Онлайн чтение книги Сан-Феличе
XII. ПОЦЕЛУЙ МУЖА

Если слова Веласко соответствовали истине, нельзя было медлить ни минуты, ибо, с точки зрения Шампионне, отъезд посланника, означавший объявление войны, должен был повлечь за собою великие бедствия, прибытие же Сальвато могло задержать гражданина Гара и убедить его в необходимости повременить.

Каждому хотелось проводить Сальвато до посольства, но он, благодаря собственной памяти и плану отлично знавший топографию Неаполя, наотрез отказался от такой услуги. Когда цель его приезда станет всем очевидна, всякому, кого увидят вместе с ним, может грозить гибель; такой человек стал бы жертвой неаполитанской полиции или пал бы от кинжала королевских сбиров.

К тому же, Сальвато надо было идти только вдоль побережья, оставляя море вправо от себя, — так он должен был добраться до французского посольства, занимавшего второй этаж дворца Караманико; следовательно, заблудиться он никак не мог, ориентиром ему служили трехцветный флаг и фасция, увенчанная красным колпаком.

Но все же он в знак дружбы, да и ради предосторожности обменял свои намокшие пистолеты на пистолеты Николино Караччоло, потом пристегнул под плащом саблю, спасенную им во время гибели лодки, и подвесил ее на крючок, чтобы ее бряцание по каменным плитам не выдало его.

Было решено, что он уйдет первым, а минут десять спустя один за другим выберутся из подвала остальные и каждый отправится к себе, петляя по переулочкам, чтобы сбить с толку возможных соглядатаев, а это нетрудно сделать в городе-лабиринте, именуемом Неаполь и превосходящем в этом отношении даже Критский лабиринт.

Николино проводил молодого адъютанта до выхода на улицу и сказал, указывая на склон Позиллипо и редкие огоньки, еще мерцавшие в Мерджеллине:

— Идите вот так. И не позволяйте никому ни следовать за вами, ни подходить к вам.

Молодые люди обменялись рукопожатием и разошлись.

Сальвато осмотрелся вокруг: нигде не было ни души, к тому же ураган еще не совсем стих; дождь прекратился, но молнии, сопровождаемые громом, еще часто сверкали, освещая все небо.

Когда Сальвато проходил мимо самого темного угла дворца королевы Джованны, ему показалось, будто на фоне стены вырисовывается силуэт мужчины; юноша рассудил, что из-за этого останавливаться не стоит: он хорошо вооружен, да и что может сделать ему незнакомец?

Однако шагов через двадцать он все-таки обернулся: тот человек переходил улицу и, по-видимому, собирался направиться по ее левой стороне.

Еще через десяток шагов Сальвато показалось, будто над стенкой, что тянется вдоль моря и служит парапетом дороги, показалась голова, а при его приближении она поспешила спрятаться; он склонился над парапетом и огляделся, но обнаружил лишь сад с пышными деревьями, листва которых поднималась до самого парапета.

Тем временем другой мужчина уже успел догнать его и шел рядом; Сальвато сделал вид, будто хочет подойти к нему, но в то же время не спускал глаз с того места, где исчезла голова.

Тут он при вспышке молнии увидел позади себя человека, который перелезал через стену, а потом, как и он, направился в сторону Мерджеллины.

Сальвато пощупал свой пояс и, убедившись, что пистолеты можно легко вынуть, продолжал путь.

Двое незнакомцев по-прежнему шли по дороге: один — чуть впереди и слева о г него, другой — чуть позади, справа.

Возле королевского особняка посреди улицы двое каких-то мужчин ссорились, без конца размахивая руками и крича во все горло, как это свойственно неаполитанскому простонародью.

Сальвато взвел под плащом курки пистолетов. Он сразу заметил, что спорщики не собираются посторониться, и у него возникло подозрение, что ему готовят ловушку, а потому он направился прямо к ним.

— Ну-ка, дорогу! — сказал он по-неаполитански.

— Это почему же такое? — насмешливо возразил один из них, тотчас позабыв о ссоре.

— Потому, — отвечал Сальвато, — что середина мостовых его величества короля Фердинанда предназначена для дворян, а не для таких проходимцев, как вы.

— А если вам дорогу не уступят? — продолжал другой спорщик. — Что вы тогда скажете?

— Сказать ничего не скажу, а уступить заставлю.

И, вытащив из-за пояса два пистолета, он двинулся прямо на них.

Они посторонились и пропустили его.

Сальвато слышал, как один из них, по-видимому главарь, сказал:

— Да, конечно, это он!

Как читатель помнит, Николино советовал Сальвато не только не подпускать к себе никого, но и не позволять за собою следовать; к тому же фраза, услышанная им, предупреждала о том, что ему грозит опасность.

Он остановился. Заметив это, неизвестные тоже замерли.

Они находились шагах в десяти от него.

Место было пустынное.

Слева стоял дом, все его ставни были затворены, а дальше шла стена сада, над которой высились верхушки апельсиновых деревьев и колышущиеся ветви великолепной пальмы.

Справа — море.

Сальвато прошел еще десять шагов и опять остановился.

Незнакомцы, следовавшие за ним, увидев это, тоже остановились.

Тогда Сальвато пошел назад; четверо неизвестных, которые теперь соединились и были явно из одной шайки, ожидали его.

— Я не только не допущу, чтобы мне преграждали путь, но не позволю кому бы то ни было выслеживать меня, — сказал он, когда между ними оставалось шага четыре.

Двое из шайки уже выхватили ножи и держали их наготове.

— Подождите, — сказал главарь, — мы еще, может быть, столкуемся; ведь судя по тому, как вы говорите по-неаполитански, вас не примешь за француза.

— А что тебе до того — француз я или неаполитанец?

— Это уж мое дело. Отвечайте откровенно.

— Ты, кажется, позволяешь себе допрашивать меня, негодяй?

— Ах, господин дворянин, я же делаю это для вашей пользы, а не для своей. Скажите, вы тот человек, что приехал из Капуа верхом, во французском мундире, нанял в Поццуоли лодку и заставил двух моряков везти себя, несмотря на шторм, ко дворцу королевы Джованны?

Сальвато мог бы отпереться, воспользоваться своим знанием неаполитанского наречия, и тем самым подкрепить сомнения того, кто его расспрашивал, но ему показалось, что лгать, даже сбиру, все же значит лгать, то есть совершать нечто унижающее человеческое достоинство.

— А будь это я, что тогда? — спросил Сальвато.

— Будь это вы, тогда я был бы обязан убить вас, — мрачно ответил тот. — Разве что вы согласились бы по доброй воле отдать мне документы, которые везете при себе.

— Тогда вам, мерзавцы, следовало, набрать человек двадцать, а не четверых: этого недостаточно, чтобы убить или даже обокрасть адъютанта генерала Шампионне.

— Ну, точно, это он! — воскликнул предводитель. — Хватит пререкаться! Беккайо, ко мне!

В ответ на его зов из темной дверцы в стене сада выскочили двое и стремительно бросились к Сальвато, намереваясь напасть на него сзади

Но при первом же их движении Сальвато выстрелил из двух пистолетов в тех, кто был с ножами: одного он убил, другого ранил.

Потом, отстегнув плащ и отбросив его прочь, он обернулся, выхватил саблю и полоснул по лицу того, кого предводитель назвал Беккайо, а следующим ударом нанес тяжкую рану его соратнику.

Сальвато уже думал, что избавился от нападающих — четверо из них выбыли из строя; теперь ему оставалось только справиться с предводителем и со сбиром, который благоразумно держался от него шагах в десяти. Казалось, он легко одолеет обоих, как вдруг, в тот миг, когда он повернулся, чтобы броситься на них, что-то со свистом вылетело из руки предводителя, блеснув как молния, и он почувствовал резкую боль в правой стороне груди. Убийца, не решаясь приблизиться, метнул в него нож; лезвие вонзилось между плечом и ключицей, а рукоятка торчала, раскачиваясь.

Сальвато схватил нож левой рукой, вырвал его, попятился назад — ему показалось, что почва уходит из-под ног, — в поисках опоры натолкнулся на стену и прислонился к ней. Почти тотчас все закружилось перед ним, и последним его ощущением было, что стена ускользает от него, как ускользнула земля.

Молния, прорезавшая все небо, показалась ему уже не голубоватой, а красной, как кровь; он раскинул руки, выронил саблю и упал без чувств.

При последнем проблеске сознания Сальвато почудилось, что двое неизвестных склонились к нему. Он сделал усилие, чтобы оттолкнуть их, но тут сознание его померкло и, казалось, жизнь покинула его навсегда.

Все это произошло за несколько мгновений до того, как в ответ на выстрелы окно Луизы распахнулось и на испуганный возглас Микеле: «Это Паскуале Де Симоне, сбир королевы!» — молодая женщина воскликнула: «Так, значит, спасать его придется мне!»

От будуара до крыльца и от крыльца до садовой калитки было совсем близко, но, когда Луиза дрожащей рукой отворила калитку, убийцы уже скрылись, тело же молодого человека, прислонявшегося к калитке, рухнуло наземь, как только Сан Феличе распахнула ее.

Тут молодая женщина, собрав все силы, оттащила раненого поглубже в сад, заперла калитку не только на ключ, но и на засов и, вся в слезах, позвала на помощь Нину, Микеле и Нанно.

Все трое тотчас прибежали. Микеле из окна видел, как убегали злодеи; теперь же послышались медленные, мерные шаги патруля, который, вероятно, подберет убитых и раненых, а следы молодого офицера будут потеряны даже для самых зорких глаз; поэтому тем, кто пришел ему на помощь, уже нечего было опасаться.

Микеле приподнял тело юноши. Нина взялась за ноги, Луиза поддерживала голову, и так осторожно, как только женщины умеют обращаться с больными и ранеными, его перенесли в дом.

Нанно оставалась позади. Склоняясь к земле, она шептала заклинания и искала какие-то известные ей травы среди тех, что в изобилии росли в саду и в расщелинах каменной ограды.

Когда дошли до будуара, Микеле задумался; потом вдруг, встряхнув головой, сказал:

— Сестрица, скоро вернется кавалер. Что он скажет, увидев, что в его отсутствие и не спросясь его ты внесла этого красавца в дом?

— Он его пожалеет, Микеле, и похвалит меня, — ответила молодая женщина, и ясный взгляд ее засветился нежностью.

— Да, само собой разумеется, будь это обыкновенное убийство, все так бы и вышло. Но когда кавалер узнает, что нападал не кто иной, как Паскуале Де Симоне, он, чего доброго, спросит себя, пристало ли ему как приближенному принца Франческо давать приют человеку, раненному сбиром королевы?

Молодая женщина на несколько мгновений задумалась, потом согласилась:

— Ты прав, Микеле. Посмотрим, есть ли при нем какие-нибудь документы, по которым можно было бы узнать, куда его отнести.

Они обшарили все карманы раненого, но, кроме кошелька и часов, ничего не нашли; из этого можно было заключить, что напали на него не воры. Что же касается каких-либо бумаг, если они и были у него, то исчезли.

— Боже мой! Боже мой! Что же делать? — воскликнула Луиза. — Но ведь не могу же я оставить человеческое существо в таком положении.

— Сестрица! — сказал Микеле решительно, как человек, нашедший выход. — Если бы кавалер пришел, пока Нанно тебе гадала, нам пришлось бы скрыться в доме твоей приятельницы герцогини Фуско, ведь он пустует, а ключи у тебя.

— Ты прав, ты прав Микеле! — воскликнула молодая женщина. — Конечно, отнесем его к герцогине. Мы положим его в одной из комнат, выходящих окнами в сад. Там есть дверь. Спасибо, Микеле! Если он, бедняга, выживет, мы сможем там ухаживать за ним, как того потребует его состояние.

— А муж твой, — продолжал Микеле, — ничего не зная, сможет, если понадобится, сослаться на свое неведение. Но он не стал бы делать это, если бы ему об этом рассказали.

— Конечно, не стал бы: он скорее признает себя виновным, чем солжет. Он не должен ничего знать, ни в коем случае! Не то что я сомневаюсь в его великодушии, но, как ты и сам говоришь, мне не следует ставить его в такое положение, когда долг по отношению к его другу-принцу окажется несовместимым с долгом христианина. Посвети нам, Нанно, — сказала молодая женщина колдунье, которая возвратилась с пучком различных трав, — тут не должно остаться ни малейшего следа от присутствия этого юноши.

Нанно пошла впереди со светильником, а за нею понесли раненого; пройдя три-четыре комнаты, группа наконец скрылась за дверью, ведущей в соседний дом.

Но не успели уложить раненого на кровать в комнате, выбранной Луизой, как Нина, менее озабоченная, чем ее хозяйка, в тревоге коснулась ее руки.

Молодая женщина поняла, что камеристка хочет на что-то обратить ее внимание, и прислушалась.

В ворота сада стучались.

— Это кавалер! — воскликнула Луиза.

— Скорей, скорей, сударыня, ложитесь в постель в пеньюаре, — сказала Нина, — остальное я беру на себя.

— Микеле! Нанно! — прошептала молодая женщина, жестом прося их позаботиться о раненом.

Их ответные жесты успокоили ее, насколько это вообще было возможно. Потом словно во сне, пошатываясь, задыхаясь, наталкиваясь на стены, шепча какие-то бессмысленные слова, она добралась до своей комнаты, успела только бросить на стул чулки и туфли, растянуться в постели и, с бьющимся сердцем, затаив дыхание, закрыть глаза и притвориться спящей.

Пять минут спустя кавалер Сан Феличе, которому Нина объяснила, что ворота сада оказались запертыми по ее недосмотру, на цыпочках, улыбаясь, вошел с подсвечником в руке в спальню жены.

Он минуту постоял возле кровати, полюбовался Луизой, освещенной розовой восковой свечой, которую он держал в руке, потом медленно склонился и поцеловал ее в лоб, прошептав:

— Спи, ангел чистоты, да хранит тебя Бог! И да избавит тебя Небо от всякого соприкосновения с силами зла, с которыми я только что расстался!

Потом, оберегая покой, принятый им за сон, он на цыпочках вышел из спальни, осторожно затворил за собою дверь и направился на свою половину.

Но едва только в комнате Луизы погас последний отблеск свечи, как молодая женщина приподнялась на локте и, широко раскрыв глаза, внимательно прислушалась.

Все снова погрузилось в безмолвие и тьму.

Тогда она не спеша откинула шелковое одеяло, лежавшее на постели, спустила босую ногу на керамический пол, встала, держась за изголовье кровати, опять прислушалась и, убедившись, что все тихо, пошла к двери, противоположной той, через которую вошел и вышел ее муж, направилась в коридор, отворила дверь, ведущую к герцогине, и, легкая и безмолвная как тень, оказалась на пороге комнаты, где лежал больной.

Он по-прежнему был без сознания; Микеле толок травы в бронзовой ступке, а Нанно выжимала из них сок на раны больного.