Онлайн чтение книги Сан-Феличе
XCVIII. О ТОМ, КАК СВЯТОЙ ЯНУАРИЙ СОВЕРШИЛ СВОЕ ЧУДО И КАКОЕ УЧАСТИЕ ПРИНЯЛ В ЭТОМ ШАМПИОННЕ

Начиная с рассвета все улицы, ведущие к собору святой Клары, были заполнены огромными толпами народа. Родственники святого Януария, потомки той старой женщины, которую встретил слепой на площади Вулкана, где она собирала в сосуды кровь святого, заблаговременно заняли свои места у клироса, не для того чтобы споспешествовать чуду, как это делали обычно, но, напротив, затем, чтобы по мере возможности ему препятствовать. Собор был переполнен людьми, и толпа, теснясь, выплескивалась наружу.

Всю ночь колокола звонили в полную силу. Можно было подумать, что этот звон вызван землетрясением; при этом каждая колокольня звонила на свой лад, независимо от других.

Шампионне дал приказание, чтобы ни один колокол не безмолвствовал в эту ночь. Надлежало, чтобы не только Неаполь, но и все города, все селения, все окрестности были оповещены, что от святого Януария требуют совершить чудо.

Итак, с самого рассвета все главные улицы Неаполя напоминали собою русла рек, катящих потоки мужчин, женщин и детей. Вся эта толпа направлялась к архиепископству, чтобы занять свои места в торжественной процессии, которая оттуда в семь часов утра должна была начать свой путь в собор.

В это же время через все городские ворота в Неаполь входили рыбаки из Кастелламмаре и Сорренто, искатели кораллов из Торре дель Греко, продавцы макарон из Портичи, садовники из Поццуоли и Байи, наконец, женщины с Прочиды, Искьи, из Аверсы и Маддалони в своих самых богатых одеждах. Среди этой толпы, пестрой, шумной, разнаряженной, время от времени появлялась старуха с седыми растрепанными волосами, подобная Кумской сивилле; она кричала громче и жестикулировала сильнее других; пробиваясь сквозь толпу и беззастенчиво расталкивая людей, сама она, впрочем, была окружена всеобщим уважением и почетом. Это была одна из родственниц святого Януария, которая опаздывала и теперь спешила присоединиться к своим близким, чтобы занять в процессии или у клироса собора святой Клары место, принадлежащее ей по праву.

В обычное время, когда чудо должно было совершиться в положенный срок, процессия собиралась рано утром у архиепископства и оттуда направлялась к собору; улицы бывали настолько переполнены народом, что требовалось четырнадцать или пятнадцать часов, чтобы пройти расстояние в полкилометра.

Но на этот раз люди уже не задерживались в пути, останавливаясь у дверей кабачков и делая три шага вперед и один назад, как пилигримы, давшие обет. Двойной ряд солдат республиканской армии протянулся от архиепископства до собора святой Клары, очищая дорогу, разгоняя скопления людей, устраняя все препятствия на пути процессии. Только штыки висели у них на боку, а в дула ружей были воткнуты цветы.

В самом деле, процессия за час должна была пройти расстояние, на которое обычно ей требовалось пятнадцать часов.

Ровно в семь утра Сальвато и его люди — иначе говоря, почетная стража святого Януария, среди которой находился Микеле в своем новом красивом мундире и с хоругвью в руках, где золотыми буквами было начертано «Слава святому Януарию!», — отправились в путь от архиепископства к собору.

Напрасно было бы искать в этой чисто военной церемонии ту свободную непринужденность, что составляет отличительную особенность процессии святого Януария в Неаполе.

Обычно, предоставленная самой себе, процессия движется необузданно, как Дюранс, или независимо, как Луара, и катится людской поток между двойной линией домов, образующих как бы ее берега, то внезапно останавливаясь, неизвестно почему, то возобновляя свой путь, хотя причины, вызывающие остановки и побуждающие возобновлять движение, остаются неведомыми.

Среди этого потока людей не видно было мундиров, сверкающих золотом, украшенных крестами и орденскими лентами; здесь не было неаполитанских офицеров с перевернутой свечой в руке, вокруг которых во время традиционных процессий всегда вертятся три-четыре лаццарони: толкаясь, кувыркаясь, падая, они пытаются подхватить в бумажный пакет капли воска, капающего со свеч, в то время как офицеры, с горделиво поднятой головой, ничуть не интересуясь тем, что происходит у них под ногами, и с королевской щедростью оделяя простолюдинов воском на один-два карлино, лорнируют дам, собравшихся у окон и на балконах, а те, делая вид, что бросают цветы навстречу процессии, кидают свои букеты офицерам в обмен на нежные взгляды.

Было бы столь же напрасно искать в этой толпе возле креста или хоругви, среди народа, окружающего и разделяющего их, непременных участников подобных церемоний — монахов всех орденов и всех мастей: капуцинов, картезианцев, доминиканцев, камальдулов и кармелитов — обутых и босоногих. Не было здесь жирных, толстых, круглых, приземистых, румяных и широкоплечих, шагающих, как на деревенском празднике или сельской ярмарке, без всякого уважения к кресту, который высится над их головами, и к хоругви, которая бросает летучую тень на их лбы; смеясь, распевая, болтая, они предлагают мужчинам табачку из своей роговой табакерки, беременным женщинам дают советы, а небеременным подсказывают номера лотерейных билетов; они бросают плотоядные взгляды, что никак не вяжется с уставом их ордена, на молоденьких девушек, которые видны на порогах домов, на тумбах уличных перекрестков и ступенях дворцов. Не было здесь и других — длинных, тощих, изможденных постами, бледных от воздержания, ослабевших от умерщвления плоти, поднимающих к небу свой словно выточенный из слоновой кости лоб, свои глаза, ввалившиеся и окруженные тенями; эти монахи обычно шагают не видя ничего вокруг, несомые людским потоком, живые призраки, осязаемые фантомы, сделавшие из своей жизни ад в надежде, что этот ад приведет их прямой дорогой в рай, а в дни больших религиозных праздников они пожинают плоды своих монашеских подвигов в виде боязливого уважения, каким их окружают.

Нет! Никаких горожан, никаких монахов, толстых или тощих, аскетичных или плотоядных, следующих за крестом и хоругвью. В узких улицах, переулках и проходах столпился народ: он угрожающе смотрит на французских солдат, которые идут беспечно, не торопясь, среди этой толпы, где каждый сжимает в руке нож, выжидая только минуты, чтобы выхватить его из-за пазухи, из кармана или из-за пояса и вонзить в сердце победившего врага, который уже забыл о своей победе и, замещая монахов, расточает нежные взгляды и любезности прекрасному полу, однако к врагу тот менее благосклонен, и в ответ на свои заигрывания чужеземцы слышат только ропот и скрежет зубов.

Что касается монахов — они там, но прячутся, рассеявшись в толпе, неслышно подстрекая ее к убийствам и восстанию. На этот раз, сколь ни различна их одежда, цель у них одна. И вот, как молния, предвещающая грозу, толпу облетает клич: «Смерть еретикам! Смерть врагам короля и врагам нашей святой веры! Смерть оскорбителям святого Януария! Смерть французам!»

За крестом и хоругвью, которые несли церковнослужители и охранял только Пальюкелла, приближенный Микеле, получивший должность его заместителя и уже сам собравший сотню лаццарони, теперь осыпаемых насмешками своих сотоварищей из толпы и проклятиями монахов, двигались семьдесят пять серебряных статуй второстепенных покровителей Неаполя, составлявших, как мы говорили, свиту святого Януария.

Что касается святого Януария, то накануне ночью его бюст перенесли в собор святой Клары и теперь он покоился на алтаре, выставленный для поклонения верующих.

Этот эскорт святых, который благодаря собранию наиболее почитаемых имен календаря и мартиролога обычно вызывал при своем появлении чувства уважения и благоговения, на сей раз был встречен возмущением настолько сильным, что получал по своему адресу одни лишь проклятия.

И в самом деле, из опасения, как бы большая часть этих святых, чтимых во Франции, не дала святому Януарию совет оказать предпочтение французам, лаццарони, которым стало известно о грешках, в коих блаженные могли бы себя упрекнуть, по мере того как процессия продвигалась вперед, обращались к ним с бранью, обвиняя святого Петра в его предательствах, святого Павла в его идолопоклонстве, святого Августина в его проказах, святую Терезу в ее экстазах, святого Франческо Борджа в его принципах, святого Гаэтано в его беспечности, — и все это вместе с криками, воздающими высокую честь нравам святых и доказывающими, что во главе добродетелей, которые открыли им путь в рай, стоят терпение и самоуничижение.

Каждую из этих статуй несли на плечах шесть человек; им предшествовали шесть священников из тех церквей, где эти святые особенно почитались; при своем появлении статуя вначале вызывала на своем пути восторженные крики, которые, как мы уже сказали, переходили в брань и угрозы с приближением ее к собору святой Клары.

Итак, сопровождаемые то окриками, то угрозами, святые прибыли наконец в собор и там, смиренно принеся дань почтения святому Януарию, заняли перед ним свои места.

Вслед за святыми шествовал архиепископ монсиньор Капече Дзурло, который уже появлялся, как мы видели, в дни мятежа, предшествовавшего приходу французов, и подозревался в связях с патриотами.

Людской поток достиг собора святой Клары и влился в него. Сто двадцать человек Сальвато образовали цепь, идущую от главного входа до клироса, а сам он стоял с саблей в руке у входа в неф.

Опишем зрелище, какое представлял собой собор, до отказа переполненный народом.

На главном алтаре с одной стороны находился бюст святого, с другой — сосуд, содержащий его кровь.

Перед алтарем, охраняя его, стоял каноник; архиепископ, не принимающий участия в подготовке чуда, укрылся под своим балдахином. По обе стороны от алтаря находились трибуны, алтарь же был ровно посередине. На левой трибуне помещались музыканты: каждый с инструментом в руке ожидал мгновения, когда чудо совершится, чтобы восславить его; правая трибуна была заполнена старухами, притязающими на родство со святым Януарием и приходящими сюда обычно для того, чтобы, как мы уже говорили, способствовать чуду благодаря своим кровным связям со святым, но сегодня, наоборот, пришедшими, чтобы помешать чуду совершиться.

От верхней ступени лестницы, ведущей на клирос, протянулась большая балюстрада из позолоченной меди; у ее входа, как уже было сказано, стоял Сальвато с саблей в руке.

Перед этой балюстрадой по обе стороны от входа опускались на колена прихожане.

Каноник, стоявший перед алтарем, держал в руке сосуд с кровью и давал желающим приложиться, показывая всем совершенно застывшую кровь, после чего удовлетворенные верующие удалялись, давая место другим. Эта церемония поклонения крови святого началась в половине девятого утра.

Святой Януарий, который обычно имел день, два и даже три для совершения чуда и порою к концу третьего дня так ничего и не делал, на этот раз располагал всего лишь двумя с половиной часами.

Народ был убежден, что чуда не произойдет, и лаццарони, считая так, да к тому же видя, как в церкви мало французов, договорились, что, если пробьет половину одиннадцатого и чуда не совершится, они расправятся с ними.

Сальвато отдал приказ своим ста двадцати гренадерам, когда пробьет десять и приблизится решительная минута, вытащить цветы из дула ружей и примкнуть штыки.

Если в половине одиннадцатого чуда не будет и послышатся угрозы, надо совершить следующий маневр: сто двадцать гренадеров делают полуоборот — одни направо, другие налево, — берут ружье наперевес, направляют на толпу острие штыков и по команде «огонь!» начинают стрельбу; у каждого француза было по пятьдесят зарядов.

Кроме того, ночью на Меркателло была установлена батарея пушек, чтобы простреливать всю улицу Толедо; другую батарею установили на улице Студи, чтобы держать под обстрелом площадь Пинье и улицу Фориа. Наконец, еще две батареи (одна у стен замка Кастель делл'Ово, другая у площади Витториа) были установлены, чтобы простреливать с одной стороны всю набережную Санта Лючия, с другой — всю набережную Кьяйа.

Кастель Нуово и Кастель дель Кармине, где расположились французские гарнизоны, были готовы к любой неожиданности, и Николино, стоявшему на крепостной стене замка Сант'Эльмо с подзорной трубой в руке, оставалось только подать знак своим артиллеристам, чтобы они открыли огонь, который, как страшный пороховой привод, должен был зажечь Неаполь.

Шампионне стоял у Каподимонте с резервом в три тысячи человек; во главе его он должен был, смотря по обстоятельствам, либо мирно и торжественно вступить в Неаполь, либо броситься в штыковую атаку по улице Толедо. Из этого видно, что, помимо молитвы святому Януарию, которая побуждает последнего в конце концов на что-то решиться, молитвы, на которую сильно рассчитывал Шампионне, были приняты все нужные меры: с одной стороны, французы готовились к нападению, с другой — они были готовы и к защите.

Право, никогда еще столь зловещие слухи не распространялись по улицам Неаполя, проносясь над столь плотной толпой, и никогда тревога более мучительная не охватывала тех, что со своих балконов и из окон наблюдал за толпой, гадая, будет ли установлен мир или снова начнутся убийства, пожары и грабежи.

Среди этой толпы, подстрекая ее к мятежу, находились те самые агенты королевы, кого мы уже не раз видели за работой — Паскуале Де Симоне, Беккайо; и тот страшный калабрийский священник, кюре Ринальди, который, подобно пене, вскипающей на поверхности моря только в часы бури, поднимался со дна общества только в дни смятений и резни.

Все эти крики, шум, угрозы стихли в один миг, как по волшебству, при первом же ударе башенных часов. Толпа замерла, прислушиваясь; но когда часы отзвенели, смутный ропот толпы тотчас перерос в гул, подобный реву штормового прибоя.

Итак, толпа насчитала восемь, девять, десять ударов.

Как только пробило десять часов, среди тишины, воцарившейся на несколько секунд как в церкви, так и на площади, гренадеры Сальвато выдернули цветы из дула ружей и примкнули к ним штыки. Подобные действия разожгли тлеющую в сердцах присутствующих злобу.

До сей поры лаццарони довольствовались тем, что грозили французским офицерам кулаками; теперь они вытащили ножи.

Отвратительные же старухи, именовавшие себя родственницами святого Януария и в силу этого родства считавшие себя вправе свободно общаться с ним, угрожали святому самыми страшными проклятиями, если чудо совершится; никогда еще столько тощих и морщинистых рук не протягивалось к святому; никогда еще столько губ, искривленных гневом и старостью, не изрыгали у подножия алтаря таких грубых оскорблений. Каноник, один из тех, кто, сменяясь каждые полчаса, давал верующим целовать сосуд с кровью, был оглушен и, казалось, близок к помешательству.

Внезапно накатила новая, еще более сокрушительная волна криков и угроз. Причиной тому было появление взвода из двадцати пяти гусаров: с мушкетонами у бедра они быстро проскакали по свободному проходу, оставленному между двойной цепью французских солдат от архиепископства до собора святой Клары. Этот взвод под командой адъютанта Вильнёва, спокойного, бесстрастного, проехал одной из маленьких улочек, огибавших собор, и остановился у задних дверей ризницы.

В это время как раз било десять часов и настала минута затишья, о которой мы говорили.

Вильнёв спешился.

— Друзья мои, — сказал он гусарам, — если в десять тридцать пять я не вернусь и если чудо не совершится, входите в ризницу, невзирая на протесты, угрозы и даже сопротивление, которое вам могут оказать.

Дружное «Да, командир!» было ему ответом.

Вильнёв прошел прямо в ризницу, где собрались все каноники, кроме того, кто подставлял лобызаниям верующих сосуд с кровью; каноники, полные решимости не дать чуду совершиться, в эту минуту как раз ободряли и укрепляли друг друга в своем намерении.

При виде Вильнёва присутствующими овладело замешательство. Однако видя, что перед ними молодой человек, очевидно, из хорошего рода, с лицом добрым и скорее меланхолическим, чем строгим, и что вошел он с улыбкой, они успокоились и даже собрались потребовать у него отчета в столь неподобающем поступке, но тут он сам обратился к ним:

— Дорогие братья, я к вам пришел по поручению генерала.

— С какой целью? — спросил глава капитула голосом довольно твердым.

— Чтобы помочь чуду совершиться, — ответил адъютант.

Каноники протестующе затрясли головами.

— О-о! Вы боитесь, по-видимому, что чуда не произойдет?

— Не скроем от вас, — отвечал глава капитула, — что святой Януарий к этому не склонен.

— Что ж! — сказал Вильнёв. — Я пришел сообщить вам одну вещь, которая, быть может, изменит расположение духа святого.

— Сомневаемся в этом, — ответил хор голосов. Тогда Вильнёв, все еще улыбаясь, приблизился к столу и левой рукой вытащил из кармана пять свертков по сто луидоров каждый, тогда как правой вынул из-за пояса два пистолета; затем, достав часы и положив их между золотом и оружием, произнес:

— Здесь пятьсот луидоров, предназначенных уважаемому капитулу святого Януария, если ровно в десять часов тридцать минут чудо совершится; вы видите, сейчас десять часов четырнадцать минут; итак, у вас остается еще шестнадцать минут на размышление.

— А если чуда не будет? — чуть насмешливым тоном спросил глава капитула.

— А! Ну если так, тогда другое дело, — произнес адъютант спокойно, но уже без улыбки. — Если в десять тридцать чуда не совершится, я перестреляю вас всех от первого до последнего.

Каноники засуетились было, пытаясь скрыться, но Вильнёв, взяв в каждую руку по пистолету, произнес:

— Ни один из вас не шевельнется, за исключением того, кто выйдет отсюда, чтобы совершить чудо.

— Это сделаю я, — сказал глава капитула.

— В десять часов тридцать минут точно, — приказал Вильнёв, — ни минутой раньше и ни минутой позже.

Глава капитула отвесил почтительный поклон и вышел, согнувшись чуть не до земли.

Было десять часов двадцать минут. Вильнёв бросил взгляд на часы.

— У вас имеется еще десять минут, — сказал он. Потом, помолчав и не отрывая глаз от циферблата, продолжал с убийственным хладнокровием:

— У святого Януария остается только пять минут! У святого Януария остается только три минуты! У святого Януария остается только две минуты!

Невозможно представить себе смятение, охватившее всех молящихся: беспрестанно нарастая, оно вылилось в гул, напоминающий рев моря в соединении с грозовыми раскатами, когда часы пробили половину одиннадцатого.

Воцарилась мертвая тишина.

В этой тишине было слышно, как вибрировал последний затихающий звук, и вот, в ту минуту, когда ропот, крики и угрозы готовы были возобновиться, вдруг раздался громкий, ясный голос — то каноник, подняв сосуд с кровью высоко над головой, возгласил:

— Чудо свершилось!

В тот же миг ропот, крики и угрозы смолкли как по волшебству. Все упали на колени и склонились лбом до земли, восклицая: «Слава святому Януарию!» А Микеле, выскочив из собора и став на паперти, закричал, размахивая знаменем:

— Il miracolo e fatto! 18Чудо свершилось! (ит.)

Люди на площади упали на колени.

Все колокола Неаполя, начав великолепным оглушительным ансамблем, продолжали трезвонить в полную силу.

Как сказал Шампионне, он знал молитву, на которую святой Януарий не преминет откликнуться.

И в самом деле, как мы видели, святой не остался к ней глух.

Ликующие артиллерийские залпы, раздавшиеся из четырех крепостей, возвестили Неаполю, что святой Януарий высказался в пользу французов.