Онлайн чтение книги Сарацинский клинок
2

Пьетро чуть не падал с седла. Святой Боже и Пресвятая Богородица, думал он, я совсем без сил…

Стоял конец июня и было очень жарко. Пыль облаками вздымалась над дорогой. Вороной жеребец Амир то и дело спотыкался о закаменевшие колеи, оставшиеся от тележных колес во время весенних дождей. Пыль проникала под одежду, забивалась в ноздри, в волосы. Его брови и ресницы побелели от пыли. Он ощущал всего себя грязным.

Он посмотрел на Исаака, который покачивался в седле, прикрыв глаза от солнца. За время путешествия добрый еврей совсем высох. И тем не менее в этом изможденном теле таились скрытые силы. Первым всегда сдавался Пьетро, не Исаак.

Сон на твердой земле в маленьком шатре не приносил облегчения. Жесткие камни не давали отдыха. Но выбора у них не было. В первый раз, когда они подъехали к постоялому двору, Пьетро ужасно обрадовался, особенно когда хозяин приветствовал их елейным голосом:

– Благородные господа! Окажите мне честь и войдите. В этом доме есть все для отдыха: расписанные красками комнаты, мягкие постели с матрасами, набитыми птичьим пером. Здесь, господа, вы будете спать на подушках, пахнущих фиалками, после того, как ополоснете ваши рты и омоете руки розовой водой!

– Ванну, – прошептал Пьетро, – вы можете приготовить ванну, мессир хозяин?

Хозяин постоялого двора уставился на него в изумлении. Выражение его лица свидетельствовало о том, что он считает мальчика помешанным: Но он быстро нашелся.

– Конечно, юный принц! В мраморной ванне прекрасные девушки будут растирать ваши усталые члены, если вы захотите получить столь благородное наслаждение. Заходите!

Но Исаак сурово глянул на хозяина.

– Прочь с дороги, лживый плут! – загремел его голос. – Принеси нам по кувшину твоего самого хорошего вина и поостерегись с ценой, потому что я путешествовал по этим дорогам и раньше.

Вино оказалось кислым и очень плохим, а цена чудовищной. Исаак дал прохвосту хозяину треть той цены, которую тот запросил, и они двинулись дальше, провожаемые бегущим за ними с проклятиями хозяином. В конце концов он бросил преследовать их и побрел обратно, заработав на своем мерзком вине триста процентов и тем не менее чувствуя себя обманутым, настолько он был жаден.

У Пьетро на глазах выступили слезы. Он так мечтал о ванне. И о пуховых матрасах. Ей-богу, его дядя никогда раньше не проявлял такой скупости…

Исаак посмотрел на него и ухмыльнулся.

– Пьетро, – мягко сказал он, – не горюй. Если бы ты сунул нос в его общие комнаты, ты бы обнаружил там такую вонь, что выскочил бы сам. Ты не увидел бы там никого, кроме пьяниц и игроков и большого количества отвратительных шлюх, каких тебе еще не приходилось видеть. Что касается его спален, то в каждой стоит четыре кровати, а иногда и шесть. Нам с тобой не только пришлось бы спать вдвоем в одной постели, но, вероятно, в одной комнате с другими людьми, от которых дурно пахнет. Что же касается отдыха, то даже если бы, невзирая на блох и других паразитов, ты сумел бы заснуть, тебя тут же разбудил бы шум, поднятый каким-нибудь буяном, который развлекается со своей старой, немытой шлюхой – если только ее сестры по профессии еще раньше не истощили бы твоего терпения, пытаясь получить от тебя такое же удовольствие… Впрочем, попадаются постоялые дворы и похуже…

– Хуже этого? – спросил Пьетро.

– Да. Те, которые по-настоящему плохи, иногда внешне выглядят немного пристойнее. Но вино в них всегда отравлено. И если дочери греха выглядят там помоложе и попригляднее, то они и более искусны в выпотрашивании кошельков. После ночи, проведенной с такой девкой, ты проснешься с дикой головной болью, в чем мать родила, без своего добра, без лошадей, без денег и без одежды. Пока ты спишь, тебя перенесут в какое-нибудь отдаленное и пустынное место – если они окажутся достаточно милостивыми и воздержатся от того, чтобы перерезать тебе горло.

– А хороших постоялых дворов не бывает? – спросил Пьетро.

– Никогда, – отозвался Исаак. – Лучше будем спать на воздухе.

Вот так они и спали – на воздухе, держа оружие под руками. По милости Божьей, они избежали нападения разбойников. Наконец они добрались до Анконской Марки, местности настолько отличной от острова Сицилии, насколько можно вообразить. Значительное пространство здесь занимали солончаковые болота с высокой травой, гнущейся под ветром, и скалистые холмы, круто вздымающиеся над синевой Адриатического моря. Дул горячий ветер, волнуя траву, чайки висели с криками над морем. Бесплодная страна, ничего похожего на тропическую растительность Сицилии. Чистая, твердая земля. Грубая, с четкими очертаниями, непоколебимая. Птицы эгретки сидели на воде и кричали, и крик их был как резкая, нестройная музыка, соответствующая всему пейзажу и составляющая часть этой дикой местности.

Но теперь они достигли конечной цели своего путешествия. Они подъехали к ферме крестьянина, который многим был обязан Исааку. Родители этого человека были крестьяне, но он родился на свет таким калекой, что ни один благородный рыцарь не желал принять его к себе в вассалы. После смерти родителей он существовал тем, что собирал хворост в лесу, принадлежащем барону Роглиано, за эту привилегию он заплатил деньгами, которые ссудил ему Исаак. Через какое-то количество лет эта пограничная земля, в прошлом предмет спора между владельцами Роглиано и Синисколы, оказалась такой изрезанной, бесплодной и совершенно очевидно бесполезной, что ни один из этих благородных рыцарей не стал больше защищать ее. Вот в этой ситуации горбун Паоли по совету Исаака рискнул купить два участка земли – один у графа Алессандро, другой у барона Рудольфа, деньгами его опять-таки ссудил Исаак, чье сердце всегда смягчалось при виде человеческого злосчастия. Но Паоли, будучи калекой, обладал при этом недюжинным умом, и поэтому в точности следовал советам Исаака, обрабатывая свои несчастные пять акров. Работая с утра и до ночи, горбун выкопал в выемке между двумя холмами колодец, который дал, как и предсказывал Исаак, совсем неглубоко от поверхности земли обильный источник воды. Потом по чертежу, который дал ему Исаак, он смастерил водяное колесо[9]Водяные колеса древнего образца, состоявшие из одного горизонтального колеса, чьи спицы выступают за обод и вращают спицы другого, установленного вертикально в колодце колеса, на ободе которого укреплены бадьи, поднимающие воду, а всю эту систему приводит в движение слепой верблюд, – все еще используются в Египте. Автор снял на пленку два таких водоподъемника весной 1951 г. около Луксора., по образцу виденного Исааком в Египте. Это колесо поднимало воду из колодца и выливало на деревянный желоб, который орошал всю землю Паоли.

За один сезон земля неслыханно расцвела. За пять лет Паоли расплатился со всеми долгами – кроме долга благодарности, которую его простое сердце всегда испытывало по отношению к Исааку. Поначалу водяное колесо Паоли принесло ему некоторые неприятности. Он заслужил репутацию человека, связанного с дьяволом, и им заинтересовались служители святейшей инквизиции. Но монахи местного аббатства были образованными людьми и даже отчасти учеными. Двенадцать дней они изучали, как работает водяное колесо, наблюдая, как его мул бесконечно кружит вокруг колеса и серебряная вода выливается из привязанных к колесу горшков. И тогда, вместо того чтобы покарать его, они вернулись в аббатство и соорудили такое же и даже усовершенствованное колесо, использование которого удвоило урожаи на землях аббатства.

Паоли посетил сам настоятель и благословил его земли, после чего Паоли, будучи не дураком, принес вассальную клятву высокому церковнику и передал всю землю аббатству, получив ее обратно в качестве ленного владения; таким образом он предотвратил попытки своих знатных и жадных соседей захватить его землю силой, что они безусловно сделали бы, поскольку эта земля вновь стала ценной.

Уже в течение многих лет у Исаака появился обычай навещать Паоли во время своих поездок в Рецци. Тот всегда с превеликой радостью встречал своего благодетеля, и потому что был ему бесконечно благодарен, и потому что любил засыпать Исаака вопросами о том, что происходит в мире за пределами его маленькой долины.

Они въехали через ворота в каменной стене, и Пьетро выпрямился в седле. Он был слишком горд и не мог допустить, чтобы незнакомый человек видел его слабость. Да и надежда на скорый отдых придала ему сил. Паоли выбежал приветствовать их, похожий на огромную лягушку-вола, его непропорционально большое безобразное лицо сияло улыбкой. Он придержал стремя Исаака, чтобы помочь спешиться золотых дел мастеру, потом, заметив, насколько устал мальчик, протянул свои длинные руки и снял Пьетро с седла так нежно, словно тот был младенцем.

– О, бедный мальчик! – певуче выговорил он. – Совсем устал. Сейчас мы все устроим.

Через полчаса Пьетро уже спал в хорошей постели. Он спал весь день, вечер и ночь и проснулся только на следующий день поздним утром, чувствуя себя ожившим.

Пока он спал, Исаак расспрашивал Паоли о положении дел с осадой. Жители Рецци упрямо держались. Однако граф Алессандро усиливал свои атаки, зная, что рано или поздно голод сделает их более уступчивыми.

Исаак в ту ночь тоже прилег отдохнуть, но встал рано утром, чтобы разведать обстановку. Когда Пьетро проснулся, его дяди уже и след простыл.

Пьетро обнаружил, что добрая жена Паоли, Джина, – ибо даже такой уродливый мужчина без труда нашел жену, поскольку разнесся слух о его немалом достатке, – уже выстирала его запыленную дорожную одежду и даже вытащила из седельных мешков его нарядный костюм и развесила, чтобы он проветрился и разгладился. Пьетро имел возможность принять ванну и вновь почувствовать себя юным принцем.

Он съел отличный завтрак, который приготовила ему Джина. Она была привлекательная женщина, толстая и веселая, гораздо моложе своего мужа. Выйдя замуж за Паоли из-за его богатства, она, к великому своему удивлению, обнаружила, что он настолько нежен и добр – за все эти годы он ни разу не ударил ее, что было большой редкостью среди крестьян, для которых избиение жены являлось безопасным средством дать выход ненависти к своим угнетателям, – что она полюбила его, несмотря на его уродство. Но детьми Господь их не благословил, и Джине необходимо было излить на кого-нибудь свои материнские чувства. Пьетро с его изящной, почти девичьей красотой как нельзя лучше подходил для этой цели. Не прошло и полдня, как он полюбил эту веселую крестьянку всем сердцем.

Он обошел всю их ферму, после того как навестил в конюшне измученных лошадей, – ибо Паоли одолжил Исааку прекрасного верхового мула вместо его совершенно загнанного коня. Паоли показал Пьетро свою отличную ирригационную систему и рассказал, как Исаак ее задумал и как она чудесным образом завоевала ему расположение настоятеля аббатства.

Они с увлечением обсуждали эти проблемы, когда до них из соседнего леса донесся звук охотничьих рогов. Лицо Паоли исказилось от страха и горя.

– Что тревожит тебя? – спросил Пьетро.

– Это Роглиано, – почти плакал Паоли. – Они опять здесь охотятся, и если олень или кабан кинется через мои поля, пропало полгода труда.

Пьетро знал об этом праве – самом дорогом из всех феодальных прав. Знатный господин всегда мог истоптать поля серва, преследуя свою охотничью добычу. Но по закону только собственного серва – а ведь Паоли вассал настоятеля монастыря.

– А ты не можешь обратиться к его милости настоятелю?

– Могу, но что толку? Настоятель не любит воевать, не то что некоторые другие князья церкви, и он не хочет рисковать войной против барона или графа. Он посылает мне зерно, чтобы мы не голодали, когда мой урожай вытоптан, и призывает проявлять терпение. Но это очень трудно – они нас совсем измучили…

– Подожди, – сказал Пьетро и побежал в дом. Вернулся он со своей сарацинской саблей – этим изогнутым упругим клинком, чья сталь превосходила любую христианскую сталь, поскольку был изготовлен этот клинок в Испании, в мавританском городе Толедо – и с арбалетом.

Он вдел ногу в петлю арбалета и начал натягивать тетиву с помощью двуручной лебедки.[10]Это было необходимо, потому что дуга арбалета делалась из упругой стали, а не из дерева. Никакой воин не мог согнуть ее руками. На знаменитом рисунке Тинторетто, изображающем штурм Константинополя крестоносцами в 1204 году, ясно виден солдат, заряжающий арбалет с помощью двух ручных лебедок. Но Тинторетто, конечно, не знал о действии большого арбалета, ибо его солдат не прижимал ногой замыкающее устройство, на котором держится стрела. Установить стрелу можно было только навалившись всем телом. Стальная дуга была и главным достоинством большого средневекового арбалета и самой серьезной его слабостью. Будучи натянутой, тетива арбалета могла послать стрелу, с легкостью пробивавшую стальную кольчугу. Такая стрела пробивала тело воина, не прикрытое доспехами, насквозь. Но выпустив стрелу, арбалетчик оказывался беззащитен. Прежде чем он мог заново зарядить свой арбалет и вновь выстрелить, его могли разрубить на куски закованные в доспехи рыцари. Поэтому арбалетчиков всегда защищали пешие и конные солдаты. Тем не менее в те времена длинные луки применялись редко. Это было слабое оружие длиной в три фута, стрела которого не могла пробить даже кожаный щит, не говоря уже о кольчуге. Отличные английские луки в пять футов длиной, из которых английские йомены поражали французских рыцарей и генуэзских арбалетчиков при Креси, успевая выстрелить двенадцать раз против одного их выстрела, появились только через столетие после описываемой нами истории. Упомянутый выше рисунок можно увидеть в Палаццо Дожей в Венеции. Это была нелегкая работа для такого хрупкого юноши, но в конце концов он натянул тетиву до упора и поставил короткую со стальным наконечником стрелу, именуемую долото, на спуск. И так остался стоять в ожидании.

Рога вновь трубили, теперь еще громче. Паоли, не стесняясь, плакал. Он боялся за свои поля и за жизнь этого мальчика, которого Исаак оставил на его попечение. И вот крупный олень вырвался из леса, направляясь прямо к ним, у него из нескольких ран текла кровь, собаки преследовали его по пятам.

И тогда Пьетро сделал странный жест. Вместо того чтобы дождаться и попробовать с помощью арбалета остановить охотников, как предполагал Паоли, он поднял свое оружие и послал стрелу. Огромный олень остановился и рухнул мертвым.

Охотники выскочили из леса, настегивая своих лошадей. Все они были молоды, и среди них было несколько девушек, раскрасневшихся и смеющихся. Они преодолели на конях низкую стену и, увидев, что их гончие псы крутятся вокруг Пьетро и Паоли, натянули поводья.

– Вон ваш олень, – холодно произнес Пьетро. – Забирайте его и уезжайте.

Лица молодых господ исказились. Их было трое – тяжелые, белокурые парни, под шесть футов ростом, в возрасте от пятнадцати до восемнадцати лет. С ними были три девушки, две из них явно были с ними не в родстве, поскольку они были черноволосые и смуглые, типичные итальянки, но самая младшая из них была такой же розовощекой блондинкой, как и ее братья.

– Кто ты? – спросил, как выплюнул, Ганс, старший из братьев. – Кто тебе позволил убить нашего оленя?

– А вы кто? – ответил вопросом на вопрос Пьетро. – Вы позволяете себе вытаптывать землю вассала настоятеля монастыря.

Ганс двинул свою лошадь вперед. Его рука уже легла на рукоятку меча.

Пьетро почувствовал, что у него задрожали колени. Против этого могучего германского рыцаря ему не выстоять, и он знал это. Но бежать он тоже не мог – перед этими девушками. Дурак я, подумал он безнадежно и взялся за рукоятку сарацинского клинка.

– Остановитесь! – раздался чистый как колокольчик голос. – Ганс, остановись! Я этого не потерплю.

Ганс обернулся к сестре. Она была на год младше Пьетро и, на его взгляд, взгляд юного сицилианца, прекрасна как ангел. В действительности она не была так уж прекрасна, лицо у нее было квадратное, как у всех Бранденбургов, но она была такая розовая и белокурая, что Пьетро лишь через много лет осознал этот простой факт.

– Послушай, Иоланта, – огрызнулся Ганс, – я не желаю, чтобы этот низкорожденный вассал…

– Какой низкорожденный вассал? – твердо сказала Иоланта. – Ты когда-нибудь видел серва, Ганс, который выглядел бы так, как этот юноша? Посмотри, братец, на его одежду, на его драгоценности. Мне кажется, что он похож на принца…

Ганс стал разглядывать Пьетро с некоторым интересом.

– Кто ты? – спросил он.

– Пьетро из Сицилии, – гордо ответил Пьетро.

Теперь они знали о нем не больше, чем знали раньше. Пьетро не любил лгать, но ему было ясно, что он понравился этой девушке, этому белокурому ангелу. Он понимал, что произойдет, если она узнает о его низком происхождении. Бывают случаи, подумал он, когда не вредно солгать. И если сейчас не такой случай…

Иоланта пришпорила коня и оказалась между юношами.

– Помоги мне спешиться, – обратилась она к Пьетро.

Пьетро положил оружие на землю и помог ей. Святой Боже, какая она теплая и мягкая!

– Ты принц, добрый мессир Пьетро? – насмешливо спросила она.

У Пьетро язык прилип к гортани от изумления. В Сицилии все девушки, в соответствии с мусульманскими обычаями, жили более или менее изолированно от мужчин, не считая тех, кто торговал своим телом, и тех приветливых уличных девушек, которые, лишившись защиты отца или старшего брата, тоже были доступны по доброте своих сердец. Но эти девушки Севера с их смелостью будут поражать Пьетро еще много лет, пока он не узнает, насколько невинна эта смелость и как мало она значит.

Но он быстро овладел собой.

– Нет, благородная дама, – прошептал он.

– Ты вассал?

– Да, но я вассал только моего господина, его величества Фридриха Второго, короля Сицилии.

Это была правда, умная правда.

– Ты говоришь загадками, – надула губки Иоланта. – Кто ты?

– Как я сказал вам, госпожа, я Пьетро из Сицилии. Что касается моего положения, то я бедный молодой человек, не дававший клятву ни одному сюзерену, кроме моего короля. Но я с радостью стану вассалом, даже сервом, если мне будет даровано право служить вам, моя госпожа.

Пьетро с достоинством поклонился и поцеловал ее руку.

– Будь я проклят! – в один голос сказали Ганс, Марк и Вольфганг.

– Вероятно, – сказала Иоланта, ослепляя его своими ясными серыми глазами, – вероятно, это можно устроить. Потому что, клянусь Девой Марией, мессир Пьетро, ты поразительно красивый парень. А теперь помоги мне опять сесть в седло.

Пьетро выполнил ее просьбу. Его руки ощутили ее тело, их словно обожгло.

– Мои братья никогда не будут вытаптывать поля этого крестьянина, – заявила Иоланта. – А если они это сделают, я скажу моему отцу и он их отлупит. Поехали, мальчики, пусть слуги заберут оленя, а мы поедем.

Она помолчала, улыбаясь Пьетро.

– Добрый мессир Пьетро, – сказала она, – если вы когда-нибудь окажетесь по соседству с Хеллемарком, заезжайте к нам в гости. Барон, мой отец, будет счастлив принять вас…

– Что ты несешь? – зарычал Ганс. – Отец никогда не будет принимать нищего шута, как бы хорошо он ни был одет…

– Будет, – рассмеялась Иоланта, – если я его попрошу. И ты это отлично знаешь, братец.

Она весело махнула рукой Пьетро и повернула своего коня к лесу. Пьетро стоял не двигаясь и тогда, когда слуги, поднявшие оленя, скрылись в лесу. Только потом он обернулся к горбуну и со вздохом сказал:

– Дай Бог, чтобы то, что она сказала, оказалось правдой.

– Так оно и есть! – закричал Паоли. – Здесь все знают про это. Барон Рудольф души не чает в своей дочери. Она вертит им как хочет. Примите мою благодарность, добрый мессир Пьетро, за то, что вы спасли мои поля. Но вы и себе сослужили хорошую службу, вы обеспечили себе доступ к знати, ибо никто в здешних местах, кроме Исаака и меня, не знает, что Донати ваш отец, и будьте уверены, что я не проговорюсь. Я буду очень рад увидеть, как крестьянский сын поднимется в жизни…

– Благодарю тебя, – равнодушно отозвался Пьетро.

Он ощущал головокружение и тошноту, не зная, какая болезнь поразила его. Он смутно догадывался, что лекарство от этой болезни скачет, смеясь, через лес.

Исаак вернулся поздно вечером, и на его лицо было страшно смотреть.

Он ковырял еду, которую Джина поставила перед ним, не чувствуя вкуса. Когда он наконец заговорил, то обратился к Паоли.

– Добрый Паоли, – сказал он со вздохом, – Достань крестьянскую одежду, которая подошла бы мальчику…

Пьетро окаменел.

– Когда мы уезжаем? – прошептал он.

– Сегодня ночью, – ответил Исаак. – У нас нет времени. Я отправляюсь в Роккабланку, замок графа Алессандро, в качестве заложника, пока не прибудет золото. Но прежде я договорился, чтобы тебя переправили в город. Это будет рискованное дело.

– Граф согласился пощадить их? – в волнении спросил Пьетро.

– Нет. Он согласился пощадить мои склады и моих людей – но только тех, кто не принимал участия в восстании – за такое количество золота, что это разорит меня. Что касается других, то их ждет смерть, Пьетро. Ты должен убедить Донати, что его единственное спасение – бежать. Я уже подготовил путь для тебя в город и путь для вас обоих из города – с помощью золота.

Пьетро ничего не сказал. Через полчаса они выехали.

Когда они увидели город, Пьетро охватила дрожь. Город горел в двадцати местах. Осадные машины графа Алессандро стояли вдоль городских стен. Огромные катапульты бросали через крепостные стены камни весом в полтонны, которые крушили дома, проламывали крыши, убивали людей. Более легкие баллисты метали камни поменьше, другие метательные машины посылали в уже пылающий местами город горшки с греческим огнем. Работали катапульты, огромные арбалеты на конной тяге, выпускающие стрелы со стальными наконечниками, размерами больше рыцарского копья.

Помимо всей этой артиллерии у графа Алессандро имелось еще два гигантских панциря, работающие у городских стен. Это были настилы, крытые деревом и листьями, предохраняющие воинов от огня и камней, сбрасываемых защитниками со стен, под которыми длинные тараны, висящие на канатах, долбили камень. Пьетро мог слышать, как содрогается земля от их беспрерывных мощных ударов по стенам. Поперек крепостного рва лежала перевернутая осадная башня – немая свидетельница мужества защитников города. Пьетро смотрел на эту башню, крытую деревом и кожей, передвигающуюся на колесах и имеющую свой откидной мост. Башня лежала на боку, и Пьетро. разглядел, где граф допустил ошибку. Его саперы заполнили ров фашинами – связками веток, но работу свою они выполнили плохо. Одно из колес зарылось между фашин, и башня опасно накренилась. Тогда защитники города, используя большой брус как рычаг, свалили башню набок. Пытавшихся выбраться из нее воинов восставшие поливали кипящей водой и расплавленной смолой из огромных чанов, вызвав этим великий гнев графа Алессандро.

Отряд стрелков двигался сейчас вперед, прикрываясь защитным щитом, поставленным на колеса. Несмотря на все усилия защитников города, отряд приблизился к стене и арбалетчики начали свою смертоносную работу. Даже с того места, где сидел на муле дрожащий Пьетро, ему было слышно, как свистели дротики и вскрикивали люди на стенах крепости, поражаемые с ужасающей точностью. Их же дротики и стрелы, выпускаемые из маленьких, в три фута длиной луков падали перед движущимся щитом, не принося атакующим никакого вреда.

Пользуясь тем, что защитники города были поглощены сражением, атакующие начали продвигать вперед новый навес. Он был еще длиннее, ниже и прочнее первых, и Пьетро видел, что под ним не было подвешенного тарана.

– Кошка, – объяснил Исаак. – Они будут пытаться проломить стену.

В это время мастеровые под защитой надежной крыши принялись ломать камни стены с помощью ломов и мотыг. Но это была работа надолго. Она могла занять дни, возможно, даже недели.

– Век научного ведения войны, – простонал Исаак. – Ни в чем мы не достигли такого совершенства, как в искусстве убивать друг друга. Поехали!

Они сделали большой круг, объезжая стороной Рецци, пока не оказались на спокойном участке, охраняемом солдатами графа, чтобы в осажденный город нельзя было доставить продукты. Здесь не было осадных машин, поскольку отсутствовали подходящие цели. Исаак спешился и начал тихий разговор со старшим. Потом старший подъехал к Пьетро.

– Поехали, – грубо скомандовал он.

Он поскакал прямо к крепостной стене, нисколько не скрываясь, зная, что женщины и старики, охраняющие этот участок стены с горячей смолой и камнями, не могут причинить ему вреда, пока он не окажется под самой стеной.

Не доезжая пяти футов до стены, он вытащил белую тряпку и стал ею размахивать.

– Это сын Донати! – закричал он. – Пустите его!

Потом он стал поднимать Пьетро, пока тот не встал ему на плечи, и тогда подъехал вплотную к стене. Затем осторожно встал на седло и таким образом смог подпихнуть Пьетро вверх по стене. После некоторых препирательств какой-то старик спустил со стены веревку с узлами.

Пьетро поймал веревку, и его втащили наверх. И тут он увидел двадцать кинжалов, мечей, ножей и лезвий из кос, направленных ему в грудь. Потом они увидели, что он маленький и без оружия; какая-то старуха поднесла факел к его лицу.

– Это на самом деле сын нашего предводителя, – объявила она. – Мальчик – точная копия Марии, его матери. Я хорошо ее помню. Ладно, сынок, говори, какие новости ты нам принес?

– Никаких, – прошептал Пьетро. – Где мой отец?

Она проводила мальчика к той части городской стены, которая подвергалась самой ожесточенной атаке. Донати был там, командуя импровизированными баллистами. Их сделали следующим образом: обрубили верхушки зеленых деревьев, раскололи их стволы до половины и перевязали крепкими канатами, чтобы они не раскалывались дальше; потом расколотую часть отгибали с помощью ворота так, что, когда ее отпускали, она ударяла по тяжелому копью, помещенному на другой части дерева, и с большой силой посылала его в ряды осаждающих.

Пьетро стоял, глядя на своего отца. Донати в этот момент казался ему полубогом. Он был самым высоким из всех мужчин, которых когда-либо видел его сын. Его растрепанные, тронутые сединой волосы и борода развевались, голос гремел, отдавая команды. Кровь текла у него из дюжины мелких ран, но он, казалось, не замечал этого и вдохновлял людей так, что усталые, уже разбитые, все в ранах, некоторые вообще полуживые, они сражались как демоны.

– Мой отец, – прошептал Пьетро. – И от такого мужчины родился такой, как я!

Его подвели к Донати.

– Донати, – сказала старуха, – посмотри на своего сына!

Донати долгое мгновение смотрел на мальчика. Потом неожиданно упал на колени и прижал Пьетро к себе с такой силой, что у того перехватило дыхание. Пьетро чувствовал, как дрожит огромное тело Донати, его лохматая борода мешала мальчику дышать, когда Донати стал покрывать его лицо поцелуями. Это не было приятно. Дыхание Донати отдавало вином и чесноком, и все это смешивалось с запахом пота и крови.

Пьетро не мог удержаться от слез. Этот огромный мужчина с синими глазами, излучающими сияние, содрогался от охвативших его чувств.

– Мой сын, – повторял он, – мой сын, мой сын!

Потом он внезапно встал и поднял мальчика, чтобы все могли его видеть.

– Эй, вы, пропади вы все пропадом! – загремел его голос. – Вы, обреченные, грязные, отчаявшиеся, накипь земли! Вы, сыновья грязи… смотрите на моего сына!

И небо содрогнулось от приветственных криков.

Пьетро понял, что его задача невыполнима. Никогда этот мужчина, настоящий мужчина – никакие другие слова не подходили, чтобы описать его – не бросит этих храбрых жителей улицы, которые неделями сдерживали лучших профессиональных солдат Италии. Пьетро даже не мог просить его об этом. Ему было бы стыдно.

Но он должен был сделать это. Он обещал Исааку. И его отец заслуживал того, чтобы жить. Какой выход оставался у Пьетро?

Он прекрасно знал, что выход есть. Разум нашептывал ему такой выход. Эта мысль потрясла его. Она разрывала ему сердце. Оставайся с ним, Пьетро! Умри вместе со своим отцом. С этим великим человеком, с твоим отцом. Умереть не так уж тяжело, умереть с честью совсем легко…

Но только он… не мог. Он чувствовал себя законченным трусом. Мальчик тринадцати лет, вся жизнь которого впереди – он не хотел умирать. Ему тринадцать лет, и завтра он сможет уехать отсюда и мимоходом заехать в Хеллемарк, и его там радушно встретят. В Хеллемарке. Где живет Иоланта. Где смеются ее серые глаза. Ее пунцовый рот… Ее мягкость… Ее теплота…

– О Боже! – всхлипнул он. – О Боже! О, Святой Иисус! – Потом он выкрикнул слова, которые вырвались меж стиснутых зубов, пробормотались, выплакались, прохрипелись: – Отец! Ты не должен умереть, не должен, отец! Исаак, подкупил их, ты можешь уйти со мной с задней стены и в лес, они не будут останавливать нас, отец, пойдем, о, Святой Иисус, отец!

Донати опустил его на землю, очень медленно.

– Посмотри на меня, мой мальчик, – произнес он.

Пьетро поднял свое смуглое лицо.

– Ты сын своей матери, – мягко сказал Донати. – Это в тебе говорит ее нежность, ее любовь ко мне. Она ставила эту любовь выше всего. Даже выше… чести.

Пьетро весь содрогнулся от рыданий.

– Не плачь, мой мальчик. Но ты и мой сын. И ты не будешь больше позорить меня. А теперь поцелуй меня и уходи.

– Нет, отец, – прошептал Пьетро.

На крупном лице Донати отразилось удивление.

– Ты не хочешь поцеловать меня?

– Конечно, отец. С радостью. Но только я не уйду отсюда.

Донати уставился на него. Потом перевел взгляд туда, где пламя горящего города окрашивало небо.

– Пресвятая Богородица, – прошептал он, – благодарю тебя за то, что ты подарила мне такого сына.

Он взял Пьетро на руки и понес его прочь от городской стены, по искореженным кривым улочкам, озаренным пожарами, вспышками огня, содрогающимся от падающих камней-снарядов, среди стонов умирающих. Так он добрался до той части стены, где поднимался Пьетро. Донати влез на стену и крикнул своим могучим голосом:

– Вы, свиньи! Вы, сыновья змей и всех тварей, копошащихся под землей! Проклятые сыновья шлюх! Особенно ты, который провел сюда этого мальчика, подойди!

Во вражеских рядах произошло какое-то движение, и высокий сержант выехал вперед со своей белой тряпкой.

– Сюда! – загремел Донати, когда тот оказался под ним. – Лови!

Он бросил мальчика. Сержант ловко поймал его и поскакал с ним туда, где их ожидал мул Пьетро.

Пьетро сел верхом и поехал в сторону дома Паоли. Всю дорогу он не переставал плакать.

Через три дня Рецци пал.

Пьетро скрывался в доме Паоли, сколько мог выдержать. Потом поехал в Роккабланку, к замку графа Синискола, чтобы попросить разрешения поговорить с Исааком. Когда он подъехал к замку, он увидел Исаака.

Тело старого еврея свешивалось с парапета. Голое, вниз головой, со вспоротым животом, из которого вываливались кишки. С ним еще кое-что проделали. Нечто неописуемое.

Пьетро упал головой на шею своего могучего жеребца Амира. Он не мог смотреть, не мог говорить, он мог только зарыться головой в гриву коня. И умное животное повернулось и поскакало прочь по дубовой аллее. Ветер несколько привел мальчика в чувство. Он выпрямился. И тут он увидел, что на деревьях висят странные плоды. На протяжении целых лье на деревьях раскачивались повешенные. Граф Синискола отомстил.

Пьетро не упал в обморок. Он даже не заплакал. Он уже был за этой гранью. В его душе умерли песни Палермо, солнечный свет, гревший его десять счастливых лет, померк. Его юность умерла. Все, что осталось, укладывалось в одно слово. Это слово – убийство.

Так он ехал, пока не увидел дерево, на котором они повесили его. Повесили Донати, его отца, после того, как дьявольски поиздевались над ним. Пьетро преклонил колени и попытался молиться. Он не смог. Убийство не оставляет места для молитвы.

Он долго стоял так, заставляя себя молиться, пока не услышал чистый голос, который тут же узнал, так как хорошо его помнил, голос, на этот раз плачущий:

– Отец, как это гнусно, что за зверь этот граф Алессандро! Ты должен сразиться с ним, отец! Ты должен! Ты должен!

Пьетро встал с колен.

– Если вы надумаете сражаться с ним, мой господин, – тихо сказал он, – пожалуйста, воспользуйтесь моими услугами.

– Пьетро! – воскликнула Иоланта.

Барон Рудольф уставился на мальчика. В его юных чертах он смутно различал что-то знакомое.

– Кто ты? – загремел голос барона.

– Я Пьетро, – ответил мальчик. – Сын Донати, который висит вон там…

Они обернулись туда, куда показывал его палец. Иоланта вся передернулась и прикрыла рукой глаза.

– Неудивительно, что мне показалось, будто я узнал тебя, – сказал барон, – твоя мать была…

– Мария, о которой у господина есть причина помнить, – продолжил его фразу Пьетро.

– Конечно-конечно! Я был так глуп, что…

– Вряд ли здесь, господин, подходящее место, чтобы обсуждать это, – сказал Пьетро. – И не подходящее время.

– Ты прав, – сказал барон. – Ты где живешь, Пьетро?

– У меня нет дома, – ответил Пьетро. – И мой отец, и мой опекун убиты.

– Так что ты, дьявол тебя возьми, собираешься делать? – загремел барон.

Но Иоланта думала быстрее своего отца.

– Нет, что собираешься делать ты, отец? – выкрикнула она. – Вопрос ведь в этом, не так ли? Бедный мальчик в одну ночь лишился и отца, и опекуна, а ты спрашиваешь его, что он собирается делать?

– Однако… – начал было Рудольф.

– Я скажу тебе, что ты собираешься делать, – заявила Иоланта. – Ты собираешься забрать его к нам домой, прежде чем граф Синискола убьет и его! И ты будешь держать его у себя…

Барон Рудольф поднял свою тяжелую руку.

– Я не могу сделать этого мальчика своим сервом, – сказал он. – Судя по его виду, он столь аристократически воспитан, вопреки своему происхождению…

– Я могу служить вам, господин, – сказал Пьетро тем свойственным ему спокойным тоном, который в данных обстоятельствах производил особенно сильное впечатление, – как писец, хранитель бумаг, казначей, – как господин пожелает. Я знаю латынь, греческий и французский, разбираюсь и в других языках.

У меня хороший почерк. Я хорошо считаю…

Барон Роглиано уставился на него. Все эти способности были за гранью его понимания.

– Хорошо, – сказал он, – я сделаю…

– Ничего подобного, – всхлипнула Иоланта. – Он будет оруженосцем Ганса. А когда придет время, ты произведешь его в рыцарское звание, отец.

– Но, Ио, – запротестовал барон, – ведь мальчик низкорожденный…

– Как и многие знатные господа! – выпалила Иоланта. – Мне это безразлично. Он будет рыцарем. Моим рыцарем! – Тут она спрыгнула с седла и на глазах у изумленного отца поцеловала Пьетро в губы. – Вот так! – объявила она. – А теперь поехали с нами!

Пьетро сел в седло. При этом он обернулся и посмотрел на то, что было его отцом.

– Я пошлю людей, чтобы они его сняли, а отец Антонио устроит ему христианское погребение! – прорычал барон Рудольф. По-своему барон Рудольф! Бранденбург был человеком добрым. Он глянул на мальчика, так ловко сидящего в седле. – Видит Бог! – воскликнул он. – Этот парень вполне достоин стать рыцарем!