Онлайн чтение книги Салават Юлаев
ГЛАВА ШЕСТАЯ

Юлай, один из немногих военачальников Чики, спасся во время разгрома пугачёвских войск под Уфой. Он отступил за Кара-Идель и стоял в горах. В это-то время и пришёл к нему Бухаир.

— Юлай-агай, у тебя триста воинов, у меня — пятьсот. У нас вместе не меньше двухсот ружей. Мы можем разрушить заводы, изгнать всех русских с нашей земли и вернуть наши земли. Не наше дело сражаться за русских царя и царицу. Объединим наши силы. Башкирский народ вознесёт нашу славу…

— Как ведь сказать, Бухаир. Для славы-то стар уж я нынче! — ответил Юлай. — Я домой воротился бы, да людей жалко. Вон сколько их у меня — триста человек. Приведу — похватают их дома. Вдовы плакать начнут, ребятишки… А то бы домой пошёл…

— Эх, старик! Чью землю заводчики взяли? Твою? — подстрекал Бухаир.

— Мою землю, писарь, мою ведь, конечно! — согласился Юлай.

— Обманули тебя на покупке?

— Ай-бай-бай, как ещё обманули, собаки! Сам знаешь!

— А кого народ проклинает за этот обман?

— Ну-ну-ну!.. — раздражённо и гневно воскликнул Юлай, но тут же кротко спросил: — А неужто меня, Бухаирка?

— Ты продавал! Ты зазнался, старый закон забыл. Разве твоя земля? Земля-то всего народа, а ты продавал! Кто виноват народу? Юлай! Кто должен вину искупить?

— Юлай ведь, наверно, старый шайтан, — согласился старик. — Погоди, дай подумать. Куда так спешишь, окаянный?.. — вдруг взъелся он.

— Нагрянут войска, побьют твоих воинов, посажают на колья, порубят им головы, самому тебе голову срубят — мне всех вас не жалко, а жалко того, что я потеряю триста союзников, — просто сказал Бухаир.

Юлай отплюнулся.

— Уходи, Бухаирка! Тебе свой народ не жалко… Ступай от меня!..

— А тебе было жалко народ, когда ты заводам леса продавал? Ничего тебе не было жалко, Юлай! О себе ты думал! А мне что жалеть дураков, которые лезут в драку между царём и царицей? Нам бы своё добро выручать а мы кровь башкирскую за что проливаем? Эх, Юлай-агай!..

Они просидели за спором в течение целого вечера, и Юлай согласился на уговоры писаря.

Вместе двинулись они к горным заводам.

Воспользоваться для себя раздорами между русскими, отнять назад свои земли, свои леса, разорить заводы, поставленные на их земле, — вот что стало их целью.

Появление их у завода было внезапным. Заводское начальство не успело дать знать расположенным по другим заводам войсковым командам, а рабочие, видя в царском полковнике Юлае отца Салавата, освободителя от крепостной неволи, сами были рады ему помочь и помогли восстанием изнутри завода.

Юлай и Бухаир торжествовали победу. Однако опытом многих лет башкиры были научены тому, что в русском чиновничьем государстве огромную роль играет бумага. Хитрый и злобный, позже казнённый царём Петром Первым, корыстный чиновник Сергеев, чтобы отнять у башкир древние тарханные грамоты, насмерть замучивал пытками их владельцев. Это значило, что бумага жила и имела силу даже тогда, когда владелец её погибал. И Юлаю казалось недостаточным занять заводы, разрушить и сжечь дотла заводские постройки, — нужно было ещё уничтожить и те бумаги, на основании которых заводчик считал своей заводскую землю.

Поисками этой бумаги и занимались теперь Бухаир и Юлай со своими ближними, расположившись в конторе захваченного завода.

Верный сотник и соратник Бухаира молодой Айтуган, разбирая ворох бумаг, одну за другой показывал их Юлаю.

— Смотри, Юлай-агай, эта?

— Та много больше, а внизу вот какая большая печать, а вот в этом месте моя тамга. Ты ведь знаешь тамгу — Шайтан-Кудейского юрта…

По комнате были разбросаны толстые книги, какие-то сшивки, отдельные документы. По неопытности людей, никогда не имевших дела с таким изобилием бумаги, они сначала не отделяли просмотренное от непросмотренного и лишь тогда спохватились, когда многие из бумаг стали явно им попадаться по второму разу.

— Так сам шайтан ничего не сыщет, давай все сначала, Юлай-агай! — предложил Бухаир.

— Полковник-агай, там заводские к тебе пришли, — сказал, войдя, десятник Юлая, бывший с ним с первого дня похода под Уфу. Он всё ещё называл Юлая полковником.

— Не до них тут… гони их к чертям! — отозвался Бухаир за Юлая.

— Нет, постой-ка, постой, зачем так! Зови, если надобно, значит, — вмешался Юлай.

В просторное помещение конторы, заваленное бумагами, гурьбой ввалились рабочие. С собою ввели они связанного пленника, которого тут же возле порога ткнули в пол носом и оставили так лежать.

Из группы рабочих вышли вперёд двое, каждый из них лес блюдо. Первый, старик лет под семьдесят, рудоплавщик Сысой, торжественно поклонился Юлаю.

— Старшина Юлай Азналихыч, здравствуй, сударь, избавитель наш от хозяев лютых! Прислали нас к тебе заводские мужики, наказали хлеб-соль поднести. Прими, не побрезгуй.

— Что у нас — хлеба да соли нету? — презрительно спросил Бухаир.

— Ты, писарь, что видел на свете? Что понимаешь? — возразил Юлай. — Такой русский закон! Рахмат! Спасибо, старик! — обратился Юлай к рудоплавщику, принял хлеб-соль и возле себя поставил блюдо на стол. — Ты, что ли, старик, зарубил офицера?

— За все их издёвки, сударь Юлай Азналихыч, помстился я нынче, срубил злодея! — признался старый рабочий.

— Ладно вы нам помогли, спасибо, — сказал Юлай.

— Какой там шайтан помогал! — досадливо огрызнулся Бухаир. — Пушку изгадили. Были бы мы теперь с пушкой!

Упрёк Бухаира был несправедливым: потеряв своих Людей, рискуя жизнями, заклепали рабочие пушку, которая губительными смерчами картечных выстрелов отбивала все подступы к заводу.

Но старый рабочий не оскорбился грубым, злобным упрёком.

— А вам бы их так-то ведь, сударь, не одолеть, — возразил Сысой. — В том и сила, что мы заклепали пушку. За то плотинный мастер наших двоих молодых ребятишек саблей посек!..

Второй рабочий, до сих пор стоявший с блюдом за спиной старика Сысоя, шагнул вперёд и поклонился Юлаю.

— Да, посламши нас, указали нам заводские мужики сказать тебе, сударь-старшина, что сабель да пик у нас на заводе сготовлено много и теми-де саблями-пиками мы тебе бьём челом.

Юлай принял блюдо с оружием.

Это не были повседневные изделия завода. Это было то, что рабочие делали в последнее время по заказу заводчика, и то, что они теперь предлагали делать для пугачевцев, именно за пугачевцев приняв и Юлая с Бухаиром.

О том, что Юлай стоял в уфимской осаде, уже шли слухи среди населения завода.

— Спасибо, спасибо, — пробормотал Юлай, принимая блюдо.

— Подарки принёс? — с насмешкой, резко спросил Бухаир. — Мы завод с бою взяли. Что нам подарки! Теперь ведь и так все тут наше… Все наше!!

— Не дорог подарок, а дорога любовь, сударь, как тебя величать-то!.. Сердитый ты больно, — заметил старик Сысой.

— Ты, писарь, русских людей не знаешь, — обратясь к Бухаиру, строго сказал и Юлай. — С русским народом добром, так он тебе верный друг во всём будет.

— Святое слово молвил ты, старшина! — обрадованно воскликнул старый рудоплавщик. — Вот мы в яме поймали у самой опушки… ещё подарок тебе изготовили… Ну, подымайся, собака, иди на расправу, на суд! — толкнув ногой под бок связанного пленника, воскликнул старик.

Тот нескладно завозился, с трудом поднялся на ноги, и Юлай увидал одного из своих давнишних врагов, русского заводского приказчика.

— Добра здоровьица вам, господин старшина Юлай Азналихович, здрасьте! — воскликнул приказчик с заискивающим поклоном.

Юлай насмешливо посмотрел на него.

— Кланяйся ниже теперь. Бог правду любит, собака приказчик! За все неправды ответ держать будешь!

— Накажи, сударь, наших душ погубителя! — поклонился Юлаю старый рудоплавщик. — Заводские мужики тебя умоляют, сударь, казни его. Для господ он во всём старался, а нас, как траву, топтал!..

— Накажи его, сударь! — воскликнули вслед за Сысоем и все остальные пришедшие в контору заводские рабочие.

— Помилуй, сударь Юлай, мы, сам знаешь, невольны людишки! — воскликнул приказчик.

Юлай услыхал страх в его голосе. Он увидал робость в самом взгляде, в движениях этого мерзкого человека, который всегда хотел казаться начальством выше юртового старшины. Раб и холуй заводчика, продажная душонка, он все обещал уладить за деньги, а когда выманивал взятку, то делался неумолимым законником. И тут он ещё не успел расстаться со своей неразлучной, пристёгнутой к поясу плёткой, которой бывало хлестал башкирских охотников и пастухов, когда заставал на проданной заводам земле…

— Хорошо ты служил купцу, — спокойно сказал Юлай. — Помнишь, в гости к нам ездил, водку возил… Говорят, табаку сыпал в водку… хе-хе!.. Помнишь, ты землю у нас покупал, уговаривал пьяных-то, помнишь?

— Ведь вольному воля: хочешь водку — то пей, а не хочешь — не пей! — обманутый внешним спокойствием Юлая, осмелел приказчик.

— Хе-хе! И то ведь, ты прав!.. Ох, ты хитрый! Умел ты народ обмануть!.. Умел, собака! Двадцать лет мы потом всем народом плакали о нашей земле… Подай сюда плётку, — вдруг твёрдо и повелительно заключил Юлай.

Приказчик подал ему плеть, весь сгорбился, сжался, словно в тот же миг ожидая удара, и залепетал:

— Не помни зла, сударь! В том службишка наша!.. Куды без неё?..

— Молчи! — оборвал старшина.

Он держал в руках плеть, словно в первый раз её видел. Он взвешивал на ладони вплетённые в её хвосты свинцовые пульки…

— Ты ею башкирских людей бил, приказчик. Сколько людей ты ей искалечил?!

— И русских ведь не жалел на заводе, кобель проклятущий! — вмешался старый Сысой.

Но Юлай не взглянул в его сторону, будто не слышал, и продолжал, обращаясь к приказчику:

— За то этой плёткой тебя будут до смерти бить. Пока жив, будут бить… Как, значит, совсем уж помрёшь — вот тогда перестанут!

Приказчик упал на колени.

— Соседушка! Старшина дорогой! Пощади! По темноте согрешал!.. — завопил он.

— Ты тёмный? — спросил Юлай в гневе. — Ты тёмный, собака? Нет, ты грамотный, пёс! Ты умел для купца бумагу составить, обмануть нас умел.

— И припрятать бумагу сумел, — подсказал Бухаир.

— Где бумага?! Где купчая крепость?! — в бешенстве закричал Юлай. Он подскочил к приказчику, схватил его за глотку и дрожащей рукой шарил на поясе нож.

— Ой, пусти, все скажу, — прохрипел приказчик. — Тут она, в управительской комнате, в тайничке. Дозволь принесу… Принесу…

Юлай отпустил приказчика и послал вместе с ним за бумагою Бухаира.

Вот оно и пришло, возмездие! Вот милость аллаха! Неправедные дела русского купца все пошли прахом! С этой бумаги все зло началось, ею оно и окончится: сгорит купчая крепость, разрушатся в прах построенные на башкирской земле заводы, сгорят заводские деревни, уйдут чужеродные люди, и снова спокойным и мирным будет лежать Урал, тревожимый только клёкотом горных орлов, блеянием коз, ржанием коня, задумчивой песней курая да на заре протяжными молитвенными призывами муэдзина.

Юлай и сам не заметил, как по щекам и седой бороде его покатились слёзы…

Бухаир и приказчик вошли обратно в конторское помещение.

— Вот она! — торжествующе воскликнул Бухаир, показывая Юлаю знакомую, такую знакомую бумагу. Как мог бы он спутать её с любою другой?! Она отпечаталась не только в памяти его зрения, — казалось, в самом сердце Юлая оттиснулись эти буквы, юртовая тамга и большая сургучная печать. Юлай смотрел на неё, и хоть был по-русски неграмотен — он мог бы в этой бумаге прочесть каждое слово…

— Вот тут и чертёж, смотри… — словно откуда-то издалека услыхал Юлай голос писаря, — а тут юртовую тамгу ты поставил…

Юлай взял бумагу в руки. Пальцы его дрожали от волнения. Даже если бы он был совсем хорошо грамотным, он ничего не мог бы сейчас прочесть, так прыгала перед глазами его эта бумага.

— Бесстыжая грамота! — прошептал он. — Сколько в ней крови и слез, сколько обид, притеснений, неправды, корысти… Пусть пламя пожрёт её и ветер развеет.

Юлай осмотрел ещё раз бумагу, словно прощаясь с нею. С долгим тяжёлым горем люди прощаются так же проникновенно и нерешительно, как с тёплой привязанностью и счастьем.

Он бросил бумагу в огонь горящей печи, и все с любопытством сгрудились смотреть на огонь, словно она и гореть должна была как-то особенно…

Все молчали. Когда догорела бумага и пепел легко улетел в язычках и трескучих искрах горящих еловых лап, Юлай торжественно и решительно обернулся к Бухаиру.

— Объяви, Бухаир, народу, что мы нашу землю навеки завоевали назад и бумагу сожгли, а теперь разбросаем завод по камню и плотину сломаем… — Юлай посмотрел в сторону группы заводских работных людей. — А вам вот какой мой приказ будет: завтра с утра все заводские мужики выходите ломать завод, чтобы не было и следа от него на моей земле!

— Пропадай он, проклятый ад, сатанинское пекло, сломаем! — воскликнул один из рабочих.

— А пошто так уж все и ломать? Ведь мы его камень по камню своими руками складали! — вмешался старый Сысой.

— Говорю — ломать, то значит ломать! Кто ведь нынче, сказать, хозяин?! — напал на него Юлай.

— Тьфу, да что ты шумишь? Ну, ломай! Ты хозяин, конечно.

— Завод ломать, плотину ломать, заводские деревни ломать! — повелительно перечислял Юлай.

— Постой! Как — деревни? — не выдержал снова Сысой.

— А нам-то куда же?!

— Как так деревни ломать?! — взволнованно заговорили рабочие.

— А на что вы мне? — уверенно усмехнулся Юлай. — Ты свою избу на моей земле ладил, меня спросил? Может, я тебя в гости звал?!

— Как жить человеку без крыши? Не скот! Смилуйся!

— Не смилуюсь! Все сожгу! — твёрдо отвечал Юлай. — А ты знаешь, старик, сколько у русских своей земли? — спросил он, обратясь вдруг к Сысою.

— Да кто ж её мерил! — махнул рукою старик.

— Я мерил! — уверенно заявил Юлай. — Когда царица звала на войну, я всю русскую землю прошёл до чужих краёв. Ай, много у русских земли!.. На что вам теснить башкир?! Придёте на новое место, на русскую землю, сказать…

— Нет, врёшь, старшина! Не тот нынче закон! Ни ты, ни купец, ни приказчик нам не хозяева больше, бесстыжи твои глаза! — вдруг перебил Юлая невзрачный рабочий, который принёс дней пять назад пугачёвские манифесты в завод, помогал захвату завода башкирами и до сих пор молчал в беседе Сысоя с Юлаем. — Не можешь ты никуда нас согнать!

— Мы с вами вместе начальников заводских побивали. Теперь нам куды же? На плаху идтить проситься? — наступал смелее с ним вместе и старый Сысой.

— Заедино мы с вами вставали. Нельзя никуды нас прогнать. Ныне мы сами вольны селиться, где схочем! — подхватили пришедшие с ними рабочие.

— Указ государев мы знаем!

— Читали!

Юлай вскочил. Короткая складчатая шея его налилась кровью, жилы вздулись на покрасневшем лбу. Ишь ведь, как распустились! Как будто он не хозяин своей земли, как будто не он только что сжёг купчую крепость на эту землю! Что делать? Повесить их? Расстрелять их стрелами? И вдруг в голове Юлая блеснула великолепная мысль: поставить над ними приказчика с плетью — того, кого привыкли они бояться и слушать.

— Эй, ты, приказчик, старый знаком, собака, иди сюда! — позвал Юлай.

Удивлённый каким-то ещё не понятным ему оборотом дела, наблюдавший всю сцену приказчик нерешительно подошёл к старшине.

— Повернись-ка задом, — приказал ему Юлай, и когда тот исполнил приказ, Юлай сам перерезал верёвки на скрученных за спиною его руках. — За то, что ты купчую крепость добром мне отдал, жалую милость: начальником ставлю. Выгоняй мужиков на работу, ломать завод и деревни, а плохо работать станут — с тебя сниму шкуру!..

Юлай погрозил ему ножом, которым обрезал верёвки.

— Спаси тебя бог, господин старшина! У меня уж работать будут! Я их проклятое семя… — приказчик при этих словах привычно взялся за пояс, где постоянно висела плеть. Юлай понимающе усмехнулся и протянул ему плётку.

Приказчик жадно схватился за плеть, но смелый посланец Пугачёва резко метнулся меж ними и перехватил её.

— Не моги! — крикнул он Юлаю.

— Бесстыжие очи, приказчика ставишь над нами?! — воскликнул Сысой.

— Указ государев слыхал?! — закричали рабочие, подступая к Юлаю.

Бухаир мигнул сотнику Айтугану позвать людей и шагнул вперёд.

— Постойте! Какой указ? Кто читал? — спросил он.

— На, читай! — и, выхватив из шапки замусоленную бумагу, пугачёвский посланец протянул её Бухаиру.

— Заводчиков и приказчиков вешать — там писано! — подсказали из толпы.

— Кто верных слуг государя обидит, того казнить! — подхватил другой голос.

— Не мешай! Сам читаю! — остановил Бухаир, рассматривая бумагу и выигрывая время.

— Шапку скинул бы, писарь! Грамоту ведь сам государь составлял! — не стерпел Сысой.

Бухаир через головы рабочих увидел входящего Айтугана с гурьбою вооружённых воинов.

— Вот слова твоего государя! Мы сами себе теперь государи! — воскликнул он и разорвал манифест.

— Братцы! Да что же то творится?! Робята! — в негодовании воскликнул Сысой.

Рабочие сбились плотнее в кучку. Посланец Пугачёва схватил с поднесённого заводчиками блюда саблю и бросился на Бухаира, но в тот же миг сзади его ухватили за руки, навалились на плечи. С десяток пик направились остриями на заводчан, оттесняя их в угол конторского помещения.

— Повесить этого парня, — приказал Бухаир.

— Старшина, не балуй! — с угрозою обратясь к Юлаю, сказал Сысой. — Народ разошёлся за правду драться. Ты с нами так-то беды наживёшь!.. Али крови великой хочешь?..

— Повесить его, Айтуган! — указал Бухаир на смелого пугачевца, которого двое башкир теперь успели связать.

— Постой, Бухаир, — остановил Юлай. — Кто тут всё-таки главный, сказать-то, я или ты? Я не сказал ведь — повесить!..

В этот миг возле конторы завода послышались крики, кто-то стремглав ворвался в дверь и, задыхаясь, крикнул с порога:

— Войско!.. Конное войско!..

Все, смятенные этой вестью, остановились и на мгновение замерли.

Только что Юлай объявил, что навеки отвоевали назад землю, — и вдруг всё пошло прахом… Отдать свой завод?! Отдать назад, не разрушив его, чтобы заводчики продолжали своё дело?! Нет, отстоять от врагов эти земли любою ценой!..

— По коням! — закричал Юлай. — К бою, башкиры!

Крик его подхватили сотники и десятники, этот клич отдался в заводском дворе, по посёлку, и заводские работные люди, ещё не знавшие о том, что произошло в конторе, бежали к оружию, чтобы вместе с башкирами отстаивать завод от надвигавшегося врага.

— Бухаир, смотри, чтобы все изготовились к бою, — сказал Юлай.

Воины вышли вслед за Бухаиром. Приказчик подошёл и хозяйским движением взял свою плеть, но тут на него навалились рабочие.

— Вяжи его, братцы! Чей там завод ни случись, а злому волку во стаде не быть!

И его связали, поволокли из конторы. Юлай не вступился.

— Юлай-агай, там свои! Башкирское войско идёт! — сообщил старшине прискакавший вестник.

Радостный гул возрастал по всему заводу. И сквозь общий гул голосов издалека прозвучала песня. Юлай узнал этот голос. Его голос!.. Сын!.. Его песня!..

Сын Юлая Сулейман вбежал в контору.

— Атай! Салават пришёл! Большущее войско привёл!

И чтобы скрыть слезы радости, Юлай повернулся к востоку и закрыл лицо, словно бы для благодарственной молитвы за встречу с сыном. До слуха его уже доносились отдельные голоса, восклицания, крики оживления и радости… Гул голосов приближался к конторе… Вот-вот он вольётся в её стены, в уши, в грудь, в сердце Юлая…

И вот подъехал к конторе Салават в ратном доспехе, как воин Аллаха. Сабля его как разящий меч Азраила, богатырский лук Ш'гали-Ш'кмана при нём, глаза его сияют, только крыльев не хватает его коню, но вместо крыльев его Тулпара несёт песня… Вон как ликует народ, встречая его, этого мальчика, сына Юлая…

Старшина Юлай, военачальник, отец, полковник государя, вдруг сам оробел перед этим юношей и почувствовал себя сгорбленным.

«Что я — боюсь его?!» — с возмущением остановил сам себя Юлай, и, придав лицу своему весёлое и развязное выражение, он свободно шагнул навстречу Салавату, вошедшему в комнату.

— Дождались, атай! — жизнерадостно воскликнул Салават, протянув для объятия руки.

— Дождались, Салават!

— С победой, атай!

— С победой, с победой, сын мой!

Салават только тут увидал в толпе Бухаира.

— И ты с нами тут? — удивлённо воскликнул он. — Дождались, Бухаир! С победой!

— Дождались! Правда пришла на наших врагов! С победой! — повторяли друг другу встретившиеся воины.

Они воевали в разных местах, каждый прошёл свои битвы, испытал свои раны, и вот сошлись вместе. Между начальными людьми, как и между подчинёнными, было много старых знакомцев, все узнавали друг друга, и всем было о чём рассказать, что послушать.

— Я ведь старый вояка, могу ещё саблю держать, не забыл, как дерутся! — хвалился Юлай. — Рука у Юлая крепка и голова ведь, сказать, не худая!

— Небось тебя государь наградит. Он только приказ послал брать заводы, а ты уж и сам захватил! Да какой завод! — поддержал отца Салават.

— А царю что за дело?! — вмешался Бухаир. — Мы свой завод взяли у русских. Юлай свою землю взял. Свои леса берём, степи, реки свои… Купчую крепость сожгли, чтобы никто не сказал, что наша земля — не наша.

— Господин полковник, казаки тут в деревеньке за лесом станут, — войдя в контору, доложил Салавату яицкий Сотник.

— Пусть в деревеньке. Да тотчас разъезды послать по дорогам, — приказал Салават, — скажи атаману.

— Слушаюсь, господин полковник!

Сотник вышел.

— А что, Салават, у тебя много русских в войске? — осторожно спросил Юлай.

— У меня ведь всякие люди: чуваши, мордовцы, татары, русские, мишари — кого только нет! — отвечал Салават с деланным безразличием.

В самом деле, он гордился тем, что к нему с охотою шли люди разных народностей, все его равно признавали, верили ему, слушались его и хотели служить государю под началом славного удалого полковника Салавата.

— А тебе ещё людей надо? — спросил Юлай.

— Война ненасытна, атай. Чем больше в войне людей, тем ближе победа!

— Я дам тебе ещё тысячу русских, сын. Айда, ты забрей их в солдаты.

— А ты где возьмёшь столько русских? — удивлённо спросил Салават.

— Заводских мужиков. Ты видал, какие медведи здоровые? Вот будут солдаты царю!

В помещение внесли вареное мясо, горячую воду для омовения. Все вспомнили вдруг, что давно не ели, и развеселились при виде дымящихся вкусным, душистым паром широких Табаков, под которые подстилали кошму.

— Ай-бай-бай! Вовсе помер от голода!..

— Ай, брюхо прилипло к спине! — шумно шутили вокруг бишбармака, пока Юлай, подсучив рукава, примеривался ножом к груде горячего мяса.

— Сколько барашков сварили?

— Нынче будет на брата по одному маловато!

— И по два барана съедим!..

— Один съел так, да лопнул!..

Под общий говор и смех в контору вошли опять Сысой и вся группа работных людей, которые были тут раньше.

— Вас кто звал?! — крикнул на них Бухаир.

— А мы зватого не дождались да сами на свадебку — как бы не припоздать! — отозвался едва не повешенный Бухаиром пугачёвский посланец и подмигнул Салавату: — Здорово, полковничек!

— Семка! Здорово, поручик! Здоров, не пропал! — радостно воскликнул Салават. — Иди, садись рядом!

Юлай с Бухаиром значительно и тревожно переглянулись.

— А вы, дураки, робели! — обернулся Семка к своим спутникам.

— Здравствуйте, казаки, садитесь покушать! — пригласил Салават заводчан.

— Спасибо на угощенье, и так сыты-пьяны, — отозвался Сысой. — Твой тятька да тот чернявый нас угощали, — кивнул он на Бухаира.

— Спасибо на добром слове!

— Мы тут постоим, господин полковник, — откликнулись его спутники.

— Да пошто, ребята, стоять! И вода-то стоячая тухнет! Сядем рядком, поговорим ладком. Мы с полковником Салаватом дружки с молодых ногтей! — подбодрил их Семка.

— Видал, Салават? Чем плохие солдаты будут?! Бери, если надо царю людей, — кивнул Юлай на рабочих.

— Хороши солдаты! — согласился и Салават. — Вижу сам — хороши. Да как же их взять? А кто на заводе работать будет?

Юлай засмеялся.

— Какой я заводчик!.. Тоже нашёлся купец Мясников!.. Мне на заводе работать не надо. Айда, ты не бойся, ты всех их бери. Я завод все равно ломать буду…

Старый Сысой присел с Салаватом рядом.

— Ты, полковник сударь, вот об чём рассуди, — сказал рудоплавщик. — Скажем, нас всех в солдаты — мы рады царю послужить за мужицкую долю, пойдём. Скажем, завод разломать — на то хозяйская да царская воля. Укажут — сломаем… А пошто же деревни жечь? Ведь у нас там жены, детишки. Куды им идти?

Салават удивлённо взглянул на старого рудоплавщика.

— А куда вам идти?! Никто ваши деревни не тронет. Где жили, там и живите…

— Это как, Салават? — осторожно, с тревогой спросил Юлай. — Что же, русские жить будут, что ли, всегда на башкирской земле?

— Будут жить, атай, — сказал Салават. — Таков государев указ, чтобы сабли, пики, кольчуги ковать в заводах, пушки лить, ядра готовить…

— Вот тебе на! — весело и удало выкрикнул Семка. — А мы-то тут с тятькой твоим завод собрались разломать, а русских всех в шею гнать и деревни спалить!

Салават понимающе посмотрел на Семку.

— Неверно вы рассудили. Государь указал только царских изменщиков домы палить и семейки гнать с места, — сказал он.

— Какая же мне воля, когда я завод ломать не могу на своей земле, деревни пожечь не могу, ничего не могу?! — в недоумении воскликнул Юлай. — А царь брехал: воля, мол, воля!!

— Ишь, не любо тебе царское слово! — заметил Семка.

— Семка, слышь, иди объяви народу, что будет работать завод и деревни по-старому будут стоять, — сказал Салават. — Ступайте скажите, — обратился он к остальным.

— Спасибо на угощенье, сударь полковник! Спасибо на добром слове! — заговорили рабочие, кланяясь и выходя всей гурьбою.

Когда они вышли, Салават не сдержался.

— Позоришь меня при русских, атай! — вспыхнув, сказал он. — Как ты сказал про царский указ?!

— Твой царь даёт только русским волю, — сказал Юлай.

— Царь для всех хочет правды, атай! — возразил Салават.

— Ай-бай-бай! Ты совсем ведь ребёнок ещё, Салават! — печально, с укором воскликнул Юлай. — Для всех не бывает ведь правды! Сам бог не сумел найти общую правду для волка и для овечки. Когда один счастлив, другому всегда беда. Царь хочет правды для русских!..

— У башкир нет отдельной от русских дороги, атай! Алдар и Кусюм, Сеит, Батырша и Кара-Сакал — все шли отдельной дорогой, и никогда ещё не были мы так сильны, как сегодня, — уверенно сказал Салават. — Русский народ вместе с нами, атай, чуваши, черемисы, киргизцы — все с нами, атай, — вот где сила! Вот общая правда! Три дня назад я послал пятьсот человек в подкрепление государю, а сейчас у меня снова тысяча человек: пятьсот на конях и сотен пять пеших…

— Ну, пеший какой уж воин! Пешком не война! — возразил Юлай.

— Пятьсот лошадей я думаю взять у тебя, атай, — сказал Салават и, заметив быстрый насмешливый взгляд Бухаира, брошенный на Юлая, добавил: — Половину возьмём у тебя, половину — у Бухаира, на том и поладим!

Салават увидал, как вспыльчивый шурин его изменился в лице, побелел, но сдержался.

Юлай был куда простодушней.

— Надо взять лошадей у тех, кто сам не идёт на войну, — вот как, Салават! А мы с Бухаиром ведь сами воюем! — захныкал Юлай.

— Юлай-агай! — остановил его Бухаир. — Салават твой сын, а мой зять. Как он напишет царю, что мы, богатые люди, не даём лошадей? Ему стыдно писать!

— Ты ещё тут, Бухаир! — огрызнулся Юлай. — Я когда сказал, что не дам?! Посылай людей сын, бери лошадей, разоряй!..

Салават засмеялся.

— Совсем разорился, атай! Табунов не стало, овечек не стало — беда!.. Ай-бай-бай! Пропал мой атай! Мясо поели, а на чай не хватило богатства, чаю нынче сыну с дороги не дал!..

— Ох, прости, позабыл, Салават! Совсем позабыл! Меду сейчас велю принести, масла, сливок подать…

Сотник Кигинского юрта Рясул с двумя десятниками вошёл в контору. Их прислала башкирская сотня Рясула. Башкир поразило распоряжение казацкого атамана, чтобы заводские рабочие разобрали себе хозяйских овец заводчика.

— А нам, Салават-агай, как же? — недоуменно спросил его сотник.

— А ты тут при чём? Кому вам?

— Да я ни при чём. Я про всех башкир говорю. Сказать вот, хоть я. Я пастух. Я с барашками рос. Когда был малайкой, меня чуть-чуть волки не съели. Потом меня выгнал бай в горы искать жеребёнка. Я чуть не замёрз, пастухи нашли меня, отогрели. Смотри, трёх пальцев нет на руке — отморозил, а за жеребёнка бай у моей матери тогда отнял мерина… Вот я говорю: русские у своего хозяина взяли овечек, а мы?..

— Нам тоже ведь нужно у своего! — подхватил пришедший с Рясулом десятник.

— А кто твой хозяин? — спросил Салават.

— Наш Сеитбай Кигинского юрта.

— Ай-бай, злой человек! — заметил Юлай. — Неправдой живёт. Целый косяк лошадей у меня отбил. Пусть аллах ему наказанье пошлёт!

— Он как русский купец, как заводчик людей своих мучит! — подхватил и второй десятник, пришедший с Рясулом.

— Повесить его самого, а добро поделить! — воскликнул Рясул.

— Ну что ж, поезжайте всей сотней, делите его добро, а жягетов оттуда с собою на службу ведите, — согласился с ним Салават. — Скажи, чтобы писарь всей сотне на трое суток письмо написал домой съездить.

— Накажет бог тебя, Сеитбай, за моих лошадей! — злорадно сказал Юлай.