Онлайн чтение книги Сан-Феличе
XCII. ТРЕТИЙ ДЕНЬ

Не только приказ главнокомандующего, но и забота о собственной безопасности вынуждала солдат ни на миг не выпускать из рук оружия. В течение целой ночи во всех церквах, расположенных в кварталах, которые остались в руках неаполитанцев, били в набат. Лаццарони пытались атаковать все французские аванпосты, но повсюду были оттеснены со значительными потерями.

До наступления утра каждый командующий получил боевой приказ на следующий день. Сальвато, явившись к генералу с донесением о взятии форта дель Кармине, узнал, что завтра ему предстоит с двумя третями своего отряда двинуться берегом моря к Кастель Нуово, завладеть им во что бы то ни стало и немедленно повернуть все его пушки против лаццарони; Монье и Матьё Морис с третьей частью войска будут удерживать свои позиции, а Келлерман, Дюфресс и главнокомандующий, соединившись на улице Фориа, пробьются к улице Толедо через площадь Пинье.

В два часа ночи на бивак главнокомандующего у Сан Джованни а Карбонара явился человек в одежде крестьянина из Абруцци. С первого же взгляда генерал узнал в нем Этторе Карафа.

Карафа пришел из замка Сант'Эльмо сообщить Шампионне, что в крепости мало боевых припасов: имея возможность произвести только пять или шесть сотен выстрелов, гарнизон не хочет тратить снаряды напрасно; но завтра, чтобы помочь французам, атакующим лаццарони в лоб, пушки крепости будут стрелять по ним с тыла и поражать врага повсюду, где его заметят.

Устав от бездействия, Этторе Карафа явился не только затем, чтобы принести генералу это донесение, но еще и для того, чтобы принять участие в завтрашнем сражении.

В семь утра зазвучали фанфары и забили барабаны. За ночь солдаты Сальвато продвинулись вперед. С полутора тысячами людей по данному сигналу он обошел с тыла таможню и беглым шагом устремился к Кастель Нуово. В эту минуту счастливый случай пришел к нему на помощь.

Николино, которому тоже не терпелось начать атаку, прогуливался по крепостным стенам, побуждая своих артиллеристов с пользой потратить тот небольшой запас снарядов, который у них еще имелся.

Один из них, более смелый, подозвал его.

Николино подошел:

— В чем дело?

— Вы видите знамя, которое полощется над Кастель Нуово? — спросил артиллерист.

— Разумеется, вижу, — отвечал молодой человек, — и даже признаюсь тебе, что оно меня сильно раздражает.

— А командир не разрешил бы мне сбить его?

— Чем?

— Пушечным ядром.

— А у тебя достанет на это ловкости?

— Надеюсь, командир.

— Сколько выстрелов тебе понадобится?

— Три.

— Что ж! Я согласен. Но предупреждаю, если ты не собьешь его с трех раз, три дня отсидишь на гауптвахте.

— А если собью?

— Получишь десять дукатов.

— Идет, договорились!

Артиллерист навел свое орудие и поднес к запальному отверстию фитиль. Ядро прошло между гербом и древком, прорвав знамя.

— Неплохо! — похвалил Николино артиллериста. — Но еще не совсем точно.

— Знаю, — отозвался артиллерист. — Сейчас постараюсь прицелиться получше.

Орудие было наведено снова, еще тщательнее Артиллерист на сей раз учел направление ветра и то слабое отклонение, которое тот мог придать ядру, приподнял ствол пушки, снова опустил его, изменив на одну сотую линию прицела, и поднес к орудию горящий фитиль; раздался грохот, покрывший все шумы, и знамя, подрезанное у основания, рухнуло.

Николино захлопал в ладоши и дал артиллеристу обещанные десять дукатов, не сомневаясь, что это происшествие окажет влияние на ход событий.

В эту минуту Сальвато со своей колонной подходил к Иммаколателле. Как всегда, он шел впереди. Он видел падение знамени и, хотя понял, что оно вызвано случайностью, воскликнул, обращаясь к своим солдатам:

— Знамя спустили — крепость сдается! Вперед, друзья мои, вперед!

И он бросился вперед.

Защитники крепости, не видя больше знамени и полагая, что его спустили нарочно, подняли крик об измене. Последовало замешательство, и оборона ослабела. Сальвато воспользовался минутной передышкой и беглым шагом пересек улицу Пильеро. Он послал вперед саперов подорвать ворота крепости; петарда взорвалась, сорвав ворота с петель. Тогда он ворвался в пролом с криком:

— За мной!

Десять минут спустя форт был взят, и крепостная пушка, простреливая площадь Кастелло и спуск Джиганте, заставила лаццарони искать спасения в ближних улицах, где в домах они находили себе убежище от снарядов.

Немедленно белое знамя было заменено французским трехцветным.

Часовой на башне Кастель Капуано передал генералу Шампионне весть о взятии крепости.

Три замка, отмечающие вершины треугольника, замыкавшего в себе город, находились во власти французов.

Когда Шампионне получил известие о взятии Кастель Нуово, его колонна только что соединилась с колонной Дюфресса на улице Фориа. Главнокомандующий послал Вильнёва берегом моря, свободным от лаццарони, к Сальвато, чтобы поздравить его и передать приказ тотчас явиться к Шампионне, поручив охрану Кастель Нуово одному из офицеров.

Вильнёв нашел молодого командира бригады у крепостной амбразуры: он внимательно вглядывался куда-то вдаль, в направлении Мерджеллины. Отсюда можно было различить дорогой его сердцу Дом-под-пальмой, который в течение двух месяцев он видел только в мечтах. Все окна дома были закрыты; однако с помощью зрительной трубы молодому человеку удалось рассмотреть, что дверь крыльца, выходящего в сад, кажется, отворена.

Приказ генерала застал его среди раздумий.

Он передал командование самому Вильнёву, вскочил на коня и помчался во весь опор.

В тот миг, когда Шампионне и Дюфресс, соединившись, оттеснили лаццарони к улице Толедо и началась ужасающая стрельба не только с площади Пинье, но и изо всех окон, над стенами замка Сант'Эльмо появилось облачко дыма и затем раздался оглушительный залп множества крупнокалиберных орудий, вызвавший смятение среди лаццарони.

Николино сдержал слово.

В то время как полк драгун, вихрем пронесясь по улице Стелла, устремился вперед, за Бурбонским музеем послышалась оживленная ружейная стрельба.

Это был Келлерман, который в свою очередь соединился с войсками Дюфресса и Шампионне.

В одну минуту площадь Пинье была очищена от неприятеля, и три генерала могли пожать друг другу руки.

Лаццарони сражались, отступая через улицу Санта Мария ин Константинополи и подъем Студи.

Но чтобы пересечь площадь Спирито и Меркателло, им надо было пройти под огнем замка Сант'Эльмо, и хотя они продвигались быстро, смерть пять или шесть раз посетила их ряды.

Во это время к Шампионне привели одного из лаццарони, взятого в плен после отчаянного сопротивления. Весь окровавленный, в разорванной одежде, с грозным лицом и насмешливым голосом, он являл собою тип истинного неаполитанца, доведенного до крайней степени возбуждения.

Шампионне бросил взгляд на пленника, который изо всех сил кричал:

— Да здравствует король! Да здравствует вера! Смерть французам! Шампионне пожал плечами и, отвернувшись от него, сказал:

— Что ж! Расстреляйте этого молодца для примера!

— Вот как! Значит, Нанно решительно ошиблась! — заявил лаццароне. — Я должен был стать полковником и умереть на виселице, а я всего лишь капитан и меня сейчас расстреляют! Это утешает меня в опасениях за судьбу моей сестрицы!

Шампионне услышал эти слова и уже собирался расспросить осужденного; но в ту же минуту он увидел всадника, несущегося во весь опор, и узнал в нем Сальвато. Все его внимание обратилось в сторону всадника.

Лаццароне оттащили в сторону, к стене Бурбонского музея и хотели завязать ему глаза.

Но он возмутился.

— Генерал велел меня расстрелять, но он не отдавал приказания завязывать мне глаза!

При звуке этого голоса Сальвато вздрогнул, обернулся и узнал Микеле; тот также узнал молодого офицера.

— Sangue di Cristo! 11Кровь Христова! (ит.) — вскричал лаццароне. — Скажите им, синьор Сальвато, что мне не надо завязывать глаза перед расстрелом!

И, оттолкнув окружавших его людей, он скрестил на груди руки и сам прислонился к стене.

— Микеле! — воскликнул Сальвато. — Генерал, этот человек спас мне жизнь, и я прошу вас оставить жизнь ему!

Не ожидая ответа генерала, уверенный в его согласии, Сальвато соскочил с лошади, раздвинул строй солдат, уже направивших ружья на Микеле, и бросился в объятия лаццароне, который прижал его к своему сердцу.

Шампионне тотчас же увидел, какую пользу он может извлечь из этого происшествия. Акт правосудия — великий пример, но акт милосердия — порою великий расчет.

Он тотчас подал знак Сальвато, и тот подвел к нему Микеле. Вокруг обоих молодых людей и генерала образовался огромный круг. Этот круг состоял из французов-победителей, пленников-неаполитанцев и патриотов, сбежавшихся поздравить Шампионне или просить его покровительства.

Шампионне, ростом выше всех собравшихся на целую голову, поднял руку в знак того, что хочет говорить; наступила тишина.

— Неаполитанцы, — сказал он по-итальянски, — я собирался, как вы видели, расстрелять пленного, захваченного с оружием в руках и сражавшегося против нас, но мой бывший адъютант, командир бригады Сальвато, просит помиловать этого человека, который, как он говорит, спас его. Я не только согласен его помиловать, но хочу еще и наградить за то, что он спас жизнь французскому офицеру.

Затем, обратившись к Микеле, восхищенному этой речью, спросил:

— Какой чин был у тебя среди твоих товарищей?

— Я был капитаном, ваше превосходительство, — ответил пленник и со словоохотливостью, свойственной его землякам, добавил: — Но, кажется, я на этом не остановлюсь. Одна гадалка предсказала мне, что я стану полковником и потом меня повесят!

— Я могу и хочу исполнить только первую половину предсказания, — сказал генерал. — И беру это на себя. Я назначаю тебя полковником на службе Партенопейской республики. Составь себе полк. О твоем жалованье и обмундировании позабочусь я сам.

Микеле подпрыгнул от радости.

— Да здравствует генерал Шампионне! — закричал он. — Да здравствуют французы! Да здравствует Партенопейская республика!

Мы сказали, что генерала окружала группа патриотов. Поэтому возгласы Микеле вызвали отклик более пылкий, чем можно было ожидать.

— Неаполитанцы! — продолжал Шампионче, обращаясь к окружавшему его народу. — Вам говорили, что французы нечестивцы, что они не верят ни в Бога, ни в Мадонну, ни в святых. Вас обманули. Французы глубоко чтят и Бога, и Мадонну, и особенно святого Януария. И я готов это доказать. Знайте: моя единственная забота сейчас — заставить уважать Церковь и мощи блаженного епископа Неаполя, к которым я хочу приставить почетную стражу, если Микеле возьмет на себя обязанность сопроводить эту стражу к собору.

— Идет! — вскричал Микеле, теребя свой красный шерстяной колпак. — Согласен! Больше того: я за нее отвечаю!

— Особенно если я дам тебе в начальники твоего друга Сальвато, — сказал ему, понизив голос, главнокомандующий.

— Ах, генерал! Да я умру за него и за мою сестрицу!

— Ты слышишь, Сальвато, — сказал Шампионне молодому офицеру. — Поручение самое важное. Надо завербовать святого Януария в лагерь республиканцев.

— И это мне вы поручаете прицепить ему к уху трехцветную кокарду? — спросил, смеясь, молодой человек. — Не думаю, чтобы у меня было призвание к дипломатии. Но деваться некуда! Сделаю все что смогу!

— Перо, чернила и бумагу! — потребовал Шампионне. Приказание поспешили исполнить, и через минуту он уже мог выбирать из десяти листов бумаги и стольких же перьев. Не сходя с лошади, генерал пристроил бумагу на луке седла и написал письмо кардиналу-архиепископу:

«Ваше преосвященство!

Я утихомирил на время ярость моих солдат и их месть за совершенные преступления. Воспользуйтесь этой передышкой, чтобы открыть все церкви. Возложите на алтарь святые мощи и молитесь за мир, порядок и повиновение законам. На этих условиях я забуду прошлое и приложу все усилия, чтобы заставить уважать религию, людей и собственность.

Объявите народу, что, кем бы ни оказались те, против кого я вынужден буду принять самые суровые меры, я остановлю грабеж; мир и спокойствие воцарятся в этом несчастном городе, который жестоко предали и обманули. Но в то же время я заявляю, что, если из какого-нибудь окна последует хоть один выстрел, дом этот будет сожжен, а его обитатели расстреляны. Исполните же долг, к коему Вас обязывает Ваше звание, и тогда религиозное рвение Вашего преосвященства, надеюсь, послужит общему благу.

Посылаю Вам почетный караул для церкви святого Януария.

Шампионне.

Неаполь, 4 плювиоза VII года Республики (23 января 1799 года)».

Микеле, вместе со всеми слушая чтение этого письма, искал глазами в толпе своего друга Пальюкеллу, но, не найдя его, выбрал четырех лаццарони, на которых мог положиться как на самого себя, и вместе с ними двинулся впереди Сальвато, за которым шагала гренадерская рота.

К архиепископскому собору, расположенному довольно близко от площади Пинье — места отправления маленького кортежа, — путь лежал через улицу Ортичелло, переулок Сан Джакомо деи Руффи и улицу Арчивесковадо, то есть самыми узкими и населенными улицами старого Неаполя. Французы пока не дошли до этой части города, где время от времени для поддержания духа еще трещали ружейные выстрелы черни и где республиканцы, проходя, могли прочесть на лицах горожан только три чувства: ужас, ненависть и оцепенение.

К счастью, Микеле, спасенный Пальмиери, помилованный Шампионне, видя себя уже в форме полковника, гарцующим на прекрасном коне, искренне и со всей пылкостью прямодушной натуры предался своим новым товарищам и, маршируя впереди них, кричал во всю глотку: «Да здравствуют французы!», «Да здравствует генерал Шампионне!», «Да здравствует святой Януарий!» Когда ему казалось, что лица встречных хмурятся, он бросал в воздух горсть карлино, которые передавал ему Сальвато, и разъяснял своим соотечественникам, с каким поручением явился сюда французский офицер. Как правило, это действовало благотворно, свирепые физиономии смягчались, и на них появлялось доброжелательное выражение.

Кроме того, Сальвато, родом из неаполитанской провинции, говорил на местном наречии как уроженец Бассо Порто, время от времени обращался к своим землякам со, словами, действие которых, подкрепленное пригоршнями карлино, оказывалось весьма благотворным.

Таким образом почетная стража достигла собора. Гренадеры выстроились под портиком. Микеле произнес длинную речь, чтобы объяснить соотечественникам свое присутствие здесь; он добавил, что офицер, который командовал гренадерами, спас ему жизнь в ту минуту, когда его собирались расстрелять, и теперь он просит неаполитанцев во имя дружбы к нему, Микеле, чтобы ни одно оскорбление не было нанесено ни Сальвато, ни его гренадерам, ставшим сейчас защитниками святого Януария.