Онлайн чтение книги Сан-Феличе
LIV. СРАЖЕНИЕ

Мы помним, как Шампионне, уезжая из Рима, торжественно обещал Тьебо и его пятьюстам солдатам вернуться не позже чем через двадцать дней и освободить их.

За сорок восемь часов, в два перехода, генерал добрался до Чивита Кастеллана.

Он решил прежде всего осмотреть город и его окрестности

Чивита Кастеллана, которую долгое время ошибочно принимали за древние Вейи, сначала заинтересовала Шампионне как археолога. Приняв во внимание расстояние, отделяющее Чивита Кастеллана от Рима и равное более тридцати милям, он понял, что тут великие путаники, именуемые учеными, допустили ошибку и развалины, обнаруженные неподалеку от города, являются, вероятно, руинами Фалерий.

Новейшие изыскания доказали, что Шампионне был прав.

Его первой заботой было привести в порядок крепость, построенную Александром VI и служившую затем просто тюрьмой, и укрепиться в ней с частью своей маленькой армии.

Макдональда, которому он предоставил честь руководить предстоящим сражением, и его семь тысяч солдат он разместил в Боргетто, приказав ему использовать для защиты здание почтовой конторы и несколько окружающих ее лачуг, а в качестве опорного пункта придерживаться Чивита Кастеллана, образующую крайний правый фланг французской армии, а вернее сказать, место, где должны были сосредоточиться ее основные силы. Генерала Лемуана с пятьюстами штыков он направил в ущелье Терни, расположенное от него слева, и сказал ему, как Леонид спартанцам: «Вы идете на смерть!» Казабьянка и Руска получили такой же приказ относительно ущелий Асколи, находящихся на крайнем левом фланге. Пока Лемуан, Казабьянка и Руска будут удерживать свои позиции, Шампионне мог не опасаться обходного маневра врага, а если его атакуют в лоб, он надеялся, что сможет оказать сопротивление. Наконец, он послал нарочных к генералу Пиньятел-ли, занятому размещением своего римского легиона между Читтадукале и Марана, с приказом выступить, как только его люди будут готовы, и соединиться с польским генералом Княжевичем, который командовал 2-м и 3-м батальонами 30-й пехотной полубригады, двумя эскадронами 16-го драгунского полка, ротой 19-го полка конных егерей и тремя орудиями, после чего направиться прямо туда, откуда будут слышны пушечные залпы, независимо от того, с какой стороны эта стрельба донесется.

Кроме того, командиру бригады Лаюру было приказано разместиться с 15-й полубригадой в Риньяно перед Чивита Кастеллана, а генералу Морису Матьё отправиться в Винь-янелло, чтобы не дать неаполитанцам занять Орте и помешать их переправе через Тибр.

В то же время Шампионне послал курьеров на дороги в Сполето и Фолиньо с целью ускорить прибытие трех тысяч солдат подкрепления, обещанного Жубером.

Отдав эти распоряжения, он стал спокойно ждать неприятеля, за передвижением которого мог наблюдать с возвышенности Чивита Кастеллана, где он расположился с тысячью солдат резерва, готовый отправиться туда, где потребуется его присутствие.

К счастью, вместо того чтобы преследовать Шампионне во главе многочисленной и прекрасно обученной неаполитанской кавалерии, генерал Макк потратил три или четыре дня в Риме и еще три или четыре дня вне Рима, сосредоточивая все свои силы, то есть сорок тысяч человек, чтобы затем обрушить их на Чивита Кастеллана.

Наконец генерал разделил свою армию на пять частей и двинулся.

По мнению стратегов, Макку следовало бы сделать следующее.

Он должен был бы вызвать в Перуджу корпус генерала Назелли, доставленный в Ливорно Нельсоном; он должен был бы провести главные силы своей армии по левому берегу Тибра и расположиться лагерем в Терни; он должен был бы, наконец, атаковать с шестикратно превосходящими силами малочисленные войска Макдональда, который, оказавшись между семитысячным войском Назелли и тридцати— или тридцатипятитысячной армией, наступающей под командованием Макка, не мог бы устоять против такой двойной атаки. А Макк, наоборот, рассеял свои силы, двигаясь пятью колоннами, и обнажил дорогу в Перуджу.

Правда, жители окружающих городов, то есть Риети, Отриколи и Витербо, взбудораженные воззваниями короля Фердинанда, зашевелились, и чувствовалось, что они готовы поддержать генерала Макка.

Макк продвигался, предварительно распространив до нелепости бесчеловечную прокламацию. Дело в том, что Шампионне, покидая Рим, оставил там в больницах триста больных, поручив их милосердию и чести вражеского генерала. Но когда король Фердинанд уведомил Макка о вылазке гарнизона замка Святого Ангела и о том, как два консула, которых собирались казнить, были похищены у самой виселицы, Макк обнародовал манифест, в котором предупреждал Шампионне, что если он не оставит свои позиции в Чивита Кастеллана, а посмеет оказать в этой крепости сопротивление, то триста больных ответят — голова за голову — за солдат, что погибнут в этом бою, и больные будут отданы на волю справедливого негодования римского народа, а это означало, что сброд из Трастевере разорвет их на куски.

Накануне того дня, когда показались передовые отряды неаполитанцев, эти листовки были доставлены крестьянами на французские аванпосты; они попали в руки Макдональда.

Этот благородный человек был возмущен до крайности.

Он взялся за перо и написал генералу Макку:

«Господин генерал,

я получил Ваш манифест. Берегитесь! Республиканцы не убийцы, однако предупреждаю Вас со своей стороны, что насильственная смерть хотя бы одного из больных, находящихся в римских госпиталях, явится смертным приговором для всей неаполитанской армии и что моим солдатам будет дано распоряжение не брать пленных.

Через час Ваше письмо станет известным всей армии, и Ваши угрозы вызовут в ней негодование и омерзение, которые превзойдет только презрение к тому, кто их себе позволил.

Макдоналъд».

И действительно, Макдональд тотчас же раздал дюжину этих листовок и приказал командирам прочитать их своим подчиненным, сам же сел в седло и галопом помчался в Чивита Кастеллана, чтобы показать Шампионне листовку и получить от него соответствующие указания.

Он застал генерала на великолепном мосту с двойной аркадой, перекинутом через Риомаджоре и возведенном в 1712 году кардиналом Империали; Шампионне держал в руках подзорную трубу, рассматривал подступы к городу и диктовал секретарю отметки, которые тот наносил на военную карту.

Увидев взволнованного, бледного Макдональда, мчавшегося к нему, Шампионне еще издали крикнул:

— Я думал, генерал, что вы несете какие-нибудь известия о неприятеле, но теперь вижу, что ошибся, ибо в таком случае вы были бы невозмутимы, вы же, напротив, так взволнованы…

— А все-таки я собираюсь доложить вам о неприятеле, — отвечал Макдональд, соскакивая с лошади. — Вот моя новость!

И он протянул ему листовку.

Шампионне прочитал ее, не выказывая гнева, а лишь пожимая плечами.

— Разве вы не знаете, с кем мы имеем дело? — сказал он. — А что вы на это ответили?

— Прежде всего я распорядился, чтобы манифест прочитали по всей армии.

— Вы поступили правильно. Надо, чтобы солдат знал своего врага, а еще лучше — чтобы он его презирал. Но это еще не все. Я полагаю, вы ответили генералу Макку?

— Да, я написал, что каждый неаполитанский пленный будет головой отвечать за больных французов в Риме.

— А тут вы не правы.

— Не прав?

Шампионне взглянул на Макдональда очень ласково и, положа руку ему на плечо, сказал:

— Друг мой, не кровавой местью должны республиканцы отвечать своим врагам; короли и без того готовы клеветать на нас, так не дадим же им повода даже злословить на наш счет. Идите к своим солдатам, Макдональд, и прочтите им приказ, который я сейчас вам дам.

И, обратись к секретарю, он продиктовал ему следующий приказ, который тот записал карандашом:

«Приказ генерала Шампионне, данный накануне боя при Чивита Кастеллана».

— Так будет называться сражение, которое вы выиграете завтра, — прервал самого себя Шампионне.

Потом он продолжал:

«Со всеми неаполитанскими солдатами, взятыми в плен, приказываю обращаться гуманно и мягко, как то принято у республиканцев в отношении побежденных врагов.

Солдаты, которые позволят себе дурно обращаться с безоружными пленными, понесут суровое наказание.

Ответственность за исполнение этих двух пунктов возлагаю на генералов…»

Шампионне уже взял в руки карандаш, как вдруг в конце моста показался конный егерь, раненный в лоб и весь забрызганный грязью. Он направил свою лошадь прямо к Шампионне.

— Генерал, — сказал он, — неаполитанцы захватили в Баккано наш передовой отряд численностью в пятьдесят человек и всех их перебили в караульном помещении. А из боязни, как бы кто-нибудь из них не выжил и не убежал, они подожгли здание, и оно рухнуло на наших под радостные крики простонародья и брань королевских прислужников.

— Что вы теперь скажете, генерал, об образе действий неприятеля? — спросил Макдональд, торжествуя.

— Скажу, что это только подчеркнет наш образ действий, генерал.

И Шампионне подписал приказ.

Его собеседник явно не одобрял такой умеренности, а потому Шампионне добавил:

— Поверьте, Макдональд, именно так цивилизация должна отвечать варварству. Прошу вас как друг объявить этот приказ тотчас же, а не то я буду вынужден как начальник приказать вам это.

Макдональд минуту молчал, как бы колеблясь; потом вдруг бросился Шампионне на шею и поцеловал его, говоря:

— Бог будет сопутствовать вам завтра, дорогой генерал, ибо вы олицетворенная справедливость, отвага и доброта.

И, вновь сев на коня, он отправился к своим частям, выстроил солдат и объявил им приказ Шампионне, вызвавший бурю восторга.

То были последние славные дни Республики; нашими солдатами еще владели великие человеколюбивые чувства, над ними еще реял дух революции 1789 года, которому вскоре суждено было выродиться в преклонение перед одним-единственным человеком и в преданность ему. Они оставались такими же благородными, но стали уже не так добры.

Шампионне тотчас послал к Лемуану и к Казабьянке курьеров с предупреждением, что их, вероятно, атакуют на следующий день; он приказывал в случае нападения немедленно известить его, чтобы он мог принять необходимые меры. Лаюр тоже был уведомлен о том, что произошло в Баккано. Ему сообщил об этом все тот же конный егерь, случайно ускользнувший при избиении французов; еще весь в крови после стычки, происшедшей накануне, он просил, чтобы завтра его одним из первых послали в бой, так хотелось ему отомстить за товарищей и за самого себя.

Около трех часов пополудни Шампионне спустился с Чивита Кастеллана и стал обходить передовые посты командира бригады Лаюра, потом части Макдональда. Он беседовал с солдатами, напоминая им, что они ветераны Арколе и Риволи, что драться один против троих они уже привыкли, и, следовательно, их не должна пугать необходимость драться одному против четверых.

Потом он разъяснил смысл последних приказов: своего и генерала Макка; он говорил, что республиканский солдат — это вооруженный апостол, в то время как солдаты деспотизма — всего лишь наемники, не имеющие собственных убеждений. Он спрашивал, любят ли они свою родину и считают ли, что целью всякой умной нации является свобода, а также думают ли они, что, подобно тому как триста спартанцев, любя родину и свободу, чуть было не победили несметную армию Ксеркса, десять тысяч французов могли бы справиться с сорока тысячами неаполитанцев.

Слушая эти отеческие речи, понятные каждому, ибо Шампионне не употреблял ни высокопарных выражений, ни иносказаний, все улыбались и лишь беспокоились, хватит ли им боевых припасов.

В ответ на заверения генерала, что этого опасаться не следует, люди отвечали:

— Все пойдет отлично.

Вечером Шампионне распорядился выдать на каждую роту по бочонку вина из Монтефьясконе, то есть приблизительно по полбутылки на человека, превосходного свежего хлеба, испеченного в его присутствии в Чивита Кастеллана, и по полфунта мяса. Для людей, которые уже три месяца терпели нужду во всем и не получали жалованья уже полгода, это была прямо-таки трапеза сибаритов.

Потом Шампионне предписал не только командирам, но и солдатам величайшую бдительность.

Вечером на французских биваках заполыхали большие костры, а полковые оркестры сыграли «Марсельезу» и «Походную песню».

Враждебно настроенные жители селений, затерявшихся в горных теснинах, с удивлением наблюдали за людьми, которым предстоит завтра сражаться и, вероятно, умереть, а они, готовясь к бою и к смерти, распевали песни и веселились. Но и для тех, кому это было непонятно, зрелище представлялось величественным.

Ночь прошла спокойно. Солнце, взойдя, осветило армию генерала Макка; она наступала тремя колоннами; о четвертой, двигавшейся на Терни и невидимой, можно было догадываться лишь по облаку пыли, поднявшемуся на горизонте; наконец, пятую, выступившую накануне вечером из Баккано в сторону Асколи и не могло быть видно.

Три колонны под командованием генерала Макка насчитывали около тридцати тысяч человек; шесть тысяч должны были атаковать наши передовые отряды на крайнем левом фланге; четырем тысячам было приказано занять селение Виньянелло, возвышавшееся над всем полем сражения; наконец, самой мощной части армии — она насчитывала двадцать тысяч человек и состояла под личным командованием Макка — предстояло атаковать Макдональда с его семью тысячами воинов.

Шампионне разместил резервные отряды по склонам горы, на которой сам он стоял с подзорной трубой в руках.

Его окружали адъютанты, готовые передать приказы генерала в любое место, куда потребуется.

Первою была обстреляна полубригада Лаюра.

Он разместил своих людей перед деревней Риньяно, превратив в боевые укрепления ее первые дома.

Лаюра атаковали те самые солдаты, что накануне в Баккано перебили пленных. Макк предоставил им, как тиграм, напиться крови, чтобы они стали если не храбрее, то свирепее.

Они смело двинулись к позициям противника, но во французской армии живо традиционное представление об отваге неаполитанских войск, и потому этот наскок не особенно устрашил наших солдат. Лаюр силами своей 15-й полубригады, то есть располагая тысячей бойцов, к великому удивлению неаполитанцев, отбил первую атаку; они предприняли новую яростную попытку и были отброшены вторично.

Тогда Мишеру, командовавший неприятельской колонной, подвел артиллерию и разгромил первые дома, где засели наши стрелки; дома рухнули, и защитникам их больше некуда было спрятаться. Среди французов возникло недолгое смятение, и неаполитанский генерал воспользовался им, чтобы бросить в атаку отряд в три тысячи человек, который ринулся на деревню и занял ее.

Отступив, Лаюр перестроил за холмом свой небольшой отряд, так что при выходе из деревни неаполитанцы попали под такой сильный огонь, что теперь уже им пришлось отойти.

В ответ Мишеру атаковал французов тремя колоннами — одной в три тысячи человек, продолжавшей наступать по главной улице деревни, и двумя по полторы тысячи, двигавшимися с боков.

Лаюр храбро ждал неприятеля за естественной преградой, где он устроил засаду, и запретил солдатам стрелять иначе как в упор; солдаты точно исполнили это, но неаполитанцы шли густой массой и продолжали наступать, ибо задние ряды напирали на шедших впереди. Лаюр понял, что его окружат; он приказал солдатам построиться в каре и постепенно отступать к Чивита Кастеллана.

Маневр осуществился словно на параде: три батальона тотчас же перестроились под огнем неаполитанцев и вы-. держали, не нарушая построения, несколько атак отличной неаполитанской кавалерии.

Шампионне с вершины холма наблюдал эту блистательную оборону; он следил за отступлением Лаюра вплоть до моста Чивита Кастеллана, но в то же время заметил, что погоня вызвала беспорядок в рядах неаполитанцев; он тотчас послал к отважному командиру 15-й полубригады дежурного офицера с приказанием возобновить наступление, для чего он направляет ему в помощь пятьсот солдат. Лаюр немедленно передал это сообщение по рядам сражающихся, и они встретили его криками «Да здравствует Республика!». Увидев, что обещанное подкрепление мчится во весь опор, со штыками наперевес, слыша барабанный бой, призывающий к атаке, они бросились на неаполитанцев так стремительно, что те, не ожидавшие ничего подобного и уже считавшие себя победителями, сначала удивились, потом, после минутного колебания, сломали строй и кинулись врассыпную.

Лаюр бросился им вслед, взял пятьсот пленных, уничтожил семьсот или восемьсот человек, захватил два знамени, а также все четыре пушки — те самые, огонь которых разнес в щепки укрепленные дома, и победоносно вступил в Риньяно, где занял ту же позицию, что и до сражения.

Тем временем командир третьей колонны, стоявшей на правом фланге главного направления атаки и захватившей Виньянелло, увидев генерала Мориса Матьё во главе колонны, которая была на две трети меньше, чем та, что состояла под его началом, приказал своим людям подойти к деревне, поставить перед нею батарею и атаковать французов. Приказ был выполнен. Но генерал Морис Матьё так воодушевил своих солдат, что они, хотя и были утомлены форсированным маршем, отнявшим у них много сил накануне, сначала отразили атаку неприятеля, а затем сами напали на него с таким ожесточением, что ему пришлось укрыться в Виньянелло, причем это бегство было поспешным и беспорядочным, поэтому канониры не успели вывезти свои пушки, давшие всего лишь один залп, и бросили их вместе с повозками. Все это было захвачено кавалерией Мориса Матьё, состоявшей всего лишь из пятидесяти драгунов. Генерал Матьё приказал направить пушки на деревню, жители которой стали на сторону неаполитанцев и стреляли во французов, и объявил, что сметет с лица земли все дома и уничтожит всех крестьян и солдат, если они тотчас же не покинут деревню.

Испугавшись этой угрозы, неаполитанцы ушли из Виньянелло и, преследуемые по пятам, остановились лишь в Боргетто.

Они потеряли пятьсот человек убитыми, еще пятьсот было взято в плен, к тому же французы захватили знамя и четыре пушки.

Атака в центре была серьезнее. Тут командовал лично Макк, и под началом у него было тридцать тысяч человек.

Авангард Макдональда, разместившийся между Отри-коли и Канталупо, находился под командованием генерала Дюгема, недавно переведенного из Рейнской армии в Римскую. Как известно, Рейнская армия и Итальянская — соперницы; вторая гордится тем, что воевала на глазах у самого Бонапарта и одержала более блистательные победы. Дюгему хотелось сразу же показать солдатам с Тичино и Минчо, что он достоин командовать ими. Не ожидая вражеской атаки, он приказал двум батальонам 15-го легкого полка и 11-го линейного напасть очертя голову на колонну, что двигалась навстречу, поставил две небольшие пушки против правого фланга врага, сам возглавил три эскадрона 19-го полка конных егерей и атаковал противника, когда тот вообразил, будто атакует он. Захваченный, таким образом, врасплох, неаполитанский авангард был отброшен к основной части армии. Видя, что маленький отряд французов почти поглощен накатывающей волнами массой неаполитанцев, Макдональд приказал своим двум тысячам поддержать его; тем самым была вызвана сумятица в первой колонне неаполитанцев, и она слилась со второй, численностью в десять — двенадцать тысяч человек.

При отступлении неаполитанская колонна оставила две пушки, так и не успевшие начать стрельбу, шесть ящиков боеприпасов, два знамени и шестьсот пленных. Около шестисот убитых и раненых неаполитанцев остались на пустом пространстве, между тем местом, откуда двинулся французский авангард, и тем, куда он дошел. Но пространство это недолго пустовало, ибо Дюгему и его частям пришлось отступать перед второй колонной; обстреливаемые вдобавок с флангов остатками авангарда и крестьянами, они отходили медленно, но все же отходили.

Макдональд послал к Дюгему адъютанта с приказом вернуться на прежнюю позицию, остановиться, составить каре из батальонов и встретить неприятеля в штыки; в то же время он приказал батарее из четырех орудий, расположенной на холме и державшей неаполитанцев под косым прицелом, открыть огонь, а сам с остальной частью своих войск, то есть приблизительно с пятью тысячами человек, разделенными на две колонны, обошел по правую и левую сторону каре Дюгема и начал атаку как простой полковник.

Стоявший на холме, что возвышался над обширным полем сражения, и забывший о собственных обязанностях главнокомандующего, Шампионне следил за Макдональдом, которого любил как брата; сердце его невольно сжималось, когда он видел, как Макдональд, одновременно и генерал и солдат, командует и сражается с тем спокойствием, какое было отличительной чертой его характера, и с мужеством, какое десятью годами позже, при Ваграме, удивило императора, знавшего толк в мужестве. Шампионне хотелось бы быть возле Макдональда, чтобы приказать ему остановиться, сберечь жизнь своих воинов и свою собственную, но ему невольно приходилось восхищаться и рукоплескать такой неустрашимости. Он подумал, не послать ли к Макдональду адъютанта с приказом начать отступление и не направить ли на фланги неаполитанцев Лаюра с одной стороны, Мориса Матьё — с другой, но тут заметил, что Макдональд сам стал отступать; в то же время, чтобы облегчить отход, Дюгем перестроился в колонну и направил мощный удар в центр, так что принудил противника задержаться. Теперь Макдональд, получив некоторую свободу, тоже стал перестраиваться в каре; его словно забавляло ожидать атаку неаполитанской кавалерии в пятидесяти шагах и нагромождать с обеих сторон, откуда его атаковали, трупы солдат и лошадей. У Дюгема была только одна задача — помочь своему начальнику; он перестроился из колонны в каре, и теперь на поле сражения тридцать тысяч солдат осаждали шесть живых редутов, состоявших из тысячи двухсот человек каждый и извергавших ураганный огонь.

Макк понял, что имеет дело с серьезным противником, и решил пустить в ход свою многочисленную артиллерию; он поставил на двух холмах, возвышавшихся над полем сражения, две батареи по двадцать орудий каждая; их перекрестный огонь диагоналями бил по флангам неприятеля, в то время как десять других били по каре Дюгема, расположенному в центре; Макк рассчитывал пробить у Дюгема брешь и бросить в нее мощную колонну, которую он держал наготове, чтобы расколоть центр республиканской армии.

Шампионне с тревогой замечал, что дело принимает скверный оборот: тут могут оказаться бессильными и мужество и техника; его сверлящий, испытующий взгляд проникал в огромное войско Макка, колыхавшееся на горизонте, как вдруг, посмотрев влево,-он увидел около Ри-ети блеск оружия среди быстро приближавшегося облака пыли. Он подумал, что это новое подкрепление, посланное Макку, а быть может, части, посланные им накануне в Асколи и спешащие на звуки артиллерийской пальбы, но тут, обернувшись к славившемуся острым зрением адъютанту по имени Вильнёв, чтобы спросить его мнение, генерал заметил на противоположной стороне, то есть на дороге в Витербо, другое войско, показавшееся ему значительнее первого и тоже поспешно направлявшееся на поле сражения. Можно было подумать, что эти два войска поклялись прибыть сюда в один и тот же час, если не минуту, чтобы принять участие в одном и том же деле.

Неужели это корпус генерала Назелли прибыл из Флоренции? Неужели Макк оказался более искусным полководцем, чем считали?

Вдруг адъютант Вильнёв радостно вскрикнул, протянув руки к облакам пыли, которые вздымало на дороге в Витербо, между Рончильоне и Монтероси, многочисленное войско.

— Генерал! Трехцветное знамя!

— Значит, это наши! — воскликнул Шампионне. — Жубер сдержал слово! Потом, обернувшись в сторону отрядов, прибывающих из Риети, добавил:

— Вот, черт возьми, неожиданная удача!

Взоры всех, стоявших вокруг генерала, обратились в указанном им направлении, и у всех вырвался единодушный возглас:

— Трехцветное знамя! Трехцветное знамя!

— Это Пиньятелли и римский легион, это Княжевич со своими поляками, драгуны и конные егеря — словом, это победа!

И, красивым величественным жестом протянув руку в сторону Рима, республиканский генерал воскликнул:

— Король Фердинанд! Теперь ты можешь, как Ричард Третий, предложить свою корону за коня!