Онлайн чтение книги Саркофаг
Глава 4. Непрошеная исповедь

13 августа 1989 года. 12 часов 57 минут.

Ленинградская область. Приход при кладбище в четырех километрах от деревни Грызлово

Алая лампочка датчика топлива уже не моргала, а горела непрерывно, непрозрачно намекая на скорую вынужденную остановку. В подтверждение этого стрелка прибора неподвижно залегла на ноль. Прожорливый мотор проворно высосал жалкую четверть бака, от сердца оторванную прижимистым Коркиным для незапланированной поездки. Майор, не скрываясь, как мог, экономил выдаваемые на отделение талоны, заправляя казенным бензином старенькую «Волгу», на которой по выходным катался на дачу. А сегодня как раз была суббота.

Поначалу Баринов, презрев принцип «о мертвых либо хорошо, либо ничего», недобрым словом помянул погибшего шефа, но, поразмыслив, остыл. В крайнем случае, до цели можно добраться и пешком, а черный «УАЗ» слишком известен в районе, чтобы использовать его как основное средство передвижения. То же касалось и прокурорской «Газели», независимо от полноты ее бака.

Сергей вполне обоснованно полагал, что история только-только начиналась. Смерть четырех человек, из коих два – сотрудники милиции, и пропажа еще нескольких, включая следователя прокуратуры, – это чрезвычайное происшествие даже в масштабах Главного управления. А после обязательного доклада в Москву не исключено появление и министерских контролеров.

Для своих лет, вполне достаточно повидав жизнь, Баринов ни секунды не сомневался: разбирательство однозначно начнется с его персоны. А его последствия спрогнозировать было несложно. Если уж свои недолго думая нацепили наручники, то что же ожидать от приезжих…

Таким образом, вывод напрашивался однозначный – светиться, пока не появится ясное понимание ситуации, мягко говоря, неумно, так как доказывать невиновность из следственного изолятора весьма затруднительно. А как умеет перемалывать судьбы бездушная машина правоохранительной системы, для Сергея давно уже не было секретом, поэтому он и не горел желанием становиться козлом отпущения.

«Интересно, дотянем или пешком придется шлепать? Не хотелось бы», – прикидывал Баринов, буквальным образом продираясь сквозь кусты по направлению к кладбищу, потому как назвать дорогой еле заметную, густо заросшую колею язык не поворачивался.

Перевалившись через очередной поваленный ствол, «уазик» фыркнул на прощание и затих. Сергей, в надежде на чудо, раз за разом включал зажигание, насилуя стартер, но мотор, лишенный питания, отказывался оживать.

– Все, приехали, – с досадой ударил кулаком по рулю опер. – Дальше ножками.

– А что тут осталось? – негромко отозвалась молчавшая всю дорогу Ольга. – Смотри, – и пальцем показала в просвет между чахлыми елками.

Сквозь покрытое толстым слоем пыли и маслянистыми пятнами от разбившихся насекомых лобовое стекло Сергей не сразу рассмотрел на фоне серого неба плывущий над верхушками деревьев православный крест.

– Вот и ладушки, – выдохнул он с облегчением и теперь уже нежно погладил ладонью пластиковую баранку. – Отдыхай, заработал… Курочить тебя здесь некому, а как только проблемы разгребем, так сразу тебя и заберем… Ну, чего ждем? – повернулся Сергей к девушке. – Выгружаемся.

Баринов достал из вещевого ящика третий пистолет, собрал разбросанные по заднему сиденью документы погибших сослуживцев и, заперев дверцы, на всякий случай подергал за все ручки. Покрутив на пальце автомобильный ключ с затейливым брелоком, напоследок окинул взглядом машину, сплюнул и сунул его в боковой карман джинсов.

Нечаянно наткнувшись в кармане куртки на нераспечатанную пачку сигарет, Баринов с удивлением сообразил, что последний раз курил ранним утром, на лесопилке, за компанию с чудаком сторожем, отказавшимся от «Космоса» из-за его малой крепости и засмолившим зловонную «Приму».

Сдерживая нетерпение, Сергей подцепил ногтем с каймой грязи прозрачный язычок, сорвал хрусткую пленку и, раздраженно скомкав лежавшую под крышкой рекламку, вытряхнул сигарету. Ольга, опершись на заляпанное подсыхающей грязью крыло, остановившимся взглядом смотрела куда-то в глубь леса. Баринов протянул ей открытую пачку, но она только отрицательно качнула головой.

Сергей вздохнул, скрипнул колесиком зажигалки, прикуривая:

– Правильно, не стоит и начинать. Сам вот бросить мечтаю. Да разве с такой жизнью бросишь? – Он с наслаждением глубоко затянулся, выпустил струю табачного дыма и, ощущая неожиданный подъем настроения, хитро подмигнул спутнице: – Веди, что ли, Сусанин.

…На большой поляне топорщились потемневшие кресты на оплывших, безмятежно зеленеющих холмиках. В дальнем углу кладбища, вплотную к густому осиннику притулилась неказистая церквушка. Рядом с ней, но уже за границей погоста, обнесенного покосившейся, местами поваленной оградой, расположился добротный рубленый дом, возле крыльца которого колол дрова кряжистый широкоплечий мужик в рясе. Мерные удары топора гулким эхом разносились по окрестностям.

Увлеченный работой священник заметил их только тогда, когда Баринов нарочито громко поздоровался. С размаху всадив топор в колоду, он медленно разогнулся, неторопливо отер со лба пот, глубоко посаженными серыми глазами настороженно изучая непрошенных гостей.

– И вам здравствуйте. – Правая ладонь батюшки как бы невзначай легла на топорище.

Сергей поначалу несколько опешил от такого приема, но, опустив взгляд на свои перепачканные глиной кроссовки и не менее грязные, в зеленых разводах от травы джинсы, понял причину тревоги святого отца.

Улыбнувшись, он покопался во внутреннем кармане куртки, достал удостоверение и, раскрыв его, поднес к лицу настоятеля. По привычке, намертво въевшейся в плоть еще с начала милицейской карьеры, Баринов бордовую корочку в руки никому не давал, а всегда держал так, чтобы ее могли без помех изучить, но в то же время успеть убрать при попытке выхватить. За годы службы он насмотрелся на всякое, а порча, тем паче утеря удостоверения в лучшем случае вела к «последнему звонку» – предупреждению о неполном служебном соответствии, в худшем – к увольнению. Сергей же, пока не терявший надежды разобраться в сложившейся ситуации и впоследствии вернуться к нормальной, в его понимании, жизни, рисковать документом не собирался.

Священник, против ожидания, и не подумал хвататься за корочки, лишь, напряженно прищурившись, пристально всмотрелся в фотографию, откровенно сличив ее с оригиналом, а также обратил внимание на срок действия и личный номер.

Баринов про себя усмехнулся: «Подкованные нынче служители церкви пошли… Не иначе, в семинарии теперь этому учат».

Тем временем настоятель немного расслабился и, убрав руку с топора, огладил густую, с заметной проседью бороду. Однако ледок в его глазах таять не спешил.

– И чем же могу помочь власти?

И тут на Сергея совсем некстати накатила жуткая слабость. Его ноги ослабли и затряслись в коленях, а в глазах потемнело. Сказалось бешеное напряжение последних суток. Он отодвинул несколько обалдевшего от подобной бесцеремонности батюшку и без сил опустился на колоду, не обращая внимания на вбитый в ее край топор. Сжав лицо ладонями, он глухо обратился к настоятелю:

– Слышишь, отец, у тебя, случаем, вмазать чего-нибудь не найдется? А то я сейчас прямо здесь кончусь, ей-богу.

Священник, покосившись на торчащую из-под ремня опера рукоятку пистолета, призадумался, нервно подкручивая кончик уса, но все же не решаясь отказать незваным гостям в помощи, пробасил:

– В обитель проходите. Сейчас придумаем, как с вашей бедой справиться.

…До того, как первый глоток ледяной водки мячиком покатился по пищеводу, Сергей пребывал в полнейшей прострации. Батарейки внутри окончательно сели, и затуманенное сознание категорически отказывалось фиксировать окружающее. Но, за раз влив в себя две трети граненого стакана, Баринов вместе с первым хмелем вдруг ощутил приступ нестерпимого голода. Пока он без лишних уговоров уплетал курицу с холодной вареной картошкой, заедая квашеной капустой, священник, едва пригубивший за компанию из небольшой рюмки, молча за ним наблюдал.

Когда же Сергей, подобрав последние крошки с тарелки, с довольным видом отвалился на спинку массивного стула, хозяин подал голос:

– Зрю, насытился. Теперь можно и по-человечески познакомиться. Тебя, отроковица, – он указал пальцем на Ольгу, пристроившуюся рядом с опером, – я ведаю. А ты, стало быть, – палец переместился в сторону Баринова, – Сергей Анатольевич, капитан милиции и старший оперуполномоченный… Занятно, однако… Ну, да Бог с вами. Я же настоятель местного прихода отец Илья… Повествуйте уже, с чем пожаловали?

Разомлевшего от водки опера неожиданно потянуло на откровенность. Тщетно борясь с раздирающей рот зевотой, он в мельчайших подробностях вывалил настоятелю события последних суток. Тот же слушал не перебивая, заметно мрачнея по ходу рассказа. Закончил свой рассказ Баринов вопросом, на который не особо надеялся получить ответ:

– Ну, отец, может, ты растолкуешь, что происходит? Я так лично ни черта не понимаю!

– Не богохульствуй! – грозно сверкнул глазами настоятель и, повернувшись в красный угол, перекрестился на большую, в темном окладе икону, перед которой теплилась лампада. – Большая беда к нам пришла.

Сергей, трезвея от появившегося знакомого стылого кома в желудке, с необъяснимым ужасом наблюдал, как посерело его лицо. Между тем священник замогильным голосом продолжал:

– Разбудили грешники дьявольских тварей. Теперь только на помощь Господню уповать остается. Не чаял я, что выпадет встать на их пути… Но, видать, не закончен еще мой путь воина.

– Э, э, отец, ты это вообще о чем? – Баринов всерьез испугался, что батюшка не в себе.

Отец Илья, наконец справившись с собой, залпом допил остатки водки в рюмке и налитыми кровью глазами в упор уставился на опера.

– Думаешь, рассудок потерял старый дурак? Ошибаешься, все гораздо хуже. Сейчас и для твоего разума, сын мой, тяжкое испытание настает… С вампирами ты воевал, капитан милиции, вот с кем. И молись Господу, что уберег он тебя от участи, коя много страшнее смерти бренного тела, – от вечной жизни.