» Все поняли, что это сигнал; король бросил Вулси врагам.

События развивались быстро.

Кардинал со свитой приближенных вернулся в свой вестминстерский дом. Приближенные трепетали вместе с ним, поскольку он всегда был милостивым, добрым повелителем. Все ждали появления Норфолка и Суффолка.

Ждать пришлось недолго.

Они явились и от имени короля потребовали большую печать Англии.

* * *

Король вызвал к себе сэра Томаса Мора. Маргарет проводила отца к барке.

– Можешь не сомневаться, Мег, это означает, что твой отец вернется лишенным всех почестей, я получу отставку вместе с несчастным кардиналом.

– Отец, ты будешь чувствовать себя не так, как Вулси. Ты будешь радоваться. Ты вернешься домой, к семье, счастливым человеком.

Стоя на причале, Маргарет махала ему рукой и улыбалась.

Ни разу еще она не провожала отца так радостно.

* * *

Генрих принял Томаса сурово.

– Мы должны обсудить с вами очень важное дело, – сказал он. – Вы работали бок о бок с Вулси, не так ли?

– Да, Ваше Величество.

Король недовольно хмыкнул и свирепо посмотрел на своего министра. Даже в эту минуту он не мог удержаться от небольшого представления. Хотел встревожить Томаса Мора, а потом сказать то, что собирался.

На должность, только что освобожденную Вулси, подходил лишь один человек. Пост канцлера, наивысший в стране, мог быть предоставлен только достойному. Король обсуждал этот вопрос со своими советниками. Норфолк сказал, что новый канцлер должен разбираться в юридических тонкостях. Должен быть честным, справедливым человеком, которому доверяет вся страна. Советники сошлись в мнении, что для этой должности подходит только Томас Мор. Решение советников повергло короля в раздумье. Церковь благоразумно смотрела на дело о незаконности брака с Екатериной – исключение представлял лишь один епископ, этот болван Фишер. Он роптал, возмущался и бесил короля. Но с какой стати королю расстраиваться из-за непримиримости какого-то епископа? Придет время, и этот человек получит по заслугам.

Генрих не забыл, что сэр Томас Мор противился разводу, поддерживал королеву; однако он понимал, как и его советники: Томас Мор лучше всех подходит для того, чтобы занять место Вулси. Без него не обойтись. Генрих был в этом уверен, были уверены Норфолк, Суффолк и все члены Совета. Сам Вулси, поняв, что придется уйти, сказал, что стать его преемником не способен никто, кроме сэра Томаса Мора.

Мор производил на всех необычное впечатление.

Даже в случае разногласий к нему продолжали относиться с уважением и приязнью.

Король перестал хмуриться. Улыбнулся Томасу.

– У нас приятная новость. Мы всегда питали к вам расположение. И сказали о нем еще при первой нашей встрече. Помните ту историю с Папским судном? – Улыбка короля стала милостивой. – Теперь мы предлагаем вам новую должность. Мы обещали устроить вашу судьбу, так ведь? Она устроена, Томас Мор. Нам по душе ваша добродетельность, честность, уважение во всем мире. Мы ищем, кому пожаловать большую печать, и говорим себе: «Томас Мор! Он тот, кто нам нужен. Он станет нашим лордом-канцлером!»

– Лордом-канцлером, Ваше Величество?

– Вы потрясены, Томас. Понимаю. Это великая честь. Однако мы размышляли над этим вопросом и пришли к выводу, что никто в нашем королевстве не заслуживает ее больше, чем вы. Ваша страна, Томас, нуждается в вас. Ваш король повелевает вам служить своей стране. Совместная работа с Вулси, знание дел, любовь к учению, эрудиция, знание законов. Вы понимаете, не так ли? Понимаете, что если бы я и не испытывал к вам приязни, не уважал, как образованного и достойного человека, то все равно назначил бы вас канцлером.

Томас озабоченно поглядел на сидящего перед ним разряженного мужчину.

– Ваше Величество, – ответил он, – я должен быть с вами откровенен. Я не подхожу для этой должности.

– Чепуха! В королевстве нет никого, подходящего для нее больше. Мы повелеваем вам занять ее, Томас. Другой человек нам не нужен. Ваш долг перед королем и перед страной принять эту должность. Отказа мы не потерпим.

– Ваше милостивейшее Величество, я обязан сказать вам то, что мне велит совесть. Я не могу выступать в поддержку развода.

Глаза короля словно бы исчезли с его мясистого лица. Генрих побагровел и запрокинул голову. Несколько секунд он молчал, словно выбирая, какую из ролей сыграть. Он мог крикнуть: «Отправьте этого изменника в Тауэр!» Или по-прежнему разыгрывать милостивого монарха, уважающего честных людей.

Ему нужен этот человек. Лишь он один подходит для этой должности. В этом сошлись все. Ученость и честность сэра Томаса Мора, уважение, с каким к нему относятся на континенте, необходимы Англии.

Король принял решение.

– Томас, – сказал он, – у вас своя совесть, у меня своя. Клянусь телом Христовым, меня замучили мысли об этом в высшей степени кровосмесительном браке. Мне знакомы муки неспокойной совести. Наши взгляды на этот брак расходятся. Я сожалею об этом, весьма сожалею. Однако как совестливый человек уважаю совестливого человека, даже зная, что он заблуждается. Вы образованный человек, Томас. Сомнений в этом нет. Вы добродетельны, и мы гордимся таким подданным. К вам благоволит Бог. Я знаю о вашей семье в Челси и когда-нибудь побываю у вас в гостях. Хочу дружески расцеловать ваших веселых дочерей, вашу замечательную жену. Да, я сделаю это непременно. Вам повезло в семейной жизни… – Голос его понизился чуть ли не до шепота. – Вы не поймете, до чего одиноким может быть человек – хотя он и король, – у которого нет того, что Бог дал вам щедрой рукой. Томас Мор, некоторые вещи вы понимаете не так, как практичные люди. Это одна из них. Однако я человек широких взглядов. Я понимаю вас, но вы меня не понимаете. Вы, Томас, и никто иной, будете моим канцлером. И это дело, мучающее меня денно и нощно, не встанет барьером между нами. Забудьте о нем, Томас. Оно вас не касается. Приблизьтесь, канцлер Мор. Возьмите большую печать Англии, и король возложит печать дружбы на ваше чело.

Генрих подался вперед и поцеловал Томаса в лоб.

«Незачем канцлеру соваться в дело с разводом, – думал король. – Это задача духовенства». Он возлагал больше надежды на двух своих друзей: Томаса Кранмера и Томаса Кромвеля.

«Кажется, я привязался к этим Томасам», – подумал Генрих и с доброй улыбкой посмотрел в лицо нового лорда-канцлера.