Онлайн чтение книги Сальтеадор
XXVII. РЕКА И ПОТОК

Есть люди, жизнь которых предопределена: у иных она течет плавно и величаво, подобно таким многоводным рекам, как Миссисипи и Амазонка, что пересекают равнины от истока своего до самого моря и несут на себе суда величиной с целый город, вместилища такого множества пассажиров, что их хватило бы для устройства целого поселения Другие, что берут начало на вершинах гор, каскадами низвергаются с высоты, мчатся водопадами, скачут потоками и, пробежав всего лишь десять — пятнадцать лье, впадают в речку, в реку или озеро, но еще некоторое время они будут волновать и вспенивать воды, с которыми смешали свои струи, — только одно это им и остается.

Путешественнику потребуются недели, месяцы, годы, чтобы подробно изучить некоторые из них, описать берега и окрестности, зато страннику нужно всего несколько дней, чтобы познакомиться с бурным течением иных; ручей, ставший каскадом, каскад, ставший водопадом, водопад, ставший потоком, рождается и умирает на пространстве в десять лье за одну неделю.

Однако за эту неделю странник, идущий по берегу вдоль потока, пожалуй, получит больше ярких впечатлений, нежели путешественник, который целый год знакомился с берегами большой реки.

Историю, о которой мы рассказываем читателю, можно сравнить с каскадами, водопадами, потоками; с первой же страницы события стремительно несутся вперед, бурлят, с ревом докатываются они до последней.

Когда же тот, кого ведет длань божия, вопреки законам движения, достигает цели, ему кажется, что он совершил свой путь не пешком, не верхом на лошади, не в экипаже, а в какой-то волшебной машине, что проносится по равнинам, селениям, городам, подобно паровозу, исторгающему грохот и пламя, или же на воздушном шаре, летящем с такой быстротой, что долины, селения, города, превращаясь в точки, исчезают из глаз, теряясь в пространстве, так что и у сильных кружится голова, и всем тяжело дышать.

Мы уже оставили позади, так сказать, две трети страшного путешествия, и каждый из его участников, — исключение сделаем лишь для бесстрастного лоцмана, что зовется доном Карлосом, которому — под именем Карла V — предназначено вникать в бедствия, потрясающие общество, как ныне он вникает в несчастья, потрясшие семьи, — так вот, каждый покинул или собирался покинуть площадь, где разыгрались события, о которых мы только что рассказывали, и у каждого тяжело было на душе и голова шла кругом.

Мы уже видели, что дон Фернандо бежал первым, вторым ушел дон Руис, проклиная сына, жалуясь на короля, взывая к богу, и, наконец, король, как всегда, спокойный, но, как никогда, мрачный, ибо его тревожила мысль о том, что в дни его владычества сын совершил неслыханное преступление — дал пощечину отцу, — удалился медленной и размеренной походкой во дворец — в Альгамбру, куда он и держал путь после посещения острога, где побывал вместе с верховным судьей, доном Иниго.

И только те действующие лица, которых глубоко взволновала недавняя сцена, стояли, словно окаменев, среди толпы, и люди смотрели на них и сочувственно, и удивленно, — то были донья Мерседес, которая, теряя сознание, опиралась на плечо доньи Флоры, и дон Иниго, будто громом пораженный словами короля: «Не смейте являться ко мне до тех пор, пока виновный не будет взят под стражу».

И вот теперь ему придется взять под стражу человека, к которому он питает такое теплое чувство; человека, о помиловании которого он так настойчиво хлопотал, не добившись успеха, когда его обвиняли в преступлениях, свершенных против людей, ныне же ему грозит еще более тяжкая кара за святотатство — преступление, свершенное против господа бога, и теперь он сам, пожалуй, готов стать мятежником, сообщником неслыханного преступления, поправшего нравственные устои человеческого общества, готов был никогда больше не являться к королю.

Да, быть может, в глубине души он уже и склонялся ко второму решению, ибо, отложив на более поздний час выполнение приказа об аресте дона Фернандо, он торопливо пошел к дому, чтобы дать кое-какие распоряжения: надо было оказать помощь донье Мерседес, которой стало дурно.

Следовало бы сейчас же проводить ее домой, но странное дело: едва только дон Иниго, сильный и крепкий, словно юноша, подошел к матери дона Фернандо, собираясь перенести ее на руках, донья Мерседес, заслышав его шаги, вздрогнула и, открыв глаза, крикнула, словно страшась чего-то:

— Нет, нет, только не вы, не вы!

И дон Иниго, услышав ее слова, опустил голову и поспешил за кормилицей дона Фернандо и стариком слугой, бывшим оруженосцем дона Руиса во время войны с маврами; меж тем донья Флора в полном недоумении тихо повторяла:

— Отчего же моему отцу не помочь вам, сеньора?

Но донья Мерседес снова закрыла глаза, а немного погодя, собрав все силы, превозмогая слабость, она с помощью доньи Флоры пошла, с трудом ступая, к дому и почти дошла до него, когда двое слуг выбежали из дверей и поддержали ее…

Донья Флора уже собиралась войти в дом вместе с доньей Мерседес, но на пороге ее остановил отец.

— В последний раз вы входите в этот дом, — сказал дон Иниго, обращаясь к дочери, — проститесь с доньей Мерседес и возвращайтесь сюда.

— Проститься? В последний раз в этот дом? Что это значит, отец?

— Я не могу жить в доме матери, сына которой должен предать смерти.

— Смерти? Дона Фернандо? — крикнула молодая девушка, бледнея. — Неужели король осуждает его на смерть?

— Существовало бы наказание более тяжкое, чем смертная казнь, дон Фернандо был бы к нему Приговорен.

— Отец! Разве вы не можете пойти к дону Руису, своему Другу, и уговорить его?..

— Нет, не могу.

— Неужели донья Мерседес не может пойти к своему супругу и упросить его взять жалобу назад?

Дон Иниго покачал головой.

— Нет, не может.

— Боже мой, боже мой, — твердила донья Флора, — я буду взывать к сердцу матери, и, право же, сердце ее найдет способ спасти сына!

С этими словами она вбежала в дом.

Донья Мерседес сидела в том самом зале, где совсем недавно она стояла рядом с сыном, — тогда сердце ее билось от радости, теперь же оно разрывалось от горя.

— Мама, мама, — воскликнула донья Флора, — неужели же нельзя спасти дона Фернандо?

— Твой отец не говорил, что надеется спасти его, дитя мое?

— Нет.

— Верь своему отцу, дитя мое.

И она разрыдалась.

— Но, по-моему, — настаивала донья Флора, — после двадцати лет супружества вы сможете уговорить дона Руиса…

— Он откажет мне.

— Но ведь отец всегда остается отцом, сеньора.

— Да, отец… — промолвила донья Мерседес.

И она закрыла лицо руками.

— И все же попытайтесь, сеньора, умоляю вас.

Донья Мерседес раздумывала недолго.

— Пожалуй, верно, — проговорила она, — это не только мое право, это мой долг. — И она обратилась к оруженосцу:

— Висенте, где ваш господин?

— Он заперся у себя в комнате, госпожа.

— Вот видите, — сказала донья Мерседес, словно цепляясь за этот предлог.

— Попросите его ласковым голосом открыть дверь, и он откроет, — повторяла донья Флора.

Донья Мерседес попробовала подняться, но снова упала в кресло.

— Не могу, вы же видите, — жалобно произнесла она.

— Я вам помогу, сударыня, — предложила девушка и, обняв ее, подняла с силой, удивительной для такого хрупкого создания.

Донья Мерседес вздохнула и пошла за доньей Флорой.

Минут через пять мать и любящая, неутешная девушка постучали в дверь к дону Руису.

— Кто там? — произнес он угрюмо.

— Я, — отвечала донья Мерседес едва слышно.

— Кто это?

— Его мать!

Из комнаты донесся стон, потом шум шагов — кто-то приближался медленно, тяжело ступая, и вот дверь отворилась.

Появился дон Руис, взгляд его блуждал, борода и волосы были всклокочены. Казалось, за полчаса он постарел на десять лет.

— Вы тут? — спросил он. Заметив донью Флору, он продолжал:

— Да вы не одна. Я бы удивился, если бы вы отважились прийти одна.

— Ради спасения сына я бы на все отважилась, — отвечала донья Мерседес.

— Входите же, но одна.

— Дон Руис, — тихо промолвила донья Флора, — не позволите ли вы дочери вашего друга присоединить свою просьбу к просьбе матери?

— Если донья Мерседес согласна говорить со мной в вашем присутствии и сообщить мне что-то, тогда входите.

— О нет, нет, я войду одна или уйду прочь, — крикнула донья Мерседес.

— Что ж, идите без меня, — проговорила донья Флора, подчиняясь воле несчастной матери и отступая перед доном Руисом, который повелительным жестом остановил ее.

Дверь закрылась за доньей Мерседес.

Донья Флора застыла на месте, пораженная всем, что видела; перед ней словно начинала раскрываться какая-то затаенная душевная драма, но действие, которое перед ней развертывалось, было ей непонятно. Могло показаться, будто она подслушивает, но она ничего не слышала. Все заглушало биение ее сердца.

И, однако, ей чудился то умоляющий, робкий голос доньи Мерседес, то мрачный, угрожающий голос дона Руиса.

Вдруг она услышала странный шум, бросилась к двери и распахнула ее: на полу лежала донья Мерседес.

Девушка подбежала, попыталась приподнять несчастную, но дон Руис знаком остановил донью Флору. Было ясно, что донья Мерседес упала, подкошенная мучительным волнением.

Дон Руис стоял в десяти шагах от доньи Мерседес, и если бы она упала по его вине, он бы не успел отойти на такое расстояние.

Он с жалостью посмотрел на нее, поднял, перенес из комнаты в прихожую и положил на кушетку.

— Бедная, бедная мать, — пробормотал он.

Потом он вернулся в комнату и снова заперся, не сказав ни слова молодой девушке, будто ее и не было.

Немного погодя донья Мерседес открыла глаза, собралась с мыслями, пытаясь понять, что с ней, где она находится, припоминая, как она очутилась здесь, затем встала, качая головой.

— Я так и знала, так и знала! — прошептала она.

Донья Мерседес вернулась к себе в комнату в сопровождении молодой девушки и упала в кресло.

В эту минуту дон Иниго крикнул из-за двери — переступить порог он не решился:

— Дочка, дочка, пора, нам нельзя здесь оставаться.

— Да, да, — подтвердила донья Мерседес, — ступайте!

Девушка опустилась на колени.

— Сеньора, благословите меня, я постараюсь добиться того, чего не удалось добиться вам.

Мерседес протянула руки к донье Флоре, коснулась губами ее лба и произнесла слабым голосом:

— Да благословит тебя бог, как я благословляю.

Девушка поднялась, вышла неверной походкой, и, опираясь на руку отца, вместе с ним покинула дом. Но, сделав несколько шагов по улице, она остановилась и спросила:

— Куда мы идем, батюшка?

— В покои, которые король велел отвести для нас в Альгамбре, — я их предпочел покоям в доме дона Руиса.

— Что ж, батюшка, пусть будет по-вашему, но позвольте мне зайти в монастырь Анунциаты.

— Пожалуй, зайди, — отвечал отец, — это наша последняя надежда.

И когда они подошли к монастырю, послушница впустила донью Флору, а дон Иниго прислонился к стене и стал ее ждать.