Онлайн чтение книги Сарторис Sartoris
5

Временами, слоняясь без дела по усадьбе, Саймон смотрел на простирающиеся вдали луга, где паслись упряжные лошади, с каждым днем все больше терявшие свою гордую осанку от праздности и отсутствия ежедневного ухода, или проходил мимо каретника, где неподвижно стояла коляска, укоряюще задрав кверху дышло, а висящие на гвозде пыльник и цилиндр медленно и терпеливо собирали пыль, тоже заждавшись в безропотном вопросительном молчанье. И в эти минуты, когда он, жалкий и немного сгорбленный от бестолкового упрямства и от старости, стоял на просторной, увитой розами и глициниями веранде, неизменной в своем безмятежном покое, и наблюдал, как Сарторисы приезжают и уезжают на машине, от которой джентльмен былых времен мог бы только пренебрежительно отвернуться и которой любой босяк мог владеть, а любой остолоп – управлять, ему казалось, что рядом с ним стоит Джон Сарторис и его бородатое лицо с ястребиным профилем выражает высокомерное и тонкое презренье.

И когда он стоял, озаренный косыми лучами предвечернего солнца, которое, склоняясь к закату, обходило южную сторону крыльца, а воздух, напоенный тысячью пьянящих ароматов народившейся весны, звенел полусонным гудением насекомых и неумолчным щебетом птиц, до Айсона, появлявшегося в прохладном дверном проеме или за углом, доносилось монотонное бормотание деда, полное ворчливого недоумения и досады, и Айсом шел на кухню, где, мурлыкая бесконечную мелодию, неустанно трудилась его невозмутимая мать.

– Дедушка опять со Старым Хозяином разговаривает, – сообщал ей Айсом.

– Дай мне картошки, мама.

– А что, мисс Дженни тебе нынче никакой работы не нашла? – спрашивала Элнора, подавая ему картошку.

– Нет, мэм. Она опять на этом ихнем томобиле уехала.

– Еще слава Богу, что мистер Баярд и тебя вместе с ней не прихватил. Ну, а теперь проваливай из кухни. Я уже вымыла пол, а ты тут опять наследишь.

В эти дни Айсом часто слышал, как дед его беседует с Джоном Сарторисом; в конюшне, возле цветочных клумб или на газоне он ворчливо толковал что-то этой дерзкой тени, властвовавшей над домом, над жизнью всех домашних и даже надо всей округой, которую пересекала построенная им железная дорога, казавшаяся издали совсем крохотной. Миниатюра эта, выписанная точно и четко, напоминала декорацию спектакля, поставленного для развлечения человека, чья упрямая мечта так ядовито и лукаво смеялась над ним, пока сама оставалась нечистой, теперь же, когда мечтатель освободился от низменности своей гордыни и столь же низменной плоти, засияла чистотой и благородством.

– Нечего сказать, экипаж для джентльмена! – бормотал Саймон. Он уже снова ковырял мотыгой клумбу с шалфеем. – Разъезжает на этой штуке, а настоящий джентльменский экипаж в каретнике гниет.

О мисс Дженни он не задумывался. Не все ли равно, на чем ездят женщины, если мужчины им разрешают. Они только выставляют напоказ экипаж джентльмена, они всего лишь барометр его положения, зеркало его родовитости – это даже лошади понимают.

– Ваш родной сын, и ваш родной внук прямо у вас под носом на этой новомодной штуковине катаются, – продолжал он, – и вы это терпите. Вы сами ничуть не лучше их. Вам бы надо издать закон, масса Джон, ведь теперь, после всех этих заморских войн, молодые люди и знать не знают, что такое благородные манеры, они не знают, как джентльмен должен себя вести. Как по-вашему, что люди думают, когда видят, что ваша родня разъезжает на такой же таратайке, на какой самая последняя шваль ездит? Вы им спуску не давайте, масса Джон. Ведь в наших краях Сарторисы еще до войны знатными господами были. А вы теперь на них поглядите!

Опершись о мотыгу, он смотрел, как автомобиль пронесся по аллее и остановился возле дома. Мисс Дженни с молодым Баярдом вышли и поднялись на веранду. Мотор все еще работал, в чистом предвечернем воздухе трепетала тонкая струйка выхлопных газов, и Саймон с мотыгой в руках подошел и уставился на множество циферблатов и кнопок на приборном щитке. Баярд обернулся в дверях и окликнул его:

– Выключи зажигание, Саймон.

– Чего выключить?

– Видишь вон ту блестящую ручку около рулевого колеса? Поверни ее вниз.

– Нет, сэр, – ответил Саймон, пятясь от автомобиля, – як нему ни за что не притронусь. Не хочу я, чтоб он у меня под носом на воздух взлетел.

– Ничего с тобой не будет, – с досадой буркнул Баярд. – Просто возьми и поверни ее вниз. Вон ту блестящую штуку.

Саймон подозрительно смотрел на всевозможные приборы, но ближе не подходил; потом вытянул шею и заглянул в машину.

– Ничего я там не вижу, только одна большая палка из пола торчит. Вы про нее, что ли, говорите?

– Проклятье! – выругался Баярд. Двумя прыжками соскочив с веранды, он открыл дверцу и под любопытным прищуренным взглядом Саймона повернул рычаг. Мурлыканье мотора смолкло.

– Ах, вот вы, значит, про что говорили, – сказал Саймон. Посмотрев некоторое время на рычаг, он выпрямился и уставился на капот. – Теперь тут внизу уже не кипит? Значит, ее так останавливают?

Но Баярд уже снова поднялся по ступенькам и вошел в дом.

Саймон еще немного постоял, изучая блестящую длинную штуковину; время от времени он дотрагивался до нее рукой, но тут же вытирал руку о штаны. Потом медленно обошел вокруг, пощупал шины, бормоча что-то себе под нос и качая головой. После этого он вернулся к клумбе с шалфеем, где и нашел его Баярд, вскоре выскочивший из дома.

– Хочешь прокатиться, Саймон? – спросил он. Мотыга Саймона остановилась, и он выпрямился.

– Кто – я, что ли?

– Ну да, ты. Пошли. Прокатимся немножко по дороге. Саймон стоял с застывшей в неподвижности мотыгой и медленно почесывал затылок.

– Идем, – сказал Баярд, – мы только немножко прокатимся по дороге. Ничего с тобой не сделается.

– Ладно, сэр, – согласился Саймон. – Пожалуй, со мной и правда ничего не сделается.

Пока Баярд потихоньку подталкивал его к автомобилю, он, уже не сопротивляясь, прищуренным глазом задумчиво изучал различные его части, как нечто, долженствующее отныне стать реальной величиной в его жизни. Остановившись возле дверцы и уже занеся ногу на подножку, он в последний раз попытался дать отпор коварным силам, лишающим человека способности здраво рассуждать.

– А вы не будете гонять по кустам, как в тот день с Айсомом?

Баярд успокоил его, и он медленно забрался внутрь, невнятно бормоча какие-то слова, в которых уже заранее слышалась тревога, и сел на краешек переднего сиденья, поджав под себя ноги и вцепившись одной рукой в дверцу, а другой – в ворот своей рубашки. Автомобиль пронесся по аллее и, миновав ворота, выехал на большую дорогу, а он все еще сидел сгорбившись и сильно подавшись вперед. Автомобиль набрал скорость, и Саймон внезапным судорожным движением схватил свою шляпу как раз в ту секунду, когда она готова была слететь у него с головы.

– Может, уже хватит, а? – громко предложил он и нахлобучил шляпу на лоб, но не успел он выпустить ее из рук, как ему тут же пришлось снова изо всех сил в нее вцепиться, и тогда он снял ее совсем, зажал под мышкой, опять ухватился за что-то, спрятанное на груди, и громче прежнего сказал: – Мне надо сегодня прополоть эту клумбу. Пожалуйста, сэр, мистер Баярд, – добавил он, всем своим высохшим старым телом подаваясь вперед и украдкой бросая быстрые взгляды на придорожные кусты, которые с нарастающей скоростью проносились мимо.

Потом Баярд наклонился к рулю, и Саймон увидел, как напряглась его рука, и они рванулись вперед с гулом, напоминающим глухие раскаты далекого грома. Немыслимая лента дороги раскалывалась под машиной и исчезала, вздымаясь бешеным вихрем пыли, а придорожные заросли сливались в сплошной струящийся туннель. Саймон не проронил ни слова, не издал ни единого звука, и когда Баярд, свирепо усмехаясь, оскалился, он уже стоял на коленях на полу, зажав под мышкой старую потрепанную шляпу и вцепившись в отворот рубашки. Спустя некоторое время Баярд снова взглянул на Саймона и увидел, что тот смотрит на него, и что мутная радужная оболочка его глаз, утратив темно-коричневый цвет, на котором обычно даже не выделялись зрачки, стала совсем красной, и что глаза его, не мигая, встречают свирепые порывы ветра и светятся бессмысленным фосфоресцирующим блеском, как глаза животного. Баярд с силой нажал на педаль газа.

По дороге мирно плелся фургон. В него была впряжена пара сонных мулов, а внутри, сидя на стульях, дремало несколько негритянок. Некоторые из них были в штанах. Мулы не проснулись даже тогда, когда автомобиль влетел в неглубокую канаву, снова выскочил на дорогу и, не замедляя хода, с грохотом рванулся дальше, – они невозмутимо плелись вперед, увлекая за собой пустой фургон с опрокинутыми стульями. Грохот вскоре утих, но автомобиль продолжал по инерции нестись, а потом вдруг завилял из стороны в сторону, потому что Баярд пытался оторвать руки Саймона от рычага. Саймон, крепко зажмурив глаза, стоял на коленях на полу, обеими руками вцепившись в рычаг, и встречный ветер играл клочьями его седых волос.

– Отпусти! – заорал Баярд.

– Ее так останавливают, господи! Ее так останавливают, господи! – вопил Саймон, прикрывая рычаг обеими руками, между тем как Баярд молотил по ним кулаком. Саймон не выпускал рычаг до тех пор, пока автомобиль не замедлил ход и не остановился. Тогда он ощупью отворил дверцу и вылез на дорогу.

Баярд окликнул его, но он быстро пошел назад, прихрамывая и волоча ногу.

– Саймон! – снова крикнул Баярд. Но Саймон одеревенелой походкой шел дальше, напоминая человека, который долгое время не пользовался своими конечностями. – Саймон!

Саймон не замедлял шага и не оглядывался, и тогда Баярд снова завел мотор и ехал вперед до тех пор, пока не смог развернуться. Догнав Саймона и остановившись, он увидел, что тот стоит в придорожной канаве, опустив голову на руки.

– Иди сюда и залезай обратно, – приказал Баярд.

– Нет, сэр, я лучше пешком пойду.

– Залезай, тебе говорят! – резко скомандовал Баярд. Он открыл дверцу, но Саймон стоял в канаве, засунув руку за пазуху, и Баярд увидел, что он дрожит как в лихорадке. – Иди сюда, старый осел, я ничего худого тебе не сделаю.

– Я пойду домой пешком, – упрямо, но беззлобно твердил Саймон. – А вы себе поезжайте на этой штуковине.

– Ах, да садись же, Саймон. Я не думал, что ты так сильно испугаешься. Я поеду тихо. Иди сюда.

– Поезжайте домой, – снова сказал Саймон. – Они будут о вас беспокоиться. Вы им скажете, где я.

Баярд с минуту глядел на него, но Саймон стоял отвернувшись, и он захлопнул дверцу и поехал вперед. Саймон и тут не поднял глаз, не поднял он их даже и тогда, когда автомобиль снова заревел, а потом беззвучно исчез, взметнув облако серовато-коричневой пыли. Вскоре из пыли возник фургон. Мулы теперь бежали бодрой рысью, хлопая ушами, и фургон протарахтел мимо, а в пыльном воздухе под стрекот насекомых еще долго дрожал бессловесный истерический женский крик. Крик медленно рассеялся в мерцающих далях равнины, и тогда Саймон вытащил из-за пазухи что-то, висевшее на засаленном шнурке у него на груди. Маленький, неопределенной формы предмет был покрыт грязным пушистым мехом. Это был нижний сустав задней лапки кролика[30] …сустав задней лапки кролика…  – По народному поверью, распространенному на американском Юге, кроличья лапка (или ее часть) служит амулетом, предохраняющим от несчастий и дурного глаза., пойманного, как полагается, на кладбище в новолуние, и Саймон потер им свой потный лоб и затылок, после чего сунул обратно за пазуху. У него все еще дрожали руки, и, надев шляпу, он выбрался на дорогу и сквозь полуденную пыль побрел восвояси.

Баярд повернул к городу и, миновав железные ворота и осененный деревьями безмятежный белый дом, прибавил скорость. Он перекрыл заслонку глушителя, и газы, с ревом вырываясь из-под машины, взметали в воздух клубы пыли, которые лопались, словно пузыри, и лениво оседали на вспаханные поля, постепенно поглощавшие шум автомобиля. Почти у самого города ему встретилась еще одна упряжка, и он мчался на нее, пока мулы, осадив назад, не опрокинули фургон; тогда он резко свернул в сторону и пронесся мимо чуть ли не вплотную, так что негр, который орал в фургоне, мог ясно разглядеть его тонкогубый рот, издевательски растянутый в бешеном оскале.

Баярд несся вперед. Автомобиль взлетел на крутую гору, словно взмывший в воздух аэроплан, и, когда мимо промелькнуло кладбище, где красовался пышный памятник его прадеда, Баярд подумал о том, как старик Саймон, зажав в руках кроличью лапку, ковыляет по пыльной дороге к дому, и устыдился собственной жестокости.

Город утопал в садах; на его тенистых, напоминающих зеленые туннели улицах разыгрывались мирные трагедии убогой жизни. Баярд открыл глушитель и, замедлив ход, подъехал к площади. Часы на башне суда вздымали свои четыре циферблата над уходящими вдаль сводами деревьев. Без десяти двенадцать. Ровно в двенадцать его дедушка удалится в кабинет в задней части банка, выпьет пинту пахтанья, которое он каждое утро привозит с собою в термосе, и приляжет вздремнуть часок на диване. Когда Баярд въехал на площадь, на складном стуле в дверях банка уже никого не было. Он сбавил скорость и остановился у тротуара перед прислоненным к стене рекламным щитом.

«СЕГОДНЯ СВЕЖАЯ ЗУБАТКА», – уведомляли выведенные мокрым мелом буквы, а из забранной сеткой двери позади щита доносился запах сыра, пикулей и других вынутых из ледника продуктов и слегка тянуло жареным салом.

Некоторое время Баярд стоял на тротуаре, и его с обеих сторон обтекала полуденная толпа – негры, от которых исходил какой-то звериный запах; они плелись лениво и бесцельно, словно фигуры в смутном безмятежном сне, невнятно бормотали, пересмеивались, и в их мягком, лишенном согласных звуков бормотании слышались нотки готового вспыхнуть веселья, а в их смехе – уныние и печаль; фермеры – мужчины в комбинезонах, в плисовых штанах, в гимнастерках без галстуков; женщины в мешковатых ситцевых платьях, в широкополых шляпах, жующие палочки табаку; наряженные в выписанные по почте крахмальные туалеты молодые девушки, чьи грациозные от природы фигурки уже начинали сутулиться от застенчивости, тяжелой работы и непривычно высоких каблуков, а в ближайшем будущем навсегда расплывутся от родов; юноши и подростки в дешевых безвкусных костюмах, рубашках и кепи, с обветренными лицами, стройные, как скаковые лошади, и чуть-чуть заносчивые. Под стеной сидел на корточках слепой негр-нищий с гитарой и губной гармоникой и на фоне всех этих звуков и запахов выводил однообразные узоры заунывных монотонных звуков, размеренных и точных, как математические формулы, но лишенных всякой музыкальности. Это был мужчина лет сорока, с тем выражением безропотной покорности, которое приобретается долгими годами слепоты; на нем тоже была грязная гимнастерка с нашивками капрала на одном рукаве и криво пришитой эмблемой бойскаута на другом, а на груди красовался значок, выпущенный по случаю четвертого Займа Свободы[31] …по случаю четвертого Займа Свободы…  – В годы первой мировой войны американское правительство выпустило пять Займов Свободы – государственных займов, предназначенных пополнить казну для ведения военных действий., и маленькая металлическая брошка с двумя звездочками, явно задуманная как женское украшение. Его потрепанный котелок был обвязан офицерским шнурком, а на мостовой у ног стояла жестянка с десятицентовиком и еще тремя монетками по центу.

Баярд пошарил в кармане в поисках мелочи; нищий почувствовал его приближение, и мелодия тотчас застыла на одной ноте, хотя и без перерыва в ритме, а как только в жестянке звякнула монета, он опустил левую руку, ощупью мгновенно определил достоинство монеты, и гитара вместе с губной гармоникой затянули свой монотонный напев. Когда Баярд повернулся, чтобы идти дальше, его окликнул широкоплечий приземистый человек с энергичным обветренным лицом и седеющими висками, в плисовых штанах и высоких сапогах.

У него был гибкий торс наездника и загорелые спокойные руки – такие руки любят лошади. Это был один из шестерых братьев Маккалемов, которые жили на холмах в восемнадцати милях от города и с которыми Баярд и Джон охотились на лисиц и енотов.

– Слыхал про твой автомобиль. Этот, что ли? – сказал Маккалем. Он шагнул с тротуара, легкой походкой обошел автомобиль со всех сторон, потом остановился и, подбоченившись, начал его разглядывать. – Туловище слишком длинное, да и загривок тяжеловат. Неуклюжий какой-то. Небось без узды никуда?

– Ничего подобного, – отвечал Баярд. – Садись, я покажу тебе, на что он способен.

– Нет уж, благодарю покорно, – возразил его собеседник. Он снова сошел на мостовую, где собралась группа негров, тоже глазевших на автомобиль. Часы на башне суда пробили двенадцать, и на улицу высыпали стайки ребятишек, возвращавшихся домой на полуденную перемену, – девочки с разноцветными ранцами и скакалками громким шепотом обсуждали свои женские дела; горластые мальчишки в разных стадиях дезабилье кричали, толкались и пинали девочек, и те, сбившись в кучку, через плечо бросали на них презрительные взгляды.

– Собрался закусить, – пояснил Маккалем. Он перешел через дорогу, открыл сетчатую дверь, обернувшись, спросил Баярда: – Ты уже обедал?

Впрочем, все равно, зайдем на минутку, – и многозначительно похлопал себя по карману.

Заведение представляло собой нечто среднее между бакалейной лавкой, кондитерской и кафе. В тесном, но чистом помещении примостились два-три клиента с бутербродами и бутылками содовой, а суетливый, излучавший доброжелательность хозяин рассеянно кивал им из-за стойки. В задней части комнаты несколько мужчин и женщин, большей частью фермеры, с застенчивым и в то же время чинным и важным видом закусывали, сидя за столиками. Из кухни, где словно призраки в синеватом одуряющем чаду двигались два негра, доносилось шипенье и запах жареного. Пройдя через это помещение, Маккалем отворил проделанную в косой стене дверь, и они вошли в комнату поменьше или, вернее, в большой чулан. Узкое окошко под самым потолком освещало единственный, ничем не покрытый стол и четыре стула. За ними последовал младший из двух негров.

– Слушаю вас, мистер Маккалем и мистер Сарторис.

Он поставил на стол два только что вымытых стакана, по которым еще стекали капли воды, и остановился, вытирая руки фартуком. У него была широкая, невозмутимая, внушающая полное доверие физиономия.

– Лимоны с сахаром и льдом, – приказал Маккалем. – Надеюсь, ты не пьешь всяких там шипучек?

Негр помедлил у дверей.

– Нет, – отозвался Баярд. – Я лучше пунша выпью.

– Уж это точно, сэр, – согласился негр. – Вам требуется пунш.

Серьезно и одобрительно наклонив голову, он снова повернулся, пропуская облаченного в чистый фартук хозяина, который вошел своей обычной развинченной походкой и остановился, потирая руки о ляжки.

– Здорово, здорово, – сказал он. – Как живешь, Рейф? Баярд, я позавчера видел, как мисс Дженни со старым полковником заходили к доктору Пибоди. Надеюсь, ничего серьезного?

Голова его напоминала яйцо, повернутое острым концом кверху, вьющиеся рыжеватые волосы, разделенные аккуратным пробором, походили на парик, а карие глаза излучали теплое сияние.

– Входи и закрой дверь, – скомандовал Маккалем, втаскивая хозяина в комнату. Он извлек из-под куртки бутыль фантастических размеров и поставил ее на стол. В бутыли была прозрачная янтарная жидкость, и хозяин снова потер руки о ляжки, пожирая ее горячим взглядом.

– Боже милосердный! Где ты прятал эту флягу? В штанине, что ли? – спросил он.

Маккалем откупорил бутыль и протянул ее хозяину, который нагнулся вперед, понюхал, закрыл глаза и вздохнул.

– Это работа Генри, – пояснил Маккалем. – Лучший самогон за последние полгода. Надеюсь, ты выпьешь глоток, если мы с Баярдом тебя поддержим?

Хозяин плотоядно крякнул.

– Ну и шутник, – сказал он Баярду, – остряк, да и только, – и, оглядев стол, добавил: – Но у вас тут всего два…

В эту минуту в комнату постучали, и хозяин, повернув свою остроконечную голову, сделал им знак рукой. Пока он открывал дверь, Маккалем неторопливо спрятал бутыль. В дверях показался негр, он нес еще один стакан и надтреснутую чашку с лимонами, сахаром и льдом. Хозяин впустил его в комнату.

– Если меня там кто спросит, скажи, что я на минутку отлучился, Хустон.

– Слушаю, сэр, – отозвался негр, ставя на стол стакан и чашку.

Маккалем снова вытащил бутыль.

– Охота тебе врать, – заметил он. – Все и так знают, чем ты тут занимаешься.

Хозяин снова крякнул, пожирая жадным взглядом бутыль.

– Да, сэр, шутник так шутник, – повторил он. – Однако у вас, ребята, времени много, а мне надо идти за порядком присматривать.

– Валяй, – сказал ему Маккалем, и хозяин сделал себе пунш. Он поднял стакан, попеременно помешивая и нюхая содержимое, и гости последовали его примеру. Потом вынул из стакана ложечку и положил ее на стол, – Терпеть не могу комкать удовольствие, – сказал он, – да только дело не ждет.

– Работа – она всегда человеку пить мешает, – согласился Маккалем.

– Да, сэр, что правда, то правда, – сказал хозяин, поднимая стакан. – Здоровье вашего родителя. Я последнее время что-то редко встречаю старого джентльмена в городе.

– Он все никак не примирится с тем, что Бадди служил в армии янки, – пояснил Маккалем. – Говорит, что не поедет в город до тех пор, пока демократическая партия не отречется от Вудро Вильсона[32] Вудро Вильсон  (1856-1924) – президент США от демократической партии (1913-1921). Его политический курс, приведший к вступлению США в первую мировую войну, не пользовался поддержкой определенной части демократов-южан..

– Да, лучшее, что они могли бы сделать, это сместить его и выбрать президентом кого-нибудь вроде Дебса[33] Дебс Юджин (1855-1926) – американский политический деятель, основатель социал-демократической партии. Вел агитацию против участия США в мировой войне, за что был арестован и приговорен к десяти годам каторги по обвинению в шпионаже. В 1920 г. его кандидатура была выставлена на пост президента. или сенатора Вардамана, – глубокомысленно изрек хозяин. – Да, это было бы здорово, ничего не скажешь. Однако, доложу я вам, Генри действительно чудеса творит.

Поставив стакан на стол, он повернулся к двери, добавил:

– А вы, ребята, чувствуйте себя как дома. Если вам что понадобится, зовите Хустона, – и развинченной походкой торопливо вышел из комнаты.

– Садись, – сказал Маккалем. Он пододвинул себе стул, и Баярд поставил себе другой напротив. – Дикон, он в спиртном толк знает. Он этого виски на своем веку столько вылакал, что если его вылить, то по нему все его заведение хоть сейчас из дверей на улицу выплывет.

Он наполнил свой стакан, подвинул бутыль Баярду, и они снова не спеша выпили.

– Ты плохо выглядишь, сынок, – неожиданно сказал Маккалем. Баярд поднял голову и увидел, что тот пристально смотрит на него своим спокойным взглядом. – Переутомился, наверно.

Баярд отрицательно махнул рукой и поднял стакан, все еще чувствуя на себе пристальный взгляд собеседника.

– Впрочем, пить доброе виски ты еще не разучился… Почему бы тебе не приехать к нам поохотиться? Мы тебе старого рыжего лиса припасли. Второй год его с молодыми псами гоняем. Генерала мы на него пока еще не пускали – старина его мигом учует, а мы хотели его для вас с Джоном оставить. Джону этот лис как раз бы по вкусу пришелся. Помнишь тот вечер, когда Джонни вырвался впереди собак прямо к Сэмсонову мосту, а когда мы туда добрались, он уж тут как тут – плывет вниз по реке на бревне – лис на одном конце бревна, а Джонни на другом и во весь голос ту дурацкую песенку распевает? Да, Джону этот лис как раз бы по вкусу пришелся. Он уж сколько раз наших молодых псов дурачил. Ну, да от старого Генерала ему все равно не уйти.

Баярд вертел в руках стакан. Он достал из куртки пачку папирос, вытряхнул несколько штук на стол и щелчком подтолкнул пачку к Маккалему. Тот неторопливо допил свой пунш и налил себе еще. Баярд закурил, осушил стакан и потянулся за бутылью.

– У тебя ужасный вид, парень, – повторил Маккалем.

– Просто трезвый, вот и все, – таким же ровным голосом отвечал Баярд. Положив дымящуюся папиросу на край стола, он сделал себе еще стакан пунша. Потом поднял стакан, но пить не стал, а, подержав его некоторое время возле носа, кожа которого у основания ноздрей от напряжения натянулась и побелела, отстранил от себя и твердой рукой вылил содержимое на пол. Маккалем спокойно смотрел, как он налил полстакана чистого виски, плеснул в него воды и опрокинул себе в рот.

– Я чертовски долго был добродетельным, – громко сказал он и принялся говорить о войне. Не о сражениях, а о жизни, населенной юношами, подобными падшим ангелам, и о сверкнувшем как метеор неистовстве этих падших ангелов, что мечутся между небом и адом, попеременно причащаясь рокового бессмертия и бессмертного рока.

Маккалем сидел и молча слушал, спокойно прихлебывая виски, которое явно не оказывало на него никакого действия, словно он пил молоко, а Баярд продолжал говорить и вскоре без всякого удивления обнаружил, что начал есть. Бутыль уже более чем наполовину опустела. Негр принес закуску и не моргнув глазом выпил свою порцию неразбавленного самогона.

– Будь у меня корова с таким молоком, теленку ничего бы не доставалось, а я никогда не сбивал бы масло, – сказал он. – Спасибо, мистер Маккалем, сэр.

Потом он ушел, а голос Баярда по-прежнему заполнял собою каморку, вытесняя запах сваренной наспех дешевой еды и пролитого виски призраками чего-то пронзительного и взвинченного – словно истерика, словно вспышка падающих метеоритов на темной сетчатке вселенной. Потом опять послышался легкий стук, и в дверь просунулась яйцевидная голова хозяина, который посмотрел на них добрыми горячими глазами.

– Вам ничего не надо, джентльмены? – спросил он, потирая руки о ляжки.

– Заходи и выпей, – сказал Маккалем, мотнув головой в сторону бутыли. Хозяин смешал пунш в своем немытом стакане, выпил и, изумленно округлив глаза, стал слушать рассказ о том, как Баярд с одним австралийским майором и двумя девицами как-то вечером сидели в холле отеля на площади Лестер[34] Отель на площади Лестер – т. е. на одной из центральных площадей Лондона. (куда военным ходить запрещалось, и анзак[35] Анзак – офицер австралийско-новозеландского армейского корпуса. потерял два зуба и свою девицу, а сам Баярд заработал фонарь под глазом).

– Господи, ну и буяны же эти авиаторы. Однако мне пора обратно в зал.

Нынче не побегаешь, так, пожалуй, и на жизнь себе не заработаешь, – сказал он и снова выскочил из комнаты.

– Да, я чертовски долго был добродетельным, – хрипло проговорил Баярд, глядя, как Маккалем наполняет стаканы. – Единственное, на что годился Джонни, – это не давать мне закиснуть в какой-нибудь дыре. В паршивой дыре, где две старые бабы день и ночь меня пилят и где только и дела, что на черномазых страх нагонять. – Он выпил и, обхватив рукою стакан, поставил его на стол. – Проклятый толсторожий немец. Впрочем, Джонни никогда толком летать не умел. Я уговаривал его не подниматься в воздух на этой треклятой хлопушке.

Он грубо выругал своего покойного брата, снова поднял стакан, но на полдороге ко рту остановился.

– Куда, к черту, делось мое виски?

Маккалем вылил остатки виски в стакан Баярда, тот выпил, хлопнул толстым стаканом по столу, встал и, шатаясь, прислонился к стене.

– Я все время старался помешать ему взлететь на этом «кэмеле». Но он пустил в меня очередь. Прямо над моим носом.

Маккалем тоже поднялся – Пошли, – спокойно сказал он и хотел было взять Баярда под руку, но тот увернулся. Они пересекли кухню и пошли через длинный, как туннель, зал. Баярд довольно твердо держался на ногах, и хозяин кивнул им из-за стойки.

– Заходите, джентльмены, заходите.

– Ладно, Дикон, – отвечал Маккалем.

Баярд пошел дальше. Когда они проходили мимо фонтанчика с содовой, к нему обратился молодой адвокат, стоявший рядом с каким-то незнакомцем:

– Капитан Сарторис, познакомьтесь с мистером Брэттоном. Грэттон прошлой весной воевал в Англии.

Незнакомец обернулся и протянул руку, но Баярд невидящим взором посмотрел на него и так стремительно двинулся вперед, что тот невольно попятился, чтобы Баярд не сбил его с ног.

– Черт бы его побрал, – пробормотал он в спину Баярду.

Адвокат схватил его за руку.

– Он пьян, – торопливо зашептал он. – Пьян.

– Плевать я хотел! – громко сказал Грэттон. – Какой-то паршивый лейтенантишка воображает, что…

– Тс-с, – прошипел адвокат.

Хозяин испуганными круглыми глазами смотрел на них из-за ящика со сладостями.

– Джентльмены, джентльмены! – лепетал он. Незнакомец в ярости двинулся к Баярду, и тот остановился.

– Подожди, я сейчас разобью ему рожу, – сказал он, обернувшись к Маккалему.

Незнакомец оттолкнул адвоката и шагнул вперед.

– Тебе еще и во сне не снилось… – начал он.

Маккалем легким, но твердым движением взял Баярда под руку:

– Пошли, парень.

– Я должен разбить его мерзкую рожу, – заявил Баярд, тупо уставившись на разъяренного незнакомца.

Адвокат снова вцепился в своего приятеля.

– Убирайтесь, – сказал незнакомец, отталкивая его. – Пусть он только попробует. Ну, валяй, сопляк несчастный.

– Джентльмены, джентльмены! – жалобно скулил хозяин.

– Пошли, парень, – сказал Маккалем. – Мне надо посмотреть одну лошадь.

– Лошадь? – повторил Баярд и послушно пошел за ним, но тут же остановился и, обернувшись к незнакомцу, сказал: – Сейчас я не могу разбить тебе рожу. Очень жаль, но мне надо посмотреть лошадь. Попозже загляну к тебе в гостиницу.

Но незнакомец повернулся к нему задом, а адвокат, стоя у него за спиной, подмигивал и делал знаки Маккалему:

– Ради бога, уведите его, Маккалем.

– Ладно, я еще успею разбить ему рожу. К сожалению, не могу разбить твою рожу, Юстас, – обратился он к адвокату. – Нас еще в школе учили: никогда не соблазняй дуру и не бей калеку.

– Пошли, пошли, – твердил Маккалем, увлекая Баярда к выходу.

У дверей Баярд опять остановился, закурил папиросу, и они вышли на улицу. Было уже три часа, и они снова попали в самую гущу выходивших из школы ребятишек. Баярд держался довольно прямо и несколько воинственно. Вскоре Маккалем свернул в боковую улицу, они миновали несколько негритянских лавок и, пройдя между работающей мукомольней и молчавшей хлопкоочистительной фабрикой, свернули в переулок, где стояли на привязи лошади и мулы. В конце переулка слышался стук молота по наковальне, и в дверях кузницы, возле которых стояла на трех ногах терпеливая лошадь, вспыхивало красноватое сиянье. Миновав кузницу и группу мужчин, сидевших на корточках в тени под стеной, они добрались до ворот, запиравших темный кирпичный туннель, из которого резко пахло аммиаком. Несколько мужчин сидели на верхней перекладине ворот, другие стояли, опершись на них скрещенными руками. Из загона доносились голоса, а потом сквозь просветы забранных планками ворот показалась высокая неподвижная тень, отливавшая блеском вороненой стали.

У двери в конюшню, зияющей словно пасть пещеры, стоял жеребец, и по его вороненой коже то и дело мелкой нервной дрожью пробегали короткие гордые язычки бледного пламени. Но глаза его смотрели спокойно и дерзко, и по временам взгляд его с царственным величием и тонким презрением окидывал группу людей у ворот, не различая в ней отдельных лиц, и язычки бледного пламени снова пробегали по его коже. На шею лошади был накинут недоуздок, привязанный к косяку дверей; позади на почтительном расстоянии прохаживался с видом собственника белый мужчина, а рядом с ним негр-конюх с привязанным к поясу мешком. Маккалем с Баярдом остановились у ворот, и белый, обойдя застывшего в надменной неподвижности жеребца, приблизился к ним. Негр-конюх тоже вышел вперед, держа в руках мягкую грязную тряпку и монотонно напевая низким голосом. Жеребец позволил ему подойти и стереть тряпкой нервные язычки пламени, которые, словно рябь, пробегали по его телу.

– Ну, чем не картинка? – опершись локтем о ворота, спросил у Маккалема белый.

К его подтяжкам был прикреплен почерневший от старости шнурок из сыромятной кожи, на котором висели дешевые никелированные часы. Бороду он брил, но от уголков губ к подбородку спускались темные полосы щетины, и поэтому всегда казалось, будто он жует табак с открытым ртом. По профессии барышник, он постоянно судился с железнодорожной компанией[36] …он постоянно судился с железнодорожной компанией…  – Этот сюжет был подробно разработан Фолкнером в рассказе «Мул на дворе» и в романе «Город» (гл. 16). Безымянный барышник из «Сарториса» стал здесь А.-О.Сноупсом, мулы которого регулярно «попадали под ночные товарные поезда»., по вине которой гибло насильственной смертью его поголовье.

– Поглядите-ка на этого черномазого, – сказал он. – Я бы к этому жеребцу и на десять ярдов не подошел, а Тоби с ним как с младенцем управляется. Будь я проклят, если я понимаю, как он это делает. Я всегда говорил, что черномазые чем-то сродни животным.

– Он просто боится, что в один прекрасный день ты поведешь его через полотно, когда тридцать девятый проходить будет, – сухо заметил Маккалем.

– Хоть я и самый невезучий человек во всем округе, но на этот раз они мне заплатят, на этот раз им деваться некуда, – отозвался барышник.

– Да, – сказал Маккалем, – железной дороге придется снабдить расписанием поездов всех твоих лошадей.

Зрители захохотали.

– А что, денег-то у них куча, – отозвался барышник. – По-твоему, выходит, будто я нарочно погнал этих мулов прямо под поезд. А ведь дело было так…

– Ну, этого-то ты под поезд не погонишь, – сказал Маккалем, кивая в сторону жеребца.

Негр, монотонно напевая, поглаживал переливчатую шкуру лошади. Барышник рассмеялся.

– Пожалуй, нет, разве Тоби со мною пойдет, – согласился он. – Вы только на него поглядите. Я бы к этому жеребцу ни за какие деньги близко не подошел.

– Я поеду верхом на этой лошади, – неожиданно заявил Баярд.

– На какой лошади? – поинтересовался барышник. Остальные смотрели, как Баярд забрался на ворота и спрыгнул в загон.

– Вы, молодой человек, к этой лошади лучше не подходите, – крикнул барышник, – а не то я на вас в суд подам.

Но Баярд его не слушал. Он пошел вперед, а жеребец, окинув его своим царственным взором, отвернулся.

– Оставь его в покое, – сказал Маккалем.

– Чтоб он мне запалил жеребца, который полторы тысячи стоит? Эта лошадь его прикончит. Эй, Сарторис!

Маккалем вытащил из кармана перетянутую резинкой пачку бумажных денег.

– Оставь его в покое. Ему только того и надо, – сказал он.

Барышник окинул деньги быстрым оценивающим взглядом.

– Будьте свидетелями, джентльмены… – начал он громко, потом остановился и вместе со всеми стал напряженно наблюдать, как Баярд подходит к жеребцу. Лошадь глянула на него горящим надменным глазом и, спокойно подняв голову, фыркнула. Негр посмотрел через плечо, пригнулся, и его монотонный напев зазвучал громче и быстрее.

– Отойдите, белый человек, – сказал он. Лошадь снова фыркнула, дернула головой, словно паутинку, перекусила канат, и негр поймал взлетевший в воздух конец.

– Уходите, белый человек, уходите поскорей! – крикнул он.

Но жеребец уклонился от его руки. Злобно оскалившись, он бронзовым вихрем взметнулся в воздух, и негр неуклюже отскочил в сторону. Баярд успел увернуться, присев под взвившимися подковами, и, когда лошадь закружилась, мерцая тысячью огоньков, зрители увидели, что человеку удалось обмотать ей веревкой морду, а потом лошадь осадила назад и, изогнув спину, сорвала человека с земли, так что он, словно тряпка, повис в воздухе. Потом она остановилась, дрожа всем телом, потому что Баярд скрученной веревкой сдавил ей морду и неожиданно очутился у нее на спине, а она стояла, опустив голову и вращая глазами, между тем как по ее спине перед новым взрывом мерцающими язычками пламени пробегала дрожь.

Лошадь рванулась вперед, словно птица, распахнувшая бронзовые крылья; под напором вулканического грома разлетелись в щепки ворота, и зрители кинулись врассыпную. Баярд, согнувшись, сидел верхом, дергая разъяренную голову лошади, и они понеслись по переулку, вызывая смятение среди терпеливо стоящих на привязи возле кузницы лошадей и мулов. На перекрестке, где переулок вливался в улицу, перед ними разбежалась в разные стороны кучка негров, и конь, не останавливаясь, перелетел через подвернувшегося ему под ноги маленького негритенка, сосавшего полосатый леденец. В эту минуту в переулок как раз сворачивала запряженная мулами повозка. Мулы бешено осадили назад прямо на сидевшего в повозке белого мужчину, который, обезумев от страха, разинул рот, и Баярд снова повернул свою молнию и направился в сторону, противоположную площади. Сзади, в клубах пыли, бежали по переулку орущие зрители, в том числе барышник и Рейф Маккалем, все еще сжимавший в руке пачку бумажных денег.

Исступленный, не поддающийся контролю жеребец несся под всадником как дикая громоподобная музыка. Веревкой можно было регулировать только его направление, но отнюдь не скорость, и под аккомпанемент воплей с обеих сторон мостовой Баярд повернул в другую, более тихую улицу. Отсюда было уже недалеко до окрестных полей, где жеребец истощит свою ярость без дополнительных раздражителей в виде моторов и пешеходов. Позади затихали заглушаемые его топотом крики: «Берегитесь! Берегитесь!»

Но улица была пуста, и лишь какой-то маленький автомобиль ехал в одну сторону с ним, а впереди под зелеными сводами мелькали яркие разноцветные пятна. Дети. «Только бы не раздавить», – прошептал про себя Баярд. Глаза у него немножко слезились; под ним колыхалась волна; ноздри вдыхали едкие испарения ярости, сломленной гордости и силы, которые дымом поднимались с разгоряченного тела лошади, и он стрелой пролетел мимо автомобиля, в какую-то долю секунды успев разглядеть женское лицо с полуоткрытым ртом и два округлившихся в немом изумлении глаза. Но лицо промелькнуло, не оставив следа в его сознании, и он увидел на одной стороне улицы сбившихся в кучку детей, а на другой – негра со шлангом и второго негра, с вилами.

С веранды какого-то дома послышался крик, и дети с визгом разбежались. На улицу метнулась фигурка в белой рубашонке и коротеньких синих штанишках, и Баярд, нагнувшись вперед, обмотал вокруг руки веревку и направил жеребца в противоположную сторону, где, разинув рты, застыли оба негра. Фигурка благополучно проскользнула мимо, а перед ним пронеслась полоса шелестящей зелени, словно спица покатившегося назад колеса, возник древесный ствол, жеребец подковами высек искры из мокрого асфальта, поскользнулся, зашатался и, пытаясь сохранить равновесие, рухнул наземь. Баярд почувствовал удар, в глазах на мгновение вспыхнуло красное пламя, а потом настала черная тьма.

Лошадь, шатаясь, поднялась на ноги, вихрем повернулась, взвилась на дыбы и принялась злобно бить подковами распростертого на земле человека, но негр отогнал ее прочь, и она, мотая головой, поскакала по улице мимо затормозившего автомобиля. На перекрестке она остановилась, фыркая и дрожа, и позволила негру-конюху подойти и дотронуться до нее рукой. Рейф Маккалем все еще сжимал свою пачку бумажных денег.